Буковый лес. Повести и рассказы

Да, Линда, действительно очень яркая. Её никто никогда ни с кем бы не спутал. Мама считает её очень красивой и гордится тем, что на неё на улице смотрят.

Ещё как смотрят! Со стороны Линда похожа на взрослую женщину, располневшую мать семейства, но удивление и сомнение в её «порядочности» вызывает причёска. Линда со своей фигурой пожилой женщины, почему-то не с традиционным заколотым на затылке пучком тёмных волос, а с короткой стрижкой «под мальчишку», как требовала мама. Волосы жидкие и тонкие, разлетаются во все стороны при первом же дуновении ветерка. Тогда голова напоминает брошенное птичье гнездо, в котором уже давно вывелись птенцы и покинули его за ненадобностью. «Чтоб шея была открытая!» – Так говорит мама, и проводит по своей шее тыльной стороной ладони, как бы легко приподнимая свои несуществующие волосы.

Линда не хочет лишних дебатов и поэтому стрижётся какой-то «лесенкой». Её овальное, с большими щеками лицо тогда становится ещё круглее, а красные прыщи на лбу делают лицо похожим на винегрет. Но мама уверена – Линде все завидуют, вот и косятся. Линда тешит её самолюбие своей монументальной степенностью – почётным приоритетом настоящей женщины востока. Тем не менее, такие мелочи, как «плохой лифчик» могут испортить совершенно завораживающую картину шествия «восточной красавицы» в стоматологическую поликлинику, и мама любит, как она говорит, чтоб «всё было красиво».

Поэтому она по миллиметру рассматривает Линду каждый раз, словно в общей бане среди мыльных тел опытным глазом выбирает себе невестку. Линде в такие минуты кажется, что она похожа на кусок говядины, висящий на огромном крюке в мясной лавке, а усатый мясник в кровавом халате с маминым лицом тычет этот кусок в нос покупателю и крутит во все стороны, расхваливая достоинства и прикрывая пальцами недостатки.

Брату Юзе жить легче. Он младше Линды на два года и очень удачно попал в школу Олимпийского резерва. Дома его практически не бывает, они с Линдой уже почти совсем не видятся и не ссорятся. Они выросли из очень разных яйцеклеток, поэтому у них разные взгляды на жизнь.

Линде скоро исполнится шестнадцать лет. Родители, абсолютно уверенные в её гениальности, отдали Линду в школу гораздо раньше, и все годы учёбы любили этим щеголять при каждом удобном и неудобном случае. У Линды пух над верхней губой, чёрные бакенбарды и непривычное для слуха имя «Линда». Не то, чтобы её так назвали в честь легендарной жены Поля Маккартни из группы «Битлз». Мама про существование «Битлз» вообще даже не подозревает. Мама не уважает эстраду. Она любит классику. Она делает вид, что автор «Жизели» Адан – её сводный брат по отцу. Назвали же Линдой просто так. Потому что никого так не зовут. Спросить маму – «оригинально и красиво». Спросить Линду – тупо и вычурно.

Она через три месяца закончит школу. Через три месяца она уедет из этого Города, потому что будет поступать в институт! Неважно, в какой, неважно зачем, самое главное – она больше не будет тут жить! Она будет жить в другом городе, очень далеко отсюда, ходить по улицам медленно и смотреть по сторонам, на витрины и перед собой. А может быть даже если ей где-то в новом городе понравится, она сядет там на лавочку и будет просто одна сидеть сколько захочет! И никто в ту же секунду не подсядет и не будет сперва молча смотреть ей на бёдра и на сиськи, а потом, вальяжно положив ногу на ногу, закидывать руку сзади на спинку скамейки. И больше никогда она не увидит этих усатых дядек с масляными глазами, так и не научившимися в своей речи правильно употреблять местоимения «он» и «она».

