Товарищ Кот, английский жмот и человек-патефон, или Добро пожаловать в Велкомбританию

Ну разве эта наитрогательнейшая манера верить в себя не харизматична? Да она одна стоит того, чтобы даже враги прощали нашему дражайшему Премьеру любые ошибки, сколь бы ужасными те ни были.

– Мы, политики, должны вести за собой людей своим блестящим слогом, а если повезет, и мыслью! – Премьер-министр всегда неотступно следует данному постулату, что не может не подкупать.

Мы, политики, живем постулатами. На них зиждутся наши дражайшие принципы. Принципы – это правила, в соответствии с которыми мы правим, действуем, говорим, молчим. В связи с этим крайне важно правильно подобрать себе постулаты уже в самом начале политической карьеры.

– Кондо, мой мальчик, можешь называть меня просто Поней, – добавил Премьер-министр, усаживаясь на ближайший к камину стул и призывая меня жестом побыстрее занять второй ближайший к камину стул, поскольку день выдался довольно морозным.

…Можешь называть меня просто Поней! Ах, это был наищедрейший комплимент, которого я когда-либо удостаивался, и получил я его из уст величайшего человека современности! Это был один из тех комплиментов, что способны взбодрить подобно ящику энерготоника. Он взбодрил меня настолько, что я почти объявил войну России. Но лишь почти: к сожалению, объявление войны не входит в компетенцию членов Кабинета министров. Поэтому войны нам не видать. Но я быстро утешился, вступив в единоборство с нагловатым куском курятины, который, надеюсь, в итоге сильно пожалел о своей дерзости и неуступчивости.

Трапезы на Даунинг-стрит, 10, всегда отличались монументальным величием, но при этом они по-домашнему уютны и неформальны. Одно из несомненных преимуществ профессии политика – это возможность потакать своей слабости к изысканной кухне. А если приплюсовать сюда прочие преимущества нашей профессии, становится понятным, что отказаться от карьеры политика – скорее, даже от судьбы политика – может только человек недалекий. Политика дает нам возможность вывести свое уже немаленькое самомнение на новый уровень. Все газеты вдруг наполнены тобой, и все, что ты говоришь, важно! Мне в связи с этим вспоминаются слова одного политика, хотя совсем не вспоминается, кто именно это был. А сказал он следующее:

– Меня могут убить в любую минуту! Совершить мое убийство могут в любой момент, понимаете? Они просто ждут не дождутся возможности расправиться со мной самым жестоким образом!

– Почему же вы тогда не уйдете из политики? – таким вот был абсолютно нелогичный вопрос на это признание.

– Вы с ума сошли! Я особо ничего и не умею, кроме как наслаждаться властью, – был ответ этого истинного и ответственного государственного мужа.

Я готов был предаваться подобным размышлениям вкупе с изысканным обедом неопределенно долго, но мысли мои были прерваны наибесцеремоннейшим образом. Получасом ранее Премьер-министру удался отличный стратегический маневр, когда он избавил нашу обеденную процессию от Министра иностранных дел. Однако он совершил тактическую ошибку, пригласив на высвободившееся за обеденным столом место Министра торговли и несварения желудка, чья способность раздражать окружающих не менее феноменальна, чем у Министра иностранных дел: именно он прервал мои размышления, подняв бокал вина с намерением заставить нас поверить в то, что он собирается произнести тост, и таким образом безраздельно завладеть нашим вниманием.

– Китайские компании интенсивно инвестируют в наши предприятия, сэр, – вдруг заявил нам этот политикан после того, как заручился глазами и умами всех присутствующих. – Существует реальная угроза, что рано или поздно они используют свои инвестиции в качестве политического рычага. Это недопустимо! Нам следует интенсивно инвестировать в китайские предприятия. Нет – политическому рычагу для Китая! Да – политическому рычагу для нас! Да здравствует Великобритания! Ура!

А… Все-таки это был тост… Эмоциональность Министра торговли и несварения желудка для моей язвы хуже виски, честное слово: мы едва переварили эту вспышку патриотизма, как он опять принялся ерзать.

– Господа, у нас серьезная проблема, – заявил он с озабоченным видом. – Дезодорант «Акс» поставил нашу экономику на грань катастрофы. Миллионы несчастных женщин днями напролет преследуют мачо, сдобренных этим дезодорантом, и никто из них и минуты не думает о работе!

