Собачий вальс

Я вздохнула, взяла собак и прошлась с ними пару кругов по посёлку, чтобы настроиться на рабочий лад. Собакам нечем было ходить под кусты, потому что они целый день просидели голодные, а то, что в них было до этого, они давным-давно разметали по полу веранды. Прогулка получилась недолгой, но свежий дачный воздух ударил мне в голову с такой силой, что я окончательно расслабилась. Поэтому, не долго думая, я решила отложить дела на завтра, пустила собак ночевать в дом, а сама уютно устроилась на диване в маленькой гостиной второго этажа, где спокойно уснула под бормотание телевизора.

Неприятности приобрели отчётливые очертания с утра, которое для меня в то время начиналось не раньше полудня. Кайра (мама питала непреодолимую слабость к женским именам на букву «к»), огромная, размером с небольшого телёнка лабрадориха, сгрызла подчистую мамины любимые тапочки с розовыми помпонами. Веранда от пола до потолка пропиталась едким запахом собачьих фекалий так, что я чуть не потеряла сознание, стоило мне туда войти, и гудела от полчищ невесть откуда взявшихся мух. Для того чтобы отмыть загаженные пол и плинтусы, мне потребовалось несколько часов, ворох старых тряпок, жидкость для мытья посуды, стиральный порошок, шпатель и садовые ножницы. Несколько раз мне казалось, что я больше не выдержу: мне хотелось бросить всё, навсегда сбежать из дома и сменить фамилию, чтобы никто не смог меня найти. Я израсходовала на веранду два баллона освежителя воздуха и полфлакона дорогих французских духов, но запах так и не выветрился даже за четыре дня.

Я выбилась из сил, и до стерилизации банок руки не дошли: варенье забродило, и во вспенившемся сиропе жирными точками плавали липкие мушиные тушки. Теплицы я поливала, но один раз забыла закрыть на ночь, другой – открыть днём. Когда мама приехала, она не сказала ничего, лишь посмотрела на меня внимательно чёрными глазами-смородинами и пошла к себе наверх. Я готова была провалиться сквозь землю.

С тех пор мама обращалась ко мне с просьбами всего три раза: чтобы я вышла замуж за отца своей дочери, купила ей юбку из тартана принцессы Дианы11 и прилетела на похороны моей так называемой бабушки. На первую просьбу мамы я не без внутренних колебаний согласилась, но выполнить так и не смогла, потому что мой cohabitee12 уехал отдыхать на Гоа с друзьями, но возвращаться оттуда не захотел. Так мне сказали его друзья, смущённо отводя глаза, когда я о нём спросила. Не так давно я увидела его в очереди перед кассой вMarks&Spencer на Ковент Гарден с двумя упаковками сэндвичей в руках. Он стоял вполоборота и боязливо косился в мою сторону, но сделал вид, что не заметил меня. Я не возражала, он и до Гоа не во всём меня устраивал, а после – тем более. Ради второй маминой просьбы я специально съездила в Эдинбург: там есть неплохой магазинчик, где продают официальный тартан Дианы по туристическим ценам, но с очень красивым вытканным клеймом ‘Made in Scotland’. Третью просьбу мне предстояло выполнить сейчас. Я живо представила, на что мне придётся ради неё пойти, и внутренне содрогнулась. Оставалось надеяться лишь на то, что босс отнесётся к вынужденному отъезду в самый разгар туристического сезона благосклонно, как и мои кредиторы.

Билетов на прямой рейс до Москвы не оказалось, поэтому пришлось довольствоваться полётом с пересадкой в Дюссельдорфе. Выходило несколько дороже и не так удобно (семь часов вместо четырёх), но выбора у меня не было. Сару я взяла с собой – оставить её в Лондоне мне не позволила совесть. Я пропадаю на работе допоздна, без праздничных и выходных дней, чтобы мы могли сводить концы с концами, так что она давно научилась быть самостоятельной и ловко готовит себе в микроволновке завтраки, обеды и ужины из полуфабрикатов. Но бросить девчонку одну на целую неделю – это слишком даже для такой женщины, как я, с наполовину атрофированным материнским инстинктом.

Сара не проявила ни малейшей заинтересованности в предстоящей поездке в Москву к бабушке, лишь пробормотала в подушку заветное слово из четырёх букв. Мне было понятно её недовольство: оказаться в деревне, в сонном коттеджном посёлке и провести семь дней в обществе малознакомых тёток – что может быть хуже? Саре в ноябре исполнится тринадцать, она почти не говорит по-русски, красит ногти в чёрный цвет и постепенно учится громко хлопать дверью. Настоящий лондонский подросток спального района из неполной семьи.

