Вещи, которые остаются

Он посмотрел на Бренду. Вот кого он не мог до конца проанализировать. Она была чистым листом. Если Леонора двигалась к людям (ища одобрения), а Ричард – против людей (стремясь доминировать), то Бренда двигалась от людей. Она создала вокруг себя непроницаемую оболочку отстраненности. Она была наблюдателем, как и он. Но ее наблюдение было иным. В нем не было иронии. В нем был холодный, прагматичный расчет. Она не анализировала правила игры. Она собиралась в ней победить.

Стивен снова наполнил свой бокал. Ему вдруг отчаянно захотелось оказаться в своей маленькой, заваленной книгами квартирке возле кампуса. Там пахло пылью и старой бумагой, а не полиролью и деньгами. Там он был самим собой. А здесь… здесь он был просто функцией. Экспонатом в чужом музее. И худшее было в том, что он сам, добровольно, взошел на этот постамент.

Глава 11

Бренда держала бокал за основание ножки, как ее учили на тех дорогих курсах этикета, которые Франклин заставил ее пройти. Она делала это не потому, что следовала правилам. Она делала это потому, что знание правил и их точное исполнение делало ее невидимой. Она становилась частью декораций, элегантной деталью интерьера, и это позволяло ей наблюдать. А наблюдение было ее единственной защитой и ее главным оружием.

Этот ужин был не пищей, а информацией. Бренда потребляла не ростбиф, а язык тела, интонации, паузы в разговорах. Каждое слово, каждый жест были данными, которые она методично заносила на воображаемые карточки в своей голове.

Карточка 1: Леонора. Состояние: на грани истерики. Ключевая уязвимость: патологическая зависимость от отцовского одобрения. Прогноз: ненадежна, легко поддается манипуляции через похвалу или критику. В случае кризиса сломается первой. Ее страдания были настолько очевидны и неприкрыты, что Бренда испытывала к ней нечто вроде брезгливой жалости. Леонора была открытой книгой с очень простым и печальным сюжетом.

Карточка 2: Ричард. Состояние: сдерживаемая агрессия. Ключевая уязвимость: непомерное эго и уверенность в собственном превосходстве. Он считает себя волком, а всех остальных – овцами. Прогноз: предсказуем в своей агрессии. Он пойдет напролом, не заметив ловушки сбоку. Его сила была его главной слабостью. Он видел только цель и не видел поля вокруг нее.

Карточка 3: Стивен. Состояние: интеллектуальное самолюбование, смешанное с ненавистью к себе. Ключевая уязвимость: паралич воли. Он слишком умен, чтобы действовать, и слишком труслив, чтобы уйти. Прогноз: безопасен. В любой критической ситуации он спрячется за книжную полку и будет строчить саркастичные эпитафии. Он был комментатором, не игроком. Его можно было списать со счетов.

И наконец…

Карточка 4: Франклин. Ее муж. Предмет ее главного исследования.

Она смотрела на него через весь стол, через мерцающее пламя свечей. Другие видели в нем тирана, патриарха, бога. Бренда видела распад. Она видела это в том, как его рука дрогнула, когда он тянулся за солью. В сеточке лопнувших капилляров на его щеках. В том, как он стал чаще терять нить разговора, прикрывая это властным молчанием. Он был старым. Он был больным. Колосс стоял на глиняных ногах, и глина уже пошла трещинами.

Она знала это лучше, чем кто-либо другой. Она видела его по утрам, без костюма и маски всемогущества, – растерянного старика, который с трудом застегивал пуговицы на рубашке. Она слышала его хриплое дыхание по ночам. Она знала о таблетках, которые он прятал в ящике стола.

Франклин был ее билетом в этот мир. Билетом в один конец из той серой, беспросветной жизни, где ужин состоял из сэндвича с арахисовым маслом. Она честно отрабатывала свою часть сделки. Она была красивой, покорной, играла роль идеальной молодой жены на публике. Она никогда не спорила, не требовала, не устраивала сцен. Она выучила свою роль и играла ее безупречно. Она не любила его. Она не ненавидела его. Она относилась к нему как к сложному, но временному проекту. И срок этого проекта подходил к концу.

Теперь нужно было думать о следующем шаге. Шахматная доска скоро опустеет, и фигуры будут расставлены заново. Нужно было обеспечить себе сильную позицию в новой партии.

