Мое собачье дело

скачать книгу бесплатно


? Папка, а бог не живет в колодце, бабушка обманула. Бог живет в сердце и смотрит на нас изнутри.

– И как же он выглядит, этот твой бог? – спросил отец.

– Как ты, – сказал я, и звездочка в сердце приятно кольнула, тренькнув колокольчиком.

Симон вновь пьяно икнул и, заплакав, признался:

? А ко мне на службу в основном черти приходят, а сил выгнать из храма нет. А ангел этот говорит, что я должен взять человека, который якобы для него, и исповедовать. Ну, чтобы ангел мог стать ангелом-хранителем, понял? А ты в курсе, что у всех падших ангелов на Земле нет ни имени, ни отчества, только фамилия? Вот у того, что мне снится в кошмарах, фамилия Сидоркин. Есть у тебя в твоем собачьем ведомстве конченые личности, требующие спасения и участия ангела-хранителя?

Вольф задумался.

? Все в нашей жизни от безнаказанности, ? почему-то произнес Вольф. – Сидел как-то на охране одного объекта пес по имени Руслан. Немецкая овчарка. А там дверь железная. Мужички со стройбазы, когда мимо шли на обед, постоянно стучали ему в эту дверь и орали. Что-то типа «Эй Руслан, не проспи свою Людмилу». Ну и ржали конечно как кони ретивые.

? И что?

? А то, что дверь эта всегда была закрыта снаружи на замок. А однажды ее закрыть забыли.

? И что? – Глупо повторился Симон.

? Было весело, ? грустно завершил историю Виктор Августович. Затем немного задумавшись вернулся к вопросу священника:

? Ларионов Коля пропащая душа, бывший молодой шахтер с Урала. Потом у него там что-то в жизни приключилось, и он ушел с шахты и вообще уехал из родного города. Волею судеб оказался в наших краях, дрессировщик от Бога. Можешь с ним поговорить, вот только ума не приложу, зачем ему это? Да, он, безусловно, деградирует, но делает это с настойчивостью и решимостью. Даже не знаю, станет ли он на твои темы разговаривать. Ангелы для него все в юбках ходят, а не по небу летают.

Симон встал и направился к выходу шатающейся походкой. Затем развернулся и, вернувшись, нагло допил все, что осталось в бутылке, присосавшись прямо к горлышку.

? Как, кстати, твоя дочь поживает? Ты с ней общаешься хотя бы? Или мамаша ее, курва, до сих пор вас не познакомила? Между прочим, в молодости она была такой же невыносимой сукой. Так что…

? Ларионов сегодня не работает, завтра приходи, – отчеканил Вольф и отвернулся к окну. Разговаривать на эту тему с пьяным Мишкиным он не желал.

– Вот почему все люди такие? – обиженно ответил священник. ? Не жизнь, а невыносимость какая-то. Грустно, болезненно и отвратно об этом даже размышлять, не то чтобы пребывать в нем. Осмысление мира – это доказательство его бессмысленности, а дух – пленник идеи о том, что само по себе осмысление это возможно.

Затем он сделал паузу и добавил:

? Я, кстати, как-то прочел, что деревья – это люди, которые в прошлой жизни в порнухе снимались. Как думаешь, правда или нет?

? Ты что приходил-то? – уныло спросил Вольф, убирая пустую бутылку со стола.

? Ангел сегодня во сне мне рассказал странную историю, ? как будто опомнившись, продолжил священник, ? сказал, что ваше гипсовое проклятие – это не ваше прошлое, а ваше будущее. И еще он сказал, что закончится все это мракобесие, когда пионер и мадмуазель с веслом воскреснут, а кошка улетит в теплые края. Я не знаю, что это означает, но мне, Витяня, страшно. Так когда, говоришь, твой грешник работает?

«У нас на питомнике и кошек-то нет», – подумал Вольф.

