
Полная версия:
Чести не уронив
– Во даёт, – восхищённо пробормотал Чуёк. – Точно в торговом флоте боцманом служила, – разделил мои догадки друг.
Витёк, пойманный за руку при попытке спереть бутылку «Столичной», даже не думал оправдываться. Ибо чревато. Ленка в запале могла перейти от слов к делу и запросто поколотить похмельного Витю, что она регулярно и проделывала. У Виктора только недавно синяки сошли. И вот опять за старое принялся. Рисковый, однако, мужик, этот грузчик. Даже Ленки не боится. Хотя алкоголизм – болезнь коварная, ещё и не на такие подвиги толкает.
Насладившись колоритным фольклором, извергаемым продавщицей-боцманом, я, чтобы привлечь её внимание, вежливо прокашлялся. Ленка тут же обернулась на шум, и её красное от натуги лицо расцвело в приветливой улыбке. Рада, значит. С чего бы такая милость, интересно. Мы для неё всегда были всего лишь матроснёй, не заслуживающей внимания. А тут лыбится так, как будто долгожданных родственников встретила.
– А, ребятушки мои дорогие пришли. Заждалась вас, – и, зло взглянув на Витька, рыжая пройдоха заулыбалась ещё шире.
– Я вам тут всё приготовила, что полагается. Так что извольте получить, как говорится.
И Ленка, пошерудив рукой под прилавком и найдя искомое, выставила на стол два пакета с яркой рекламой пепси-колы. Пакеты были под завязку наполнены чем-то, пока нам неизвестным.
– Что это? – просипел Чуёк, не сводя вытаращенных глаз с завмага.
– Ну как что? – затарахтела рыжая. – Спирт «Рояль» ваш любимый, ликёр «Амаретто», селёдочка там, сардины… Да много чего ещё. Сами увидите. Берите давайте. Не задерживайте, – закончила Елена, заметив новых покупателей.
– Э-э-э-э-э, а сколько мы должны? – поинтересовался я, не веря своим глазам. Сегодня же на дворе не Новый год, а Ленка не Дед Мороз. С чего бы такие подарки?
– Да какие деньги? Ну что вы, – замахала руками продавщица, – Нешто мы не понимаем. Домой едете, отметить нужно. Коля Федосеев уже всё решил.
И Ленка, закинув в рот очередную барбариску, потеряла к нам всякий интерес.
– Ну, Федос, ну мужик! Не всякий способен на такое, – не переставал я восхищаться старшиной, сжимая в руке тяжеленный пакет и всё время оглядываясь по сторонам. Мы только что чудом разминулись с комендантским патрулём и здорово мандражировали, как это часто бывает, когда опасность миновала.
– Не спорю, Федос – фигура, – Чуёк перебросил свой пакет из руки в руку. – Только мог бы этот мужик и в кубрик пакеты привезти. А то пока до казармы догребёшь – вспотеешь весь.
– Да ты что, не понял ничего? – недоумённо посмотрел я на друга. – Федос скорее руку себе отгрызёт, чем лишит дембеля последнего самохода. Это же кайф-то какой, Саня, – шумно вдохнул я в себя весенний воздух. – Адреналин!
– Так-то да, – вздохнул Чуев и вдруг забеспокоился. – Постой, ты куда? Наша тропинка вон направо.
– Саня, давай в последний раз налево сходим, – посмотрел я в глаза друга. – Просто скажу ей последнее «прощай» и всё. Но если хочешь, бери пакеты и шагай в кубрик. Я один сгоняю. Так даже проще, налегке-то.
– Да далась она тебе. Из дома ей напишешь, если не забудешь. Она-то уж точно через неделю тебя не вспомнит. Новые ухажёры найдутся, – затянул было кореш, но, заметив, как окаменело моё лицо, выдохнул и решительно пошагал по дорожке, ведущей к гарнизонному Дому офицеров.
Стоя перед деревянной дверью, выкрашенной в стандартный белый цвет и с табличкой «Библиотека», я негромко постучал. Чуёк тактично со мною не пошёл, а остался болтать в раздевалке с уборщицей Маринкой, пообещав свистнуть «если что».
