Тени древних. Хроники тварей. Рассказы

Ларин покачал головой, его движения были резкими, дёргаными, как у марионетки с запутанными нитями.

– Я не знаю. Я не уверен, что его вообще можно остановить.

– Но есть способ? Должен быть способ, – я наклонился вперёд, чувствуя, как скрипит стул подо мной.

– Может быть. В тех же текстах, откуда взят ритуал вызова, упоминается… обратный процесс. Отсылка. Но это опасно. Это… – он запнулся, словно пытаясь подобрать слова для того, что не поддаётся описанию, – это может открыть двери, которые должны оставаться закрытыми.

– Говори, – мой голос звучал хрипло, словно я не использовал его долгие годы.

Он открыл рот…

И тут лампочка над нами замигала. Раз. Другой. Третий. Медленные, гипнотические пульсации, от которых на стенах плясали тени, складываясь в узоры, которые не должны существовать в евклидовой геометрии.

Воздух в комнате изменился. Стал… плотнее. Тяжелее. Словно атмосфера уплотнилась до состояния жидкости, и каждый вдох требовал усилий.

Как будто что-то вошло внутрь. Что-то, чему здесь не место.

Ларин замер. Его глаза расширились до невозможности, став почти идеально круглыми, белки налились кровью.

– О, нет… – прошептал он, и в этом шёпоте был такой ужас, что мои внутренности словно покрылись инеем. – Он здесь. Он нашёл меня. Он…

Я потянулся к карману, где лежал складной нож – жалкая защита против… чего? Я сам не знал.

Но было поздно.

Воздух сгустился ещё больше, приобретая маслянистую консистенцию, и в углу комнаты, где был нарисован символ, словно из ниоткуда появилась фигура.

Ричард.

Только это был не тот ухоженный, вежливый человек, которого я видел в доме на окраине города. Не тот, кто улыбался и предлагал мне чай, обсуждая свою «счастливую» семейную жизнь.

Эта штука была выше. Тоньше. Её конечности казались слишком длинными, слишком гибкими, словно в них было больше суставов, чем положено человеку. Кожа – бледная до синевы, натянутая на череп, как пергамент. Волосы – редкие, безжизненные.

Но глаза… Глаза были хуже всего. Они были бездонными. Абсолютно чёрными, без белков, без зрачков. Как два провала в бесконечность. Как две чёрные дыры, поглощающие свет и надежду.

Ричард медленно поднял руку – слишком медленно, словно движение происходило под водой. Его пальцы были длиннее, чем я помнил. И, кажется, их было больше пяти.

Ларин вскрикнул, звук, полный такого первобытного ужаса, что мои волосы встали дыбом. И я увидел, как что-то невидимое, неосязаемое тянется от существа к человеку. Нечто, что можно было скорее почувствовать, чем увидеть. Как будто сама ткань реальности растягивалась между ними.

Ларин судорожно дёрнулся, выгнувшись дугой, его лицо исказилось в немом крике, глаза закатились, показывая только белки…

А потом он просто упал. Безвольно, как тряпичная кукла с обрезанными нитями.

Я не успел среагировать. Не успел даже моргнуть. Всё произошло за доли секунды.

Тварь медленно повернула голову и посмотрела на меня. Её движения были неестественными, словно она не до конца понимала, как работает человеческое тело.

Я вжал спину в стул, не в силах пошевелиться. Какая-то примитивная часть моего мозга, та, что сохранилась от древних предков, кричала: не двигайся. Хищник реагирует на движение.

И тогда она улыбнулась.

Господи, лучше бы она этого не делала. Потому что её рот открылся шире, чем должен открываться человеческий рот. Гораздо шире.

– Оставь это, – прошептала она голосом Ричарда, но с какими-то новыми обертонами, словно за его голосом скрывались другие, более древние голоса. – Оставь свои вопросы. Свои поиски.

Я не ответил. Не уверен, что вообще мог говорить в тот момент.

