Свой путь

Возможно, так спокойно и продолжалась бы двухгодичная служба, но авторитет, построенный на унижении других, всегда требует всё большего подкрепления. Как костёр, который нужно постоянно подпитывать новыми поленьями, чтобы он не погас, так и власть, основанная на страхе и насмешках, нуждается в постоянном подтверждении.

В один из вечеров Денис принял роковое решение. Он ошибочно посчитал Александра лёгкой мишенью для укрепления своего авторитета среди сослуживцев. "Всегда один, ни с кем не общается, молчалив, да ещё и подлизывается к старшине, выполняя все его приказания," – рассуждал Денис, выстраивая в голове план действий. Особенно его раздражало, что этот тихоня умудрялся получать одобрение старшины, не прилагая, казалось, никаких усилий. Вечером, когда Александр заступил дневальным по роте, Денис привёл в действие тщательно продуманный план. Он знал, что прапорщик Широков всегда заходит после отбоя проверить несение службы – эта его привычка была такой же неизменной, как восход солнца.

***

– РОТА, ОТБОЙ! – скомандовал Александр, и казарма погрузилась в тишину, нарушаемую лишь редким шорохом и приглушённым дыханием засыпающих бойцов.

Выполнив команду, Александр отправился наводить порядок в туалете – обязанность, которую многие дневальные выполняли спустя рукава, но только не он. Он тщательно вымыл каждый сантиметр кафельной плитки, вытер насухо пол и, удовлетворённо окинув взглядом результат своих трудов, вернулся на тумбочку дневального. Первые четыре часа дежурства были его. Дежурный по роте – сержант из старослужащих, крепкий парень со шрамом, пересекающим левую щеку, – заглянул в туалет, проверяя работу дневального. Увидев сверкающий кафель и безупречную чистоту, он удовлетворённо хмыкнул.

– Да, Саня, ты незаменим, – произнёс он с нотками искреннего уважения в голосе. – Я спать. Разбуди меня через четыре часа.

Для Александра наступало самое любимое время – часы тишины и спокойствия, когда можно было погрузиться в собственные мысли и, нарушая устав, почитать книгу, которую он прятал под тумбочкой дневального. Эти моменты уединения были для него как глоток свежего воздуха, напоминание о жизни за пределами казармы.

Дождавшись, когда дежурный по роте уляжется на свою койку и погрузится в сон, Денис бесшумно поднялся. Проходя мимо читающего Александра, он не смог сдержать самодовольной усмешки. "Сейчас мы посмотрим, какой ты любимчик у нашего старшины," – пронеслось в его голове, наполняя его предвкушением скорой победы.

Александр лишь мельком взглянул на проходящего мимо Дениса, не придав этому особого значения. В последнюю неделю тот часто бегал в туалет по ночам, объясняя это расстройством желудка из-за армейской пищи. Никаких подозрений его ночной поход не вызвал.

Оказавшись в туалете, Денис действовал быстро и решительно. Он достал из кладовки заранее припрятанную банку краски, открыл окно и, ловко выбравшись наружу, размашистыми движениями вывел на внешней стене казармы крупные буквы: "ШИРОКОВ ДУРАК". Закончив свою "художественную работу", он так же быстро забрался обратно, аккуратно закрыл окно и, прежде чем вернуться на свою койку, не забыл подложить банку с краской в тумбочку Александра – последний штрих его коварного плана. Засыпая, Денис не мог сдержать улыбки, представляя, как завтра разыграется эта сцена. Он не подозревал, что судьба уже готовит ему совсем другой сценарий.

***

РОТА, ПОДЪЁМ!

Команда прогремела по казарме, вырывая бойцов из объятий сна.

– Построение на утреннюю зарядку через три минуты! Форма одежды – голый торс! – голос прапорщика Широкова звенел сталью, не предвещая ничего хорошего.

Стена казармы, выходящая на плац, теперь демонстрировала всей воинской части неожиданное "художественное произведение". Огромные буквы, складывающиеся в оскорбительную фразу "ШИРОКОВ ДУРАК", были видны издалека, вызывая приглушённые смешки и перешёптывания среди проходящих мимо военнослужащих других подразделений.

Командир части, человек с безупречной военной выправкой и пронзительным взглядом, от которого, казалось, не могла укрыться ни одна провинность, – вместе с ротным капитаном молча разглядывали настенную "живопись". Рядом стоял и сам прапорщик Широков, чьё лицо оставалось непроницаемым, словно высеченным из камня.