И ещё… и ещё, скорее всего, она будет жить в общежитии, где будет много разных ребят – её ровесников. Она обязательно будет со всеми дружить и куда-то ходить вместе, хотя в их Городе это «не принято». Девочки должны сидеть дома, чтоб их никто не «задел», а мальчики, со стороны похожие на толпу агрессивных, не выспавшихся шакалов, рыскать по улицам в поисках приключений. И ещё у неё в общежитии будет балкон. Обязательно будет балкон. Не «застеклённый», превращённый в кладовку для маринованных огурцов и санок, а большой, открытый, с голым небом, столиком и петуниями в горшках. Петунии будут двух цветов, например, белые и красные. Тогда прохожим издалека будет казаться, что весь балкон покрыт розовой пеной. А если ей не дадут общежитие, то она посадит цветы на балконе домика, который будет снимать. Так она даже знает, каким будет этот домик. Она знает, потому что он у неё уже есть – маленький, светло-серый с высокими деревянными воротами, и весь в цветах. Его Линде подарила тётка – мамина двоюродная сестра. Точнее, тётка подарила целый макет, но оставить себе удалось только домик.

Тётка приезжала редко. Она раз в два-три года заскакивала к ним на денёчек и почему-то всегда была «проездом». Линде страшно хотелось, чтоб она осталась у них, ну хоть на немного подольше, посидеть с ней, поговорить, но тётка всегда куда-то очень спешила. Она за один день ухитрялась полностью перебить их семейный уклад, разрушить годами накопившиеся «ценности». Тётка громко пела и очень громко смеялась. Она снимала с пальцев многочисленные золотые кольца и «разбрасывала» их по квартире. Мало ела, говорила что-то абсолютно безумное, рассказывала, что «не хочет поправляться»! Одним словом, вела себя крайне вызывающе и поэтому, когда она уезжала, мама перевязывала лоб платком и говорила что у неё от этой ненормальной сестры «вышли мешки под глазами». Так вот эта же тётка привезла и подарила Линде не новую белую коробку, на которой был нарисован паровоз и что-то очень выразительно написано по-немецки. Линда узнала этот язык по двум точкам над одной буквой.

– Извини, Линда, – тётка с какой-то бездумной радостью заглядывала ей в зрачки, – извини, что не придумала ничего другого, но Раф вырос и не играет этой игрушкой. Я подумала – она не новая, но может тебе понравится? – Тётка продолжала без зазрения совести оригинальничать. «Хотя, – вдруг радостно подумала Линда, – может ей просто нравится злить маму? Причём у неё это неплохо получается!»

– Я всегда знала, что ты ненормальная! Мама на этот раз не стала дожидаться отбытия тётки, перевязала голову платком и «выпустила под глаза мешки» прямо при ней, – зачем молодой девушке паровоз?! Ты сейчас думала, что делала?

Тётка смотрела на маму бессовестным зелёным взглядом и глупо, но очень жизнерадостно щёлкала рыжими ресницами.

У тётки тоже была дочь, старше Линды на семь лет. Линда сама однажды слышала, как мама и тётка кричали на кухне, обзывая друг друга разными словами, и мама говорила, что «никогда не поверит», зная, что тётка сама «распущенная», значит и её дочь «не очень-то вообще-то», и что они обе выходили замуж «нетронутыми девушками». На что тётка, видимо, оскорбившись за дочь, отвечала, дескать, ещё неизвестно, возьмут ли Линду замуж вообще при такой ненормальной мамаше!

Так с мамой могла говорить только старшая сестра…

– …Она должна думать, как будет жить дальше, – мамин голос вернул в действительность и принудил философствовать о делах насущных, а не о потерянной девственности пятидесятилетней тётки, – она должна думать, как будет учиться в ВУЗЕ! – Мама уничижающе посмотрела на двоюродную сестру, потому что её дочь мало, что вышла замуж «не девушкой», так даже в «ПТУ на сварщика» не поступила, мама так и кричала: «На сварщика!», – Она причитала: «Моя Линдочка должна на „отлично“ закончить школу, понимаешь?! Получить диплом! Должна уметь себя блюсти и быть целомудренной, а ты припёрла в подарок девушке идиотский локомотив! Зачем он ей, спрашивается?!»