За мощным дубовым столом, украшенным лишь массивной бронзовой чернильницей, сидела миловидная женщина лет сорока со скучающим лицом. В руке она держала небольшой кулёк из газеты, наполненный тёмными кедровыми орешками. Не меняя выражения лица, дама кидала в рот орех за орехом и сплёвывала полными чувственными губами шелуху в мусорную корзину под столом. Одна из половинок ореховой скорлупы не пожелала отправляться в мусорку и дерзко примостилась в глубокой ложбинке высокой груди, вздымающейся под тонкой цветастой блузой с расстёгнутыми верхними пуговицами.
Людмила Горегляд, а именно так звали обладательницу аппетитной груди, работала в ДОфе заведующей библиотекой и была замужем за военным комендантом гарнизона, майором Фёдором Гореглядом. Моя Люся. Наш роман закрутился ещё зимой. В тот день майору, заядлому коллекционеру, посчастливилось приобрести где-то старинный дубовый стол. Кстати, тот самый, за которым сейчас сидела Люда. Антиквар, у которого, по мнению жены, квартира и так была забита старым хламом, не придумал ничего лучшего, как временно разместить раритет у супруги на работе: и вещь будет под присмотром, и Люське приятно. Для доставки нелёгкого экспоната майор дёрнул нас – арестантов гарнизонной гауптвахты.
Не знаю, что меня подкупило в ней, может, свою роль сыграл пресловутый спермацыклёз, свойственный для юношей, лишённых женского внимания, но на жену коменданта я запал сразу и бесповоротно. Люська долго не ломалась и на мои неуклюжие ухаживания ответила со всем жаром неистовой женской души. И с тех пор под завистливые взгляды сослуживцев, которые не в силах избавиться от поллюций, преследовавших юные организмы, каждое утро стыдливо застирывали нижнее бельё, я при первой же возможности, спешил в библиотеку, чтобы встретиться с возлюбленной. Жаль, что возможностей было немного, и встречи наши случались реже, чем хотелось.
– Доброго денёчка, Людок, – улыбнулся я подруге и, подойдя ближе, положил на стол сломанную по дороге небольшую ветку ели. – А это вот букет такой местный от меня. Тебе, значит, – неловко шутил я и, наклонясь, прошептал ей прямо в ухо: – Соскучилась, маленькая?
– Прощаться, значит, пришёл, – понимающе произнесла моя зазноба и поднесла густо пахнущую ель к губам. – Писать-то хоть будешь? Или, как водится, поматросил тётю Люду, да и бросил? – Подняла Люся голову и посмотрела на меня. В глазах у неё стояли слёзы.
– Ну что ты, малыш, – успокаивающе я обнял подругу за плечи и жадно впился в её губы. Такие манящие. – Конечно, напишу. Как только приеду, так сразу и напишу.
Жар желания охватил меня всего. Рука поползла под цветастую блузу и принялась ласкать пышную грудь, пытаясь нащупать пальцами упругий от возбуждения сосок.
– Ты хоть двери-то на ключ закрыл, писатель? – хрипло прошептала моя пассия, переводя дух после поцелуя и вырываясь из объятий. И когда я направился к двери, в спину спросила: – Там, на шухере, у тебя кто, Чуёк?
– Да.
– Тогда надёжно, – Люда встала и, качнув крутыми бёдрами, принялась задёргивать шторы.
– Нарвались, – выдохнул Чуев и с укоризной посмотрел на меня.
А я с высоты ступенек взирал на «рогатого» коменданта и изо всех сил старался скрыть усмешку. «Лось ты сохатый, – звучал у меня в голове чей-то ехидный голосок. – Дембель ты мне, конечно, изгадишь. Но я отсижу свои десять суток на губе и всё равно домой уеду. А тебе рога всю жизнь носить».
– Что-то ты к нам давно не заезжал, а, Иванов? – будучи хозяином положения, издевался Горегляд. – Домой, что ли, собрался, – кивок на мои обноски, – и когда думаешь ту-ту?
– Завтра. А что не навещал, извини. Я на «аккорде» сидел, некогда было. В другой раз как-нибудь заскочу, – пообещал я, дурачась. Терять уже всё равно было нечего.
