Убить Бин Ладена. Книга вторая. Яд для президента

Рашид знал, что делает. Времена в их краю были неспокойными. Особенно в Ферганской долине. Отсюда родом были главари самой радикальной в Центральной Азии террористической организации Юлдаш Тахиров и Джура Наманганский. Именно они стояли во главе покушения на президента Узбекистана в феврале девяносто девятого, они подняли опьяненную и одурманенную толпу, когда резали и жгли в Фергане турок-месхетин- цев, когда громили в Андижане армян и евреев, и стычки с соседями-киргизами тоже были их рук делом. Потому и власти не щадили никого, кто был хотя бы косвенно причастен к террористам. У дальнего родственника Рашида, жившего в соседнем кишлаке, обнаружили всего несколько листовок, которые он и не думал распространять, а приговорили его к двадцати годам и отправили в тюрьму Жаслык, расположенную на плато Устюрт в Каракалпакии. Об этой тюрьме ходили страшные, леденящие душу легенды. Поговаривали, что там даже охраны почти нет, ибо бежать из Жаслыка бесполезно – все равно в солончаковых степях волки загрызут…

Хорошо знакомыми с детства горными тропами он уже к утру добрался до своей пасеки, но увидел ее дотла разоренной. Видно, киргизы топтали пасеку конскими копытами, руками бы такого сделать не удалось. Три недели скитался Рашид в горах, ловил рыбу в быстрых горных ручьях, тем и питался. А когда ударили первые морозы, решил пробираться домой. Шел только ночью, обходя стороной пастбища, чтобы не наткнуться на кир- гизов-чабанов. Столько лет жили рядом добрыми соседями, а вот теперь даже случайная встреча могла оказаться небезопасной. Только на четвертую ночь добрался Рашид до своего дома, а вернее. до того, что от него осталось. Онемевший от горя и непонимания происшедшего, стоял он на пепелище былого жилья, где вкусно пахло приготовленным заботливой женой ужином, где шумели, а он порой раздражался, трое неугомонных его ребятишек.

Подошедший сосед даже не сразу узнал Рашида. За несколько минут волосы его стали совершенно седыми, а лоб и лицо пересекли глубокие, как шрамы, морщины. Сосед и поведал, что с неделю примерно назад произошла у них стычка с соседями из киргизского аула. А на следующую ночь вспыхнуло сразу пять домов в их кишлаке, в том числе и дом Рашида. В живых не осталось никого.

– Проклял я эту власть и бандитов, проклял всех, кто лишил меня моей спокойной жизни, и подался сам не знаю куда. Скитался года два. Где я только не был, – вспоминал с горьким вздохом Рашид. – Жил в Воронеже и в Самаре, работал то на стройке, то батрачил на ферме, откуда еле-еле сбежал, нас там за рабов держали. Разные люди попадались, хороших меньше. Потом вот сюда, в Клинск, занесло.

Устроился Рашид работать на здешнюю мебельную фабрику. Работа немудрящая, делали, в основном, простенькие платяные шкафы, кухонную мебель, столы, плетеные стулья, которые у местного населения особым спросом пользовались. Была на фабрике маленькая кухонька, но работали здесь преимущественно мужики, так что на кухне только чай кипятили, еду каждый из дому приносил. Как-то раз, получив зарплату, зашел Рашид перед работой на рынок, купил все необходимые продукты и к вечеру, попросив у мастера Николая отпустить его на пару часов раньше, приготовил на кухне плов. Хвалили его так, что он не знал, куда от смущения деваться. С тех пор частенько баловал он мужиков узбекскими блюдами. Так у них теперь повелось – после каждой зарплаты собирали деньги, отдавали их Рашиду, а он шел на рынок, покупал продукты, готовил для всех то шурпу, то лагман, то еще что-нибудь, но непременно из узбекских блюд.