Проводив качающегося священника взглядом, начальник питомника погрузился в воспоминания, которые одноклассник разбередил своими вопросами…

Это письмо он помнил практически наизусть. Как же давно это было: лет девятнадцать прошло, кажется. Когда она узнала, что забеременела, сразу засобиралась. Захотелось уехать далеко и надолго с глаз долой, но он остановил, трудоустроил на свой питомник и пообещал всесторонне помогать. Она же ожидала иного, поэтому и оставила письмо у него на рабочем столе.

Молодой начальник подразделения обнаружил его рано утром. Открыл. Сел читать у окна.

«Здравствуй, Витя.

Что вообще веселит твою душу? Ведь что-то должно радовать и огорчать тебя? Бесить?! Балет, влажные салфетки, когда водят пенопластом по стеклу? Или аромат ландышей в душном, затхлом и спертом помещении. Такой зловонный и проникающий в любую дырочку аромат ландышей.

Или, возможно, что-то придает твоей жизни значимость. Лично для меня она появляется в простом, самом незатейливом. Например, зерна граната на детской ладони или мокрые камни на побережье моря. Это неповторимое зрелище. Или губы жирафа, ты когда-нибудь трогал губы жирафа? Это невозможно как приятно, черт побери. Сегодня очень захотелось надеть красное платье. Знаешь, когда осень, всегда хочется соответствовать. Как еще по-другому, я просто не знаю. Уверенна, если выряжусь в это дурацкое платье и напьюсь красного вина до одури, выползу босиком на улицу и пойду по лужам, что-то да изменится в лучшую сторону. Ты же наверняка заметил, что все люди, все хотят счастья. Никто не желает быть брошенным, отвергнутым или обманутым. Мертвым.

Возможно, я даже простыну и умру в эту осень. Но я так хочу этого.

Зачем я пишу тебе эти строки? Вот, предположим, ты есть у меня, а я у тебя. И неужели ты не понимаешь, ? повторяешь и повторяешь ты, ? что счастье для меня – чтобы ты была рядом, когда ты нужна. А когда не нужна, чтобы тебя не было. Все очень просто.

Я не понимаю, о чем ты говоришь? Это то же самое, если бы я научилась понимать все, что происходит вокруг: в мире, во вселенной, у бога во рту.

Поняв тебя, может, тогда бы я поняла, что самые болтливые существа на Земле – это деревья. Самые влюбленные – собаки. И самые чувственные – блохи. А люди? Вот тебе и вопросик так вопросик. А, Витька?

Хорошие преподаватели вокала буквально вытаскивают на поверхность голос своих учеников. Они его каким-то чудесным образом слышат задолго до пробивания им собственной скорлупы. Так я, возможно, как служебный пес, почуяла в тебе что-то мое, человеческое, теплое. А ведь мама говорила мне: «Не верь мужикам».

Теперь я понимаю, что созидая любовь, нужно нести ответственность. Но человек видимо так устроен, и даже создатель тут ни при чем: это не он нас такими сделал и не он заставил быть такими. Счастье человека – это бог рядом, когда он нужен, а когда не нужен, чтобы его не было.

С душевной теплотой, твоя Люба Изварзина.

PS: нашу дочь я выращу и воспитаю сама, и не смей даже начать об этом разговор. В отличие от моей матери я стану для нее самым близким и преданным другом. Мы будем сидеть с ней на балконе, болтать ногами и пить чай со сливовым вареньем. И еще мы будем смотреть на наших с ней летающих людей, тех самых, которых ты так и не разглядел в моем небе».

Виктор Августович помыл стакан от коньяка в небольшой раковине, устроенной в углу кабинета за ширмой. Налил в него уже остывшей воды и с надеждой сыпанул горсть чая.

«Ведь это же я когда-то говорил ей: я люблю тебя, милая. И она верила, и я верил. Куда же потом делась все это? Я смотрел ей в глаза, нежно теребя теплую ладонь. Теперь ее чужие руки стали холодными и черствыми, как наждачная бумага. Или… они и были такими? Ни любви, ни заботы, ни сострадания?! Жизнь без счастья – тоже жизнь? Разве мы были что-то должны друг другу? Но ведь я точно знаю, это был не сон и не кадры кинохроники; мы гуляли всю ночь напролет, говоря о картинах, поэзии и собаках. Я нежно касался ее платья и получал от этих мимолетных прикосновений величайшее блаженство. Нам было наплевать, что за погода стоит и где мы будем через час или два или через сто лет. Мы летали над нашим городом, потихонечку огибая шпили домов, как на картинах Шагала. Я аккуратно придерживал ее за талию, а она… она, закрыв плотно глаза, просто верила мне.