– Какой другой? – качнулся нетрезвый майор. – Сейчас и поедем. Одиночка твоя уже заждалась, поди. Я в неё никого не селю. Так и стоит пустая после последнего твоего визита, – дыхнул он перегаром и радостно осклабился, что-то вспомнив, – Постой, у тебя ведь прокурорское уже есть?
– Есть.
– Ну, теперь точно сядешь. Годика два дисбата тебе не помешают. Там ты точно службу поймёшь, как она есть, – и, пьяно загоготав, замахал руками, отчего собачка, обиженно тявкнув, снова встала на задние лапы.
Ну это ты врёшь, рогатый. На дизель меня упечь наш «полкан» не даст. Ему давно место начальника штаба дивизии светит, и лишние прилёты ему ни к чему. Максимум, что получу, так это десять суток ареста и трендюлей от командира. Конечно, губа давно стала местом обжитым и испугать меня не могла, но поменять её на родной дом мог только такой невезучий идиот, как я.
«Господи, – с тоской посмотрел я на небо. – Неужто это кара за Люську? Я больше не буду, честно, только отпусти. Сделай так, чтобы Горегляд исчез. Прямо вот сейчас», – лезли в голову бредовые мысли.
Рядом, явно что-то замышляя, с ноги на ногу, переминался Саня. И наконец, решился.
– Товарищ майор, – на армейском уставном обратился к коменданту мой друг. – Мы, конечно, виноваты. Но, Егорыч, блин, что ты, как этот, – неожиданно панибратски продолжил он. – Ты же из наших. В десанте срочную служил, неужели ты нас не понимаешь? Дембель у человека раз в жизни бывает. Вспомни себя в наши годы. Мы же тебя уважаем. Знаешь как? За то, что ты – мужик. А супругу твою Людмилу Васильевну где-то даже любим.
«Я даже знаю – где», – подумалось мне. А Чуёк всё продолжал заливаться соловьём.
– Умнейшая женщина. Санёк вон, – кивок в мою сторону, – все книжки у неё перечитал. Про любовь там и вообще.
Я от неожиданности поперхнулся.
– Знаю, много крови мы тебе попили, – сделал глаза, полные раскаяния, прохиндей, – но ты же сколько раз нас выручал.
«Ни разу», – тут же подсчитал я.
– Пойми ты нас в последний раз и прости, – Чуёк картинно воздел руки, отчего бутылки в пакете призывно дзынкнули.
– Уважаете, говоришь, – Горегляд проводил пакет задумчивым взглядом.
Опа. Клюнуло! Подсекай, Чуёк, не дай с крючка сорваться.
– Скажешь тоже, уважаете, – гнул Саня в прежнем духе, – да ты для нас как отец родной. Строгий, но справедливый. Батя, одним словом. Так неужели, батя, ты сыновей своих неразумных не проводишь, не посидишь с нами на прощание.
– Что там у вас, шило? – уже заинтересованно кивнул майор на пакет.
– Обижаешь. Шило давно морально устарело. Сегодня в моде импортный «Рояль» с ликёрчиком. Ну что, пошли? – совсем уже по-свойски подмигнул матрос майору.
– А, чёрт с вами, пошли, – махнул рукой на субординацию тот, и мы перешагнули невысокий забор детского сада, чтобы зарыть в беседке топор войны и проститься навсегда.
Первый тост был за военного коменданта гарнизона, грозу всех разгильдяев и нарушителей устава – славного майора Горегляда. Потом мы выпили за мой дембель. Потом Егорыч на нас обиделся за что-то и продолжать пьянку отказался. Но, не выдержав Сашкиного напора, дал себя уговорить и, опрокинув в лужёную глотку гранёный стакан с разведённым спиртом, запел. Пел Горегляд неожиданно густым и сильным голосом о Стеньке Разине, чьи расписные челны выплывали из-за острова на стрежень. Дойдя до места, когда атаман под нажимом товарищей выбрасывает красавицу-княжну за борт, он неожиданно смолк и захрапел.
Мы не стали тревожить сон певца, а, убрав бардак со стола, привязали на прощание собачку и отбыли к постоянному месту своей дислокации. Так Саня наш отход обозвал. Я ещё подивился его знаниям военной терминологии.