На фабрике Рашид особенно сдружился с Николаем. Были они оба молчунами, но дружбе это не мешало. В доме мастера, куда он пришел по его приглашению в один из выходных, Рашид и познакомился с Ларисой, сестрой Николая. Об исчезнувшем невесть куда муже своем Лариса говорила беспечно: «Встал, сатана, вечером, пиджак накинул, схожу, говорит, за сигаретами. С тех пор и не видела, уж года четыре, почитай». В сынишке своем, названном в честь родного брата Коленькой, души не чаяла. Рашид Ларисе приглянулся сразу – степенный, неразговорчивый, но по глазам видно, что человек добрый, отзывчивый. Стал Рашид в их доме бывать частенько. К малышу привязался, с Ларисой по городу прогуля-лись – брат Николай не возражал, видел, что Рашид – человек серьезный. Только вот когда решили пожениться, закавыка вышла. О муже Ларисы, с тех пор как исчез, никто и слыхом не слыхивал. А чтобы развод оформить, требовалось его согласие, хотя бы и письменное. Да где ж его сыскать-то было? Обратилась Лариса в милицию, заполнила какие-то документы, отправили запрос, но предупредили, что дело это не быстрое, может, и не один год займет. Так и жили нерасписанные. Но родившегося сына Тимура Рашид, понятное дело, на себя записал.

Николай первым и подал Рашиду идею открыть кафе.

– Готовишь ты так, что пальчики оближешь, а узбекской кухни в нашем городе сроду не бывало. Вот увидишь, отбою от посетителей не будет, – увещевал он нового шурина.

Кое-какие деньжонки Рашиду скопить удалось – платили на фабрике хорошо, а на себя он почти ничего не тратил. Недостающую сумму для аренды помещения одолжил брат Ларисы, да не такой дорогой была та аренда, больше денег ушло на оборудование – плиты, казаны, кастрюли, посуду да мебель в зал. Слова Николая оказались пророческими. Узбекская кухня пришлась клинчанам по вкусу, и слава о новом кафе разнеслась так быстро, что в обеденные часы и вечером здесь не так уж просто было найти свободное местечко.

После первого своего посещения Роман частенько стал бывать в этом кафе. Рашид неизменно привечал его, вежливо здоровался. И даже если кафе было забито до отказа, всегда находил для дорогого гостя свободное местечко, собственноручно заваривал ему чай, ошпаривая крутым кипятком не только чайник, но и пиалу. Так уж повелось, что ни Рашид, ни Лариса никогда не спрашивали у Романа, что он желает на обед – приносили ему на свое усмотрение самое вкусное и свежее. То побалуют дорогого гостя искусно приготовленным лагманом, то принесут манты с курдючным салом и мелко нарезанной вручную бараниной, то попотчуют шашлыком из свежей печени. Лепешка на его столе всегда была обжигающе горячая, самса румяная. А уж шашлык, который Рашид жарил непременно на древесных углях, был выше всяких похвал. Однажды Роман даже пошутил по этому поводу: «В разных местах доводилось отведать мне шашлык, но такого, как у вас – нигде. Не иначе вы, Рашид-джан, какой секрет знаете. – Знаю, – вполне серьезно ответил

Рашид. – Никому не рассказываю, а вам расскажу. Когда я в Клинске открыл кафе, то стал первым делом поставщиков баранины искать. Нашел и сумел в итоге с ними договориться, что мясо они доверят мне выбирать самому. Так вот для своих постоянных и дорогих гостей я готовлю шашлык исключительно из правого бока бараньей туши.

Роман уж было решил, что Рашид его разыгрывает, но повар вполне серьезно пояснил:

– Самыми лучшими в Узбекистане считались когда- то гиссарские бараны, выращенные на выскогорных пастбищах Памиро-Алая. Вес таких баранов достигал восьмидесяти килограммов. Не зря же эти пастбища зовут азиатской Швейцарией, трава там была особо сочной и питательной, а вода в горных ручьях – такого вкуса, что и вина не надо. Так вот тамошние старики, знавшие толк в баранине, говорили, что на шашлык надо использовать только правый бок туши, поскольку баран ложится всегда на левый бок и правый его бок таким образом вбирает в себя намного больше солнечных лучей, да к тому же и не мнется под тяжестью веса, и мясо правого бока остается всегда сочным, нежным и даже целебным.

– Ну, знаете, дорогой мой друг, – отозвался тогда Роман, – вам, по-моему, пора уже, как Дюма-отцу кулинарный трактат писать.