– Подумать только… Получается, эффект от этого дезодоранта стал экономическим фактором… – Премьер-министр был озадачен. – Миллионы! Вы уверены?

– Я лишь привожу цифры с официального сайта компании, сэр. Мы на грани экономического коллапса.

Вот! Что мне оставалось делать после подобного откровения? Только допить кофе и переодеться для вечера в клубе. Кризис был вне моей власти и вне моей вины – как я честно и желал, чтобы так оно и было, все это время.

– Поэтому нам нужно привлечь еще больше трудовых мигрантов, сэр. – Министр труда, пенсионного обеспечения и внутреннего умиротворения поднял свой бокал. – Мы должны последовать примеру других ведущих стран в этом вопросе и вновь встать в их главе. В сегодняшнем мире перегонка людей из одной страны в другую видится решением любых проблем, как реальных, так и надуманных. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Так? – Наш дражайший Премьер-министр был неподдельно заинтересован. – Да, да?

Мне не оставалась ничего другого, как спокойно допить кофе: наше продвижение к победе над кризисом было в надежных руках.

Глава 3. Рассказ Павла Доли, человека за рулем

Моим первым ощущением, когда я очухался, была непривычная такая пустота в голове: башка пустая-пустая, как бутылка без джинна. Единственное, что я помнил о том, что произошло перед тем, как я отрубился… Так… а что там произошло-то? Ах, да, помню, помню: мне в рот пытались запихнуть какие-то таблетки. Я неслабо перетрухнул и зажмурился от страха. Да так сильно, что моментально уснул.

Да и второе мое ощущение было странным: мне казалось, будто я сижу на переднем сиденье легковушки, пристегнутым к нему ремнем безопасности. Моя голова вроде как тоже была пристегнута, но оказалось, у меня просто сильно затекла шея. Я взялся руками за голову и вертанул ее вправо. За стеклом было черно, как в норе у крота ночью. Тогда я вертанул голову влево.

На соседнем сиденье сидело какое-то чудище и пялилось на меня во все зенки. Темнота была почти непроглядной, если не считать далекого света нескольких уличных фонарей, но я все равно чувствовал на себе его вытаращенный взгляд так же ясно, как червяк на рыбалке чует, что хоть роль у него и центральная, но отнюдь не хэппиэндовская. Вдруг чудище заговорило. Господи, это была просто говорящая машина! Ну, вы знаете таких людей: им требуется меньше минуты, чтобы свести вас с ума своей болтовней, а о том, чтобы беседа с ними напоминала беседу, а не театр одного абсурдного актера, не может быть и речи. Чтобы выслушать всю чушь, которая вырывалась у него изо рта неконтролируемым потоком, нужно было иметь стальные нервы – у меня таких никогда и не было.

От его болтовни боль в шее моментально перекинулась мне в виски. В башке у меня заломило так, что я бросился шарить в поисках дверной ручки, чтобы вырваться из этого ада. А ручки-то и не было! Я даже не мог опустить стекло, чтобы выброситься в окно. И от дверной ручки, и от кнопки стеклоподъемника остались только гнезда: кто-то умышленно выковырял их! Выбраться из машины теперь было не легче, чем проделать математические расчеты с калькулятором, у которого лишь девять клавиш. Это была ловушка!

Я попытался придумать что-то, пока это ходячее радио продолжало вести свою передачу, но размышлять в подобной обстановке было невозможно. Вставить хоть словечко в поток его словесной диареи мне тоже не удалось. Куда там! Он просто не дал мне и звука произнести! Вы, как личности здравомыслящие, со мной, конечно, согласитесь, что люди, которые только и делают, что говорят, говорят и говорят, но при этом сказать им нечего, – это люди чрезвычайно глупые. Многословно голословные. Поэтому странно, что будущих дипломатов, набираемых из числа самой талантливой молодежи, обучают именно этому – говорить, ничего при этом не говоря.

Я запнулся и остановился. Сорока слева от меня продолжала стрекотать. Я был готов зареветь, но это вряд ли бы помогло. Ясно было одно: этот трещотка слишком много о себе думал, если он вообще был в состоянии думать. Дело в том, что при достижении определенного количества слов в секунду мысли только мешают говорить. Его уровень слов в секунду был просто ужасающим. Этот репродуктор явно страдал воспалением личности. Это такая штука вроде обычного воспаления, ангины там или чирья, только больной не чувствует ни боли, ни дискомфорта.