– Просто уйди, журналист. Уйди и забудь. Пока ещё можешь, – существо наклонило голову под невозможным углом. – Пока я позволяю.

А потом её не стало. Просто исчезла, словно кто-то стёр её из реальности одним движением невидимой руки. Только воздух в том месте, где она стояла, всё ещё шевелился, как будто от сильного жара.

Ларин лежал на полу, его глаза были открыты, но смотрели в пустоту. В абсолютную, непроглядную пустоту.

Я потряс его за плечо, чувствуя, как дрожат мои руки. Тело было тёплым, но… пустым. Как оболочка. Как сброшенная кожа змеи.

Ларина больше не существовало. То, что делало его человеком, то, что делало его им, было высосано, поглощено, уничтожено.

Я встал на дрожащих ногах. Мой диктофон всё ещё записывал. Красный огонёк мигал в темноте, как маяк.

И тогда я понял, что сделал первый шаг в ад. И что обратной дороги уже нет.

Потому что оно знало меня. Знало, кто я. И теперь… оно будет следить.

За окном завывал ветер, как будто сама природа скорбела о том, что случилось в этой комнате. О том, что теперь бродит по нашему миру, прикидываясь человеком.

И я был единственным, кто знал правду.

ГЛАВА 4: ГОЛОД МЁРТВЫХ

Иногда кто-то открывает её снова.""Смерть – это не конец. Иногда это просто дверь, которая закрылась не до конца.

Ларин больше не был Лариным.

Я повидал мёртвых людей за свои годы в журналистике. Видел их в моргах, где воздух стоял густой и холодный. Видел на местах преступлений, где их тела лежали, скрюченные в неестественных позах. Видел на войне, где смерть была обыденностью. Но это… это было нечто совершенно иное.

Он дышал перед мной. В этом не было сомнений. Его грудь поднималась и опускалась в призрачной имитации жизни. Его сердце, вероятно, всё ещё механически гнало кровь по венам. Но в его глазах зияла пустота столь глубокая, что казалось, будто смотришь в заброшенные колодцы, которые веками не знали дневного света.

Что-то исконное и древнее вынуло из него всё, что делало его человеком – душу, сознание, всю его суть – и оставило лишь пустую оболочку, безвольную марионетку с оборванными нитями.

Тишина в комнате давила на уши. В воздухе висел запах – едва уловимый, но отвратительный, как будто что-то начало разлагаться прямо здесь, хотя никакого видимого источника не было.

Я осторожно протянул руку и тронул его за плечо. Ткань рубашки была холодной, влажной, словно он долго стоял под моросящим дождём.

– Ларин?

Он не шевельнулся. Его взгляд оставался прикованным к какой-то невидимой точке.

– Эдвард, ты слышишь меня?

Долгое, мучительное мгновение ничего не происходило. Затем он моргнул. Медленно, мучительно медленно, как древнее существо, которое пытается вспомнить, как работает человеческое тело. Его веки опустились и поднялись с тяжестью погребальных плит.

– Он взял меня, – прошептал Ларин.

Его голос… Боже, этот голос. Он был пустым, мёртвым, как сквозняк в заброшенном доме, где никто не жил уже десятилетиями. Слова сочились из его уст, как холодная вода из треснувшей трубы.

– Забрал то, что было моим.

По моей спине пробежал холодок, острый, как лезвие ножа. Мои пальцы невольно сжались на диктофоне в кармане – старая привычка журналиста, всегда готового записать свидетельство. Но сейчас я не был уверен, что хочу сохранить это.

Я сглотнул тугой комок в горле. Воздух в комнате, казалось, стал гуще, тяжелее, насыщенный невидимым присутствием чего-то… нечеловеческого.

– Ты говорил, что он питается людьми. Это ты имел в виду?

Ларин не ответил. Он просто сидел на полу, слегка покачиваясь взад и вперёд, как сломанная заводная кукла, у которой иссякает завод. Ритмичное, гипнотическое движение. Туда-сюда. Туда-сюда. Механический метроном отсчитывал секунды в пустоте, которая когда-то была человеком.