Ему удивительно легко было с этими людьми. И, приходя в кафе, глядя на Ларису с Рашидом, Роман частенько думал о том, что вот ведь, потерял человек в жизни, казалось, все, огромное горе исковеркало его судьбу. И все же вновь обрел свое счастье. А что же он сам, Роман Лучинский? Добровольно обрек себя на одиночество. Но того требовала высшая цель. И никогда, ни разу не пожалел он о своем решении. Да, бывало, вспоминал он ту единственную, чьи легкие пушистые волосы, зеленые глаза и чуть приглушенный смех не забывал никогда. Но гнал, гнал от себя воспоминания, чтобы не бередить душу. В минуты таких непрошеных размышлений, вовсе ему не свойственных, он старался как можно быстрее завершить свою трапезу, выходил на улицу и снова бесцельно брел по городу, который – он это знал – был всего лишь временным его пристанищем. Но даже в эти самые минуты подобной меланхолии, погруженный в свои невеселые мысли, по устоявшейся многолетней привычке, механически проверялся, нет ли за ним слежки…

Глава вторая. Пробуждение

Ворвалась в дом, как всегда без стука, возбужденная до крайности Янка. Глаза горят, тараторит, по своему обыкновению, сто слов в минуту.

– Ро-льич, Ро-льич, собирайтесь скорее, а то опоздаем! – с порога выпалила девчонка. И, видя недоумение Романа Ильича, произнесла четко, явно кому-то подражая: – Сегодня в нашем городе состоится торжественное открытие храма Михаила-архангела. – Не выдержав непривычной для себя роли, снова выпалила скороговоркой: – Ну, церковь, церковь у нас новая открывается. Народу тьма-тьмущая.

Вероятно, по торжественному поводу Янка сменила клетчатую рубашку и драные джинсы на вполне элегантное платье, враз преобразившись из нескладного угловатого подростка в весьма привлекательную барышню. По дороге, уже более внятно, рассказала, что церковь построил известный профессор из Москвы. А почему построил именно в Клинске – ей неведомо. Но профессор очень, ну просто очень известный. «Даже моя мама у него училась, она тоже там будет и обязательно нас с ним познакомит», – завершила девушка свой рассказ, когда они уже подходили к площади, где действительно собралось множество горожан.

Храм был невелик, но веяло от него каким-то особым теплым светом, а золоченые купола под лучами утреннего солнца блестели так, что на них смотреть было больно. После службы, которую провел священник, на площади перед новым храмом состоялось что-то вроде митинга.

Сначала выступил глава местной администрации, величавший себя помпезно «мэр» и требовавший такого же обращения от всех окружающих. Коренастый, с густым басом и ежиком смоляных непокорных волос мужчина, он коротко и весьма скупо поблагодарил «нашего уважаемого земляка Владимира Ивановича за чудесный подарок» и, сославшись, что его ждут на строительстве нового консервного завода, тут же уехал. Потом на импровизированную трибуну поднялся некий депутат, имени которого Роман не расслышал. Тот, видимо, решил, что лучшего повода, чем столь многолюдное сборище людей, не сыщешь, и вознамерился использовать открытие церкви для восхваления своих собственных многотрудных депутатских дел на благо города Клинска и его обитателей. Был он многословен, люди его не слушали, переговариваясь о своем. Закончил депутат весьма печально. К трибуне подошел невысокого роста седовласый человек, совсем непочтительно подергал депутата за рукав и, повернув микрофон к себе, хорошо поставленным голосом веско произнес: «Храм Божий, уважаемый господин, вовсе не то место, где следует проводить партийные собрания. Мы здесь молиться будем, причащаться, милости Господней просить ближним нашим, а ваши страстные речи, у кого найдется желание, в другом месте послушаем».

В толпе одобрительно загудели. Невесть откуда на площади появились столы, покрытые бумажными скатертями, которые вмиг заставили тарелками, мисками с едой. Роман сначала решил, что это инициатива городских властей, но уже вскоре понял, что всю снедь люди принесли из дому. Открытие новой церкви было для города событием выдающимся, вот и решили клинчане, не дожидаясь от властей никаких щедрот, сами себе устроить праздник. Наготовили дома кто пирогов, кто холодца, кто целый таз винегрета. А его добрые знакомые Рашид и Лариса водрузили посередине стола огромное блюдо с пловом и еще дымящимися кусками жареной баранины, аппетитно посыпанной мелко нарезанным зеленым лучком.

Яна ненадолго исчезла, а потом появилась вновь, держа за руку еще молодую на вид женщину в строгом черном платье: «Знакомьтесь, моя мама, Нина Алексеевна, а это Роман Ильич».