Она перевела взгляд на Ричарда. Он был очевидным наследником. Агрессивным и недалеким. С ним можно было бы договориться, но ему нельзя было доверять. Как только он получит власть, он избавится от всех, кого считает обузой. Включая молодую вдову отца.

Леонора? Она будет слишком занята своим горем и борьбой за символическое наследство – признание, статус, право называться главной хранительницей памяти. Она не была игроком на финансовом поле.

Это означало, что Бренда оставалась одна. Одна против них всех. Ее единственным оружием были знания, которые она собрала, и то, что они все ее недооценивали. Они видели в ней лишь красивую пустышку. Девушку с обложки. Это было ее главное преимущество.

Она отпила немного вина. Снаружи выл ветер, и казалось, что дом, этот огромный, несокрушимый особняк, едва заметно дрожит. Она чувствовала эту дрожь, как животное чувствует приближение землетрясения. Старый порядок рушился. Что-то должно было произойти. Сегодня, завтра, через неделю. И она должна была быть готова.

Бренда посмотрела на мужа еще раз. Он выглядел усталым. Очень усталым. Его глаза на мгновение встретились с ее. В его взгляде не было ни властности, ни гнева. Только внезапная, всепоглощающая усталость. На долю секунды маска спала, и она увидела просто старого, испуганного человека, сидящего во главе стола, который стал слишком большим для него.

Именно в этот момент она поняла. Ждать осталось недолго.

Глава 12

Кабинет был святилищем Франклина Вандермира. Воздух здесь был тяжелым, пропитанным запахами старой кожи, табака и денег. Стены были заставлены книгами в одинаковых тисненых переплетах, которые никто никогда не открывал. Они были не для чтения. Они были декорацией, фоном для власти. Посреди комнаты стоял массивный стол из красного дерева, похожий на алтарь. А из угла комнаты, как скелет доисторического змея, вверх уходила узкая чугунная винтовая лестница, ведущая в личную библиотеку-галерею.

Ужин закончился, но война продолжалась, сменив дислокацию. Франклин стоял спиной к камину, в котором тлели поленья. Ричард мерил шагами персидский ковер, его движения были резкими, как у зверя в клетке. Остальные члены семьи рассеялись по дому, оставив их наедине, словно гладиаторов на арене.

– Ты не слушаешь меня! – голос Ричарда был громким, он срывался от сдерживаемой ярости. – Я принес тебе готовое решение! «Консолидейтед» – это наш шанс удвоить капитализацию за два года! Цифры не лгут!

Франклин смотрел на него сверху вниз, хотя был ниже ростом. Его взгляд был тяжелым, полным презрения.

– Цифры – это инструмент для бухгалтеров, Ричард. Я торгую не цифрами. Я торгую мечтой. А ты хочешь разменять эту мечту на паршивые простыни для среднего класса. Ты мыслишь как лавочник. Ты всегда мыслил как лавочник.

Это было прямое попадание. Слово «лавочник» было для Ричарда самым страшным оскорблением. Оно било по самому больному месту – по его страху оказаться недостойным наследником, вульгарным торгашом, а не визионером, каким был его отец.

– А ты застрял в прошлом! – огрызнулся Ричард. – Твой мир, твоя «мечта» – это мыльный пузырь, и он вот-вот лопнет! Ты не видишь, что происходит вокруг? Ты слишком стар, чтобы видеть!

Тишина, которая наступила после слова «стар», была такой же оглушительной, как скрежет металла об металл. Оно повисло в воздухе, ядовитое и необратимое. Лицо Франклина побагровело.

– Вон, – прошипел он. – Вон из моего кабинета. И из моего дома.

– Я не уйду, пока ты меня не выслушаешь! – Ричард сделал шаг к отцу, его кулаки сжались. – Это и моя компания тоже! Я не позволю тебе утопить ее из-за твоего старческого упрямства!

Что произошло дальше, случилось в долю секунды. Смазанно, нечетко, как в плохом сне.

Франклин, дрожа от гнева, оттолкнул его. Или, может быть, он просто поднял руку, чтобы остановить сына. А Ричард, в свою очередь, инстинктивно отмахнулся, убирая его руку. Или, может, он намеренно толкнул отца в грудь. Это было движение, рожденное из гнева, фрустрации, из многолетней борьбы за власть и признание. Движение, лишенное ясного намерения, но полное разрушительной силы.