И тут меня озарило понимание. Ужасное, леденящее кровь озарение.

Этот "Ричард" не просто высасывал энергию, не просто вытягивал жизнь, как вампир из древних легенд.

Он пожирал людей.

Но не их плоть, превращая её в прах и тлен. Не их кровь, насыщая себя алой жидкостью.

Он пожирал их сознание. Их личность. Их душу. Всё, что делало их теми, кем они были.

Он поглощал их сущность.

И сейчас он был сыт. Насытился Лариным до краёв.

Ларин уже был мёртв. Хотя его тело ещё не получило этого послания.

Я медленно поднялся на ноги, чувствуя, как мои колени дрожат. Холод пробирал до костей, и дело было не в температуре комнаты. Это был первобытный страх – страх перед тем, что древнее, непостижимое и безжалостное.

В кармане пиджака я нащупал свой старый верный пистолет. Журналистская этика и законы оказались бессильны перед тем, что я увидел за эти дни. Давно я не брал оружие с собой на задание, но инстинкт самосохранения взял верх над профессиональными принципами.

Я направился к двери, ощущая, как вес мира давит на мои плечи.

– Прости, Ларин, – пробормотал я, бросая последний взгляд на пустую оболочку человека, с которым я пил кофе всего несколько дней назад. – Я найду то, что сделало это с тобой. И я остановлю это.

И оставил его там. Наедине с пустотой, которая теперь была его единственным компаньоном.

Я нашёл Эвелину в мотеле на окраине города – обветшалом здании, которое, казалось, было построено из тоски и отчаяния. Неоновая вывеска мерцала в сумерках, как предсмертный хрип умирающей звезды. Дождь моросил, окутывая всё вокруг серой пеленой, размывая границы реальности.

Она выглядела значительно хуже, чем днём. Её кожа приобрела мертвенно-бледный оттенок алебастра, словно вся кровь отхлынула от поверхности. Тёмные круги под глазами напоминали синяки – глубокие, болезненные провалы в череп. Когда она открыла мне дверь номера, её руки дрожали, а взгляд метался, как у загнанного животного.

Она тут же отвернулась, словно боялась, что я увижу в её глазах что-то ужасное. Или, что ещё хуже, не увижу ничего, как у Ларина.

– Ты уже знаешь, – тихо произнесла она. Её голос был тонким, как паутина, готовая порваться от малейшего дуновения.

– Да, – ответил я, и это короткое слово повисло между нами, тяжёлое, как надгробная плита.

Я закрыл дверь и сел на шаткий стул у стены, слушая, как дождь барабанит по крыше – монотонный ритм, похожий на пальцы, нетерпеливо стучащие по столу. Она стояла у окна, сжимая ладонями виски, словно пыталась удержать мысли внутри головы.

За окном проехала машина, её фары на мгновение осветили комнату, и тени прыгнули на стенах, как живые существа, жаждущие добычи.

– Ты пыталась вернуть его, – сказал я. Это не был вопрос.

Она вздрогнула, словно я ударил её. Её плечи напряглись под тонкой тканью блузки.

– Я… я просто хотела его вернуть, – прошептала она. В её голосе слышалась такая тоска, такая невыносимая боль, что на мгновение я почти понял её. Почти простил за то, что она выпустила на свободу.

Но только на мгновение.

Я почувствовал, как внутри меня поднимается злость – горячая, яростная, как лава, прорывающаяся сквозь корку безразличия, которую я так долго культивировал.

– Вернуть? – мой голос прозвучал резче, чем я намеревался. – Ты хоть понимаешь, что ты привела обратно? Ты имеешь хоть малейшее представление о том, что ты выпустила в мир?

Она резко обернулась, и в свете тусклой лампы я увидел, как её глаза сверкнули – не от слёз, а от какого-то внутреннего пламени, которое ещё не было полностью поглощено.