– Послушай, Сашок. Что она во мне нашла? – поделился я с другом грызущей меня всю дорогу думкой. – Не старая ещё, красивая женщина. Муж – офицер. Сын школу заканчивает. А она связалась с молокососом, которого и не увидит больше никогда. Может, влюбилась?
– Ты что, дурак, ничего не понимаешь, что ли? – остановился Чуев, переводя дух. – Да она просто дуреет от скуки в этом гарнизоне. Муж – алкаш, который появляется дома, только чтобы переодеться. Податься тут некуда, вот её черти и ломают в библиотеке. А тут ты – весь из себя молодой и красивый, герой гарнизонного фольклора, который с «губы»[13] не вылезает. Прямо Робин Гуд. Вот она и упала тебе в руки, как перезрелое яблоко. Ты думаешь, она одна здесь такая? Да полгарнизона баб волочатся с чужими мужиками, ища себе приключений на одно место. И всё отчего? Правильно, от скуки. Ладно, хватит трепаться, а то вон Гапур похоже к нам идёт.
– Э, э, Гапур, притормози. Пакеты нести поможешь, а то у нас уже руки оторвались… – И мы, ускорив шаг, поспешили в сторону курилки, у которой стоял Иса, поджидая нас.
Глава 5
Стол накрыли в баталерке, сразу после отбоя. Блюда, расположенные на нём, не отличались изысканностью, а были просты и незатейливы. Всё, что удалось достать в условиях гарнизона. Среди открытых банок с сардинами громоздились литровые бутыли «Рояля», уже разведённого ликёром. Жирная селёдка, нарезанная крупными кусками, лежала среди колец лука и была щедро приправлена подсолнечным маслом. Рядом, дожидаясь своего часа, ароматным парком исходила жареная картошка. Словно высокородные лорды среди простолюдинов в центре стола застыли металлические судки с говядиной, украденные в лётной столовой. Деликатес этот принёс Гапур, который знал подход к поварам из лётки и беззастенчиво этим пользовался.
Запивать крепкий алкоголь планировалось растворимым соком «Юпи». Полуторалитровые пластиковые бутылки с этим напитком уже стояли по соседству с грибными блюдами. На десерт, небрежной кучкой, были накиданы новомодные шоколадки «Марс» и «Сникерс» вперемешку с печеньем «Вагонвилс».
Незабвенный старшина Федосеев сидел у этого великолепия и лениво пощипывал струны старенькой гитары. Дождавшись, когда все участники застолья рассядутся, он встал и сказал речь. Только это была не речь, а РЕЧЬ. Сначала старшина напомнил собравшимся, по какому поводу банкет. Рассказал, с каким замечательным парнем они расстаются. Перечислил все мои достоинства и недостатки. Не забыл упомянуть свистнутые мною, по чижовке, портянки из баталерки. А в конце он заверил всех, что мы обязательно встретимся.
– Когда, Атос? – тоном Арамиса воскликнул я.
Прапорщик недоумённо поднял бровь, а сообразив, расхохотался.
– Двадцать лет спустя, – наконец, выдавил он сквозь смех.
Двадцать лет. Мне как-то вдруг взгрустнулось. Срок большой. Что с нами станет за эти годы. Да что там далеко ходить, мы не знаем, как сложатся наши судьбы уже завтра. Каков он, этот новый и пугающий мир за пределами гарнизона? Судя по отголоскам, прилетающим в нашу глухомань, там творилось что-то невообразимое. Дельцы делили награбленное, бандиты стреляли друг в друга, по сёлам грохотали танки. А своими жизнями за этот беспредел расплачивались простые парни вроде нас. Азербайджанец Гусейн Гусейнов, уволившийся полгода назад, через месяц прислал письмо, в котором сообщал, что он был призван на войну с армянами и теперь лежит в госпитале с простреленной рукой. Молдаван вроде как замирили. Но взбудоражились земляки Саида и Гапура – чеченцы. Везде сейчас неспокойно, где вспыхнет в следующий раз, никто не знает.
Но к чёрту эту грусть-печаль. Что будет, то и будет. Праздник у нас или где? Дембеля гуляют! Мы опрокинули по первой, и понеслось. Народ в хорошем темпе принялся выпивать и закусывать, налегая при этом на мясное.