Я заранее предполагала, что Сара не обрадуется, и поэтому вооружилась как щитом коробкой с новым телефоном, который обещала ей купить. Кислая мина на её заспанном личике сменилась на выражение радости и сдержанной благодарности, и вечером она сама собрала розовый чемодан с изображением хохочущего кролика на центральном кармане, по-взрослому оценив серьёзность сложившейся ситуации.

Удивительно, но босс спокойно отнёсся к моей просьбе отлучиться на несколько дней, поскольку похороны «любимой бабушки» показались ему достаточно веским основанием для отъезда. Босс у меня – пакистанец (точнее, лондонец пакистанского происхождения), и для него семья – превыше всего. Моё несчастное лицо убедило его, что для нас, лондонцев русского происхождения, семейные дела также имеют невероятно важное значение. Всё складывалось как нельзя лучше, если бы не уточнённое днём позже время прощания со старой каргой: в шестнадцать ноль-ноль по московскому времени во втором траурном зале Хованского крематория. Мой самолёт прилетал в четырнадцать часов сорок пять минут. Не опоздать мы не могли, и теперь я точно знала, что мама будет недовольна.

Никогда не забуду выражение её лица, когда мы с Сарой ворвалась в траурный зал под самый конец церемонии. Наше появление было во всех отношениях громким: при входе мне пришлось поскандалить с сурового вида старичком-вахтёром, который ни в какую не хотел меня впускать. За нами с грохотом закрылась дверь, и мы замерли на пороге. Как в замедленной киносъёмке, плавно и необыкновенно грациозно, трое присутствующих в зале (мама, Люся и незнакомая мне седая женщина) обернулись в нашу сторону. В мамином взгляде читалось недоумение, осуждение и усталое смирение. Он будто говорил: «Конечно, опоздала! Но чего можно было от неё ожидать?» Я сразу начала потеть от волнения.

Ритуальный агент на мгновение прервался, кашлянул в кулачок и вопросительно поднял взгляд от бумажки, лежавшей перед ним на деревянном пюпитре.

– Вы скорбящие? – почтительно спросил он.

– Насколько это возможно, – буркнула я и толкнула вперёд чемодан, который бессовестно гремел по полу всеми четырьмя колёсами. Другой рукой я тащила за собой Сару с ярко-зелёными неоновыми наушниками и в совершенно не соответствующей траурному убранству розовой юбке.

Мы спешно приткнулись с краю, и лица мамы, Люси и седой женщины столь же плавно отвернулись от нас. Я вздохнула с облегчением и ткнула Сару в бок, чтобы та выключила плеер: энергичные ритмы музыки из её наушников разносились по залу и не гармонировали со скорбной атмосферой. Не рассчитав силу воспитательного толчка, я непроизвольно дёрнула ногой, зацепила чемодан, и он с глухим стуком рухнул на пол. Лица мамы, Люси и седой женщины опять повернулись в нашу сторону, на этот раз – резко и вопросительно, со скоростью сорок восемь кадров в секунду, а ритуальный агент исподлобья с неодобрением уставился на меня. Я бросилась поднимать чемодан, но, как назло, уронила сумку, из которой вылетели косметичка и телефон. Последний со свистом и лёгкостью сноубордиста заскользил по каменному полу, звонко врезался в ножку впередистоящей скамейки и затих. Я не выдержала, выругалась вполголоса по-английски и бросилась поднимать разлетевшиеся по сторонам вещи. Сара, всегда старающаяся сохранять скучающе-невозмутимый вид, прыснула в ладошку и послушно сдёрнула вниз наушники.

– Мы можем продолжать? – в голосе ритуального агента зазвучал скрежет металла по стеклу; я чувствовала, что он начинает меня ненавидеть, даже не успев как следует узнать. Обычно происходит в обратном порядке.

– Да, конечно, простите, – мне нестерпимо хотелось спрятаться за чемоданом, чтобы никто меня не видел.

Тут на помощь, как всегда, пришла мама. Она – потрясающая женщина, сама может думать о нас с сёстрами сколько угодно плохо, молчаливо осуждать нас или подтрунивать над нами, но никому постороннему не даст в обиду своих девочек.

– Мне показалось, что мы уже закончили. Разве нет?

Она, нахмурившись, посмотрела на ритуального агента, и он моментально вжал голову в плечи.