Моя несчастная башка наполнилась тошнотворным дурманом, и на какое-то время я потерял всякую связь с реальностью. Когда связь с реальностью восстановилась, в машине почему-то были слышны новые голоса. Оказалось, на заднем сиденье у нас пассажиры, и Трещотка потребовал, чтобы они объяснили нам, кто они такие. Первый назвался Александром Митиным. Как звали второго, я не расслышал. Во всяком случае, мне поначалу показалось, что не расслышал. Мне также поначалу показалось, что у него проблемы с речью: он почти все время молчал и говорил только, если у него что-то спрашивали. И спокойный он слишком был какой-то, учитывая наше положение. Не отсвечивал, короче, а шифровался, как какая-нибудь старая книжка на пыльной полке. Пусть его молчание раздражало не так сильно, как трескотня Трещотки, но меня оно напрягало конкретно. Подозрительное оно какое-то было, это молчание – молчание человека, который знал что-то, чего не знали мы.

– Ну, почему, почему из всех сегодня именно сегодня? – запричитал Трещотка. – Почему не вчера из всех вчера?

– Н-да? А почему не позавчера из всех позавчера? – Я скривился в насмешливой ухмылке.

Этим вопросом я надеялся продемонстрировать Трещотке всю нелепость его болтовни, но тут же об этом и пожалел: он схватил меня за воротник куртки и рявкнул, загадив мне лицо слюной из своей вонючей пасти:

– Ну, и что нам теперь делать? Кто-нибудь вообще в состоянии хоть что-нибудь придумать?

Наше положение было, честно говоря, совсем не завидным. С дверей исчезли все ручки и кнопки. Мобильного при себе ни у кого не оказалось, так что вызвать помощь по телефону мы не могли. Я нашел у себя в карманах несколько банкнот и вроде как паспорт, но толку от этих бумажек было как от кружки замерзшей воды на Северном полюсе: у нас не было ни зажигалки, ни спичек, поэтому воспользоваться деньгами и паспортом по назначению мы не могли.

Трещотка перестал скулить и вновь набросился на меня:

– Твое, что ль, корыто?

– Если я за рулем, то, небось, мое!

Я огрызнулся с нескрываемой злобой, но, честно говоря, я не был полностью уверен, что машина моя: мне мерещилось, будто я сижу в автомобиле с правосторонним рулем, хотя, скорее всего, мое сознание было все еще отравлено этими чертовыми таблетками и я был не в состоянии отличить лево от права. Трещотка лишь самодовольно хрюкнул:

– Так заводи, и поехали.

Идея, нужно признать, была неплохой. Мне даже стало неловко, что я сам до этого не додумался. Однако ключей в замке зажигания, конечно, не оказалось.

– От твоей развалины бензином прет. Фу! – Эта змея тем временем продолжала измываться надо мной. – Хорошо тут воняет! Только вот что хорошего в хорошей вони?

Пусть это была и не моя машина, но мне было жалко давать ее в обиду такому хамью: разве машина виновата, если в ней попахивает бензином?

– Туалет пахнет туалетом, – сказал я, – клубника – клубникой, подмышки – подмышками, машины – машинами! Что тебя не устраивает?

Человек может надоесть кому угодно, но только не себе. После того как по поводу машины сказать больше было нечего, Трещотка опять принялся требовать, чтобы мы что-нибудь придумали. У всех были свои идеи, одна хуже другой. Ничего дельного, короче. Но каждый настаивал на своем и высмеивал предложения остальных. От всего этого балагана у меня опять начала трещать башка, и тут кто-то предложил проголосовать. Не знаю уж как, но я уже тогда предвидел, что даже после того, как мы выберемся из машины, наши совместные муки не кончатся и нам еще долго придется терпеть друг друга. Поэтому я объяснил остальным, что мы не швейцарская Конфедерация и не можем проводить референдум по каждому более-менее важному вопросу. Единственным выходом для нас было назначить человека, который принимал бы решения и держал все под контролем. Главного, одним словом.

– Я буду главным! – затарахтел Трещотка.

Трещотка – из тех людей, кто с криком «Я буду главным! Я!» бросается в любую компанию; даже в ту, куда их и принимать не хотят.

А чтобы у нас не осталось сомнений, кто тут главный, Трещотка заявил, что он – наш козырной груз. И тут Митин двинул этому патефону прямо в ухо, после чего омерзительная какофония звуков наконец-то захлебнулась.