«…Ага …Ага, – Наслаждалась Линда, – твоя дочь кроме института должна думать, как выйдет замуж и будет детей рожать…» И вообще Линда всегда восторгалась привычке мамы говорить в её присутствии о ней же в третьем лице, как о чём-то, то ли постороннем, то ли неодушевлённом, как если бы она была каменным истуканом.

– Думать, как исправить оценки по математике, как научиться за собой ухаживать… купаться вовремя, – мама декламировала с большой душой и проникновенно, – носить тёплое бельё, смотреть за собой как за будущей женщиной-матерью…

…Усатый мясник с маминым лицом… мясо на крюке и волосатая рука, машущая топором… Всё для покупателя! Подходите, выбирайте!

– … А ты – этот драндулет в коробке!!! Подарила бы девочке духи, ну, или не знаю там, чулки… книгу какую-нибудь… Нет, я тебе это никогда не забуду! – Мама с видом оскорблённой невинности развернулась на тапочках и, зацепившись носком за угол ковра, прошествовала на кухню.

– Ну, хорошо, ну! Хватит! – Тётку начинают терзать муки совести. Тётка не рассчитывала на такую степень психоза. Она бросает белую картонную коробку на стол и идёт за мамой. Дверь на кухню с силой захлопывается. Сейчас они там будут что-то друг другу интенсивно доказывать, кричать, может разобьют пару чашек, потом помирятся и вместе сядут пить чай.

Мама – «порядочная и честная» семейная женщина, при муже и двух «прекрасных» детях. Тётка – дважды неудачно замужняя, сейчас при каком-то «Жоре».

Дамы громко доказывают друг другу свою правоту на кухне.

Наконец-то дверь в кухню плотно прикрыта и в «гостиной» никого нет!

Линда осторожно, как если бы в коробке были подтаявшие пирожные, медленно приподнимает крышку…

Существуют параллельные миры? Да, пожалуй… Скорее всего, существуют. А кто их видел взаправду? Нет, не слушал страшные байки про «чёрный-чёрный гроб», шёпотом рассказанные в комнате без взрослых, когда прямо чувствуешь, что от липкого страха расширяются твои же зрачки, а именно сам видел этот мир? Кто видел другие миры, тоже параллельные, но которые не с приведениями, а которые действительно есть на Земле? В которых тоже живут люди. Только это другие люди. С первого взгляда они немного похожи на людей, которые живут в одном городе с Линдой. Они тоже ходят на работу, ночами спят, в полдень обедают, принимают душ, купаются в море, растят детей. Но, что они одинаковые, кажется только с самого начала.

Оказывается, на самом деле, это совсем другие люди! Странные такие, как инопланетяне! Их женщины могут безудержно и заразительно смеяться прямо посреди улицы, мужчины не стесняются при всех их обнимать за плечи, даже целовать, и никто не думает, что эти женщины «испорченные». Они могут за столом вместе с мужьями пить пиво и некоторые даже умеют курить. Мужчины и женщины ласкают своих детей, они не кричат на них и не ругают постоянно.

Да ещё мужчины могут сами ходить с детьми на прогулку! Без женщин. Просто взять своих детей и пойти с ними гулять. Они не будут стесняться, что встретили знакомого, и теперь весь Город узнает, что он «не мужчина», а настоящая «баба», потому что не пьёт с мужчинами, а гуляет с детьми! Так ведь и дети у них странные. Они не висят голыми на чужих абрикосовых деревьях, лысые и в зелёнке, с удовольствием грызя маленькую, размером с изюм, кислющую завязь.