– Дети мои заблудшие, – наконец произнёс прапорщик с философским спокойствием, в котором, однако, чувствовалась затаённая сталь. – Пока большое начальство назначает виновного в оскорблении казарменных стен и принимает меры по ликвидации проявлений постмодернизма в художестве, мы с вами займёмся усиленной физической подготовкой.

Он сделал паузу, окидывая строй тяжёлым взглядом, от которого многие невольно втянули головы в плечи.

– Совершим прекрасный марш-бросок на двадцать километров до дальних песчаных карьеров через лес, чтобы вы смогли насладиться свежим воздухом и красотами родной природы, – в его голосе появились почти ласковые нотки, от которых по спинам бойцов пробежал холодок. – Напра-во! За мной, бегом МАРШ!

Рота, как единый организм, развернулась и побежала за прапорщиком, который, несмотря на свой возраст, задавал такой темп, что молодые бойцы едва поспевали за ним. Денис, бежавший где-то в середине строя, чувствовал, как его план начинает трещать по швам. Он рассчитывал на скандал, на то, что Александра накажут, а вместо этого наказание получила вся рота, включая его самого.

Тем временем командир части вместе с ротным вошли в опустевшую казарму. Первым, кого они увидели, был Александр, который, заметив начальство, мгновенно выпрямился и скомандовал:

– СМИРНО! Дежурный по роте, на выход!

Полковник удовлетворённо отметил безупречный внешний вид дневального – идеально выглаженная форма, начищенные до блеска сапоги, чёткая стойка. Такие мелочи не ускользали от его опытного глаза.

– ВОЛЬНО, – скомандовал он, и Александр тут же продублировал команду, как того требовал устав.

Из подсобного помещения выбежал дежурный по роте – сержант Трофимов, тот самый, со шрамом на лице. Он хотел начать доклад по всей форме, но командир части остановил его жестом руки.

– Трофимов, – в голосе полковника звучала не злость, а скорее усталое разочарование, – ты боец уже старый и опытный, у нас на сверхсрочной остался. Объясни-ка мне, как это так получается, что у тебя спящие подростки по ночам стены малюют? Может, им делать нечего? Может, нагрузка слабая?

Сержант вытянулся в струнку, его лицо приобрело каменное выражение.

– Виноват, товарищ полковник, не досмотрел, – отчеканил он, глядя куда-то поверх головы командира.

– "Виноват" – это, конечно, да, спорить не буду, – полковник покачал головой. – Бери Емельянова и бегом закрашивать. У вас тридцать минут, чтобы вернуть стене девственность. Чтобы и следа не осталось от этого… творчества.

Трофимов козырнул и стремительно вышел, на ходу выкрикивая фамилию Емельянова.

– Пойдём, капитан, – полковник повернулся к ротному. – Посмотрим твоё заведование. Давно я не проверял, как тут у вас дела.

В его тоне чувствовалась скрытая угроза, и капитан невольно сглотнул, предчувствуя неприятный разговор.

Командир части задумчиво разглядывал банку краски, обнаруженную в тумбочке Александра. Его пальцы, огрубевшие от десятилетий военной службы, медленно вращали улику, словно пытаясь прочитать в ней скрытую историю. Солнечный луч, пробившийся сквозь окно казармы, отразился от металлической поверхности, бросив блик на стену.

– Что думаешь, капитан? – спросил полковник, не отрывая взгляда от банки.

Капитан выпрямился, как будто проглотил штык-нож, и отчеканил с показной решительностью:

– Товарищ командир, считаю необходимым сурово наказать Емельянова. Завести дело о порче военного имущества и отправить в дисциплинарный батальон. Такое поведение недопустимо в рядах Вооружённых Сил.

Полковник поднял глаза на ротного, и в его взгляде промелькнуло что-то похожее на усталую иронию.

– Эк ты суровый, капитан, – произнёс он, ставя банку на стол. – Прямо как на плацу перед строем выступаешь. А ты сам с Емельяновым разговаривал? А с Широковым?

Он сделал паузу, давая капитану возможность осознать свою поспешность.

– Мне, например, Широков докладывал, что Емельянов – отличный боец. Да и я в нём гнили не увидел, – полковник задумчиво потёр подбородок. – Что-то другое у него в глазах: жёсткость, правда, справедливость. А вот гнилости там нет.

