Секрет невечной мерзлоты

– Я взяла в школе на время, – сказала она маме, когда та увидела его в комнате. – Некоторым детям, кого интересует ботаника, дали такие. Потом мы вернем.

Мама, конечно, поверила. Она очень радовалась, что ее дочь стала делать успехи в учебе, и хоть поведение ее по-прежнему оставляло желать лучшего, мама сказала себе, что все сразу получить невозможно, когда дочь подрастет на пару лет, ее трудное время закончится, а пока пусть наслаждается учебой.

5

В субботу перед новогодними каникулами в дом позвонили. Александр открыл нежданному гостю и пригласил его войти. Эда, которая видела все из окна своей спальни, замерла. Это был ее учитель музыки Эдуард Генрихович. Что делать? Он наверняка пришел, чтобы рассказать, что Эда забросила скрипку и даже не появляется в музыкальной школе. Она бросила короткий взгляд на шкаф, в котором прятала бисер, но что толку? Поздно.

– Эда, – услышала девочка голос брата за дверью, – к тебе пришли.

Эда не шевельнулась. Как она выйдет и сможет посмотреть в глаза учителю, который всегда был так добр к ней? Он ее не простит. Нет, уж лучше пусть просто нажалуется маме и уходит, а потом будь что будет. Но Александр не унимался, он открыл дверь спальни и стал звать Эду вниз.

– Я не пойду, – едва слышно выдавила Эда.

– Почему?

– Потому.

– Но он знает, что ты дома. Что ты натворила?

Эда отвела взгляд и молчала.

– Хорошо, я скажу маме, что ты не хочешь выходить, – ответил Александр и ушел.

Эда была готова провалиться сквозь землю. Она подошла к двери, приоткрыла щель и прильнула ухом, услышала голоса учителя и мамы, они говорили спокойно и тихо, разобрать слова было невозможно. Потом тишина. Эда села на пол и закрыла голову руками. Конечно, думать надо было раньше, а теперь мама все знает, и Александр, и Анна. И хуже всего – Эдик. Теперь он решит, что Эда просто неблагодарная девчонка, а ведь если она кого-то и любила, то только Эдуарда Генриховича! Эда вдруг неожиданно заплакала. Как могла она так поступить с ним? Только он понимал ее и всегда был ласковым и терпеливым, а она взяла и просто бросила занятия, даже не предупредив. Хотя что она бы сказала ему? Извините, мне уже не хочется? Мне лень, потому что у меня есть волшебный бисер, и если я захочу, то просто за день стану профессиональной скрипачкой?

И вдруг в дверь постучали. Эда вскинула голову и застыла.

– Эда, могу я войти? – услышала она голоса учителя и вскочила на ноги. Она живо стала вытирать слезы и поправлять волосы. Нет, ну что же это такое! И зачем он поднялся? Если бы Эда могла провалиться сквозь землю в этот момент, она бы провалилась, не мешкая, но оставалось только сказать «входите».

Такие добрые и красивые глаза были только у Эдуарда Генриховича. Даже теперь, когда он, наверное, злился на Эду, наверное, считал ее неблагодарной лентяйкой, его карие глаза оставались добрыми.

– Здравствуй Эда, – сказал он. – Я зашел поздравить тебя с наступающим новым годом.

Девочка молчала, парализованная стыдом.

– Твоя мама сказала, что ты приболела, и была занята учебой, поэтому перестала ходить в музыкальную школу. Но я хотел бы, чтобы в новом году ты вернулась. Если тебе будет сложно, мы можем немного снизить нагрузку, но не надо бросать. Ты столько училась, еще немного, и ты будешь владеть скрипкой не хуже меня, подумай, разве не жаль бросать?

Он говорил так ласково, что Эда хотела разрыдаться и броситься ему на шею. Но она держала глаза широко раскрытыми, и это помогало ей держаться.

– Обещай мне, что ты придешь в новом году, хорошо?

– Хорошо, – едва смогла произнести девочка.

– Ну ты не волнуйся так, – сказал Эдуард Генрихович и улыбнулся своей необыкновенной улыбкой. – Я понимаю, иногда бывает трудно. Ничего, что ты пропустила этот месяц, мы догоним. Договорились?

– Договорились, – сказали губы Эды, но звука она не расслышала.

Но Эдуард Генрихович услышал. Или понял. Он улыбнулся, еще раз поздравил ученицу с наступающим новым годом и вышел. А она так и стояла какое-то время, пока не услышала на улице, как Александр проводил учителя.