Они не рвут цветы на газонах, а даже поливают их, что-то вырезают из цветной бумаги и делают аппликации. И девочки вообще не стесняются, что они родились девочками, они пищат и капризничают, чтоб их приласкали. Ещё в этом параллельном мире есть дома. Ах! Какие в этих параллельных мирах дома! Маленькие, совершенно кукольные домики с деревянными балконами, с которых свешиваются цветы под смешным названием «петунии». Петунии в узких, длинных горшках перемешиваются друг с другом, как акварели и очень сильно пахнут, но только ночью. Домики с клумбами и дорожками из белого камня, с вышитыми занавесками под резными наличниками. Линда вспомнила о новых «девятиэтажках», где лифты не работают, потому что шахты доверху забиты отходами, и её мутит от вони, которую издаёт гниющий мусор.

У тех, у странных людей есть праздник, и Линда об этом твёрдо знает, это совершенно загадочный праздник, который называется «Рождество». Когда оно, это самое «Рождество» приходит по календарю, никто вокруг не знает, в Городе, да и в стране его не празднуют, но все говорят, что этот праздник всё равно что наш Новый год, но не такой интересный.

Да! Новый год, это, безусловно, сказка!

Под Новый год даже Город стараются приукрасить – на высокую сосну около горсовета вешают гирлянду из, крашенных масляной краской, разноцветных лампочек и кладут куски матрасной ваты. В прошлом году написали на красном полотне белой зубной пастой и повесили на сосну полотно: «С Новым 1979 годом!» К вечеру вместо снега пошёл дождь, и зубная паста потекла. Навряд ли, у тех, в параллельном мире есть транспаранты из зубной пасты. Значит, это неправда, что на Рождество у них некрасиво.

Линда представляет, как тихо подходит к заснеженному окошку с желтоватым, тёплым светом, встаёт на цыпочки и осторожно заглядывает в него. Она видит нарядную ёлку и блестящие коробки под ней. Целая куча разных коробок – больших, маленьких, опоясанных разноцветными яркими лентами, как на картинках в детской книге.

Конечно, как говорит мама, подобные коробки – «мещанство и признак дурного тона», но… но так хотелось бы хоть разочек увидеть … просто увидеть такую широкую ярко-красную ленту от подарка! Ну, и пусть это «мещанство»! Хотя, по мнению Линды, подарки, даже завёрнутые в газету, тоже получать очень даже приятно… И всё же, хоть разочек… один бы только разочек взглянуть на такую ёлку со свечами… И ленты, наверное, атласные и блестящие…

Ой, – сама с собой смеётся Линда, – я сейчас подглядываю в чужие окна, как андерсеновская «Девочка со спичками!» Это же сказка! Глупости какие-то! Наша страна – лучшая в Мире! Мне что – подарков мало?! У меня всё есть! И всегда было! Вот если бы только ещё можно было спокойно стоять в очереди за хлебом, и сзади бы никакой дядька не тёрся об тебя, а когда повернёшься, чтоб посмотреть, чего ему там сзади надо, не делал бы вид, что очень внимательно рассматривает в окно гастронома такой архитектурный шедевр, как здание с забитой лифтовой шахтой напротив, было бы вообще замечательно и без этого буржуйского Рождества.

Не, правда, лучше бы в тёткиной коробке были пирожные! Да и пусть растаявшие, зато привычные, не будоражащие душу «шу» или «эклеры» с коричневой, ужасно сладкой подливкой сверху, которую Линда всю жизнь отколупывала ногтем и выбрасывала. Она знает, что такая подливка называется «глазурь», но ей не нравится это слово, похожее на «всевидящее око». Она её терпеть не могла. Когда Линда была маленькой, ей казалось, что «глаз-урь» за ней всё время из коробки подглядывает.

