Анатомия господства: запад, капитализм и конструирование реальности

Во-вторых, правящие компрадорские элиты в странах "периферии", часто сами зависимые от внешних сил, могут использовать националистическую риторику для мобилизации поддержки населения и легитимации своего правления. Апелляция к "национальной гордости", "защите традиционных ценностей" или "противостоянию внешним врагам" (реальным или мнимым) позволяет отвлечь внимание от коррупции, некомпетентности, социального неравенства и подчиненности внешним интересам. Критики такого режима легко объявляются "предателями нации" или "агентами иностранного влияния".

В-третьих, даже в странах "центра" национализм используется для консолидации общества вокруг правящей элиты и оправдания ее имперской политики. Идея "национального превосходства", "особой миссии" или "защиты национальных интересов" за рубежом служит для мобилизации поддержки агрессивных внешнеполитических действий, увеличения военных расходов и подавления антивоенных или антиимпериалистических настроений внутри страны. Экономические проблемы могут списываться на "нечестную конкуренцию" со стороны других наций или на "иммигрантов, отнимающих рабочие места", что также разделяет рабочий класс и уводит его от борьбы против истинных виновников – крупного капитала.

Культивирование национальной идентичности через систему образования, СМИ, государственные символы и ритуалы направлено на создание "воображаемого сообщества", где классовые, региональные и иные различия должны отступать на второй план перед лицом "общенационального единства". Однако это единство часто оказывается фиктивным и служит для маскировки реальных противоречий и эксплуатации.

Национализм также тесно связан с концепцией суверенитета. Однако в неоколониальной системе формальный политический суверенитет часто не подкреплен экономическим суверенитетом, что делает его во многом иллюзорным. Апелляция к "защите национального суверенитета" может использоваться для противодействия критике со стороны международных правозащитных организаций или для оправдания изоляционистской политики, которая на деле консервирует отсталость и диктаторские режимы.

Таким образом, национализм, при всей его эмоциональной привлекательности и способности мобилизовать массы, в современном мире часто превращается в мощный инструмент политического контроля и манипуляции. Он используется для разделения народов как внутри стран, так и на международной арене, для отвлечения от классовой борьбы и социальных проблем, для легитимации власти элит и для оправдания имперской экспансии. Преодоление узконационалистического мышления и развитие интернациональной солидарности являются важными условиями для успешного сопротивления неоколониальной системе и построения более справедливого мира.

7 "Война с терроризмом": оправдание репрессий.

Объявление "глобальной войны с терроризмом", особенно после событий 11 сентября 2001 года, стало одним из самых мощных и далеко идущих политических инструментов, используемых ведущими западными державами, прежде всего США, для оправдания широкого спектра нарушений международного права, военных интервенций, массового надзора и внутренних репрессий как в своих странах, так и по всему миру. Под лозунгом борьбы с невидимым и вездесущим врагом, лишенным четких границ и конкретного облика, были существенно расширены полномочия государственных органов, ограничены гражданские свободы и создана атмосфера страха и подозрительности, которая позволила легитимировать многие действия, ранее считавшиеся неприемлемыми в демократическом обществе.

Одним из главных последствий "войны с терроризмом" стало размывание границ между войной и миром, между военными действиями и полицейскими операциями. Концепция "превентивного удара" или "упреждающей самообороны" позволила оправдывать агрессивные военные интервенции против суверенных государств, обвиненных в поддержке терроризма или обладании оружием массового уничтожения, часто без убедительных доказательств и санкции ООН. Создание секретных тюрем, применение пыток, внесудебные казни с использованием беспилотников – все это стало частью арсенала "борьбы с террором", грубо попирая международные конвенции и права человека.

Внутри самих западных стран "война с терроризмом" привела к принятию драконовских антитеррористических законов, которые значительно расширили возможности спецслужб по ведению слежки за гражданами, прослушиванию телефонных разговоров, перлюстрации электронной почты, сбору персональных данных без судебного ордера. Были созданы обширные базы данных на "потенциально опасных" лиц, критерии попадания в которые часто оставались непрозрачными и произвольными. Профилирование по этническому или религиозному признаку стало распространенной практикой, особенно в отношении мусульманского населения, что привело к росту исламофобии и дискриминации.

