скачать книгу бесплатно
Провожая, она протянула мне две визитки, свою и Мадины, на случай, если у меня есть подруги мусульманки. На её карточке было написано про эпиляцию и маникюр, на визитке Мадины – про хиджаму для женщин и детей, от всех болезней и в косметологических целях.
– Я, кстати, ещё убираюсь, стригу и делаю интимные причёски, – крикнула мне вслед Тетяна, когда я уже сбегала по лестнице. – И шью!
* * *
С Бу мы встретились недалеко от дома, где я жила, на набережной Страндвэген, самой дорогой улице Стокгольма. В 90-е её звали русской: стремительно разбогатевшие бандиты скупали здесь квартиры. Только высокие налоги и холодное лето спасли Швецию от нашествия наших нуворишей, выбравших более тёплые и весёлые страны.
Бу был в моём вкусе, голубоглазый, светловолосый и угрюмый. Только смотрел на меня, словно я прозрачная, и вообще вёл себя, будто я напросилась на свидание, а он, так уж и быть, согласился. Я подумала, что, видимо, не понравилась ему. Зря только эпиляцию делала.
– Я работаю в музее, – сказал Бу.
– Искусствовед?
– Нет, бухгалтер.
Я задумалась, как представиться.
– А я политический активист. Наверное, ты читал обо мне в «Дагенс Нюхетер». Ну, или в «Экспрессен». Я бежала от пыток. Мне цепляли клеммы на соски, обливали водой и пытали током, – мне хотелось сквозь землю провалиться, я и сама не знала, зачем каждый раз рассказывала это.
– Я не читаю газет. Люблю рыбалку и ходить на лыжах.
Я немного опешила. У него была странная манера общения.
– Да, лыжи я тоже люблю. И оперу.
Не зная, что ещё рассказать о себе, мы просто пошли по набережной. С одной стороны тянулись уличные кафе, а с другой были припаркованы яхты.
С борта Cinderella донеслась песенка Петры Мёде, с которой она выступала на «Евровидении»:
Proper and polite and private is our style
Never ever talk on a train
And if we see a stranger throw us a smile
He’s either a drunk or insane.
– Ты родился в Стокгольме? – спросила я. Не потому, что мне это было интересно, а просто чтобы хоть что-то спросить.
Бу презрительно скривился:
– Разве я похож на стокгольмца?
Я пожала плечами. Никогда не думала, что это для кого-то могло прозвучать обидно.
– Я из Керуны, – гордо сказал Бу. – Знаешь, где это?
– О да, знаю, это Заполярье, – обрадовалась я. – А я из Мурманской области.
Бу посмотрел на меня с любопытством. Потом достал мобильный, открыл Google Maps и попросил показать ему мой город. Я ткнула пальцем в то место, где российско-финская граница вдавалась клином в Кольский полуостров.
– Почти что на одной широте, – уважительно закивал Бу. И в его взгляде появилась даже какая-то нежность.
Мы зашли в кафе. Официант принёс меню и пледы.
– Слабый алкоголь – для изнеженных стокгольмцев. А суровые северяне пьют водку, – сказал Бу и заказал две по пятьдесят.
Когда официантка принесла водку, Бу поднял стопку:
– Na zdorovje!
– Нет-нет-нет, мы так не говорим никогда! – замотала я головой. – Это штамп из голливудских фильмов. Так говорят поляки, а не русские.
– Вы никогда не говорите «Na zdorovje»? – удивился Бу. – А что же вы говорите?
– «За встречу» – если пьём с друзьями, «за знакомство» – если с кем-то новым.
Бу попробовал повторить, но вышло кое-как. Мы выпили и заказали ещё по пятьдесят.
Стоило нам выяснить, что оба выросли за полярным кругом, как между нами появилась какая-то неуловимая близость. Мы по-прежнему много молчали, но это молчание больше не тяготило.
– Мы, шведы, любим быть правильными, – наконец сказал Бу. – Говорить правильные вещи, совершать правильные поступки. И очень гордимся тем, что мы правильные.
– О, ну, русские-то наоборот. Мы очень любим быть неправильными. Произносить вызывающие речи, совершать безрассудные поступки. Это для нас предмет особой гордости.
Мы выпили за то, что мы такие разные.
Когда нужно было чем-то заполнить разговор, я обычно рассказывала новости из России. На шведов действовало безотказно, они слушали, как дети слушают страшные истории перед сном, про чёрную руку, скажем, или гроб на колёсиках.
– Наша полиция арестовала отшельника-старовера.
– Кого?
– Отшельника. Старовера. Он шёл из Сибири босиком, с посохом, завернувшись в тряпку.
– Почему босиком? – не понимал Бу. – Почему завернувшись в тряпку?
– Потому что он отшельник, они странные, эти отшельники.
Бу опрокинул стопку и так посмотрел на меня, что я прочитала в его взгляде: «Да вы все там в вашей России с прибабахом».
– И куда он шёл?
– В Кремль.