Эда закрыла дверь, которую учитель оставил открытой, и как в тумане села за стол перед микроскопом. Мама выручила ее перед учителем, но что она скажет ей? Там ведь еще сестра и брат, сейчас начнут говорить гадости, подшучивать. Теперь все они знают, что она самовольно прогуливала музыкальную школу целый месяц. Целый месяц!

Девочка решила не выходить из комнаты, но понимала, что это вряд ли спасет положение – мама точно придет с минуты на минуту. Эда могла грубить родным, ссориться с братом или сестрой, быть резкой с одноклассниками или даже учителями, но только сейчас она горько жалела о своем поступке. Да, мама, может, станет ругать ее, но дело не в этом – ей было очень стыдно перед учителем музыки, пусть он и верил в небылицу про ее болезнь и занятость учебой. Все равно стыдно. Только такой добрый человек, как Эдуард Генрихович, мог поверить, но даже если и не поверил, он все равно оставался бы таким же спокойным и добрым.

– Эда, – окликнула ее мама, и девочка безнадежно выдохнула, зная, что ее ждет. Деваться было некуда, и она пошла вниз.

Три пары глаз смотрели на нее выжидающе. Эда просто стояла у двери, не зная, что сказать.

– Что-нибудь скажешь? – спросила мама. Девочка молчала.

– Эда, я все понимаю, у тебя много уроков, тебе приходится много заниматься, но разве так делается? Ты же могла сказать мне, что не успеваешь, что тебе сложно. Или тебе просто разонравились занятия музыки? Нужно было просто…

– Ой, мама, какая ты добрая, – вдруг перебила ее Анна. – Твоя дочь совершила серьезный проступок, даже если у нее и были какие-то причины, она обманывала! С нами ты не была такой мягкой. А ее ты даже не ругаешь по-настоящему.

Мама молчала, и ее молчание было согласием со словами старшей дочери, которая продолжала:

– А если завтра она перестанет и в школу ходить? Ты тоже станешь искать ей оправдания? Всем приходится учиться, но это же непростительно – так поступать, как она.

Эда кинула короткий взгляд на сестру и снова стала смотреть в пол. «Говори, что хочешь», подумала она. И Анна сказала: «Ее надо наказать, чтобы в следующий раз подумала! Она бесконечно играет со своим псом, может, поэтому она перестала музыкой заниматься? Зачем ты позволила ей взять эту собаку?»

Ну уж нет! Это уж слишком!

– Только попробуй тронуть Чипа! – закричала Эда. – Только попробуй!

– Она еще и кричит! Мама, скажи ей что-нибудь, – возмутилась сестра.

– Тише, тише, – вмешался Александр. – Не устраивайте ссору. Может ей просто и правда не интересно? Я помню, как занимался на фортепиано, но я же бросил, ничего. Мне вообще не нравится этот Эдик! От тоски на его занятиях умрешь! Не хочет, пусть не ходит, просто надо было сказать, конечно.

– Дурак ты! – снова крикнула Эда и даже подбежала на середину комнаты. – Ничего не понимаешь, вот и не болтай ерунду! Это с тобой с тоски умрешь! Со всеми вами!

Эда сама от себя не ожидала такой ярости. Если бы кто-то сказал еще хоть слово, она бы точно кинулась в драку, но все опешили и не решались даже пошевелиться. Тогда Эда бросилась наверх и закрылась в комнате. Чип, бегающий за ней по пятам, не успел вовремя подняться по лестнице и остался за дверью.

Сердце Эды колотилось как бешеное. И вся она была бешеная! До чего же ужасная семейка ей попалась, думала она. И брат глупый, и сестра, а мама вообще без собственного мнения, и ее так легко убедить во всяких глупостях. В эти минуты Эда просто ненавидела своих родных. Ей не верилось, что когда-то все было по-другому, и все трое детей играли вместе. Тогда еще оба родителя были рядом, и они были счастливой семьей. Или она просто была маленькая и глупая? Почему папа уехал? Наверное, он видел какие они ужасные все, наверное, и она – Эда тоже. Таким людям просто нельзя жить вместе! Зачем они вообще приезжают? Пусть бы и жили там, в своем городе! И забыли дорогу в старый дом.