Капитан заметно смутился, но попытался отстоять свою позицию:

– Товарищ командир, но ведь если не накажем…

– Знаю, ротный, знаю, – перебил его полковник, и в его голосе зазвучали нотки, которые бывают у людей, повидавших слишком много, чтобы поддаваться сиюминутным эмоциям. – Плохой будет прецедент. Дисциплина – основа армии, без неё всё рассыплется.

Он подошёл к окну и посмотрел на плац, где сержант Трофимов и Емельянов уже заканчивали закрашивать злополучную надпись.

– Отправь его и Трофимова на расчистку дороги к старому карьеру, – наконец решил полковник. – Её завалило деревьями после последней бури, всё некого было послать. Выдай им с собой палатку. Хоть уже и конец августа, но им там работы всего на пару дней, не замёрзнут.

Он повернулся к капитану, и его взгляд стал острым, как лезвие.

– Трофимов Ефим – парень надёжный, ему молодого доверить можно. Пусть остальные думают, что это наказание, – полковник сделал многозначительную паузу. – А ты, капитан, давай разбирайся в своём детском саду. Сам недоглядел.

В последних словах прозвучал упрёк, от которого капитан невольно втянул голову в плечи. Он понимал, что командир прав – это его рота, его ответственность, и то, что происходит внутри подразделения, говорит прежде всего о качестве его командирской работы.

– Есть разобраться, товарищ полковник, – ответил капитан, чувствуя, как краска стыда заливает его лицо.

Полковник ещё раз окинул взглядом казарму, задержавшись на Александре, который уже стоял на своём посту, сохраняя безупречную выправку, несмотря на всё происходящее вокруг.

– И присмотрись к этому, – полковник кивнул в сторону Александра. – Что-то мне подсказывает, что не всё здесь так просто, как кажется на первый взгляд.

С этими словами он направился к выходу, оставив капитана наедине с непростыми мыслями и необходимостью разобраться в ситуации.

***

– Надоело, – выдохнул Александр, с раздражением отбрасывая пилу. Очередное дерево, лежащее поперёк дороги, было распилено лишь наполовину. Пот заливал глаза, руки гудели от непривычной работы, а спина ныла так, словно по ней прошёлся взвод в сапогах. – Кому это вообще нужно? Можно бульдозер пригнать и растащить тут всё за день. Мы здесь уже третий день горбатимся. И вообще, я тут причём, что кто-то на стене нарисовал? Ефим, только что отбросивший на обочину тяжёлый чурбак, выпрямился и окинул Александра спокойным взглядом. Капли пота блестели на его загорелом лице, подчёркивая глубокий шрам, пересекающий его от лба до подбородка.

– Подними пилу, – сказал он ровным голосом. – Закончим с этим деревом, отдохнём, пообедаем.

Что-то в этом спокойном тоне, в этой уверенности, что его приказ будет выполнен, окончательно взбесило Александра. Три дня накопившейся усталости, обиды и ощущения несправедливости вырвались наружу.

– Отвали, – огрызнулся он, сжимая кулаки. – Ты мне не указ, чтобы говорить, что я должен делать, а что нет.

– Подними пилу, – повторил Ефим, и в его голосе появились стальные нотки. Шрам на его лице дёрнулся, а глаза, которые всегда выражали спокойствие, моментально стали жёсткими. Но Александра уже несло по течению его собственного гнева, как щепку в весеннем половодье.

– А что ты мне сделаешь? – вызывающе бросил он. – Тебе надо – сам и поднимай.

– ПОДНИМИ, – холодно повторил Ефим, и в этом слове прозвучало что-то такое, от чего у любого разумного человека пробежал бы холодок по спине.

– НЕТ, – упрямо выдавил Александр, вздёрнув подбородок.

– Как знаешь.

В этот момент Ефим сделал что-то неуловимое – его тело словно перетекло из одного положения в другое, – и Александр уже летел через дерево, чтобы секунду спустя приземлиться в мягкий лесной мох.

Приземлившись, Александр мгновенно вскочил на ноги. На его лице отразился гнев, смешанный с недоверием. Его, лучшего самбиста школы, вот так вот, как мальчишку!

– ПОДНИМИ, – ещё раз проговорил Ефим, стоя в той же позе, словно и не двигался вовсе.

– Сейчас я тебе устрою, – процедил сквозь зубы Александр и, взбешённый, бросился на Ефима, вкладывая в атаку всё своё мастерство и ярость.