Потом мы опустились ниже… к земле.

Она переехала ко мне, мы завели цветы на окне, кота и вечерами (только вечерами) говорили о прожитых часах друг без друга. Она все еще смотрела на меня нежно, я все еще ждал ее прикосновений.

Потом еще ниже…

Она стала мне настоящим другом. Во всем. До такой степени, что мне иногда не составляло труда просто оскорбить ее при своих друзьях и… даже забыть потом сказать «прости». Она молчала, потом задерживалась с учебы, и я никогда не спрашивал о том, где она была и с кем. А ведь она с кем-то была или сидела на нашем месте у реки и вспоминала наши полеты над городом.

Или не вспоминала?

Затем мы стали пересекаться раз в неделю в постели. Она, я, пустая квартирка, пустая жизнь. Я, мы, такие тяжелые, что легкий ветерок вряд ли поднимет нас двоих и понесет над крышами домов. Какие мы после всего этого летающие люди?

А теперь я вспоминаю это и не могу воспроизвести в своей голове то чувство. Мое чувство. Ее чувство. Если это и было с нами, то значит, мы были безумны, раз теперь я ничего не могу вспомнить. Или это был сон? Сон летающих людей о собственной разжиревшей жизни. А еще дочь, с которой она даже не позволяет познакомиться. Даже…

Чего я тогда так испугался? Почему не взял ее в свои сильные руки и не …»

Вольф грустно посмотрел в стакан на упорно не желающие завариваться чаинки и тяжело вздохнул, достав из-под стола вторую бутылку коньяка.

Боня

Ранним осенним утром следующего дня собаки питомника разразились неистовым лаем. Отворилась калитка, и на территорию служебного двора вошел худой невысокий мальчик лет четырнадцати. Он нерешительно встал, как будто ища кого-то взглядом. Но немного осмотревшись, смело направился в здание кухни. Любовь Алексеевна в это время снимала с плиты кашу для щенков. В углу на табурете сидел Воеводин, задумчиво курил, пуская кольца в потолок.

– Ты маму потерял? – попробовал пошутить старший кинолог, обратившись к вошедшему пареньку.

– Меня зовут Алексей, – представился непрошеный гость, – я хочу у вас работать.

Люба осмотрела мальчика с ног до головы и переглянулась с Воеводиным:

– А годочков тебе сколько?

– Мне почти семнадцать, в ноябре будет, – соврал мальчик. Тон у него был серьезным. – Вы же хорошие люди, возьмите меня на работу?

– Учишься? – спросил Сергей Николаевич, недоверчиво сощурившись. Не дождавшись ответа, пустился в отстраненные размышления: – Любушка, вы наверняка слышали про капитана Цветкова, что служит у нас на питомнике. Он еще тот архаровец. Сам мне рассказывал про одно дело, что случилось с ним на пограничной заставе. У капитана Цветкова была одна затея. Он отправлял солдата в город за отравой для крыс. При этом прекрасно был осведомлен, что в поселковой санэпидемстанции работает Леночка. И отправлял под вечер, чтобы без всяких шансов к возвращению.

Солдат приезжал на закате в нужное место, протягивал этой Елене Прекрасной записку, где капитан на бесхитростном листке в клеточку просил приютить горемыку на ночь, а утром выдать ему килограмм перловой крупы, перемешанной с крысиным ядом.

Девушка улыбалась, лезла в погреб за самогоном и оставляла солдатика. И само собой, у них было.

Капитан прекрасно знал, что так именно все и произойдет. А делал это не просто так, хотелось ему, чтобы солдат проникся, пропитался простым и бесхитростным человеческим счастьем. Настоящим… перед настоящим.