Как можно жить здесь дальше? Как жить со всеми ними? Если бы Эда могла, она сбежала бы отсюда хоть завтра! И даже сегодня! Взяла бы немного вещей, Чипа, микроскоп, бисер, немного еды и сбежала бы! Бисер… Ведь у нее есть бисер… Ведь можно раз и навсегда покончить с этим с его помощью – просто вышить себя в том месте, где она хотела бы оказаться, и все! Эда задумалась о том, где бы она хотела оказаться, но ничего на ум не шло. За всю свою жизнь после переезда Эда никогда никуда не ездила, была лишь в городе несколько раз, когда мама брала ее с собой, и в парке там бывала. Вся остальная жизнь была связана с этим маленьким городком, с этим домом, с дорогой в школу, с прудом, где она любила бывать раньше. Чтобы хотеть ехать куда-то еще, нужно знать какие есть варианты, а Эда ничего о них не знала. Быть может спросить о подходящих местах Эдуарда Генриховича? Что она ему скажет – не знаете ли вы, куда мне сбежать? Глупость, конечно. А может сделать так, чтобы уехала ее семья? И тогда она сможет жить в доме самостоятельно, с Чипом, не страдая от своих близких. Эта идея была лучше, но куда их отправить? Анну и Александра можно оставить в городе, а маму? В общем-то, маму можно оставить дома, подумала Эда. Когда нет Анны и Александра она почти безвредна. Решено! Девочка достала бисер, нитки, иглу и ткань. «Город» вышила она сверху, справа и слева она решила вышить многоэтажные дома, а посередине брата и сестру. Работа предстояла долгая, но она того стоила.

***

Утром 30 декабря, когда Эда проснулась, в доме было совсем тихо. Она оделась и спустилась вниз, но там никого не было. Не сразу Эда вспомнила, какое желание вышила вчера, а когда вспомнила, поняла, что началась ее новая спокойная жизнь! Но где мама?

– Мам, – окликнула она, но в доме точно никого, кроме нее не было. Что ж, если и мама уехала куда-то, то тоже неплохо. – Чип! Чип, где ты?

Собаки тоже нигде не было, и Эда стала искать его по комнатам. Заглянула в ванную, в кладовую, выглянула на крыльцо – нигде Чипа не оказалось. Что же это? Она вовсе не хотела избавляться от Чипа, она вовсе не собиралась оставаться дома абсолютно одна. Что это за глупый бисер! И Эда снова побежала к себе проверить вышивку. Вышивка как вышивка – только Анна и Александр в городе. Может, бисер испортился? Что-то ведь пошло не так. Она взяла несколько крупинок бисера и положила на предметный столик микроскопа. Едва только она поднесла глаз к окуляру, ее ослепил красно-фиолетовый луч, словно лазер бьющий изнутри. Эда зажмурилась и отодвинула микроскоп. Что это с ним? Лишь через пару минут зрение стало возвращаться к Эде. Она подошла к окну, чтобы посмотреть на дневной свет и снег за окном, и белизна действительно окончательно привела зрение девочки в порядок. И тогда Эда увидела, что мама с Чипом входят в ворота. Эда понеслась вниз.

– Где вы были? – спросила она, прижимая холодного и активного после прогулки Чипа.

– Мы провожали твоих брата и сестру, – грустно сказала мама. – Их срочно вызвали в университет для какой-то работы, и я теперь даже не знаю, смогут ли они приехать на новый год. Так что, наверное, будем встречать его вдвоем.

– Втроем, – поправила ее Эда, думая про себя, что это лучшее, что могло случиться накануне нового года.

Новогодняя ночь была невеселой. Мама не стала готовить так много еды, как планировала, потому что ее старшие дети позвонили и сказали, что их ждать не нужно. Грустная искусственная елка, которая и без того была уже старенькая и поредевшая, теперь вовсе без гирлянды стояла понурая – перед самым новым годом она отказалась гореть, а починить ее кроме Александра было некому. В последние дни перед новым годом очень похолодало, стали дуть ледяные ветра, что для юга было очень редким явлением, и дома в новогоднюю ночь тоже было холодно. Мама включила обогреватель, газовую плиту, но их большой и старенький дом это не спасало. Поэтому новый год Эда встречала, одетая вовсе не празднично: как капуста, в нескольких кофтах. О празднике напоминал только запах мандаринов и телевизор, в котором все отчего-то бурно радовались наступлению нового года.