– Ну, вот и познакомились, – пожимая Роману руку, просто сказала Нина Алексеевна. – А то мне дочь про нового соседа все уши прожужжала. Роман Ильич сказал то, Роман Ильич сделал это. Я уж даже ревновать начала к вам…

– Ну что вы, – возразил Роман. – Это вам она про меня рассказывает, а мне – исключительно про вас, какая у нее замечательная мама. Знаете что, – предложил он, – будем считать, обмен любезностями завершен. Предлагаю отведать плова, пока он не остыл. Я этих людей знаю, они такой плов готовят, что скоро здесь ни одной рисинки не останется.

– А давайте, – живо откликнулась Нина Алексеевна. И Владимира Ивановича к нам позовем, а то он совсем один остался. Академик Добриков – поистине выдающийся ученый. Он один из основателей советской школы социологии. По его учебникам вот уже много лет студенты учатся, а научные труды во многих странах изучают. Я тоже когда-то была его студенткой, потом аспиранткой.

Не договорив, она отошла в сторону и уже вскоре вернулась с тем самым седовласым человеком, что так властно прекратил партийные излияния депутата. Мужчины познакомились и некоторое время молча поглощали плов, пока Роман не заметил стоявших чуть поодаль Рашида и Ларису. На их лицах было написано полнейшее, иначе и не скажешь, умиление. Так родители наблюдают, когда дети с аппетитом уплетают любовно приготовленную еду. Роман подозвал поваров и с удовольствием познакомил их со своими спутниками. Подошел высоченный, никак не меньше двух метров, мужчина с погонами полковника на мундире. Владимир Иванович представил его начальником клинской городской полиции. «Василий Викторович Зямин», – коротко отрекомендовался полковник. Когда с пловом было покончено, Рашид предложил, почтительно приложив руки к груди:

– А на чай я к нам в кафе приглашаю, дорогими гостями будете. Лариса утром пахлаву испекла и чак-чак. Очень прошу, Роман-ака, поддержите меня.

– Ну, если пахлава и чак-чак, то я, конечно, согласен, – беспечно отозвался Владимир Иванович. – А чай, уважаемый Рашид-ака, зеленый будет?

– Зеленый, обязательно зеленый! – с восторгом заверил Рашид. – Роман-ака, вы гостей проводите? А мы с Ларисой пойдем, подготовим все.

Полковник вежливо, сославшись на неотложные дела, отказался. Да и Нина Алексеевна, к явному неудовольствию дочери, объявила, что у них с Яной тоже есть еще срочные дела, так что пахлавой и чак-чаком пусть мужчины лакомятся сами, тем более что втайне мужчины, как известно, сладкое любят не меньше, чем женщины. Яна было вознамерилась пойти вместе с Романом Ильичом и Владимиром Ивановичем, но мать, не слушая никаких возражений, увлекла ее за собой.

– Мы с Яниной предоставляем вам возможность лакомиться без нас. – И, заметив удивленный взгляд Романа, спросила: – а вы разве не знаете, что полное имя моей дочери – Янина? Мой бывший муж, Янин отец, очень суеверный человек, он считает, что нельзя называть ребенка именем еще здравствующих родственников. Но ему очень хотелось, чтобы у нас с дочерью были одинаковые имена. Вот он и придумал назвать дочку Янина. Имя, мол, похожее, но другое, а звать мы ее будем, так же как и меня, Ниной. Так мы доченьку и назвали. Мне, конечно, приятно было, скрывать не стану. Но едва наш ребятенок подрос, никакой «Нины» признавать она не пожелала, аж до криков доходило: «Я – Яна». Мы ее даже поддразнивать пытались: «Яна-несмеяна, Яна-обезьяна», ничего не помогало, Яна – и точка, – Нина Алексеевна говорила легко и весело, но глаза у нее при этом оставались грустными, и мужчины ей никаких вопросов задавать не стали..

…Вопреки мнению бывшей студентки, и Владимир Иванович, и Лучинский к сладкому были абсолютно равнодушны, а вот прекрасно заваренный зеленый чай пришелся им по вкусу. За окном внезапно потемнело, ветер нагнал тучи, пошел дождь. Выходить на улицу было неохота, а разговор почти незнакомых людей поначалу как-то не клеился. Выручил Рашид. Подойдя к гостям, он поинтересовался, не хотят ли они сыграть в нарды или в шахматы.

– В шахматы. Пожалуй. А как вы, Роман Ильич, – отозвался Владимир Иванович.

– Да и я не прочь. В крайнем случае, проиграть профессору не зазорно.