Не зря, ой не зря мне Митин сразу понравился. У меня к нему прям любовь с первого взгляда случилась, можно сказать… И вдруг он предложил выбрать главного голосованием… Тут я и прозрел: я понял, что Митин мне все-таки нравится не очень. Когда предлагаешь назначить главного, то ожидаешь, что остальные в знак благодарности именно тебя главным и назначат. А как иначе? Кто первый о чем подумал, тот это и должен получить. Иначе какой смысл чего-то предлагать? У мальчишек именно так. Да, мы теперь взрослые. Именно поэтому я ожидал, что вопрос будет решен спокойно, с максимальной тактичностью и благодарностью. Кто первый предлагает, что надо бы назначить короля, и получает трон. Логично? Логично.

Такими вот, значит, и должны быть правила. А что я получил? За Митина проголосовали он сам и Трещотка – видно, Митин хорошо тому врезал. Я, естественно, проголосовал за себя. Четвертый субъект – за себя. Что он надеялся от этого выиграть, было совершенно непонятно. В общем, это была величайшая несправедливость в истории человечества. Все равно что если бы меня отказались назначить президентом России или королевой Англии!

– Ну, хорошо, – сказал я после того, как мне удалось заглотать горечь обиды, ведь на повестке дня у нас стояли более срочные вопросы, – что теперь?

– Я не знаю… – только и мог выдавить из себя наш новоиспеченный Командор.

– Во, это просто класс! – Трещотка чуть не помер от восторга. – Командир, а не знает, что командовать!

Меня это все достало. Просто достало! Я уперся спиной в сиденье и лягнул лобовое стекло что было дури. Я долбил по нему и долбил, как какой-нибудь чеканутый маньяк, хоть это было и нелегко: при каждом моем ударе руль в отместку лягал меня в задницу.

– Ну, давайте же! – от апатии остальных меня просто бесило. – Мне что, одному отсюда выбираться надо? Помогайте же! Помогите! Убивают! На помощь!

Наконец-то до них допер смысл моих слов, и они принялись вопить и бить в стекло с какой-то злобной маниакальностью, от которой у меня аж мурашки по всей коже расползлись. К счастью, те, кто нас запер, оставили в боковых стеклах зазоры в несколько миллиметров, чтобы мы не задохнулись и не окочурились. Поэтому наши крики смогли вырваться наружу. Я мог ошибаться насчет того четвертого типа со странным и непонятным именем и, скорее всего, странными намерениями, сидевшего позади меня, но мне показалось, что, пока мы бились за нашу свободу, он лишь похлопывал в ладоши и напевал себе под нос заунывные псалмы. Все это было очень подозрительно. Хорошо, хоть Трещотка и Командор вопили что было мочи – у меня потом три дня в ушах звенело, – и нас наконец-то услыхали. Оказалось, мы были припаркованы прямо под окнами многоэтажки, и вскоре рядом с машиной приземлилось несколько бутылок и цветочных горшков, что было хорошим знаком: значит, помощи оставалось ждать недолго.

Минут через десять – хотя, может, и только через час – из темноты вынырнула милицейская машина, из которой вынырнула пара ментов. Теперь мы могли успокоиться и отдышаться. Я собрался с мыслями, чтобы объяснить им, что произошло, и тут до меня дошло, что я ни черта не понимаю из того, что менты толкуют. Вдруг у меня в мозгу как распогодилось: а менты-то по-аглицки чешут! Во дают! Секундочку! Мы что, в Англии? Во мы даем! Хорошо, это хотя бы объясняет криворульность машины, но как нас сюда занесло?

Все это время бобби слепили нам в морды фонариками без малейшего намека на попытку вытащить нас.

– Ты только полюбуйся на этих трех голубков, Уильямсон. – Один из них поддел локтем бок своего напарника. – Покажи-ка мне свои руки, – это уже Трещотке. – Крашеные ногти! Опять сектанты какие-то! Как же вы меня достали, люди, не желающие быть людьми!

В свете фонариков я наконец-то увидел лицо Трещотки. Вернее, не столько лицо, конечно, сколько рожу. Мне такое и в самом ужасном сне не приснилось бы: его морда была вымазана зубной пастой, на висках отчетливо виднелись следы губной помады от пошлых поцелуев, а брови у него были выщипаны! Но самым забавным было то, что морда нашего дорогого Командора ничем от морды Трещотки не отличалась! Ну, и что это могло значить?