Под предлогом борьбы с терроризмом усилился контроль над интернетом и социальными сетями, что выразилось в требованиях к компаниям предоставлять доступ к данным пользователей, в цензуре "экстремистского" контента (понимание которого часто было очень широким) и в преследовании тех, кто выражал критические или "непатриотичные" взгляды. Свобода слова и собраний также подверглась ограничениям, поскольку протестные акции или критические выступления могли быть легко заклеймены как "пособничество террористам" или "угроза национальной безопасности".

Важно отметить, что ярлык "терроризм" стал универсальным инструментом для дискредитации и подавления любых форм оппозиции или национально-освободительных движений, которые бросали вызов интересам Запада или его союзников. Группы, борющиеся за самоопределение или против иностранной оккупации, легко объявлялись "террористическими", что развязывало руки для их силового подавления и лишало их международной поддержки.

Более того, "война с терроризмом" создала огромную индустрию безопасности, включающую военно-промышленный комплекс, частные военные компании, производителей систем наблюдения и охранных услуг, которые извлекают колоссальные прибыли из этого перманентного состояния "чрезвычайщины". Это создает заинтересованность в поддержании высокого уровня "террористической угрозы", даже если реальные риски снижаются.

Таким образом, "война с терроризмом" превратилась из специфической задачи по борьбе с конкретными экстремистскими группировками в глобальную идеологическую рамку и политический инструмент, который служит для оправдания имперской экспансии, усиления государственного контроля над обществом, подавления инакомыслия и ограничения гражданских свобод во имя иллюзорной безопасности. Реальная борьба с причинами терроризма, такими как бедность, неравенство, политическое угнетение и иностранное вмешательство, при этом часто отходит на второй план, уступая место силовым методам и репрессиям.

8 Популизм: имитация сопротивления.

На фоне растущего недовольства населения неолиберальной глобализацией, социальным неравенством, коррупцией элит и ощущением потери контроля над собственной жизнью, в последние десятилетия как в странах Запада, так и на глобальном Юге наблюдается подъем популистских движений и лидеров. Популизм, в его различных проявлениях (как правый, так и левый), часто позиционирует себя как голос "простого народа" против "коррумпированной и оторванной от реальности элиты", обещая вернуть власть народу, защитить национальные интересы и восстановить справедливость. Однако, при более пристальном рассмотрении, многие формы популизма оказываются не столько подлинным движением за эмансипацию и системные изменения, сколько имитацией сопротивления, которая в конечном итоге может служить для укрепления существующих властных структур или для перенаправления народного гнева в безопасное для системы русло.

Ключевой чертой популистской риторики является резкое противопоставление "чистого, честного народа" и "порочной, эгоистичной элиты". При этом само понятие "народ" часто конструируется очень избирательно, исключая из него меньшинства, иммигрантов, интеллектуалов или любых "других", которые не вписываются в мифический образ "настоящего" народа. Элита же предстает как монолитный враг, ответственный за все беды, что упрощает сложные социальные проблемы и избавляет от необходимости глубокого анализа их структурных причин.

Популистские лидеры часто апеллируют к эмоциям, страхам и предубеждениям, используя простой и прямой язык, понятный массам, и обещая быстрые и легкие решения сложных проблем. Они создают образ "сильного лидера", который один способен понять нужды народа и повести его к светлому будущему, минуя "неэффективные" демократические институты и "мешающих" экспертов. Критика в их адрес или сомнения в их обещаниях часто отметаются как происки "врагов народа" или "продажных СМИ".

Хотя популизм может поднимать реальные и острые проблемы, такие как рост неравенства, упадок промышленности или дефицит демократии, предлагаемые им решения редко направлены на фундаментальное изменение системы. Правый популизм часто фокусируется на ограничении иммиграции, протекционизме, возврате к "традиционным ценностям" и усилении национального государства, при этом сохраняя основы капиталистической экономики и не затрагивая интересы крупного национального капитала. Он может перенаправлять гнев трудящихся с корпораций и финансовой элиты на более уязвимые группы (мигрантов, меньшинства), тем самым раскалывая потенциал для классовой солидарности.

Даже левый популизм, который может выдвигать более радикальные экономические требования (национализация, перераспределение богатства, усиление роли государства в экономике), придя к власти, часто сталкивается с огромным давлением со стороны внутренних и внешних сил (финансовые рынки, международные институты, оппозиция) и может быть вынужден идти на компромиссы, которые размывают его первоначальную программу, или же скатываться к авторитаризму для ее реализации.