– А откуда вы знаете, что я профессор? – удивился Добриков и сам же ответил: – Ах, да, Нина. Способная была девушка. Я когда-то сам ее рекомендовал в аспирантуру, вместе с ней выбирал тему для будущей диссертации, стал ее научным руководителем. Большие надежды подавала. А потом у нее что-то в личной жизни вроде не заладилось. Одним словом, бросила учебу. Уж как я ее только ни убеждал, помощь свою предлагал – все бесполезно. А жаль. Склад ума, знаете ли, пытливый, а для ученого это много значит.

Теперь Роману стало понятным странное поведение Нины Алексеевны там, на площади, ее внезапный уход по явно надуманной причине. Должно быть, женщина хотела избежать расспросов своего бывшего педагога. Первую партию сыграли быстро и почти молча. Оба умудрились осложнить ситуацию так, что Роман вынужден был констатировать, произнеся по-немецки старинный шахматный термин: цугванг – каждый последующий ход хуже предыдущего. Согласились на ничью.

– Почти совсем забытое слово вы припомнили, сейчас его редко где услышишь, – задумчиво произнес профессор. – А на самом деле оно весьма точно определяет порой не только шахматную, но и жизненную позицию. Не согласны?

– Ну отчего же? – Роман принялся снова расставлять на доске фигуры. – Только в шахматах можно все начать сначала, сыграть другую партию, даже не одну, а в жизни цугванг может обернуться куда более трагично, чем в игре.

В эндшпиле очередной партии, игра шла с переменным успехом, Добриков заметил:

– Вы весьма своеобразно играете, коллега. Я ловлю себя на мысли, что уже после первых двух-трех ходов вы прекрасно видите всю партию и только сдерживаете себя, чтобы не объявить заранее результат.

– Полагаю, что вы несколько взволнованы событиями сегодняшнего дня и оттого не можете целиком сосре-доточиться на игре, так что предсказать развитие партии совсем не сложно, – довольно прямо ответил Роман.

– Вы правы, я действительно сегодня не в своей тарелке. Но взволнован я отнюдь не самим открытием храма, хотя это само по себе волнующее событие.

Владимир Иванович рассказал новому знакомому, что идея построить церковь в городе, где когда-то родился, возникла у него давно. Долго копил деньги, откладывая гонорары, полученные в издательствах за учебники, научные труды, многочисленные международные семинары и консультации. А потом начались бюрократические мытарства. Собственно, никто не возражал против строительства церкви, но и помогать, как рассчитывал ученый, тоже не собирались. Десять лет без малого ушло у Добрикова, чтобы осуществить свою заветную мечту. Человек науки, он и не предполагал, что ему придется обивать пороги десятков чиновничьих кабинетов, «выколачивать» и «выгрызать» стройматериалы, «согласовывать» и «увязывать» сотни каких-то, по его мнению, абсолютно ненужных документов и даже давать взятки.

– Я оказался совершенно неприспособленным, далеким от жизненных реалий человеком, – признавался Владимир Иванович. – Мне казалось, что к святому делу и отношение должно быть, ну скажем так, соответствующее. Но куда там! Особенно вредил этот так называемый мэр, – презрительно хмыкнул профессор. – Вы его, наверное, утром видели. Пренеприятнейший, знаете ли, человек. Землю после многих мытарств я в конце концов оформил (пришлось обратиться к своим бывшим выученикам), так что не оформить он не мог – было «высочайшее повеление сверху». Но вскоре после этого завел со мной в высшей степени странный разговор. Стал меня убеждать, что если на этом месте будет построена церковь, то могут обидеться проживающие в городе мусульмане, и было бы, мол, правильнее мне строить в Клинске мечеть. Я ему эдак полусерьезно возражаю: а как же быть с иудеями, католиками, протестантами, буддистами?.. К тому же у нас в городе мечеть есть, совсем новая, недавно построенная. Он мне вкрадчиво так объясняет, что были у него на приеме представители мусульманской общественности, выказывали недовольство, надо, дескать, учитывать столь тонкий политический момент. Тут я, признаюсь, не выдержал и заявил ему в достаточно резких выражениях, что, несмотря на мое глубокое уважение ко всем конфессиям, я – человек православный, желаю на свои собственные средства строить православный храм. Он тогда лишь головой покачал и подчеркнуто сухо со мной распрощался. Но мешал и вредил мне, как только мог. Хорошо еще, что возможностей у него зловредных хотя и немало, но я ему не по зубам оказался, не дали меня в обиду.