– Зачем?
– Изгонять бесов из Путина.
– Кого изгонять?
– Бесов. Нечистую силу. Это было смешно, пока его не арестовали. Сейчас он в тюрьме. Его обвиняют в создании террористического сообщества, потому что по пути к нему присоединились другие люди. А это от пятнадцати до двадцати лет. Моим друзьям столько и дали.
Бу долго, долго молчал, глядя на меня. Так долго, что я даже немного занервничала.
– Тебе не скучно в Швеции? – спросил он наконец. – Ну, после России.
– Да, скучновато немного, – кивнула я.
Мы чокнулись и выпили ещё по пятьдесят.
Стемнело, зажглись фонари, на пришвартованных яхтах включили свет. Мы какое-то время просто сидели, смотрели на воду и наслаждались приятным вечером. Бу осторожно положил мне руку на плечо, я накрыла его ладонь своей, давая понять, что я не против, и он придвинулся ближе.
– Ты не хотела бы поехать ко мне? – спросил он. – Я живу недалеко, на Гулльмаршплан.
Я чувствовала, что сильно перебрала, голова кружилась и немного плыло перед глазами, но раз уж решила, значит, решила. В обнимку мы дошли до метро, долго ждали поезда – в это время они ходят чуть ли не через двадцать минут. В вагоне я задремала на плече у Бу, и он гладил меня по голове, приговаривая: bra lilla ryskan, хорошая маленькая русская.
Мы вышли на Гулльмаршвэген. Все магазины были уже закрыты, на скамейках спали бродяги, какие-то чернокожие парни крутились у бара.
– Если мы будем заниматься сексом, нам нужны презервативы, – деловито сказал Бу. – А купить уже негде.
– Окей, – пожала я плечами.
– Ну, может, завалялся один, надо поискать. Попробуем что-нибудь придумать.
Мы поднялись к нему на третий этаж, и я, пошатнувшись, уронила цветочный горшок, стоявший на подставке у лестницы. Он разбился, цветок вывалился, и земля рассыпалась по ступенькам. Бу очень расстроился из-за горшка. Он оставил меня на кухне, предложил поискать что-нибудь из выпивки, а сам, взяв щётку с совком, отправился убираться в подъезде.
Я прилегла на диване, подложив под голову подушку, и провалилась в сон. А проснувшись от жуткой жажды, увидела, что Бу сидит за столом и пьёт «Абсолют».
– Ничего не получится. Я не нашёл презерватив, – сказал он меланхолично. – Странно, мне казалось, что у меня был один.
– Ну ладно, я поеду домой, – ответила я, уверенная, что меня будут отговаривать.
Бу посмотрел на часы.
– Метро уже закрыто, но я могу дать тебе свой велосипед, если ты не хочешь тратиться на такси.
Я подумала, что и так уже потратила шестьсот крон на водку, поэтому согласилась на велосипед. Правда, до последнего мне казалось, что Бу шутит. Но он спустился со мной во двор и достал спортивный Bikeid. Чувствовалось, как на мгновение Бу засомневался, можно ли мне доверять, ведь такой велосипед стоил не меньше двадцати тысяч крон, но в конце концов он отдал мне его вместе с ключами.
– Будь осторожна, – сказал он, провожая меня. И заботливо включил велосипедный фонарь.
Я очень долго плутала на дорожной развязке, несколько раз возвращалась туда, откуда уехала, но в конце концов вырулила на трассу, что вела в сторону Сёдермальма. Там было проще, я просто ехала по прямой. Ну как по прямой – улица была прямая, а меня, конечно, сильно заносило. Я снова немного заблудилась на Слюссен, где нужно было переехать с одного острова на другой, но в итоге оказалась в Старом городе. Там я врезалась в прохожих, обругавших меня по-шведски, выехала случайно на проезжую часть, но машин всё равно почти не было, и добралась до Королевского дворца.
Дурнота прошла, и накатило какое-то необъяснимое веселье. Я словно увидела всё со стороны: Тиндер, дурацкие свидания, шведа, который не нашёл презерватив, себя на велосипеде, в два часа ночи, пьяную, зато с гладким лобком. До дома я так и доехала, хохоча, но, уже заворачивая на свою улицу, не вписалась в поворот и грохнулась посреди дороги. Надо было бы встать и отряхнуться, но я почему-то не смогла этого сделать и просто уснула, не выпуская руль из рук.
Под утро меня разбудили строители, поляки, которые ремонтировали что-то на Карлаплан. Наверное, они думали, не умерла ли я, потому что очень обрадовались, когда я наконец-то очнулась. Я отыскала в кармане куртки ключи и, стараясь не смотреть полякам в глаза, прошмыгнула в свой подъезд. Велосипед я оставила во дворе и отправила Бу сообщение, что он может заехать забрать его в любое время.
* * *
Гудрун помогла мне составить резюме и разослать по разным правозащитным организациям.