Толчок не был сильным. Но Франклин был стар и не ожидал его. Он пошатнулся. Сделал шаг назад, чтобы удержать равновесие, но его нога наткнулась на основание винтовой лестницы. Он потерял опору. Его глаза на мгновение расширились от удивления, а не от страха. Он взмахнул руками, пытаясь за что-то ухватиться, но в воздухе была лишь пустота.

А потом он начал падать.

Это было некрасивое, нелепое падение. Не как в кино. Его тело неуклюже ударилось о первую ступеньку, затем о вторую. Глухой, влажный звук удара головы о чугун. А потом он просто съехал вниз по оставшимся ступеням и замер на ковре в странной, вывернутой позе, лицом вниз. Одна его рука была неестественно вытянута в сторону, словно он все еще пытался за что-то зацепиться.

Ричард застыл. Сначала он ничего не почувствовал. Просто смотрел на неподвижное тело на полу, не в силах соотнести его с тем могущественным человеком, с которым он только что спорил. Ярость мгновенно испарилась, оставив после себя ледяную пустоту.

«Папа?» – хотел сказать он, но звук застрял в горле.

Он сделал шаг вперед. Потом еще один. Он видел темное пятно, расплывающееся на ковре под головой отца. Кровь. Паника ударила в него, как разряд тока. Холодная, липкая, парализующая. Он не думал о том, жив ли отец. Он не думал о том, чтобы позвать на помощь. Его мозг, мозг хищника, кричал только одно: «Беги. Скройся. Никто не должен знать».

Он огляделся по сторонам, будто ища свидетелей в пустой комнате. Его взгляд был безумным. Он развернулся и бросился вон из кабинета. Он бежал по коридору, не разбирая дороги, его сердце колотилось где-то в горле. Он промчался мимо гостиной, мимо парадной двери и выскочил на улицу, в ревущую снежную бурю.

Ветер и снег ударили ему в лицо, но он не почувствовал холода. Он бежал, спасая свою шкуру. От чего? От последствий. От правды. От неподвижного тела, лежащего на персидском ковре в тишине кабинета, который внезапно стал слишком большим и слишком тихим.

Глава 13

Леонора не слышала ссоры. Стены этого дома были толстыми, они были построены, чтобы поглощать звуки, скрывать тайны. Она сидела в гостиной, на шелковом диване, и листала журнал об интерьерах. Глянцевые страницы были холодными, картинки – безупречными. Они успокаивали ее. Это был мир, который она понимала, мир упорядоченных вещей. Она ждала. Ждала, когда буря в кабинете утихнет и отец выйдет оттуда, чтобы она могла пожелать ему спокойной ночи и, может быть, получить в ответ усталый кивок – скудную награду, за которую она была готова сражаться.

Она услышала только топот ног Ричарда, пробежавшего по коридору. Затем хлопнула входная дверь. Этот звук был слишком резким, он нарушил выверенную акустику дома. Леонора нахмурилась. Она прислушалась, но из кабинета не доносилось ни звука. Эта тишина была хуже, чем крик. Она была неправильной, неживой.

Медленно, как будто боясь спугнуть что-то, она встала. Ее шелковое платье тихо зашуршало. Она пошла по коридору, ее туфли на каблуках беззвучно тонули в толстом ворсе ковра. Дверь в кабинет была приоткрыта, из щели падал на пол прямоугольник света.

– Папа? – тихо позвала она.

Ответа не было.

Она толкнула дверь. И на мгновение ее мозг отказался понимать то, что увидели глаза. Картина не складывалась. Отец лежал на полу у подножия лестницы. Лежал не так, как лежат люди, когда отдыхают или спят. Его тело было изогнуто под неестественным углом, как у сломанной куклы. Вокруг его головы на ковре растекалось темное, почти черное в приглушенном свете пятно.

Первое, что она почувствовала, не было горем. Не было ужасом. Это был ледяной, парализующий страх, но совершенно иного рода. Это был страх крушения миропорядка. Страх хаоса. В ее идеально устроенном мире отец не мог вот так лежать на полу. Это было неправильно. Это было не по правилам. Это нарушало все.

Ее первая мысль была не «Он умирает». Ее первая мысль была: «Что теперь будет?»

Этот вопрос пронесся в ее голове, сметая все остальные. Что будет с домом? С деньгами? С ее статусом? С ее жизнью, которая была так прочно привязана к его? Что будет с ней, Леонорой, если ее солнце погаснет? Кто она без него? Паника была эгоистичной, первобытной. Это был страх не за него, а за себя.