А тут под крышкой – железная дорога! Совсем как настоящая, но очень маленькая: чёрный с красным живой паровоз и к нему в комплект – настоящие вагончики разного цвета – длиннющий товарняк – коричневые, чёрные, тёмно-зелёные. Собранные, казалось бы, под микроскопом, с нереальной немецкой скрупулёзностью, с мельчайшими деталями. Настоящие, настоящие, живые и работающие. Вот и рельсы, и пульт управления. А вот на пульте приклеенная бумажка всё для того же выросшего Рафа, не владеющего немецким языком – «задний ход». Это же целая замечательная деревня с окрестностями. Тут есть несколько деревьев, мостик, и тут же…

Линда поднесла маленький пластмассовый домик к носу и закрыла глаза. Она была уверена – это он, тот самый, знакомый домик. Петунии на балконе должны пахнуть! И в самом деле… В самом деле, в ту же секунду она ощутила совершенно восхитительный аромат. Нежный и тонкий, как китайский шёлк… или как застывший в воздухе финальный аккорд органа…

Это пахли, посаженные хозяевами домика, цветы. Только почему белокурая леди и высокий господин посадили на своём балконе одни белые? Ведь если посадить белые вперемешку с красными, то издали покажется, что домик залит розовой пеной.

Линда схватила домик и, заскочив в «детскую» комнату, уселась за письменный стол. В ящике лежали фломастеры. Выбрав красный и поярче, она, высунув кончик языка от усердия, стала пририсовывать недостающие красные цветы. Получалось безумно красиво!

– Ты что делаешь? – Мама почти вплотную подошла совершенно бесшумно. Где она так научилась ходить? Или они с папой специально по всей квартире настелили ковры и коврики, чтоб легче было Линду «контролировать»?

– Я? – Линда резким, давно отработанным движением живота, задвигает ящик письменного стола внутрь.

– Ну не я же, – мама уважала остроумие.

– Я делаю уроки! – У Линды чистый комсомольский взгляд и открытое лицо.

– А-а-а… – Мама казалась очень разочарованной. С сестрой своей она уже помирилась, и теперь надо было выбирать, или снова читать «Литературную газету», или отчитывать Линду. Пожалуй, мама выбрала второе, но Линда всё, как обычно, испортила, – давай, давай, делай… так! – Вдруг, словно вспомнив о чём-то очень значительном, взбадривается мама, – надеюсь, ты не собираешься играть, как дурочка этим па-ра-во-зам? – Когда мама хочет вложить особое презрение к чему-то или кому-то, она коверкает слова и меняет ударение.

– Я?!

– Нет, я! Не придуривайся, знаешь!

– Да я просто удивилась, что ты такое спрашиваешь! Мне же к институту надо готовиться! Оценки исправлять…, – Линдины глаза очень круглы и по-детски доверчивы.

– Хорошо, что ты это понимаешь! Ну, давай, делай, делай уроки. Только не заставляй меня, чтоб я что-то проверила. А эту дрянь, – мама кивает в сторону салона, – я даже Юзику не покажу. Зачем ему? Он тренируется, ему есть чем заняться. Пусть, когда поедет домой, – мама мотнула головой в сторону кухни, – заберёт обратно.

– Ну, конечно, мамочка! – Линда хлопает длинными ресницами, и её толстое, круглое как блин, лицо растекается в умиленной улыбке.

А может, минуту назад это пахли не петунии? Может, это на домике всего лишь запах духов от пальцев дважды разведённой тётки, которые ей дарит «неприличный» Жора?

До стоматологической поликлиники Линда добралась относительно без приключений, потому что не пожалела пяти копеек. Она прошла через огромный двор пешком, тут же вышла почти к горсовету (здесь останавливать свои машины с предложением «падвезти» может только патентованный дебил), села в троллейбус и проехала две остановки. Правда, сидевший рядом с ней дядька с щеками, небритыми дней пять, всё делал вид, что прямо падает от усталости и причём постоянно на Линду. Он то придвигался, то расставлял бёдра, чтоб коленом прикоснуться к её ноге. Ну, да ладно! Линда привыкла, что просто так никуда не попадёшь. Она культурно отодвигалась и убирала ногу. И чего терпеть-то? Всего две остановки!