– Вот увидишь, всё будет хорошо, – повторяла она. – Будет работа, получишь вид на жительство и жильё, выйдешь замуж и станешь настоящей шведкой. В конце концов, заниматься политикой можно и здесь.
– Да уж, лучше в Швеции, чем в тюрьме, – тихо сказала я, но Гудрун всё равно услышала и покачала головой.
До шведки мне, конечно, было как до луны. Шведский национальный характер – полная противоположность русскому, и я сомневаюсь, что между русскими и шведами есть хоть что-нибудь общее, кроме любви к высокоградусной выпивке.
Труднее всего давался мне lagom – ни больше ни меньше, а ровно столько, сколько нужно. Это у нас всё чёрно-белое, чересчур, с перехлёстом, навзрыд. У шведов – во всём умеренность, спокойствие и консерватизм, неброские цвета, негромкие разговоры, осторожно подобранные выражения и всё в таком духе. Я, правда, заметила, что в Стокгольме перестала носить вещи в своей любимой красной, коммунистической, расцветке, заменив на скучные серые, чёрные, бежевые одежды. Но научиться подбирать выражения и избегать конфликтов было гораздо сложнее.
Меня раздражало слово nja – не nej или ja, «нет» или «да», а что-то между. И то, что шведы никогда не говорят «нет».
– Надо будет увидеться в следующую пятницу.
– С удовольствием.
В России это означает, что в следующую пятницу вы увидитесь. В Швеции может значить, что не увидитесь никогда. Вот и поди пойми их, этих шведов.
Или смягчение слов с помощью lite, немножко, чуть-чуть. Премьер-министр немного врёт, король чуть-чуть дурак, погода слегка омерзительна, доставка в этом ресторане немного медленная, поэтому я полдня ждал пиццу и чуть-чуть не умер от голода.
– Знаешь, – сказала я как-то Гудрун. – Мы никогда не поймём друг друга по-настоящему. Вам кажется, что если не скажешь что-то обидное напрямую, то и не обидишь. А для нас это ещё обиднее и унизительнее, вот это молчание и недосказанность.
– А мы не выносим споров, ругательств, выяснений отношений. Лучше умрём.
– Мы наоборот. Покричим, подерёмся, побьём посуду и поломаем мебель, а там, глядишь, и помиримся. Ведь если отношений не выяснять, то и не выяснишь никогда, что не так.
– Ты права, мы разные, – качала головой Гудрун и погружалась в раздумья. Наверное, думала о своём русском отце, которого никогда не видела.
Мне было сложно приноровиться ещё и к тому, что шведы всё планируют. За неделю, за месяц, за год. Не важно, будь то вечеринка с друзьями, встреча с миграционным адвокатом, интервью, свидание, похороны, да что угодно. Открывают свой ежедневник и говорят: «Сейчас посмотрю, когда я буду свободен», – а в ежедневнике уже расписано всё на месяц вперёд, от ужина у бабушки с дедушкой до рабочей конференции. Даже Гудрун нельзя было позвонить и сказать: «Заходи в гости», хотя она нигде не работала. Её младший брат Гуннар был богат и каждый месяц присылал ей что-то вроде пособия, и это позволяло Гудрун вот уже двадцать лет писать книгу про свою мать, известную феминистку, и у этой книги всё никак не видно было конца. Так вот даже Гудрун открывала свой ежедневник и смотрела, в какие дни сможет заехать.
Но самой ужасной была лакрица. В детстве, когда я простужалась, мама поила меня настойкой солодки, отвратительной на вкус. Но то было лекарство. Где это видано, чтобы лекарство – и вкусное? А шведы килограммами поедали лакричные конфеты и клали эту дрянь куда только можно – в булки, мороженое, тушёные овощи, рыбу. Чуть зазеваешься, забыв прочитать состав, и обязательно получишь проклятую лакрицу там, где не ждал – в обсыпке орехов, в йогурте, в твороге, в начинке шоколадного батончика, в жевательной резинке. Лакрицу в Швеции я ненавидела больше всего.
* * *
Мы встретились с Гудрун в Sjocaffet. Было двенадцать, время ланча, и у кассы собралась длинная очередь. Мне не хотелось ждать. Я помахала рукой итальянцу Мауро, стоявшему за кассой, и он подозвал меня.
– Два кофе, – попросила я.
Мауро, как обычно, сделал мне скидку, хотя она полагалась только сотрудникам – я ведь постоянная посетительница. Увидев всё это, второй официант, швед, накричал на него. Когда я уносила кофе, они громко ругались.
– Прости, русская, ничего личного, – подошёл к столику швед-официант. – Ты мне очень нравишься. Просто у нас так не принято.
Мауро издали подмигнул мне.
– Прости, это моя ошибка. Больше не повторится.
А когда он ушёл, я сказала Гудрун:
– Ну а что такого? Я прихожу сюда каждое утро. К тому же очередь стоит за ланчем, а мне нужен был только кофе. Почему бы быстренько не обслужить меня? И разве я не заслужила скидку?