После ночного приключения солдат возвращался в расположение и радостно рапортовал, протягивая содержимое пакета капитану.

И тут-то и начиналось то самое настоящее, ради которого все и затевалось.

Капитан Цветков заводил в подсобку собаку, закрепленную за солдатом. Сажал собаку, ставил три табурета. На один садился сам, на второй сажал солдата, а на третий укладывал мешок с отравленной перловой крупой. И спрашивал: «Как ты думаешь, я хороший человек?» «Конечно, хороший, товарищ капитан», – бодро отвечал солдат, совершенно не понимая сути.

«Я вот тебя к бабе на самогоночку да в постельку отпустил, – улыбался капитан, – значит, я хороший человек?»

«Так точно!» – все в том же веселом духе отвечал солдатик.

«Так вот, смотри теперь. Видишь этот яд? Я предлагаю тебе его сожрать. Если ты его не съешь, значит, его съем я. Ты считаешь, что я хороший человек, – и его взгляд становился жестким. – И ты позволишь хорошему человеку съесть отраву? Есть, сынок, еще один вариант, третий, – и он подзывал пса, – скорми эту дрянь ему и разойдемся. Но! Я ухожу из этой каптерки хорошим человеком, а ты дерьмом, которое угробило своего лучшего друга и сослуживца – пса. Идет?»

– И что же? – с интересом спросила Люба.

– А все ведут себя по-разному, – вдумчиво ответил Воеводин. – Одни начинают есть сами, другие скармливают псу. И только единицы заставляют есть капитана. В том же случае солдатик скормил отраву своему боевому другу. Вот только шутка в том, что Леночка подсовывала солдатикам не ядовитую кашу, а просто подкрашенную синькой. Но у Цветкова была с девушкой договоренность: если солдатик ее не удовлетворит, то яд в пакете должен быть настоящий. Что в пакете, знала только девушка. Цветков не знал. Хотя иногда и ел отраву. Капитан называл это «закат солнца вручную». Вот такая история.

– И при чем тут хорошие люди? – непонимающе спросила Люба и обернулась к дверному проему. Мальчик по-прежнему стоял на месте.

– Я… мне обязательно нужно работать. Я вам все могу объяснить. Я…

– Я, я, – передразнил старший кинолог, – запчасть от патефона! Вам, молодой человек, школу нужно заканчивать, потом профессию получать. А уже потом работать. Это ясно? Шагом марш домой.

– И правда, – закачала головой Любовь Алексеевна, – давай я тебя чайком напою, и ступай.

– Испытайте меня, – настойчиво заявил паренек.

– Иди отсюда, мальчик! – прикрикнул на него Воеводин и грозно поднялся с места. – Тут молодые не собираются. Тут злые собачки мальчикам конечности отгрызают на обед и ужин.

Мальчишка уверенно сделал шаг навстречу старшему кинологу:

– Я смогу сладить с любой самой злой собакой. Мне очень надо работать. Мне… я смогу.

– Ну хорошо, дружище, – Сергей Николаевич злобно зыркнул глазами и хитро улыбнулся. – Иди вон в шестнадцатый вольер и погладь собачку. Надень на нее ошейник и сюда приведи. Сможешь? Так вот мое тебе крайнее слово – зайдешь в вольер, возьму тебя на работу. А теперь вали отсюда, не порть мне аппетит. У меня от тебя начинается изжога.

Мальчик вышел из кухни питомника. Собаки из вольеров сопроводили его оглушительным лаем.

– Такое впечатление, что у нас здесь детский сад, – Воеводин сплюнул от досады и подошёл к окну. – Осень, Любушка, нынче балует: сухо, тепло, листва горит всеми цветами, рябины, березы, клены – залюбуешься! Современная молодежь вообще не внушает мне доверия. Вот нас в детстве учили, что пионер всем пример: место старшим в трамвае должен уступать, дрова поколоть, воды принести. Польза от человека должна быть, а не шурум-бурум. А эти или наркоманами растут, или тупарями.

– А кто у нас в шестнадцатом? – дрожащим голосом спросила Любовь Алексеевна и протянула руку в сторону вольеров. – Смотрите!