– Желудки, блин, – фыркнул я, хотя чему удивляться. Парням по двадцать лет всего. Они ещё растут.
Наконец, насытившись, все вспомнили про гитару. Федос взял в руки шестиструнку и выдал. Для затравки он начал с «Есаула» и «Гоп-стопа» Розенбаума, продолжил «Группой крови» Цоя, а уж нашу «Уезжают в родные края дембеля» дружно орали мы все. Уставшего старшину сменил Гапур. Он подтянул колки на инструменте и спел свою любимую «Если ты хоть раз бывал в горах, значит, ты обычаи наши знаешь. Не позволит никогда вайнах, чтобы гостя кто-нибудь обидел». Дождавшись, когда чеченец, подражая Высоцкому, напоследок эффектно ударил пальцами по струнам и закончил петь, я подсел к нему.
– Слов нет, Иса, красивая песня. И исполнил ты её красиво. Только почему вы нас, русских, так не любите? – с пьяной простотой задал я ему непростой вопрос.
Гапур посмотрел на меня и, не прекращая теребить пальцами гитарные струны, ответил:
– А кто тебе сказал, что горцы не любят только русских? Разве у меня в базе одни русские шуршат? Хватает там разных. Весь вопрос в чём? – задал вопрос чеченец и сам принялся на него отвечать: – Люди делятся на овец и волков. Закон жизни такой. Если ты овца – стой спокойно и жди, когда тебя остригут или зарежут. А если ты волк – стриги и жри овец, если сам не хочешь в бараньем стаде оказаться, – хищно оскалился вайнах.
– Ну, а мы с пацанами тогда по-твоему кто? – показал я рукой на прислушивавшихся к разговору парней. – Овцы или волки?
– Нет, вы не те и не другие. В вас что-то иное – особенное, – произнёс чеченец и задумался.
– Мы – волкодавы! – выкрикнул Якуп и вызывающе уставился на Гапура.
Тот, не желая продолжать опасный разговор, отвернулся и переключился на Мамеда. Этот хитрый азер в начале службы держался от нас на расстоянии, общаясь только с соплеменниками. Но со временем, не желая уезжать на Родину, где было неспокойно, он остался один и как-то незаметно прибился к нам и теперь спокойно жевал сардины, не отвлекаясь на пустые разговоры.
– Мамед, как там дела у Гусейна, выписали его из госпиталя? – спросил Гапур, наливая себе в стакан «Юпи» из бутылки.
– Выписали, – Мамед проглотил очередную рыбку и рукавом вытер масло с подбородка. – Рука только плохо слушается. Калека теперь, – горестно подкатил глаза азербайджанец.
– Плохо, – заключил Иса и, опорожнив стакан одним глотком, снова взялся за гитару.
– Послушай, Гапур, – не унимался я. Спирт ударил в голову, и какой-то неугомонный бес в душе толкал меня на провокации, вызывая чеченца на откровенность.
– Ну, а вот если случится так, что окажемся мы с тобой в разных окопах, мало ли как жизнь крутнётся, война ведь везде. Будешь в меня стрелять?
– Если старейшины прикажут – буду, – не задумываясь ответил горец, – мне ведь всё равно кого резать. Хоть русских, хоть американцев, да хоть инопланетян, – хохотнул он, – лишь бы роду не во вред. Это вас – русских – много. И всего у вас много. Все ваши беды от этого. Не цените вы, что вам Бог дал, и друг друга не бережёте. А нас мало. И живём мы в горах, где лишь одни орлы да бараны. Род – это всё. Нам без рода не выжить. А старейшина в нём главный. Как он скажет, так и будет.
– Так, ладно, воины, – Федос встал из-за стола и посмотрел на нас совсем не пьяными глазами. – Поговорили. Жизнь сама за вас всё решит. Погнали на станцию. Время.
Провожающих было немного.
Командирский уазик, который должен был доставить меня к поезду, мог вместить в себя только четырёх пассажиров. Саид, промолчавший весь вечер, тихо сидя в сторонке, лишь нервно покусывая себе губы во время нашего разговора с Гапуром, вдруг заявил, что он просто обязан проводить брата Саню. А кто ему в этом захочет помешать, того он зарежет. Есть желающие? Ну и прекрасно. И Руслан решительно полез в машину.