– Да, но вы даже не подошли к усопшей. Можно бросить, так сказать, прощальный взгляд, поцеловать, провожая в последний путь…

Мама хлопнула себя ладонями по коленям и неторопливо встала. Она изумительно смотрелась в чёрном: невысокого роста худощавая женщина с тонкими запястьями и щиколотками, хрупкая и одновременно сильная. Массивные серебряные украшения, которые она неизменно носила – кольца, браслеты, серьги и ожерелья – тихо звякнули, негодуя на нелепое предложение агента.

– Ты, Люсенька, будешь её целовать? Я – нет, – обратилась она к компаньонке, которая в ответ отрицательно затрясла головой.

– А вы? – мама перевела взгляд на седую женщину.

Та смутилась, замахала руками и пробормотала:

– Да, это, я не знаю… Что уж там, целоваться-то. Так, по-соседски простились, и ладно…

Мама одобрительно кивнула.

– Ну, а вам с Сарой я и предлагать не буду, – улыбнулась она и пошла к нам навстречу.

– Превосходная речь, молодой человек! – небрежно вскинув руку в характерном только для неё жесте танцовщицы фламенко, бросила она через плечо ритуальному агенту, единственному из присутствующих в зале, кто хоть немного скорбел, пусть и в силу особенностей профессии.

Мама шла по направлению к нам и, прищурившись, пристально вглядывалась в моё лицо, как будто пыталась вспомнить, как я выгляжу. Мы поцеловались по принятому в семье обычаю: прислонились щеками, чмокнув воздух за ушами друг у друга и растопырив руки по сторонам, как пингвины крылья. Через мгновение мама отстранилась, ещё раз оглядела меня с ног до головы и с озабоченной улыбкой на губах произнесла:

– У тебя мешки под глазами, Каля. Значит, мало спишь и плохо питаешься. В твоём возрасте женщине необходимо десять часов сна, как минимум. У меня мешки под глазами появились только после пятидесяти.

Мама была верна себе – она неизменно приветствовала дочерей подобным образом. «Каля, у тебя седые волосы! В твоём возрасте у меня не было седых волос… Каля, зачем ты так морщишь лоб? Посмотри, какие глубокие морщины остаются! У меня первая морщинка появилась в сорок один… Каля, что-то мне не нравится твоё лицо, совсем тёмное. Ты опять ходила в солярий? Подставлять лицо под ультрафиолетовые лучи – обрекать его на преждевременное старение. Я никогда не выхожу на солнце без шляпы или панамы!». На мамины упрёки невозможно было возразить, потому что выглядела она и вправду очень молодо: светлая, ровная кожа с перламутровым отливом, высокий гладкий лоб и тонкие лучики морщин в уголках чёрных глаз. В свои тридцать шесть я могла с натяжкой сойти за её младшую сестру, но никак не за дочь. Безусловно, мама делала замечания из лучших побуждений, чтобы я воодушевилась достойным примером и стала почаще заглядывать в зеркало, но раздражали её слова неимоверно.

Прощание с усопшей закончилось, мы вереницей покинули траурный зал, и на улице мама вновь обратилась ко мне, на этот раз – по другому поводу:

– Хоронить будем послезавтра, когда приедет Виктор. Мне сказали, что прах можно забрать в течение трёх дней, так что вы бегите к машине, я только документы получу, и поедем.

Она развернулась и зацокала каблуками в сторону главного входа в крематорий. Люся нисколько не удивилась; я и незнакомая седая женщина опешили: мы обе предполагали, что приехали именно на похороны. Ещё одна из маминых черт, которая нас с сёстрами неизменно выводила из себя, – никому не сообщать обо всём заранее, оставляя не нужные с её точки зрения подробности на потом.

– Кого позовёшь на день рождения? – спрашивала она, и потихоньку составляла собственный список гостей, отличный от моего. К подружкам, приглашённым мной, присоединялись некто дядя Паша с сыном, учительница музыки и несколько одноклассниц, с кем я не дружила, но мамы которых состояли в родительском комитете.

– Мама, ты обещала, что мы пойдём в зоопарк, – ныли мы с Кариной дуэтом. Кристина, как всегда, отмалчивалась – она была старшая и взрослая.

– Конечно, пойдём, – невозмутимо отвечала мама, и мы ехали сначала в магазин, потом – в гости к маминой подруге, потом забирали из ремонта сапоги или отвозили обёрнутый бумагой пакет на вокзал, чтобы передать его с поездом в Вологду. Рано или поздно мы всё же оказывались в зоопарке (потому что мама держала обещания), но праздник был безнадёжно испорчен.