– Ну и славно, что все ваши мытарства уже позади. А вот теперь тысячи людей, начиная с сегодняшнего дня, будут приходить в этот храм. Каждый из них, выходя из него, будет креститься. Но вряд ли каждый будет всякий раз вспоминать, что построен храм на личные средства и благодаря стараниям московского профессора Добрикова…

– Да я же не об этом говорил, – попытался возразить Владимир Иванович.

– Конечно, не об этом, – уверил его Роман. – И именно поэтому вы сегодня можете в полной мере гордиться тем, что сделали это не ради себя, не ради собственной славы или тщеславия, а для людей, для родного города. Возможно, мои слова вам покажутся высокопарными, но, боясь показаться дидактичными, мы порой избегаем озвучивать то, что говорить необходимо. Я бы выпил за это еще пиалу чая, – попытался он свести к шутке свою тираду.

* * *

Вечерело, но профессор никуда, похоже, не торопился, пояснил, что заночевать решил в Клинске, в доме у своего двоюродного брата. Рашид предложил поужинать, но оба решительно запротестовали – сыты, мол, утренним пловом. Не слушая возражений, хозяин кафе все ж принес брынзу с зеленью, долму – маленькие голубцы из виноградных листьев, политые собственноручно изготовленным мацони.

Видимо, по ассоциации с утренним событием, разговор как-то сам собой зашел о религии – вернее, об истории религий, схожести и разногласиях христианства, иудаизма, мусульманства. Профессор был просто поражен глубиной знаний своего собеседника, о котором по сути ничего не знал.

– Вы меня покорнейше простите, Роман Ильич, но я в суматохе нашего сегодняшнего знакомства даже не поинтересовался, кто вы по специальности, какая у вас ученая степень. Вы, видимо, теолог? Во всяком случае, я редко встречал в своей жизни человека, который настолько глубоко знает историю ислама и так тонко в ней разбирается. Вы рассуждаете так, словно провели в своей жизни сотни лекций или проповедей.

Роман спохватился, он был крайне недоволен собой: надо же так расслабиться. Такого с ним еще не бывало. А профессор-то каков! Как чутко подметил – проповеди. Впрочем, на лице разведчика мысли его не отразились, и он поспешил разуверить своего собеседника: «Никакой ученой степени у меня нет. В молодости работал военным переводчиком, много раз бывал на Ближнем Востоке, в арабских странах, имел возможность, вот как сейчас с вами, общаться с некоторыми весьма просвещенными людьми, которых беспокоит неподдельно, что исламская религия искажается религиозными фанатиками, экстремистами, а часто – просто теми, кто неуемно стремится к наживе, пытающимися захватить власть. Много читал на эту тему, кое-какими мыслями с вами и поделился».

– Не скромничайте, Роман Ильич, ваших знаний с лихвой хватает, чтобы получить ученую степень доктора теологии, – возразил профессор. – А кстати, как вы отнесетесь, если я вам предложу провести несколько практических семинаров по исламу в своем вузе?

– Как-то это весьма неожиданно, – попытался придать своему голосу интонации растерянности Роман. – Надо подумать.

– Ну, думать никогда не вредно. Главное, чтобы результаты раздумий были благотворны и плодотворны. Как любил говаривать один мой давний знакомый: «Прежде чем думать, надо хорошенько подумать». Буду рад, если надумаете. Впрочем, вне зависимости от вашего решения, мне было приятно продолжить наше общения. И шахматные партии тоже. Сегодня я был явно не на высоте, – и с этими словами Добриков протянул Лучин- скому свою визитную карточку, где кроме ученых званий значилась и его должность ректора одного из известных московских вузов.

* * *

Усама Бин Ладен приснился ему и в эту ночь. Привычно извлекая из портсигара сигареты, Роман стряхнул с себя наваждение сна и стал припоминать вчерашний день, знакомство с профессором, разговор с ним. Лу- чинский был раздосадован, недоволен собой. Впрочем, сказать «недоволен» значило не сказать ничего. Всякий раз, когда Роман анализировал собственные промахи, он рисовал себе образ некого несимпатичного субъекта, которому без прикрас и не стесняясь в выражениях, высказывал все, что думал. Вот и теперь оппоненту приходилось «выслушивать» далеко не лестные высказывания.