Более того, сама антиэлитная риторика популизма может быть использована для прихода к власти новых элит, которые, прикрываясь народными лозунгами, будут преследовать свои собственные интересы или интересы тех групп капитала, которые их поддерживают. "Борьба с коррупцией" может превратиться в передел сфер влияния, а "возвращение власти народу" – в концентрацию власти в руках одного лидера или узкой группы.

Таким образом, популизм, возникающий как реакция на кризис существующей политической и экономической системы, часто предлагает не реальное решение проблем, а их симуляцию. Он может успешно канализировать народное недовольство и мобилизовать массы, но редко приводит к глубоким трансформациям, которые бы бросили вызов фундаментальным основам неравенства и эксплуатации. Вместо подлинного расширения демократического участия "простых людей", он может привести к новым формам авторитаризма, ксенофобии и социальной поляризации, играя на руку тем силам, которые заинтересованы в сохранении статус-кво под новой, более "народной" вывеской. Различение между подлинным народным движением за перемены и популистской имитацией сопротивления становится одной из ключевых задач для тех, кто стремится к реальной демократизации и социальной справедливости.

9 НПО: мягкая сила гегемонии.

Неправительственные организации (НПО), также известные как организации гражданского общества или "третий сектор", представляют собой широкий спектр формальных и неформальных объединений, действующих независимо от государства и коммерческих структур, и преследующих различные социальные, гуманитарные, правозащитные, экологические или культурные цели. В идеализированном представлении НПО являются важным элементом демократического общества, способствующим участию граждан в решении общественных проблем, защите прав человека, оказанию помощи уязвимым группам и осуществлению общественного контроля над властью. Однако в контексте глобальных властных отношений и неоколониальной политики многие НПО, особенно крупные международные и те, что финансируются из западных источников, могут невольно или сознательно становиться инструментами "мягкой силы" и проводниками интересов своих спонсоров, способствуя продвижению западной идеологической повестки и укреплению глобальной гегемонии.

Одним из ключевых аспектов является вопрос финансирования. Многие НПО, особенно в странах глобального Юга, сильно зависят от грантов, предоставляемых правительствами западных стран, международными организациями (такими как структуры ООН, Всемирный банк) или крупными частными фондами (часто связанными с корпоративным сектором Запада). Эта зависимость от внешнего финансирования не может не влиять на повестку дня, приоритеты и методы работы НПО. Чтобы получить финансирование, они часто вынуждены адаптировать свои проекты и программы под требования доноров, которые могут не совпадать с реальными потребностями местного населения или национальными приоритетами.

Таким образом, западные доноры через систему грантов могут направлять деятельность гражданского общества в странах "периферии" в "нужное" русло, поддерживая те НПО, которые продвигают либеральные ценности (в их западном понимании), рыночные реформы, определенные модели демократии, гендерного равенства или экологической политики, и игнорируя или маргинализируя те организации, которые придерживаются более критических, антикапиталистических или национально-ориентированных позиций.

НПО могут использоваться для сбора информации о внутриполитической ситуации, настроениях в обществе, деятельности оппозиционных групп в странах, представляющих интерес для их спонсоров. Под видом проведения социологических исследований, мониторинга прав человека или оказания гуманитарной помощи сотрудники НПО могут получать доступ к чувствительным данным и контактам.

В некоторых случаях НПО могут быть прямо или косвенно вовлечены в процессы "смены режимов" или "цветных революций". Финансирование оппозиционных политических групп, обучение активистов технологиям протеста, организация семинаров по "демократическому транзиту", мониторинг выборов с заранее заданной оценкой – все это может осуществляться через сеть лояльных НПО, которые создают необходимый информационный фон и мобилизуют определенные слои населения.

Кроме того, крупные международные НПО, обладающие значительными ресурсами и глобальным медийным влиянием, могут формировать международное общественное мнение по тем или иным вопросам, часто отражая точку зрения своих западных правительств или спонсоров. Их доклады и отчеты о ситуации с правами человека, коррупцией или экологией в определенных странах могут использоваться для оказания политического давления, введения санкций или даже оправдания вмешательства.