Со времён моего детства ничто не изменилось. У мамы опять был свой план, посвятить меня в который она не потрудилась. Я чуть не задохнулась от злости: как так? Она сказала мне, что похороны сегодня! Какой смысл было дёргать меня в четверг, посреди рабочей недели, когда я прекрасно могла прилететь в субботу? Для меня давно нет разницы между выходными и будними днями, но в субботу мои испанцы улетали обратно в Мадрид, и я получила бы все деньги целиком, и обязательно (как положено, в последний день) чаевые, на которые очень рассчитывала.

Расстроенная, я побежала вслед за мамой, волоча за собой чемодан, который подпрыгивал на шершавом асфальте и цеплялся за мелкие камешки и кочки колёсами, оттягивая руку.

– Чемодан-то оставила бы, – первым делом сказала мне мама, когда я поравнялась с ней.

Я не успела открыть рот, как она меня прервала.

– Знаю-знаю. Не надо ничего говорить. Поверь, мне пришлось перенести похороны из-за Виктора. От меня здесь ничего не зависело.

– Ради бога, мама! Кто такой Виктор?

– Как кто такой? Папин родной брат, твой дядя, Виктор Сергеевич. После того, как папа… – она запнулась, – умер, мы не общались, а теперь объявился как снег на голову. Живёт в Сортавала – это где-то в Карелии, недалеко от Петербурга и, кажется, всерьёз собирается жениться. Сказал, что пришлось даже перенести свадьбу из-за траура.

Что я могла на это возразить? Виктор Сергеевич свадьбу перенёс, а я лезу со своими испанцами!

– Иди к машине, я сейчас, – мама потрепала меня по щеке, мягким убедительным движением, не терпящим возражений: только она так умела. Когда Сара начала года в два с половиной демонстрировать характер, я часто завидовала маминому умению ставить грациозную точку в любых спорах.

По дороге на дачу все молчали: Сара слушала музыку, я, обидевшись, не отрывала взгляда от окна, а Люся клевала носом на переднем сидении. Незнакомая седая женщина незаметно для меня испарилась, а я была в чересчур дурном расположении духа, чтобы о ней спрашивать. Мама заметно нервничала из-за моего молчания. Я поняла это по тому, что на последнем левом повороте перед посёлком она два раза с силой нажала на клаксон и закричала: «Куда прёшь?» выворачивающему с второстепенной дороги «Ниссану». Где-то внутри меня разлилась приятная тёплая волна злорадства, но я лишь плотнее сжала челюсти. «Не стану с ней разговаривать, ни слова не скажу – пусть понервничает! Знает, что нехорошо поступила – нужно было предупредить», – торжествуя, думала я.

Когда машина зашуршала колёсами по гравию дорожки перед гаражом, Сара с Люсей оживились и начали нетерпеливо вертеться из стороны в сторону, как будто их привезли к месту интересной экскурсии. Я не двинулась, даже головы не повернула: продолжала сидеть гордым каменным изваянием, всем своим видом демонстрируя обиду. Мама выключила зажигание, рванула ручник так, что вместительная машина подпрыгнула, и, выскочив наружу, спешно закурила. С тихим удовлетворением я украдкой наблюдала за ней в течение нескольких секунд, затем не торопясь вышла из машины и погрузилась в созерцание окрестностей. Я не была на даче около четырёх лет, и со времени моего последнего визита здесь мало что изменилось к лучшему. Старый двухэтажный деревянный дом выцвел и просел, изгородь кое-где начала заваливаться на сторону, железные ворота облупились и были изъедены ржавчиной. Лишь садовые деревья, под сенью которых мама всегда мечтала отдыхать жарким летним полднем, чуть шире раскинули корявые узловатые ветви и шелестели скудной листвой. Яблони, вишни и сливы не приживались у мамы, как и мужья.

– Ты долго будешь дуться? – она молнией метнулась ко мне и резко, требовательно заглянула в лицо.

Я отвернулась.

– Что плохого в том, что ты побудешь со мной на два дня дольше? – продолжала допытываться она. – Завтра девочки приедут. Карина из командировки прилетит, Кристина билет на поезд уже взяла. Пообщаемся – не собирались вместе уже несколько лет!

Я только сильнее разозлилась:

– А их-то ты зачем позвала? Нашла хороший повод для встречи? Давненько не хоронили никого вместе?