Все каникулы Эда провела дома – в таком же коконе из одежды, потому что морозы не отпускали. Анна и Александр не приезжали, что огорчало маму, но Эда была очень довольна. Все дни она проводила в комнате, с микроскопом или просто сидя на подоконнике, дыша на стекло, рисуя узоры и глядя на снежные вершины гор и деревьев. Иногда она выходила с Чипом во двор, но от мороза глаза открывались с трудом, нос слипался, и через 5-10 минут они возвращались. Эда иногда доставала бисер из шкафчика – просто, чтобы полюбоваться. Вышивать ничего ей пока не хотелось, потому что после последних двух вышивок его оставалось лишь с крупную горсть, и нужно было его очень беречь. Девочке стало казаться, что он стал еще ярче и красивее, чем прежде, он почти искрился в руках. А если она подносила его к солнцу, он просто поражал своими необыкновенно красивыми голубыми переливами. И он всегда был холодным – если Эда подолгу держала его в руках, он не согревался, напротив, замерзали руки, и приходилось ссыпать его снова в пакетик.

Эда решила снова ходить в музыкальную школу, поэтому, когда каникулы закончились, она поставила подальше свой микроскоп, понимая, что эксперименты по ботанике придется проводить гораздо реже, чем прежде. Эдуард Генрихович встретил ее спокойно, но его карие глаза улыбались, и у Эды на душе полегчало. После долгого перерыва пальцы не слушались, смычок скакал по струнам, и это очень расстраивало Эду. Но учитель был терпелив, а Эда старалась. Так что через несколько занятий она снова заиграла уверенно, и поняла, что зря бросила занятия, с ними жизнь стала привычнее, а Эда – немножко увереннее.

Все говорили, что эта зима стала рекордно холодной за последнее столетие. В конце января в школах даже отменили занятия на неделю, так что Эда безвылазно сидела в кухне, потому что это была самая теплая комната в доме, к тому же мама включала ей там обогреватель. А в комнате Эды было так холодно, что в ней даже спать стало невозможно, поэтому Эда спала тоже в кухне, на маленьком диванчике. Жизнь в одной комнате была трудной. Девочка больше старалась играть на скрипке, но все равно времени было много, и она стала тосковать по прошлому. И даже по брату с сестрой. Да, ей самой было стыдно себе в этом признаваться, но она уже немного жалела, что поступила с ними так. Они, конечно, были невыносимые, но, во-первых, не всегда, а во-вторых, когда они были дома, даже если не разговаривали с ней и занимались какими-то своими делами, было как-то веселей, как-то спокойнее. А так – целый день одна… Тоскливо. Мама приезжала поздно – ее старенькая машина от морозов не заводилась, и она стала ездить на работу с соседом, для чего ей приходилось уезжать пораньше и приезжать позже, подстраиваясь под чужой график. Эда варила себе макароны с сыром или жарила картошку, кормила Чипа и много ела сама, потому что нужно было спасаться от грусти и холода. Возвращение мамы по вечерам превратилось в самое радостное событие, так что Эда даже начала ей улыбаться, чего давно уже не было.

В начале февраля теплее не стало, но, к счастью, хотя бы каждый день светило солнце, так что морозную погоду стало переносить легче. Дети снова вернулись в школу, но уроки были укороченные и только самые главные – никакой физкультуры, трудов и рисования. Для Эды это было не очень хорошо, потому что она освобождалась раньше, но идти домой она не хотела – ей нужно было в музыкальную школу, которая была прямо на середине пути из школы домой. Идти домой, конечно, следовало – хотя бы ради теплого обеда, потому что школьная столовая тоже пока не работала, но ходить туда-сюда, при том, что дорога из дома до музыкальной школы занимала почти двадцать минут, ей совсем не хотелось. Поэтому она брала утром из дома бутерброд и шла на музыку после основных занятий, и потом почти два часа сидела в пустом, к счастью, теплом кабинете, жуя свой бутерброд и наблюдая из окон за редкими прохожими и автомобилями. А Эдуард Генрихович в последние дни, наоборот, – опаздывал. То на 5 минут, то даже на 10. Когда сидишь в ожидании два часа, потом 10 минут кажутся и вовсе бесконечными. Учитель заходил в школу раскрасневшийся, шумный, пыхтящий – очень редкая картина для сдержанного Эдуарда Генриховича, а его карие глаза просто светились радостью.

– Вам нравится зима? – спросила у него Эда, пока он снимал пальто, шапку и разматывал бесконечно длинный мохеровый шарф.

– Да, когда солнечно – вполне! – бодро отвечал учитель. – Прежде зимой я часто болел, но потом стал закаляться и, знаешь, принял зиму! И она приняла меня.