– Ты думаешь, я не знаю?! – закричала она, её голос сорвался на высокой ноте. – Думаешь, я слепая? Думаешь, я не вижу, что это не он?! Что это… это что-то другое, что надело его лицо, как маску?!

Её слова отразились от стен, заполнили комнату отчаянием, а затем растворились в тишине. Только дождь продолжал своё монотонное постукивание.

Я не ответил. Что я мог сказать?

Она провела руками по лицу, размазывая слёзы и тушь, оставляя чёрные полосы, как военный камуфляж.

– Сначала он был… таким же. Как прежде, – её голос стал тише, наполнился воспоминаниями. – Он помнил всё. Каждую мелочь. Как мы встретились. Нашу первую ссору. Имя собаки, которая у меня была в детстве. Он говорил со мной так же, как тогда. Смеялся так же. Смотрел так же. Он был… идеальным.

Её голос надломился на последнем слове.

– Но потом… – она задрожала, обхватив себя руками, словно пытаясь удержать то немногое, что в ней ещё оставалось. – Потом он начал меняться.

– Как? – спросил я, доставая блокнот. Старая привычка, даже сейчас, когда я столкнулся с чем-то, что не поддавалось логике и рациональному анализу.

Она сглотнула, и в тишине этот звук показался неприлично громким.

– Он стал смотреть по-другому. Как будто через меня. Как будто я была стеклом, а он видел что-то за мной. Что-то… древнее. Голодное, – она сделала паузу, собираясь с силами. – А потом я начала забывать вещи. Маленькие. Ничтожные. Наши первые встречи, запах его кожи после душа, какие-то старые разговоры, которые раньше помнила наизусть. Они просто… стирались. Как будто кто-то медленно вычёркивал их из моей памяти. А он… – она сжала ладони в кулаки с такой силой, что костяшки побелели, – он становился живее. Как будто с каждым моим забытым воспоминанием он становился более… реальным.

Я закурил, позволяя дыму заполнить лёгкие. Потребность в никотине была почти болезненной – последний якорь в мире, который стремительно терял связь с реальностью.

– Он тебя ест, Эвелина, – сказал я, выдыхая дым. – Не твоё тело. Твою сущность. Твои воспоминания. Твою душу. Что бы это ни было, оно питается тобой.

Она вздрогнула, словно мои слова были физическим ударом.

– Я знаю, – прошептала она. В её глазах стояли слёзы, но она не плакала. Может быть, она уже не могла.

– Почему ты не убежала? – спросил я, хотя часть меня уже знала ответ. – Почему ты не ушла? Не рассказала кому-нибудь? Не обратилась за помощью?

Она молчала. Только смотрела на меня тем пустым взглядом, который я начал узнавать.

И тут я понял. Осознание ударило меня, как товарный поезд.

– Ты не можешь уйти.

Она медленно кивнула, её движения были механическими, словно она была марионеткой на нитях.

– Он держит меня. Всегда. Везде, – её голос был едва слышен сквозь шум дождя. – Он как… как паутина. Он везде. Внутри меня.

Я почувствовал, как что-то холодное шевельнулось внутри моего существа. Что-то древнее и примитивное, что узнавало опасность на уровне инстинктов.

– Что это значит? – спросил я, хотя часть меня не хотела знать ответ.

Она посмотрела мне прямо в глаза, и я увидел в них бездну.

– Если я уйду… если я попытаюсь сбежать… он заберёт меня полностью, – произнесла она с ужасающим спокойствием человека, который смирился с неизбежностью. – Заберёт всё, что я есть.

Голова закружилась. Комната, казалось, наклонилась под невозможным углом, как в кошмарном сне.

Ричард не просто питался ею. Не просто брал то, что хотел.

Он вплетался в неё. В саму ткань её существа.

Делал частью себя.

И если она уйдёт…

Я выбросил недокуренную сигарету в пепельницу и встал, чувствуя, как каждый мускул протестует.