Лишь бы с врачом повезло – лучше, если попадёт женщина. Потому что мужчины всегда делают вид, что ковыряют зуб, а сами кладут локоть на грудь и шевелят им там. И Линда не знает, то ли ей больше бояться этого локтя, то ли сказать, мол, уберите свою руку, но тогда дядька – врач ковырнёт глубже в зубе и обязательно сделает больно! А кому пожалуешься? Да никому! Мама скажет что-нибудь, типа того, что это из-за очередного «плохого лифчика», а папа сделает вид, что вообще не понимает, о чём разговор, а если даже случайно «поймёт», то ей же хуже! Тогда её больше вообще не будут выпускать из дому, мама бросится «умирать» – ляжет на неделю на «больничный» и будет говорить, что «львиная доля её болезни – это Линда». «Больная» мама круглосуточно дома всю неделю – это слишком! Так зачем оно надо?! Надо сидеть и думать о чём-нибудь другом.

О том, как например, по утрам в маленьком домике нараспашку открывается окно и в него выглядывает девочка, почти её ровесница. Она худенькая и голубоглазая. Девочка счастливо улыбается лучам солнца, из окна видна опушка леса и зелёное озеро с лилиями. Линда толстая и с чёрной порослью волос на больших щеках. Мама уверяет, что это красиво и, слюнявя пальцы, заворачивает кучерявые бакенбарды в стручок и говорит, что так Линда похожа на «испанку».

Когда Линда была маленькая, она думала, что «испанка» это из сказки Андерсена жирная утка к красной тряпочкой на лапке, которой привели показывать Гадкого утёнка. Конечно, вся её жизнь и будет, как эта сказка про гадкого утёнка. Она, конечно, вырастет, похудеет и превратится в Прекрасного Лебедя, перед которым все вокруг и даже эта девочка из домика, пленённые её красотой, преклонят шею. Они даже не узнают её. Но это будет потом, чуть попозже. Пока же в их Городе тоже есть озеро, но оно всё в тине, и просто так, без папы туда ходить нельзя. В парк без мужчин вообще ходить нельзя. Ни Линде, никому…

У-юй! И что за счастье бывает?!

При звуках фамилии врача у Линды морщится лицо, как будто зуб действительно болит и действительно сейчас.

– Это ваш нови участкови, – усатая регистраторша в маленьком окошечке отрывает палец от списка названий улиц и приписанных рядом фамилий врачей. Она кажется довольной до безобразия, прямо, можно сказать, счастливой.

Линда в шоке! Она не хочет к врачу – мужчине! Да лучше пусть все зубы у неё сгниют! Но маме ведь ничего не докажешь. Если сказать, что было больно и потому, мол, ушла, мама будет ругаться и говорить: «Что, не могла потерпеть?! Не любишь ты напрягаться! Привыкла на всём готовом! Ты же потребитель – тебе же только дай, дай, дай! А подумать о том, что родители после работы усталые и не могут с тобой ходить по поликлиникам, что ты сама давно взрослая и можешь лечиться одна, ты, конечно, не желаешь. А почему?

Правильно! Потому что всю жизнь только о себе думаешь. Вот и всё объяснение. Потому что эгоистка и хамка. Что, теперь я всё должна бросить и идти с тобой, потому что ты – взрослая девушка и твои зубы должны быть в порядке?!»

Ужас! Снова магазинное мясо на крюке!… Да пусть этот мужик стоматолог хоть всю голову на грудь кладёт, чёрт с ним!!! Это лучше, чем слушать маму.

И всё же Линда пытается сделать ещё одну попытку.