Ефим снова двинулся – плавно, экономно, с какой-то нечеловеческой точностью, – и Александр опять оказался на том же самом месте, куда упал ранее. Мох смягчил падение, но не унижение.

Теперь в глазах Александра было удивление, но и полная решимость. "Уж в этот раз он меня так не проведёт," – пронеслось в его голове, когда он снова поднялся и, выбрав другую тактику, атаковал Ефима. Но и в третий раз он приземлился на ту же моховую кочку, словно какая-то невидимая сила раз за разом возвращала его в исходную точку.

– Ещё раз так сделаешь, и будет больно, – произнёс Ефим без тени злорадства или угрозы – просто констатируя факт. – Подними пилу, закончи с деревом, и пойдём обедать.

Всё ещё ошеломлённый, Александр поднял инструмент и молча взялся заканчивать работу. Что-то изменилось в его восприятии этого человека со шрамом – уважение, смешанное с любопытством, вытеснило прежнее раздражение. Когда работа была закончена, они направились к лагерю. Подойдя к костру, где Ефим помешивал кашу в закопчённом котелке, Александр остановился в нерешительности, не зная, что сказать после произошедшего.

– Садись, ешь, – Ефим протянул ему глубокую миску, наполненную дымящейся гречневой кашей с тушёнкой. – Потом поговорим.

Голод взял своё, и Александр с жадностью набросился на еду. Справившись с кашей, он поднял глаза и внимательно посмотрел на своего напарника. Спокойные голубые глаза, глубокий шрам, проходящий через всё лицо от лба до подбородка (удивительно, как при этом не пострадал глаз), крепкие, мозолистые ладони. По комплекции Ефим явно уступал ему, Александру, но теперь это казалось совершенно неважным.

В воздухе повисло молчание – не напряжённое, а скорее выжидательное, как перед важным разговором, который может изменить многое.

Ефим поймал его взгляд и чуть заметно кивнул:

– Спрашивай. Вижу же, что хочешь.

Александр помедлил, собираясь с мыслями.

– Как ты это сделал? Я ведь не новичок, много лет самбо…

Ефим отставил пустую миску и посмотрел на Александра так, словно видел его насквозь.

– Сначала тебя захватили эмоции, и ты перестал думать, – произнёс он, проводя пальцем по шраму, словно по привычке. – А потом ты думал, как бы не проиграть, вместо того чтобы думать, как выиграть. Это две разные стратегии, с разными результатами.

– Как ты это понял? – Александр подался вперёд, забыв о недавней обиде.

Ефим неожиданно рассмеялся – коротко и негромко, но искренне:

– У тебя на лице всё написано было. Как в открытой книге.

Александр невольно коснулся своего лица, словно пытаясь нащупать эти невидимые надписи.

– А где ты занимался? Тебя тоже родители заставляли?

Что-то мелькнуло в глазах Ефима – тень, которая появилась и тут же исчезла.

– Я из детдома, – ответил он просто. – У меня родителей нет. У нас, чтобы выжить, нужно было заниматься. А чтобы наверняка выжить – научиться читать эмоции и понимать, что думает человек.

В его словах не было ни жалости к себе, ни горечи – только констатация факта, как и во всём, что он говорил.

– Научишь? – вырвалось у Александра прежде, чем он успел подумать.

Ефим посмотрел на него долгим взглядом, словно оценивая что-то внутри, а затем пожал плечами:

– Научу. У нас с тобой работы ещё почти на неделю. Есть время позаниматься.

Работая в лесу, Александр понял, что у него появился близкий человек – не друг, а что-то другое, наверное, наставник. В перерывах между распиливанием деревьев и расчисткой дороги Ефим рассказывал о своём детдомовском детстве. О том, как учился самбо у отставного офицера, который приходил к ним раз в неделю. Как заработал шрам, подрабатывая ребёнком на лесопилке – лезвие сорвалось, и только чудом он не потерял глаз. Как пошёл в армию и решил остаться служить здесь, в этих лесах, где тишина и порядок. В короткие часы отдыха они занимались, отрабатывая броски и различные приёмы. Но самым странным для Александра было, когда Ефим заставлял его угадывать эмоции, которые изображал на своём лице. Поначалу это казалось бессмысленным и сложным, но со временем Александр начал замечать тончайшие движения мышц, еле заметные изменения в глазах, которые выдавали истинные чувства.