Мама вздрогнула, как от пощёчины. Мне хотелось досадить ей, и я своего добилась. Когда не удаётся преодолеть обиду, я часто начинаю грубить и говорить гадости, и на этот раз я не стала сдерживаться. Мама посмотрела на меня блестящими от подступивших слёз глазами, развернулась и пошла к дому: худенькая, словно школьница, тонкие острые плечи приподнялись, спина устало ссутулилась. Мои слова больно задели её, и на секунду мне сделалось стыдно.

– Зачем ты так? – Люся слышала наш короткий разговор и осуждающе покачала головой.

– Бери чемодан, пойдём я покажу тебе комнату, – обратилась она к Саре и засеменила по дорожке вслед за мамой.

Сара взглянула на меня, вопросительно вскинув брови. Я махнула рукой в сторону дома, чтобы она шла за Люсей: мне хотелось остаться одной. Всё свалилось так неожиданно и сразу: эти дурацкие, никому не нужные похороны, непонятное наследство, на которое я не чувствовала ни малейшего желания претендовать, и – как финальный аккорд – приезд Кристины с Кариной, возможность которого даже не приходила мне в голову. Сёстры… У нас хорошие отношения, мы иногда болтаем по Skype, перекидываемся новостями вFacebook, но не виделись уже много лет. Четыре года назад, навещая маму, я не повидалась ни с той, ни с другой, поэтому предстоящая встреча меня немного страшила. И если с Кариной мы с детства были близки, потому что подходили друг другу по возрасту и по темпераменту, то Кристина – совсем другое дело. Она казалась мне совсем чужой, вечно озабоченной непонятными мне проблемами, хмурой и чересчур торжественной. Хотя, конечно, причина моего нынешнего недовольства крылась не в серьёзности или важности старшей сестры.

Я прилетела в Москву, чтобы отстоять с невозмутимым видом на похоронах старой карги, поставить где надо подпись и вернуться домой как можно скорее. Семейное воссоединение не входило в мои планы, я не жаждала ни одну из них видеть. Мне вдруг захотелось взять чемодан, громко окликнуть Сару, вызвать такси до аэропорта и уехать, ни с кем не попрощавшись. Билеты у нас были с открытой датой – мы могли улететь в любой момент. Несколько мгновений я представляла, что так и сделаю. В голове рисовались картинки, словно кадры из кино: вот я достаю телефон, выхожу на дорогу и стою, глядя вдаль, в золотистом свете солнца, волосы развеваются на ветру в такт таинственной музыке, звучащей с нарастающей громкостью. Нет ничего прекраснее людей, способных на внезапные убедительные поступки. Мне нравилось воображать себя такой – смелой, уверенной в себе, точно знающей, что сказать, и не сомневающейся в собственных действиях. К сожалению, я не такая, в жизни я – тряпка. Когда возникает необходимость принять решение или постоять за себя, я теряюсь, проглатываю обиду и злюсь. Мне достаточно помечтать о том, что бы я сделала, будь совершенно другой, и этого вполне хватает для того, чтобы примириться с тем, какая я есть на самом деле.

Как когда-то в детстве, когда я семь лет ходила в музыкальную школу, и мне приходилось фантазировать чуть ли не ежедневно, потому что преподаватели были мной постоянно недовольны. У меня не обнаружилось ни слуха, ни голоса, меня даже не приняли с первого раза, потому что, исполняя вступительную песню, я не попала ни в одну ноту. Потом занималась с учительницей и кое-как проползла на экзаменах в следующем году. Слух мне чуть-чуть развили, но не слишком (диктанты по сольфеджио я по-прежнему списывала у Ленки, соседки по парте), а в хоре меня поставили во вторые альты, куда сгоняют совсем безнадёжных. Хоровая партия вторых альтов не отличается разнообразием и сложностью: когда остальные поют, они тянут одну ноту на букве «а», так что можно было просто открывать рот – всё равно никто не обращал внимания, поёшь ты или нет. Перед каждым экзаменом по специальности меня начинало лихорадить: я представляла, что вот на этот-то раз я точно выйду и сыграю так, что вся комиссия со стульев попадает. В моём воображении, как живые, проплывали восторженно-удивлённые лица преподавателей, которые одобрительно кивали и многозначительно переглядывались. Я бы доиграла, выдержала паузу, встала из-за концертного рояля и, подойдя к самому краю сцены, с достоинством поклонилась. И ушла бы в полной тишине, а моя вечно недовольная учительница сидела бы с пылающими от стыда щеками из-за того, что так меня недооценивала. Ничего подобного не происходило. Я перебивалась с «тройки» на «четвёрку» и доучилась до выпускного экзамена музыкальной семилетки, не поразив никого своими способностями. Говорят, что трудно быть первым или последним. Ерунда! Сложнее всего болтаться где-то посередине и при этом осознавать, что тебе досталось не самое лучшее местоположение.