Эдуард Генрихович, определенно, был самым прекрасным человеком в ее городке, думала Эда.

И вот в пятницу, ученица снова сидела в уютном классе музыкальной школы, ожидая занятий. Бутерброд был давно съеден, часы снова показывали, что Эдик опаздывает на 10 минут. И вдруг Эда увидела учителя в окне – он был не один: держа под руку девушку, он подходил к школе, потом они остановились, и он поцеловал девушку в губы. Они прощались, но не слишком и торопились, заметила Эда. Едва только девушка пошла дальше, оставляя Эдуарда Генриховича одного, но вдруг снова подбежала к нему, и он обнял ее и снова поцеловал. Они просто не желали расставаться. Эда отвернулась от окна. Значит, у него есть невеста! Это из-за нее он заставляет Эду ждать так долго. Двенадцать минут. Сегодня он опаздывает на двенадцать минут! Девочка снова повернулась к окну – влюбленные, наконец, расстались, девушка быстрым шагом пошла дальше, а учитель – учитель просто стоял и смотрел ей вслед. Тринадцать минут! Эда почувствовала, как стремительно – будто тяжелый камень, летящий вниз – падает ее настроение. Эдуард Генрихович уже пошел в здание школы, а ученица вдруг почувствовала, что хочет сбежать с урока. Но куда? Выйди она сейчас из кабинета, она ведь сразу столкнется с учителем в коридоре. Она еще раз посмотрела на часы – прошло уже четырнадцать минут с начала урока. И в эту секунду Эдуард Генрихович вошел в класс.

– Здравствуй, Эда! – так же бодро, как всю неделю, приветствовал учитель свою ученицу. Теперь Эда понимала, что совсем не морозом была вызвана эта бодрость. Какая же она глупая. Учитель стал оправдываться. – Прости, пожалуйста, я снова опоздал! Из-за этих морозов все просто как черепахи! Люди впадают в спячку буквально на ходу. Все в состоянии анабиоза!

Всегда спокойный учитель как-то глупо хихикал, Эда смотрела на него и впервые видела в нем дурачка. Если это любовь делает людей такими глупыми, то лучше ей никогда не влюбляться. Эда опустила взгляд, положила сумку, которую успела взять в руки, задумав побег с урока, взяла скрипку.

– Ну что, начнем? – спросил счастливый Эдик. Ученица лишь бросила на него короткий взгляд и заиграла. Весь урок она смотрела только на свой инструмент, стараясь играть как можно громче и уверенней, чтобы не слышать ни собственных мыслей, ни учителя, комментирующего урок. А когда занятие подошло к концу, она молча сложила вещи, сказала только «до свидания» и пошла домой.

Она даже с Чипом не разговаривала в этот день, только молча потрепала его голове и налила теплого молока. Потом села на диван, подогнув под себя ноги, и стала просто грустить. Почему так случается в ее жизни, думала она? Почему никто не любит ее по-настоящему? Вокруг столько дураков, а те, кто не дураки, у тех всегда свои дела, свои любимые люди, своя тайная жизнь. Эда думала, что она особенная для своего учителя музыки, она думала, что ему важны занятия с ней, а это, оказывается не так. Они настолько для него не важны, что он, наверное, и вовсе не приходил бы на них и оставался со своей невестой, но видимо, просто должен. Все вокруг вызывали у Эды гнев, но Эдуард Генрихович был действительно самым лучшим из всех людей, и она не могла даже злиться на него. Она просто страдала. Чип сначала старался развеселить свою хозяйку, стягивая с нее плед и виляя хвостом, но Эда оставалась равнодушной к усилиям друга, и тот вскоре просто улегся рядом, изредка поглядывая на девочку.

Жизнь казалась ей теперь еще более бессмысленной и безрадостной. Она сидела так, пока совсем не стемнело, потом приехала мама, и Эда встала, но только для того, чтобы не вызывать вопросов. Когда мама разогрела ужин, девочка отказалась есть, сказала, что, может быть, съест ужин чуть позже и пошла к себе в комнату. А там было так холодно, что Эда с порога даже забыла, зачем пришла – от мороза у нее шел пар изо рта прямо в спальне! Как будто комната находилась не в отапливаемом доме, а совсем отдельно. Эда быстро вышла и пошла в кухню, снова села на диван и накрылась пледом.

– Эда, у тебя все хорошо? Ты не заболела? – спросила мама. Сама она была очень грустная, как будто даже похудевшая.

– Нет, я в порядке.