– Сколько у нас времени? – спросил я, проверяя пистолет в кармане.

– Я не знаю, – прошептала она, и в эти три слова вместилось всё отчаяние мира. – Дни? Часы? Я чувствую, как он растёт внутри. Как становится сильнее.

Я взял её за запястье. Кожа была холодной, слишком холодной для живого человека.

– Где он сейчас?

Она сглотнула. В её глазах мелькнул первобытный страх.

– Дома. Он всегда ждёт меня дома, – она задрожала. – Он знает, что я не могу уйти далеко. Что я всегда вернусь. Как бабочка к огню.

Я кивнул, чувствуя, как решимость затвердевает внутри меня, становясь чем-то прочным, как сталь.

– Тогда мы едем домой, – сказал я, доставая ключи от машины. – Пора познакомиться с твоим мертвецом поближе.

Дом Харитоновых встретил нас тишиной – гнетущей, неестественной, словно само здание затаило дыхание в ожидании.

Я стоял на пороге, смотрел на дверь. В последний раз, когда я её открыл, за ней стоял Ричард. Или то, что использовало его лицо, его голос, его воспоминания, как маску. Как орудие.

На этот раз…

Ночь была безлунной. Звезды скрывались за тяжёлыми облаками, отказываясь быть свидетелями того, что должно было произойти. Ветер шептал в листве, но даже он, казалось, боялся приблизиться к дому.

Эвелина дышала тяжело рядом со мной. Её дыхание вырывалось клубами пара в холодном воздухе, как будто что-то внутри неё медленно сгорало.

– Он знает, что ты здесь, – прошептала она, и её голос был полон первобытного ужаса. – Он всегда знает.

Я вытащил пистолет, чувствуя знакомую тяжесть металла в руке. Амулет против тьмы. Тонкая нить, связывающая меня с реальностью, которая стремительно расползалась по швам.

– Пусть знает, – ответил я, борясь с дрожью в голосе. – Пусть готовится.

Я нажал на ручку.

Дверь открылась с протяжным скрипом, словно дом стонал от боли. Или предупреждал нас.

Темнота.

Не просто отсутствие света. Нечто большее. Глухая, вязкая тьма, которая, казалось, имела вес и субстанцию. Тьма, которая поглощала не только свет, но и надежду. Тьма, которая дышала.

Я шагнул внутрь, чувствуя, как каждый мускул в моём теле протестует, как примитивная часть мозга кричит о том, чтобы бежать, спасаться, вернуться на свет.

Эвелина последовала за мной, как лунатик, как человек в трансе.

– Закрой дверь, – сказал я, удивляясь спокойствию своего голоса.

Она закрыла. Щелчок замка прозвучал как последний гвоздь в крышку гроба.

И в тот же момент в доме что-то зашевелилось.

Не звук. Не в привычном понимании.

Не движение. Не то, что можно увидеть глазами.

А само пространство. Сама структура реальности вокруг нас.

Как будто стены стали ближе. Как будто потолок опустился. Как будто воздух стал плотнее, превратился в сироп, через который приходилось продираться с усилием.

Словно сам дом был живым организмом, и мы оказались внутри него. В его желудке. Готовые быть переваренными.

– Он здесь, – прошептала Эвелина, и в её голосе звучала странная смесь ужаса и… облегчения? Как у наркомана, который наконец получает свою дозу, зная, что она убивает его.

Я поднял пистолет, чувствуя, как он дрожит в моей руке. Мои пальцы были влажными от пота, несмотря на холод, который пронизывал дом.

– Покажись, сука, – выдавил я сквозь сжатые зубы.

Тишина была ответом. Тишина столь глубокая, что в ней, казалось, можно было утонуть.

А потом из темноты вышел он.

Но это уже не был человек. Даже не имитация человека.

Ричард… или то, что его носило, изменился.