– Чтобы побеждать, ты должен понять, что думает и чувствует противник, и не давать ему понять это о тебе, – постоянно повторял Ефим, поправляя стойку Александра или демонстрируя, как незаметно для соперника перенести вес с одной ноги на другую.

В последний день, когда работа была закончена, Ефим похлопал Александра по плечу:

– Ну что, Емельянов, мы своё наказание отработали, – проговорил он с едва заметной улыбкой. – Сворачиваем наше хозяйство и пойдём докладывать командиру.

– Слушай, а почему нас вообще наказали? – спросил Александр, собирая инструменты. – Мы же не виноваты.

Ефим усмехнулся, и шрам на его лице изогнулся, придавая ему почти лукавое выражение.

– Знаешь, Саш, нас с тобой и не наказали. Так, отправили в поход. Хотели бы наказать – отправили бы куда похуже, на гауптвахту, например.

Он помолчал, глядя на расчищенную дорогу, и добавил:

– Полковник – он человек суровый, но справедливый. Мы вот с тобой проморгали, кто это сделал и как он на улицу ночью попал. Вот и понесли справедливое наказание. – Он посмотрел на Александра с неожиданной теплотой. – И, кажется, оно пошло нам обоим на пользу, а?

Зайдя на территорию части, Александр направился в казарму, а сержант Трофимов – в штаб на поиски ротного. Когда Ефим приблизился к штабному зданию, в окне мелькнул силуэт командира.

– Трофимов! – окликнул его полковник. – Зайди.

В дверь кабинета командира части раздался короткий, уверенный стук, и она тут же открылась.

– Разрешите, товарищ полковник, – Ефим замер на пороге, держа фуражку в руках. Шрам на его лице казался особенно заметным в резком свете лампы дневного света.

Полковник – коренастый мужчина с проницательными глазами и ранней сединой на висках – отложил бумаги и жестом пригласил войти.

– Заходи, Трофимов. Чай будешь? – он указал на электрический чайник в углу кабинета, рядом с которым стояли две чистые кружки.

– Буду, Сергей Николаевич, – ответил Ефим, присаживаясь на стул напротив командирского стола. Между ними чувствовалась та особая форма уважения, которая возникает между людьми, давно знающими друг друга. Полковник разлил чай, добавил в обе кружки по ложке сахара и, передав одну Ефиму, откинулся в кресле.

– Как тебе Емельянов? – спросил он без предисловий. – Ты неделю с ним был, что скажешь?

Ефим обхватил кружку ладонями, словно согреваясь её теплом, и на мгновение задумался, подбирая слова.

– Парень толковый, обучаемый, – начал он, глядя в глаза полковнику. – Горяч по молодости, но молодость, сами знаете, это порок, который со временем проходит.

Он сделал глоток чая и продолжил:

– Самбо владеет неплохо, хотя и не до конца понимает, как использовать свои навыки. Рассказывал, что в тир ходил, стрелять любит – не врёт, хватка правильная. По возвращению ведёт себя по-прежнему, виновных не ищет.

Ефим помрачнел:

– Думаю, что подставят его ещё раз в скором времени. Широков его и так выделяет из всех, а теперь Емельянов хочет с нашей группой бегать с песочным вещмешком на зарядке. Это Широкову точно не понравится.

Полковник усмехнулся, и морщинки в уголках его глаз стали глубже.

– Эк, вы, физкультурники! Надо самосвалы на карьер не гонять, а вас отправить – на солярке и моторесурсе хоть сэкономим.

Он отпил из своей кружки и посмотрел на Ефима уже серьёзнее:

– Добро. Спасибо тебе, Трофимов.

Полковник побарабанил пальцами по столу, словно решаясь на что-то, и наконец произнёс:

– У нас скоро соревнования ежегодные – стрельба, борьба и всё такое. Ты знаешь, они каждый год у нас проводятся. Лучших забирают к себе спецы.

Он подался вперёд, и в его взгляде появилось что-то почти отеческое:

– Будешь выступать в этом году? Это шанс, Ефим, идти дальше. С твоими навыками…

Ефим медленно покачал головой, и шрам на его лице, казалось, стал глубже в тени, падающей от настольной лампы.

– Нет, Сергей Николаевич. Я дальше не хочу, – в его голосе звучала спокойная уверенность человека, точно знающего, чего он хочет. – Мне тут нравится. Лес, свежий воздух.

Он сделал паузу, и что-то неожиданно уязвимое промелькнуло в его обычно непроницаемом взгляде:

– У меня семьи и друзей никогда не было, а тут появились. Здесь… здесь я дома.