Не секрет, что у меня заразительный смех, поэтому меня ничуть не удивило, что если поначалу эти двое только тупо уставились на меня, то потом их тоже скрутило от смеха. Я же просто бился в истерике об руль, не в силах остановиться – настолько эта парочка была комична и несуразна, – пока у меня не начались колики в животе.

И все бы хорошо, несмотря на резь в животе, но было у меня такое ощущение, что что-то не так. Какой-то мерзкий червячок покусывал да покусывал мое подсознание своими ядовитыми зубками. Я резко обернулся. Подозрительный незнакомец за моей спиной лишь похихикивал себе в кулачок, и это было его единственным вкладом во всеобщее веселье, хотя меня беспокоило совсем не это. Дело в том, что с его мордой был полный ажур: ни пасты, ни следов поцелуев, да и брови на месте… А кто же тогда был третьим «голубком»?

– Ладно, давайте вылезайте уже! – потребовал, отсмеявшись, один из полицейских после того, как они насгибались и наразгибались больше раз, чем были в состоянии.

– А мы не можем! – заметил Трещотка и опять забился в конвульсиях.

– Ах, не можете… – Жесткость голоса полицейского ничего хорошего нам не сулила, но нашего безмозглого валенка это рассмешило только сильнее.

Второй бобби предложил выкурить нас из машины огнем. Я зажмурился как можно сильнее, но в этот раз уснуть у меня не получилось. К счастью, поджигать нас не стали. Внешние ручки дверей были на месте, и все закончилось благополучно: нас выкинули из машины, нацепили наручники и снова затолкали внутрь. После чего мы были отбуксированы к полицейскому участку.

В самом участке народу была прорва. Прям час пик в метро. Все беспорядочно сновали туда-сюда, как стая дерганых насекомых, не останавливаясь ни на секунду.

– Такое ощущение, что по крайней мере половина населения вашего городишки – преступники и у них здесь съезд, – констатировал я.

– Ничего подобного, – огрызнулся констебль Уильямсон, прорубая для нас путь сквозь эти людские заросли. – У нас тут, к вашему сведению, сериал снимают!

Не побоюсь утверждать, что наше появление произвело настоящий фурор, несмотря на присутствие одного очень известного комика. Если бы только фурор фурору не был рознью… Я все еще содрогаюсь всякий раз, как вспоминаю об этой сцене: тыщи, если не мильоны, отвратительно хихикающих, фыркающих, гыкающих морд вокруг… Хихикающих, фыркающих и гыкающих над нами! Я бы не удивился, если бы нас привязали к позорному столбу и закидали вареными яйцами и канцелярскими принадлежностями. Неужели всем этим людям совершенно нечем было заняться, кроме как пялиться на посетителей?

Не смеялся только Начальник Участка.

– Так, так… – У него морда вся была какая-то уставшая и унылая, и к тому же серая от бессонницы. – Так, так…

Слава богу, весь этот фарс не мог продолжаться вечно. Начальник Участка поманил к себе пальцем продюсера сериала и спросил, показывая на нас:

– Ваши люди?

– Вроде, нет. – Продюсер поморщился. – Уж больно грим у них непрофессиональный.

Начальник Участка тоже поморщился и заявил, что не потерпит дураков ни в своих камерах, ни среди своих служащих. Я так думаю, это был намек на действия тех двух бобби, что по глупости своей арестовали нас, вместо того чтобы освободить. Весь балаган сразу же прекратился, и мы были отпущены, я бы даже сказал вытолканы взашей на улицу. И никто при этом не предложил нам ни кофе, ни полотенец!

– Ну, и что нам теперь делать? – Трещотка завыл в темноту. – Кто-нибудь вообще в состоянии хоть что-нибудь придумать?

Я уже приготовился было бить ему в чело, как вдруг наш таинственный четвертый узник автомобиля заговорил. И это без того, чтобы кто-то сначала озадачил его вопросом! Он ткнул рукой в направлении мерцающих вдали огоньков и пролепетал мягким, но при этом каким-то задорным голоском:

– Прошу сюда, джентльмены.