Конечно, я никуда не уехала, а осталась на даче, где молча обижалась до утра. Вечером мама несколько раз ко мне подступалась с разговорами, но я отвечала односложно, не глядя ей в глаза. «Да, мама. Хорошо, поняла. Обязательно. Ага. Спасибо, очень вкусно…» И напоследок – часов в восемь вечера: «Тяжёлый был сегодня день. Я, пожалуй, пойду спать. Всем спокойной ночи».

Сара отправилась со мной наверх, и до утра следующего дня мы уже не спускались в общую гостиную первого этажа.

Проснувшись в девять, я почувствовала себя намного лучше. Я давно заметила, что с утра вещи представляются в несколько более радужном свете, чем накануне. Когда мой cohabitee не вернулся с Гоа, я месяц старалась как можно раньше лечь спать, чтобы вечер не успевал вцепиться в меня пропитанными печалью когтями. Обхитрить его получалось далеко не всегда, потому что Сара в то время была совсем маленькой и имела обыкновение просыпаться по ночам. Тогда наступала самая длинная и тоскливая ночь на свете, невыносимая в своей бесконечности. Простыни начинали царапать тело, подушки превращались в булыжники с острыми краями, а одеяло давило и душило, как будто весило несколько десятков килограммов. Я беззвучно корчилась на кровати, темнота обступала меня, и под мирное сопение уснувшей Сары я представляла, как через много лет он пожалеет о том, что когда-то бросил меня. Потом всё прошло. Лишь изредка в сгущавшемся сумраке появлялась когтистая тень и начинала нашёптывать мне на ухо скрипучим голосом о том, какая я неудачница. Заткнув уши и стараясь не замечать ноющую пустоту в животе, я взбегала по лестнице в спальню, где засыпала, свернувшись калачиком, после пары таблеток успокоительного, которые запивала бутылкой игристого вина. Утром когтистой тени не было и в помине. Каждое утро – чистый лист, возможность начать заново и определить то, как будет выглядеть твой следующий вечер.

Когда я спустилась вниз, мама с Люсей хлопотали на кухне и суетились вокруг Сары, которая довольно зевала во весь рот. Мы примирительно улыбнулись друг другу, пожелали доброго утра и уселись пить чай с фирменными Люсиными оладьями, которые удавались ей особенно хорошо: пышные, румяные, с хрустящей корочкой и пряным ароматом корицы. Под аккомпанемент маминого клубничного варенья или джема из крыжовника их можно было съесть сколько угодно.

Поначалу Сара окинула огромное блюдо с высокими, как пеньки, диковинными «блинчиками» с некоторой долей скептицизма, но когда первый кусочек коснулся языка и растёкся неземным вкусом по нёбу, её глаза лихорадочно заблестели. Я с удовольствием наблюдала, как дочь одну за другой поглощала Люсины оладьи, бросая тревожный взгляд на блюдо, чтобы проверить, осталось ли ещё. Теперь она точно не пожалеет о том, что съездила в гости к бабушке!

– Карина позвонила, что едет. Будет в течение часа, – мама вопросительно посмотрела на меня. – Я – на вокзал встречать Кристину. Ты со мной или здесь останешься?

Мне не хотелось раньше времени встречаться с Кристиной и её дочерью. Я прикинула, что придётся ехать в одной машине часа полтора, натужно поддерживать разговор, обмениваясь взаимно не интересными новостями, поэтому без колебаний решила остаться дома, чтобы дождаться Карину. В доме всегда есть возможность придумать себе пару-тройку дел или просто уйти наверх в свою комнату, если разговор не заладится, а из машины на ходу не выпрыгнешь. Люся понимающе хмыкнула. Она, как и я, была не любительницей «долгожданных» семейных встреч. Мне кажется, она предпочитала находиться наедине с мамой, чтобы никто посторонний не вмешивался в их взаимоотношения и не путался под ногами. Я порой даже завидовала маме – с такой Люсей проблема одиночества отпадала сама собой.