Ефим поставил кружку на стол и выпрямился:

– Берите Емельянова. У него потенциал большой, только он сам этого ещё не знает. Насколько большой – даже не представляет.

Полковник внимательно посмотрел на Ефима, словно видел его впервые, и медленно кивнул.

***

– О, любимчик вернулся! – ухмыльнулся Денис, увидев Александра на крыльце казармы. Его лицо исказилось в презрительной гримасе. – Что-то ты опять зачуханился. Тебя такого страшно в казарму пускать, вдруг разонравишься нашему старшине.

Александр молча стряхнул с плеча сосновую хвою, оставшуюся после недели в лесу. Он уже открыл рот, чтобы ответить, когда за спиной Дениса возникла коренастая фигура прапорщика Широкова.

– Рядовой Кусков! – окликнул Дениса прапорщик, и в его голосе прозвучали те самые стальные нотки, которые Александр уже научился распознавать у Ефима. – Почему покинули пост дневального по роте?

Денис вытянулся, но в его позе не было настоящей воинской выправки – лишь показная исполнительность.

– Я, товарищ старшина, не пускаю этого чухана в роту, чтобы он там всё не испачкал, – отрапортовал он с той же ухмылкой, которая, казалось, навсегда приклеилась к его лицу.

Прапорщик Широков медленно прошёлся взглядом по Денису – от начищенных сапог до коротко стриженой головы. Его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах мелькнуло что-то, от чего ухмылка Дениса начала блекнуть.

– Рядовой Кусков, за покидание поста дневального награждаю вас особым поощрением, – произнёс прапорщик с ледяным спокойствием. – Заступаете сегодня повторно.

Он сделал паузу и добавил:

– Не слышу радости.

– Есть, товарищ прапорщик, – процедил Денис, и его лицо приобрело цвет перезрелого помидора.

Прапорщик перевёл взгляд на Александра, и в его глазах промелькнуло что-то, похожее на одобрение.

– Рядовой Емельянов, сейчас в душ, форму одежды привести в порядок. До обеда можете отдыхать. Свободны.

Александр козырнул и, обойдя Дениса, который теперь смотрел на него с нескрываемой ненавистью, направился в казарму.

Горячая вода смывала усталость недельной работы в лесу. Александр закрыл глаза, подставляя лицо струям, и вспомнил уроки Ефима. "Чтобы побеждать, ты должен понять, что думает и чувствует противник…" Он улыбнулся. Денис был как открытая книга – зависть и мелочная злоба читались в каждом его жесте. Выключив воду и обернув полотенце вокруг бёдер, Александр вышел из душевой, предвкушая обед и заслуженный отдых. Однако его форма, аккуратно сложенная на скамейке перед входом, исчезла. Вместо неё он увидел только ухмыляющегося Дениса, который стоял на своём посту дневального, демонстративно вытянувшись.

– Ну что, любимчик старшины, – процедил он сквозь зубы, – поищи теперь своё тряпьё.

Александр почувствовал, как внутри поднимается знакомая волна гнева, но вспомнил слова Ефима о контроле эмоций. Он медленно выдохнул и, завёрнутый в полотенце, направился к Денису с твёрдым намерением разобраться раз и навсегда.

В этот момент в казарму вбежал запыхавшийся рядовой:

– Пожар! Трансформатор горит! – выкрикнул он, и его лицо было искажено настоящим испугом.

Денис, не раздумывая, бросил пост и выбежал на улицу. В коридор выглянул прапорщик Широков, окинул взглядом пустующий пост дневального и повернулся к Александру:

– Что стоишь? Командуй! – рявкнул он.

Александр, не задумываясь, набрал полную грудь воздуха:

– ПОЖАРНАЯ ТРЕВОГА! ЛИЧНОМУ СОСТАВУ ПОКИНУТЬ ПОМЕЩЕНИЕ! – его голос, усиленный акустикой коридора, прокатился по казарме.

Он дождался, когда последний солдат выбежит из здания, схватил огнетушитель со стены и, всё ещё в одном полотенце, побежал к трансформатору, находящемуся за казарменным помещением.

– Мда, герой-пожарник, – полковник с нескрываемым интересом рассматривал Александра, который стоял перед ним с огнетушителем в руках. Из одежды на нём было только полотенце, обёрнутое вокруг бёдер, а лицо и грудь были покрыты сажей. – Ротный, причину пожара установили?