Она подбежала к нему, опустилась на колени. Ее дорогое платье смялось на грязном от уличной обуви ковре.

– Папа? Папа!

Она коснулась его плеча. Оно было теплым, но обмякшим. Она осторожно перевернула его. Его глаза были полуоткрыты, взгляд был мутным и пустым, он смотрел сквозь нее, в никуда. Из уголка его рта текла тонкая струйка крови, смешиваясь с той, что уже пропитала ковер. Он дышал. Но это было не дыхание. Это были редкие, хриплые, булькающие звуки.

«Сердце», – пронеслось у нее в голове. Он всегда жаловался на сердце. У него был сердечный приступ. Он упал. Да, именно так. Эта версия была понятной, приемлемой. Она укладывалась в рамки. Несчастный случай. Трагедия. Это можно было объяснить.

Она вскочила. Что делать? Позвонить доктору? В больницу? Нет, сначала… сначала нужно было что-то сделать самой. Показать, что она пыталась. Показать, что она была хорошей, заботливой дочерью.

Она бросилась к массивной аптечке из палисандра, которая стояла на полке. Открыла ее. Внутри были ряды пузырьков с таблетками. Ее руки дрожали. Она ничего в них не понимала. Нитроглицерин? Валидол? Что-то от давления? Она видела, как он иногда клал под язык маленькую таблетку. Какую? Эту? Или эту?

Она схватила первый попавшийся пузырек. Таблетки были маленькие, белые. Не те, но какая разница? Нужно было действовать. Нужно было спасать. Нужно было исполнять свой долг.

Она вернулась к отцу. Одной рукой приподняла его тяжелую голову, другой попыталась засунуть ему в рот две таблетки. Они были сухими, они прилипли к его языку. Она видела его пустой, отсутствующий взгляд. Она пыталась заставить его сглотнуть, но его тело не слушалось.

Она не спасала его. Она исполняла ритуал. Ритуал «заботливой дочери», который был так же важен, как и ритуал «идеальной хозяйки». Она была актрисой на сцене катастрофы, отчаянно пытающейся доиграть свою роль до конца, даже когда декорации уже рушились вокруг нее.

И только когда хрипы прекратились и в кабинете воцарилась абсолютная, звенящая тишина, нарушаемая лишь воем ветра за окном, до нее начало доходить. Не понимание, а лишь смутное, ледяное предчувствие. Солнце погасло. И она осталась одна. В полной, беспросветной темноте.

Глава 14

Стивен не убежал, как Ричард. Он не бросился на помощь, как Леонора. Он просто замер. Он стоял в полутемном коридоре, в тени высокой китайской вазы, и смотрел. Бесстрастно, как зритель в кинотеатре.

Он слышал все. Глухие удары ссоры в кабинете, прерванные резким, влажным звуком падения. Потом – панический топот Ричарда и хлопок входной двери. Потом – тишина, которая длилась ровно столько, чтобы успеть закурить сигарету. И наконец – тихие шаги Леоноры, ее сдавленный вскрик, ее суетливые, беспомощные движения.

Он видел все. Видел, как его жена, такая всегда собранная и идеальная, ползает на коленях по полу. Видел ее неуклюжие попытки реанимации, этот отчаянный, жалкий перформанс с таблетками. Он видел кровь на ковре. Видел пустой взгляд старика.

Он должен был что-то сделать. Позвонить врачу. Подбежать. Оттащить Леонору. Сделать хоть что-нибудь. Так поступил бы любой нормальный человек.

Но Стивен не был нормальным человеком. Он был наблюдателем.

И в этот момент его отстраненность, его интеллектуальная броня, которую он так долго и любовно выстраивал, сыграла с ним злую шутку. Она парализовала его. Его мозг, привыкший анализировать, а не действовать, мгновенно превратил трагедию в социологический казус. Он смотрел на жену, пытающуюся впихнуть не те таблетки умирающему отцу, и думал: «Поразительно. Даже в момент предельного стресса она не может выйти из своей роли. Она не спасает человека, она исполняет функцию "хорошей дочери"».

Это был не цинизм. Это была болезнь. Профессиональная деформация души. Он был настолько поглощен изучением правил этой уродливой игры, что разучился быть ее участником. Он стоял в тени, чувствуя себя умным, проницательным, выше всего этого. Но в то же время его охватывал липкий, тошнотворный ужас от собственного бездействия. Он был соучастником. Соучастником по умолчанию. Его невмешательство было таким же действием, как и толчок Ричарда.