– Ты не будешь делать уроки?

– Я сделала, – солгала Эда, которая уже и забыла, когда делала их в последний раз. Ей совсем не хотелось отвечать на вопросы, но пока в ее комнате был жуткий холодильник, из теплой кухни идти было некуда.

Мама была занята какой-то работой по дому, а Эда все думала о своем одиночестве. Конечно, она помнила о том, что может исполнить любое свое желание, но она не знала, чего она хочет. Снова стать для Эдуарда Генриховича любимой ученицей, и чтобы никаких невест? Чтобы дома снова стало тепло, чтобы был праздник и приехали брат с сестрой? Чтобы снова подружиться со школьной подругой? Чтобы мама не была такой понурой приставалой и не задавала глупых вопросов? Чтобы появились новые друзья? А может, чтобы стать взрослой и, наконец, жить в собственном огромном, роскошном доме? Она так и уснула в думах о том, какое счастье было бы для нее наиболее желанным. Мама накрыла ее, погасила свет и ушла к себе.

Эда долго колебалась, стоит ли ей идти на следующее занятие по музыке, или снова бросить – теперь уже окончательно. Но когда пришло время, она почему-то не смогла пройти мимо музыкальной школы и снова стала ждать учителя. Только в окно не смотрела – ей не хотелось видеть эту глупую девицу с локонами, которую ее учитель будет целовать на прощание. И в этот день Эдуард Генрихович вдруг не опоздал – вошел класс за 2 минуты до начала. «Какой прогресс!», ехидно подумала про себя Эда, немного расстроившись даже, что учитель сегодня повел себя более дисциплинированно. Она больше не верила, что заботит его, и никакие подтверждения обратного ей были не нужны. Она снова старалась играть как можно сосредоточеннее, чтобы не замечать ничего вокруг.

– Отлично, Эда! – похвалил ее учитель, когда она закончила этюд. – Ты не просто вернулась в форму, но и заметно выросла за это время!

Эда стиснула зубы, чтобы не возразить учителю.

– Но на вид ты не выглядишь веселой, – заметил он после паузы. – У тебя все хорошо? Ты напряжена немного, и это слышно даже по твоей игре.

Эда не отвечала. Ей казалось, если она сейчас откроет рот, то скажет что-то нелепое и, может, даже грубое. Она побоялась спросить, можно ли она перейдет к следующему упражнению, и поэтому просто начала играть дальше. Эдуард Генрихович молчал, но скорее не игру слушал, а пристально наблюдал за лицом ученицы. С ней что-то было не так, это было очевидно. Он дал ей закончить короткое упражнение, а когда она сняла скрипку с плеча, спросил снова:

– Эда, что-то не так с тобой, что случилось?

Эда молчала и только крепче сжимала зубы. Только, увы, это помогало мало. Лицо ее напряглось, покраснело, она нахмурилась, чувствуя, что вот-вот заплачет. А учитель не унимался:

– Эда. Что-то случилось, я это вижу. Если что-то дома не так, скажи мне. Если тебе трудно заниматься, мы можем отложить. Наверное, кто-то обидел тебя, ты только…

– Да отстаньте вы! – не выдержав, крикнула Эда. – Что вы пристали ко мне? Какое вам до меня дело?

– Эда…

– Что «Эда»? Не видите – не хочу я болтать с вами?! Зачем вы вообще только уговорили меня вернуться?

Слезы уже текли из ее глаз, и от этого было еще обиднее. Эда вытирала их ладонью, стараясь как можно быстрее успокоиться. Учитель оторопел, но через мгновение снова попытался успокоить девочку.

– Эда, если не хочешь говорить, не надо, я вовсе не настаиваю. Я только хочу успокоить тебя, у всех у нас случаются трудные моменты, но если рядом есть близкие, если верить в свои силы, всегда и со всем можно справиться…

– Отстаньте от меня, слышите?! – грубо ответила Эда. – Не надо прикидываться добреньким! Я вам не нужна! Вы просто зарплату получаете, вот и все!

– Что ты такое говоришь?

– Это правда! Если бы вы могли, вы бы со своей невестой целый день разгуливали, а не на уроки приходили.

Эда сама оторопела от своей откровенной резкости, поэтому быстро стала собирать вещи, чтобы убежать отсюда.

Эдуард Генрихович помолчал несколько секунд, а потом прошел к входной двери, и заслонил телом выход.

– Эда, я выпущу тебя только после того, как ты меня выслушаешь и успокоишься немного, извини.