Глава 4. Рассказ миссис Ватсон, встревоженной супруги мистера Ватсона

Мой бедняжка Джон стареет и лысеет. Старение-то у него вроде как идет естественным путем, а вот лысина – это все из-за невроза и дурной привычки рвать на себе волосы. Свекровь говорит, в детстве он постоянно дергал себя за писюн, когда не мог найти общего языка с другими детьми. То, что корневище писюна прочнее корней волос, хорошо. Плохо то, что даже взрослым найти общий язык с другими людьми сложно. И в этом – весь корень зла, питающий другие проблемы, в том числе и невроз.

Но ведь таким нервным он был не всегда. Это все из-за перемен, обрушившихся на наш городок несколько лет назад. Все вокруг стало неожиданно меняться. И меняться так быстро, что наш разум был просто-напросто не в состоянии поспеть за скачками перемен. Нам всегда был мил и привычен наш местный, британский образ жизни, которому до недавнего времени удавалось сохраняться на окраинах Большого Лондона. Чужестранцы же, которые вдруг повыскакивали буквально из ниоткуда, заполонили наше пространство чуждыми нам обычаями, чуждыми одеждами, чуждыми запахами и, что хуже всего, чуждыми словами.

Теперь дважды подумаешь, прежде чем решишься выйти на улицу вечерком. Не из-за чужеродных запахов и слов, конечно. Беззаботный покой, который царил в нашем местечке, сколько я себя помню, исчез как утренний туман, когда в нашем районе объявились две конкурирующие группировки: банда «Сладкие Молокососы» и банда «Грязные Петушки». Лично я смотрю на все это философически: у жизни есть не только положительные, но и отрицательные моменты. Но вот Джону сложнее. Он сразу заявил, что людям, которые здесь не родились, нечего здесь и командовать.

– У нас в районе какая-то жизнерадостная преступность! – заметил он на днях. – Меня это все чертовски удручает!

Действительно, раньше преступность была более скромной. Взять хотя бы нашего соседа, Картера. Да, он мерзавец со стажем. Но его хоть как-то но можно ублажить. А попробуйте ублажить людей, которые палят по вам без предупреждения…

Хуже всего то, что наши ребята, молодцы местной закваски, пытаются во всем походить на этих чокнутых бандитов и стать еще чокнутее, чем они. Своей-то головы у сорвиголов, как правило, не бывает. Ни муниципалитет, ни школа, ни мы сами ничегошеньки не можем с этим поделать. Если уж дикий английский характер проснулся, то все попытки обуздать его и смешны и печальны одновременно. То, что именно люди постарше – умнее, становится особенно очевидным, когда подросшие дети перестают прислушиваться к твоим словам и усеивают свой жизненный путь глупостями.

Все это быстро довело моего бедняжку Джона до точки кипения.

– А! – Он теперь приходит в ярость от любого звука громче шепота. – Опять петарду взорвали! Теперь хлопушку! Теперь где-то барабанят в дверь! Да что же это такое, Господи ты Боже мой?!

– Не волнуйся, пожалуйста. – Время от времени я решаюсь на то, чтобы попытаться его успокоить. – Чего психовать-то по пустякам?

– Не волнуйся? Не собираюсь я не волноваться! – Стоит мне сказать слово поперек, как он начинает кричать уже на меня. – К твоему сведению, техногенный шум убивает. Животные от него вообще целыми видами вымирают! Эй, пацан! – ревет он в окно. – Сделай-ка потише свою музыку! Что?! Я сейчас разобью этот чертов магнитофон о твою голову, наглый щенок! Что это вообще за музыка? Музыкальные продюсеры и исполнители не понимают, что такой музыкой только усугубляют конфликты между поколениями! Как вам это нравится?

После подобных выпадов он бросает на меня украдкой виноватые взгляды, чешет себе руки в кровь с яростью психопата и пытается выманить у меня прощение окольными извинениями.

– Вот послушай меня. Современным подросткам только кажется, что они развлекаются. – Он пожимает плечами, давая понять, что это не его вина, если он вспылил: его спровоцировали. – На самом деле они лишь пытаются развлечься, но получается у них так себе. Все эти разговоры ни о чем, однообразие музыки, времяпровождения и внушенных мыслей об их исключительности и индивидуальности… Ведь это все пустое. Самая выдающаяся черта современной молодежи – самомнение. Они боятся серьезных дел и мыслей. А ведь такие дела и мысли – самое настоящее развлечение и есть. А вот знаешь, редких счастливчиков из их числа, которые случайно попадают в археологическую группу или берут в руки энциклопедию, потом уже не остановишь. Настоящее развлечение – в том, что кажется скучным. Такой вот парадокс.