При этом важно не демонизировать все НПО и не отрицать их позитивной роли во многих сферах. Существует огромное количество низовых, действительно независимых и самоотверженно работающих организаций, которые приносят реальную пользу своим сообществам. Однако проблема заключается в том, что система глобального управления и финансирования гражданского общества устроена таким образом, что она часто кооптирует и инструментализирует значительную часть этого сектора, превращая его из силы, способствующей эмансипации, в канал трансляции внешнего влияния и "мягкой силы" гегемонии. Различение между подлинным гражданским активизмом и деятельностью, направляемой извне, становится критически важным для понимания современных политических процессов.

10 Альтернативные политические модели.

На фоне очевидных изъянов и ограничений господствующей западной модели либеральной демократии, которая во многих странах превратилась в фасад, прикрывающий олигархическое правление, корпоративный контроль или неоколониальную зависимость, активизируются поиски и эксперименты с альтернативными политическими моделями. Эти модели стремятся преодолеть формализм, отчуждение граждан от власти и подчиненность внешним силам, предлагая различные пути к более глубокому народному участию, подлинному суверенитету и социальной справедливости. Хотя универсального рецепта не существует, и многие из этих моделей находятся на стадии становления или сталкиваются с серьезными вызовами, их разнообразие свидетельствует о неугасающем стремлении человечества к более справедливым и осмысленным формам политической организации.

Одним из направлений является развитие партисипативной демократии или демократии участия. В отличие от чисто представительной модели, где роль граждан сводится к голосованию раз в несколько лет, партисипативная демократия предполагает их прямое и постоянное вовлечение в процессы принятия решений на всех уровнях – от местного самоуправления до национального. Это может включать механизмы, такие как народные ассамблеи, общественные слушания, референдумы по ключевым вопросам, гражданские бюджеты (где жители сами определяют, на что потратить часть муниципальных средств), а также использование цифровых платформ для обсуждения и голосования. Цель – сделать власть более подотчетной, прозрачной и отвечающей реальным потребностям людей. Примеры таких практик можно найти в различных локальных инициативах по всему миру, например, в курдском Рожаве (Демократический конфедерализм) или в отдельных муниципалитетах Латинской Америки.

Другим важным направлением является поиск моделей, основанных на солидарной экономике и кооперативном движении, где политическая демократия тесно переплетается с экономической. Производственные и потребительские кооперативы, управляемые на принципах "один член – один голос", не только обеспечивают более справедливое распределение благ, но и формируют культуру коллективного принятия решений и ответственности, которая может транслироваться и на политическую сферу. Модели, где работники участвуют в управлении предприятиями или где существует значительный сектор общественной или коллективной собственности, могут создать материальную базу для более эгалитарной политической системы.

Делиберативная демократия делает акцент на качестве политического дискурса и принятия решений через аргументированное обсуждение и поиск консенсуса, а не простое сложение голосов. Она предполагает создание специальных форумов (например, гражданских жюри, ассамблей, формируемых по жребию), где случайно выбранные граждане, получив необходимую информацию и выслушав мнения экспертов и различных сторон, совместно вырабатывают рекомендации или решения по сложным общественным проблемам. Цель – преодолеть поляризацию и манипуляции, характерные для традиционной политики, и прийти к более взвешенным и легитимным решениям.

Экосоциалистические и анархистские модели предлагают более радикальный отход от существующих систем, ставя под сомнение как капиталистическую экономику, так и иерархическое государство. Они выдвигают идеи децентрализации власти, прямого самоуправления на местах, экологической устойчивости, отказа от принуждения и эксплуатации. Хотя полномасштабная реализация таких моделей является сложной задачей, многие их принципы (например, горизонтальные структуры принятия решений, акцент на взаимопомощи и локальных сообществах) вдохновляют многочисленные низовые инициативы и социальные движения.

В незападных обществах также происходит переосмысление и возрождение традиционных форм политической организации и принятия решений, которые были подавлены или маргинализированы в колониальную эпоху. Это могут быть советы старейшин, общинные собрания, консенсусные модели, учитывающие культурные особенности и ценности данных народов. Задача здесь состоит не в слепом копировании прошлого, а в творческом синтезе традиционных практик с современными вызовами и потребностями.

Важнейшая роль принадлежит опыту построения социалистического государства в СССР и странах бывшего социалистического лагеря , а также существующие государства социализма .