Воеводин выронил окурок изо рта. Его лицо в один миг стало мертвенно-бледным. Голос пропал. По прогулочному двору перед закрытыми вольерами шел тот самый паренек. Найдя шестнадцатый вольер, он не раздумывая отворил защелку и снял стопорное кольцо. Открыв стальную калитку, перешагнул нижнее ограждение и очутился внутри. Из просторной деревянной будки вышел ее обитатель: огромная кавказская овчарка серо-черной масти с белым воротником.

Свирепый взгляд, темно-карие, почти черные зрачки. Большой влажный нос. Седина вокруг глаз, ушей и на брылях. Испещренная шрамами и ранами морда. Широкая спина и грудь. Загнутый на спину хвост. Навстречу мальчику вышел самый злой и неуправляемый кобель подразделения. Кавказская овчарка по кличке Боня.

Судьба у этой собаки была непростая. В помете родилось четверо: Боня со своим братом Боем и сестрами Бертой и Бастиндой были обычными покладистыми щенками. Его выбрала кучерявая маленькая девочка с розовыми бантами. Она хватала всех щенков по очереди и трясла в воздухе с криком и улюлюканьем. Когда к ней в руки попал он, девочка почему-то замерла.

– Мама, он живой, он настоящий, у него сердечко внутри, – заявила она.

Мягкий комочек с глазками-пуговками начал быстро расти. Щенку нравилось проводить время с юной хозяйкой. Она наряжала его в кукольные платья, повязывала косынки и кормила молочной кашей с рук. Вязала банты на шею. Он ласково облизывал ей лицо, и она смеялась. Но была одна заковырка, Боня тянул в пасть все, что плохо лежало: книги, журналы, обувь. И когда разгрыз итальянские сапоги мамы, его отнесли на рынок.

Продали почти задаром, лишь бы избавиться. Девочка плакала, но решение родителей было неумолимым. Так пес впервые почувствовал человеческое предательство. Его новым хозяином стал злой человек. В его хозяйстве было много таких как Боня. Его разместили в холодном дощатом вольере с бетонным полом и стали кормить помоями. Он сильно исхудал. Ночью ему снилась белокурая девочка с розовыми лентами. А днем его стали выводить на площадку перед вольерами. Человек привязывал его к стальной ограде и избивал длинной деревянной палкой.

– Я научу тебя, тварь, гавкать! – свирепо орал он.

Побои прекращались только тогда, когда пес яростно ощеривался с пеной в пасти. И его глаза начинали светиться каким-то изумрудным светом ненависти ко всему окружающему. Человек сразу же хвалил его, подкидывая куски сырого мяса. Боня хватал их на лету. По его морде текла кровь. Щенок ненавидел эту палку. Ненавидел человека и вместе с ним все человечество, и даже те детские розовые ленты.

Через шесть с половиной месяцев его начали стравливать с другими собаками. В своем первом бою Боня получил значительную трепку от сородича. Кавказец был старше его на год. Но постепенно он учился сбивать с ног, делать запрещенные болевые захваты за лапы и пах. А когда он впервые вскрыл своими острыми клыками брюхо нападающего амстаффа, то понял, что это его козырной прием на всю оставшуюся жизнь. Теперь в любой схватке он сначала нерешительно пятился назад. Затем склонял голову к земле, как бы признавая превосходство соперника. А затем делал резкий выпад и снизу вверх вскрывал живот соперника. Человек, который делал из него урода, был просто в восхищении.

Но восхищению этому пришел конец. Однажды из другого города приехала дама. Женщина пятидесяти лет привезла течную сучку. Пройдя вдоль вольеров, она оценила кобелей, и ее выбор пал на Боню. Его выпустили в прогулочный загон. Привезенную собаку запустили туда же.

Боня ошалел от манящих и неведомых ранее запахов. Собака, которую он сначала захотел разорвать, пахла желанием и восторгом. Он долго обнюхивал ее. Затем просто разыгрался как щенок, забыв про свое страшное воспитание.