– Ну, мы только недавно туда переехали, мы жили по другому адресу, – она быстро сочиняет прямо на ходу, – мы жили на другой улице, у меня был другой врач.

– Слюши! Живёшь? Всо! Вот анкета, вот номер! Паследни! – Дряблая старческая рука высовывается в окошко регистратуры и протягивает Линде двойной листок, прижимая большим пальцем с обломанным ногтем огрызок бумажки, похожий на автобусный билет с номером 13.

«Ну ёлы-палы…» – Линда скручивает «личную карту» из двух листов в трубочку, суёт её подмышку и уныло плетётся по обшарпанному коридору ко «второму кабинету». Именно там сейчас она будет терпеть множество железок в своём зубе, постоянно задевающих за что-то сильно болючее, и ещё ставить врачу очень квадратные и наивные глаза, делая вид, что ничего не происходит, если же и происходит, она ничего не понимает.

В кабинет никто не вызывает. Там врачей этих человек семь-восемь. Длинная такая комната со столами и решетками на окнах. «Ну, это, наверное, для тех, кто хочет от страха выброситься из окна», – тупо, сама с собой шутит Линда, – надо заранее спросить, у кого двенадцатый номер, запомнить, во что этот «номер» одет, а потом, когда он выйдет, зайти, как «тринадцатый», посмотреть, какое кресло свободно. Значит, с него «двенадцатый» и встал. Надо гордо, независимой походкой пройти через длинное помещение на глазах у всего медперсонала и сесть туда.

Независимой походкой пройти будет очень трудно. Все врачи, хоть и работают, но всё равно обернутся, чтоб посмотреть на Линду. Сперва они будут искать рядом с ней ребёнка, а потом поймут, что ребёнок – это сама она. Большая, толстая, с высокой грудью в «хорошем лифчике». Они, конечно, будут делать вид, что всё нормально, что к ним пять раз в день приходят девочки, силуэтом похожие на многодетных матерей, но с совершенно дурацкой стрижкой «лесенкой» и насвистывающие себе под нос.

Но, если резко повернуться, то видно, как они друг с другом переглядываются; медсёстры, так прямо беззастенчиво сбиваются в кучки, о чём-то быстро-быстро говорят и кивают на неё. Ой, да чихать! Линда давно ко всему привыкла. Ведь она так живёт. Это её образ жизни. Сколько себя помнит, всегда так было. На неё смотрели, над ней смеялись, и другого она попросту не видела.

Линда терпеливо сидит в коридоре и рассматривает зловещие картинки на стенах. На одной огромный жирный червяк, улыбкой почему-то напоминавший соседку тётю Тину, которая ни с кем во дворе не здоровается, и как только мама вывешивает бельё, начинает интенсивно подметать на верхнем этаже, вгрызался в зуб ребёнка. У того было обезумевшее лицо и выпученные глаза, а снизу под рисунком стояла подпись: «И ещё мы вырастем!». «Вырасти» на плакате грозились, то ли окончательно ошалевшие дети, то ли чёрные дыры в зубах, то ли червяки с наглыми улыбками, похожие на тётю Тину…

На другой картинке была изображена страшная рука с сигаретой: видимо, художнику позировала регистраторша с поломанным ногтем. А под рукой красовалась надпись: «Докуривание чужих сигарет увеличивает риск венерических заболеваний!»

Тоска… тоска… Господи! Какая тоска…

Таки надо же спросить у кого двенадцатый номер. Надо его запомнить и проследить, когда он уйдёт.

«Двенадцатый» выл так тихо и скорбно, что его практически и не было слышно. Он просто создавал звуковой фон, на котором даже визг бормашин не казался таким зловещим. «Двенадцатый номер» уткнулся носом маме в рукав, иногда отрывая обонятельный орган, чтоб вдохнуть поглубже. Тогда бывало видно, как он, этот двенадцатый номер, праведными соплями заполировал до лакового блеска мамину одежду.