Важно понимать, что поиск альтернативных политических моделей – это не просто академическое упражнение, а живой процесс, сопряженный с борьбой, экспериментами, ошибками и успехами. Эти альтернативы часто возникают "снизу", в ответ на кризис существующих институтов, и сталкиваются с сильным сопротивлением со стороны тех, кто заинтересован в сохранении статус-кво. Однако само их существование и развитие свидетельствуют о том, что иные формы политической организации возможны и что стремление к подлинной демократии, основанной на реальном участии, равенстве и справедливости, остается одной из главных движущих сил истории.

Глава 6: Технологии и власть

Современный мир немыслим без технологий, которые проникли во все сферы человеческой жизни, обещая прогресс, эффективность и новые возможности. От искусственного интеллекта и больших данных до социальных сетей и биотехнологий – инновации стремительно меняют наши способы общения, работы, познания и даже самовосприятия. Однако за блестящим фасадом технологического оптимизма часто скрываются сложные отношения власти, контроля и неравенства. Технологии не являются нейтральными инструментами; их разработка, внедрение и использование тесно связаны с экономическими интересами, политическими целями и идеологическими установками тех, кто их контролирует. В этой главе мы рассмотрим, как технологии становятся не только продуктом, но и инструментом власти, формируя новые арены для гегемонии, эксплуатации и сопротивления.

1 Цифровой колониализм: данные как ресурс.

В эпоху цифровизации персональные и коллективные данные превратились в один из самых ценных ресурсов, сравнимый по значимости с нефтью или другими природными ископаемыми. Однако, подобно тому, как в колониальную эпоху природные ресурсы "периферии" беззастенчиво эксплуатировались "центром", сегодня мы наблюдаем новую форму колониализма – цифровой, где глобальный Север, представленный преимущественно крупными технологическими корпорациями из США и, в меньшей степени, Европы и Китая, осуществляет масштабный сбор, обработку и монетизацию данных, генерируемых пользователями по всему миру, особенно в странах глобального Юга. Эта асимметрия в контроле над данными и инфраструктурой их обработки создает новые формы зависимости и углубляет существующее глобальное неравенство.

Механизмы цифрового колониализма многообразны. Крупные технологические платформы (социальные сети, поисковые системы, облачные сервисы, операционные системы мобильных устройств), большинство из которых базируются в развитых странах, предоставляют свои услуги пользователям по всему миру, часто "бесплатно" или по низкой цене. Однако "платой" за эти услуги становятся персональные данные пользователей: их поисковые запросы, лайки, комментарии, фотографии, геолокация, список контактов, история покупок и многое другое. Эти данные собираются в огромных масштабах, анализируются с помощью сложных алгоритмов и используются для таргетированной рекламы, разработки новых продуктов, прогнозирования поведения и даже влияния на него.

Страны глобального Юга, не обладающие собственными мощными технологическими платформами и развитой инфраструктурой обработки данных, становятся, по сути, "сырьевыми придатками" в этой новой экономике данных. Их граждане генерируют огромные объемы данных, которые затем "экспортируются" для обработки и монетизации корпорациями Севера, не принося при этом существенной экономической выгоды самим странам-производителям данных. Отсутствие местного законодательства по защите данных, слабая цифровая грамотность населения и зависимость от иностранных технологических решений делают страны Юга особенно уязвимыми для такой эксплуатации.

Более того, контроль над данными означает не только экономическую власть, но и возможность культурного и идеологического влияния. Алгоритмы, формирующие новостные ленты, рекомендации контента и результаты поиска, разработаны и настроены в соответствии с ценностями и интересами их создателей. Это может приводить к распространению западных культурных образцов, маргинализации местного контента и даже к манипулированию общественным мнением в интересах внешних акторов.

"Умные города", "цифровое правительство" и другие инициативы по цифровизации, продвигаемые в развивающихся странах часто с помощью западных компаний и консультантов, также могут нести в себе элементы цифрового колониализма. Хотя они обещают повышение эффективности и улучшение качества жизни, они также предполагают передачу контроля над критически важной городской и государственной инфраструктурой и данными в руки иностранных корпораций, создавая долгосрочную технологическую зависимость.

Попытки некоторых стран Юга регулировать трансграничные потоки данных, требовать локализации данных на своей территории или развивать собственные национальные цифровые платформы часто наталкиваются на сопротивление со стороны крупных технологических держав и международных организаций, продвигающих идею "свободного потока данных", которая на деле выгодна прежде всего тем, кто уже контролирует глобальную цифровую инфраструктуру.