Он мог бы шагнуть вперед. Но что бы он сказал? Что бы он сделал? Его присутствие только усложнило бы ситуацию. Ему пришлось бы играть роль. Роль «заботливого зятя». А он так устал от ролей. И он просто стоял, затаив дыхание, и ждал, чем закончится этот акт пьесы. Он был самым жалким из них всех, и он это знал.

Бренда услышала шум падения из своей спальни на втором этаже. Это был негромкий, но отчетливый звук – глухой удар, затем еще несколько, более легких. В этом доме, где каждый звук был выверен, любой диссонанс резал слух. Она отложила книгу и прислушалась. Тишина.

Она не испугалась. Ее первой реакцией было любопытство. Холодное, почти научное.

Она бесшумно встала, подошла к двери и приоткрыла ее. Ничего. Она вышла в коридор, ее босые ноги не производили ни звука на толстом ковре. Она подошла к перилам галереи, которая опоясывала холл второго этажа, и посмотрела вниз, в сторону кабинета.

И она увидела.

Дверь в кабинет была открыта. В прямоугольнике света она видела все, как на ладони. Леонора на коленях. Неподвижное тело ее мужа. Темное пятно на ковре. Она не могла видеть выражения их лиц, но поза Леоноры – суетливая, отчаянная – говорила сама за себя.

Бренда не испытала ни шока, ни горя. Она испытала только одно – острое, кристально чистое чувство неизбежности. Вот оно. Произошло. Тот момент, которого она ждала, который она предчувствовала, наступил.

Она оставалась у перил, неподвижная, как статуя. Она была идеальным свидетелем – незамеченным, бесстрастным. Она видела, как Леонора в панике роется в аптечке, как пытается что-то сделать. Она видела, как бесполезны и бессмысленны были ее действия.

Она могла бы закричать. Позвать на помощь. Сбежать вниз. Но что бы это изменило? Франклин был уже не здесь. Его тело еще дышало, но его самого уже не было. Она это чувствовала. А все остальное было просто агонией. Агонией человека и агонией старого миропорядка.

Ее мозг работал быстро, как компьютер. Она оценивала ситуацию. Раскладывала ходы на несколько шагов вперед. Ричард, очевидно, сбежал. Леонора в истерике. Стивен, скорее всего, прячется где-то, анализируя ситуацию. Сейчас начнется хаос. Приедут врачи, полиция. Будут вопросы. И ее позиция была самой уязвимой. Молодая вдова. Очевидный мотив.

Нужно было действовать. Но ее действие заключалось в бездействии. Она не должна быть первой, кто его найдет. Она не должна быть свидетелем паники Леоноры. Она не должна быть нигде поблизости. Ее алиби должно было быть безупречным. Она была в своей комнате. Она читала книгу. Она ничего не слышала.

Бренда молча смотрела вниз еще несколько секунд, фиксируя в памяти каждую деталь сцены. Затем, так же бесшумно, как и появилась, она отступила от перил, вернулась в свою комнату и плотно закрыла за собой дверь. Она подошла к кровати, взяла книгу и снова легла. Она держала книгу перед собой, но не видела букв. Она смотрела на белую стену, и на этой стене, как на экране, она уже прокручивала варианты своего будущего. Будущего, которое только что, несколько минут назад, началось.

Глава 15

Внедорожник шерифа пробивался сквозь стену снега, как старый ледокол сквозь паковые льды. Его фары выхватывали из ревущей белой тьмы лишь несколько метров дороги впереди. Следом, едва поспевая, ехал седан доктора Эванса. Оба, и шериф, и доктор, были вырваны из тепла своих домов звонком рыдающей Леоноры. Звонком, который прерывался и трещал из-за бури, но смысл которого был ясен и ужасен.

Шериф Пит Мейерс был крупным, грузным мужчиной, чье лицо казалось слишком мягким и добрым для его профессии. Он был шерифом этого округа двадцать лет, и за все это время самой большой его проблемой были подростки, пьющие пиво у озера, да редкие случаи превышения скорости богачами из Пионер-Ридж. Он знал Франклина Вандермира. Они вместе играли в гольф по субботам. Франклин был одним из тех, кто обеспечивал этому сонному округу щедрые пожертвования. Пит не любил его, но уважал его власть.