Его кожа была слишком гладкой, слишком совершенной, как у восковой фигуры. Глаза стали глубже, темнее – колодцы, ведущие в бездну. В них плескалось что-то древнее, что-то, что существовало задолго до человечества и будет существовать после него.

Лицо было слишком правильным. Слишком симметричным. Как будто его нарисовал художник, который знал анатомию человеческого лица, но никогда не видел живого человека.

Как будто он был слишком человеком.

Как будто кто-то нарисовал его по памяти, но без деталей, которые делают нас живыми – без морщинок в уголках глаз, без несовершенств кожи, без мельчайших асимметрий, которые есть у каждого из нас.

И он улыбался.

Эта улыбка была поэмой ужаса – слишком широкая, обнажающая слишком много зубов, которые казались острее, чем должны быть у человека.

– Ты всё-таки вернулась, – сказал он Эвелине. Его голос был как бархат, натянутый на лезвия. Мягкий, соблазнительный, но с металлическим оттенком, который заставлял волосы вставать дыбом.

Она не ответила. Только смотрела на него, как кролик на удава, парализованная страхом и… желанием?

Я поднял пистолет выше, направляя его прямо в центр этого слишком совершенного лица.

– Отпусти её, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал твёрдо.

Он повернул голову. Слишком плавно. Слишком медленно. Как будто его шея двигалась не так, как должна двигаться человеческая шея.

Он посмотрел на меня, и его глаза… его глаза были бездонными. В них отражались звезды, которых не было в комнате. В них плескалось нечто, что не должно было существовать в нашем мире.

– Журналист. Вам не стоило вмешиваться, – произнёс он, и каждое слово падало, как камень в глубокий колодец. – Некоторые истории не следует рассказывать. Некоторые правды не следует знать.

– Тоже мне, советник, – выплюнул я, хотя бравада давалась мне всё труднее. – Я здесь не за сенсацией. Я здесь, чтобы остановить тебя.

Он усмехнулся, и в этом жесте было что-то нечеловеческое – словно он имитировал эмоцию, которую видел, но никогда не чувствовал.

– Ты знаешь, что я могу предложить? – спросил он, делая шаг вперёд. Его движения были плавными, текучими, как у хищника перед броском.

Я не ответил. Мой палец лежал на спусковом крючке, готовый в любой момент выстрелить.

– Ты можешь увидеть их снова, – прошептал он, и его голос, казалось, доносился не из его рта, а отовсюду – из стен, из пола, из самого воздуха. – Всех, кого ты потерял.

Холод пробежал по позвоночнику, острый, как лезвие.

И в этот момент я понял, что он знает. Знает о пустоте внутри меня. О дырах, которые оставили те, кто ушёл. Знает о ночных кошмарах и безмолвных криках в пустоту.

– Ты можешь вернуть всех, кого потерял, – продолжал он, и его голос становился всё более соблазнительным, гипнотическим. – Достаточно только… сделки.

Я медлил. Часть меня – та примитивная, жаждущая часть – хотела услышать больше. Хотела знать, что он может предложить.

– Какой сделки? – услышал я свой голос, будто со стороны.

Его улыбка стала шире. Невозможно шире. Она словно разрезала его лицо пополам.

– Я могу дать тебе всё, – прошептал он, и в его голосе звучало обещание, древнее, как сама земля. – Всё, что ты когда-либо желал. Всё, о чём ты боялся даже мечтать.

Голова закружилась. В висках пульсировала кровь, громкая, как барабаны примитивного ритуала.

И вдруг…

Я увидел их.

Они стояли за ним. Прямо в тени, на грани видимости.

Те, кого я похоронил. Те, чьи лица я видел только на фотографиях, которые хранил в ящике стола.

Те, кого я потерял.

Те, о ком я скучал по ночам, когда тишина становилась невыносимой.

Они улыбались мне. Протягивали руки. И звали.

Их голоса сливались в хор, который звучал одновременно из ниоткуда и отовсюду.

"Вернись к нам…" "Мы скучали по тебе…" "Ты можешь быть с нами снова…"