Когда он вошел в дом, его встретила сцена тщательно управляемого хаоса. Леонора, теперь уже не в истерике, а в состоянии благородной, трагической скорби, сидела на диване, закутанная в кашемировый плед. Стивен стоял рядом, положив руку ей на плечо, его лицо выражало подобающую случаю серьезность. Бренда, бледная и красивая в своем горе, спустилась вниз, услышав шум, и теперь тихо плакала в кресле. Ричарда нигде не было.

– Он… он просто упал, – прошептала Леонора, указывая в сторону кабинета. – Мы говорили после ужина, он пошел к себе, и я услышала грохот…

Доктор Эванс, невысокий, суетливый человек, уже был там. Он стоял на коленях рядом с телом, которое теперь было благопристойно накрыто пледом. Шериф Мейерс вошел в кабинет. Он снял фуражку, в руке она казалась неуместной и громоздкой. Запах в комнате был странным – смесь крови, дорогого табака и какой-то цветочной отдушки от пледа.

– Что думаешь, Чарли? – спросил шериф, обращаясь к доктору. Его голос был приглушенным.

Доктор Эванс поднялся, отряхивая колени.

– Ну, Пит… очевидная травма головы, несовместимая с жизнью. От удара о ступеньку, я полагаю. Но что было причиной падения? У Франклина было больное сердце. Я его предупреждал сто раз. Сильный стресс, скачок давления… он мог просто потерять сознание и упасть. Стандартная история для его возраста и образа жизни.

Шериф посмотрел на винтовую чугунную лестницу. Она была узкой и крутой. Дьявольское изобретение, всегда думал Пит. Споткнуться на такой – проще простого. Он оглядел комнату. Никаких следов борьбы. Перевернутый стул? Нет. Разбитые предметы? Нет. Все было на своих местах. Идеальный порядок.

– Вы были здесь, когда это случилось? – спросил он у Стивена, который вошел в кабинет вслед за ним.

– Нет, – ответил Стивен, его голос был ровным, почти академическим. – Мы с Леонорой были в гостиной. Ричард был с отцом, они обсуждали какие-то дела. Потом Ричард вышел, кажется, он был чем-то расстроен. И почти сразу мы услышали… это.

Это было идеально. Ложь, обернутая в правду. Ричард был там, да. Они спорили. Но кто не спорит в этой семье? Ричард ушел, отец остался один, и его сердце не выдержало. Он упал. Просто, логично, трагично.

Шериф вздохнул. Он не хотел проблем. Буря за окном ревела, отрезая их от мира. Вызывать экспертов из города? В такую ночь? Это займет часы, если не сутки. А зачем? Чтобы подтвердить очевидное? Что у семидесятилетнего старика с больным сердцем случился приступ?

И потом, это была семья Вандермиров. Они не хотели бы скандала, вскрытий, допросов. Они хотели, чтобы все было тихо и пристойно. Их горе должно было быть таким же дорогим и эксклюзивным, как и все в их жизни.

Пит посмотрел на Леонору, на ее заплаканное, но красивое лицо. На Бренду, похожую на скорбящего ангела. Это была трагедия, да. Но это была их трагедия. Частная. И его работа была в том, чтобы она такой и осталась.

– Хорошо, – сказал он, надевая фуражку. Решение было принято. – Я думаю, все ясно. Сердечный приступ, повлекший за собой падение. Я составлю рапорт. Несчастный случай.

Доктор Эванс понимающе кивнул. Все хотели именно этого. Простоты. Порядка. Чтобы как можно скорее убрать тело, отмыть кровь с дорогого персидского ковра и вернуться к нормальной жизни. Или к тому, что в этой семье считалось нормальной жизнью.

Дело было закрыто еще до того, как его открыли. В хаосе бури, в тишине роскошного особняка, в паутине лжи и полуправды родилась официальная версия. Аккуратная, удобная и совершенно неверная. Она была как мебель от «VanderMeer Living» – выглядела убедительно, но была сделана из прессованных опилок. И она устраивала всех.

Пока что.

Глава 16

Дорога в Пионер-Ридж была не просто дорогой. Это было вознесение. Сначала шоссе лениво петляло по долине, мимо заправочных станций, закусочных и складов с выцветшими рекламными щитами. Это был обычный мир, знакомый и понятный. А потом Артур свернул на шоссе 285. И мир начал меняться.