Ну вот и всё, погнал я, пацаны. Скоро дома буду. Стоя у открытой двери тамбура, я глупо улыбался парням на перроне. Как вдруг в тот момент, когда поезд дёрнулся, начиная разбег, на ступеньку вагона вскочил Саид и закричал:
– Саня, брат, я в тебя никогда стрелять не буду. Запомни – никогда. Ты мне жизнь спас тогда в Муходёровке. – Ты – брат мой, – уже стоя на бетонке станции снова прокричал друг и замахал рукой.
Глава 6
Под ворчливое брюзжание проводницы я прошёл на своё место и, наскоро расправив постель, улёгся на верхней полке и прикрыл глаза. Из головы всё не шли последние слова Саидова.
Муходёровка. Ещё неизвестно, кто там кого спас. В ту самоволку мы сорвались прямо из наряда по автопарку. Руслан, после памятной драки на складе, не на шутку меня зауважал и не упускал случая выказать мне своё расположение. Приняв наряд и завалившись на топчан, стоявший вдоль стены вагончика, служившего нам дежуркой, он обратился ко мне заговорщицким тоном:
– Саша, мы сейчас с Исой Гапуровым в самоход рвём. Поехали с нами. Здесь недалеко, километров пять всего. Муходёровкой село называется.
– А как же хозяйство? – кивнул я в сторону окна, через стекло которого был виден разграбленный «Урал» без колёс.
– Да кому этот хлам нужен, – усмехнулся горец, – погнали. Прапор-дежурный только утром придёт наряд сдавать, а мы уже ночью здесь будем. Никто ничего не узнает. Да ты не волнуйся, там в клубе дискотека сегодня. Суббота ведь. Так что всё будет: и самогон, и тёлки.
– У Исы с местными подвязки плотные, – похвалил брата Руслан.
– Да я и не волнуюсь. Поехали. А Гапур-то где?
И, как по волшебству, дверь вагончика отворилась, и на порог шагнул только что упомянутый чеченец. – Вот, чёрт, впору перекреститься, – сплюнул я.
– Салам, – буркнул Иса и, поздоровавшись с нами за руку, вопросительно посмотрел на брата.
– Едем?
– А то!
– Ну, а чего тогда расселись? Полетели. Время – деньги, – громко засмеялся Гапур.
И, уже ведя по колдобинам грунтовки уазик, ключи от которого всегда висели в дежурке, весёлый чеченец всю дорогу хвастливо рассказывал, как он удачно крутанулся и выгодно загнал муходёровцам целую упаковку лётных кожанок. Эти куртки были украдены с вещевого склада неделю назад. Вся база тогда стояла на ушах, пока начвещ не успокоился и не нашёл способ списать пропажу. Довольный же комбинатор сейчас счастливо крутил баранку и делился тем, на что он потратит вырученные деньги. Покупатели обещали сегодня расплатиться с ним сполна.
– Где Гапур с Саидом? – пьяно посмотрел я на заведующего сельским клубом, сидящего напротив. Уже час мы сидели с ним в какой-то кладовке и пили термоядерный самогон, шибающий сивушными маслами. Чеченцы куда-то пропали, и мне это начинало не нравиться. «А где же обещанная культурная программа? Сельских красавиц почему мне не показывают?» – обиженно билась мысль.
– Да пёс их знает. Дела у них какие-то с нашими ребятами, – министр местной культуры икнул и принялся разливать мутный напиток из литровой бутыли по захватанным стаканам.
– Пей, – поставил он передо мной гранёный стакан, наполненный по рубчик.
– А там что происходит, – кивнул я на дверь, из-за которой уже явственно доносились звуки нешуточной потасовки. Вот зазвенело стекло и раздался истошный женский крик. «Не на-а-а-адо!» – вопила чья-то дочь. В дверь грохнуло тяжёлым.
– Пойду, посмотрю, как там ваши отдыхают, – я встал и, покачнувшись, ухватился за горлышко бутылки, обретая опору.
– Сидеть, – курносое лицо собутыльника утратило добродушие и смотрело на меня злыми колючими глазками. Завклубом упёрся двумя руками в столешницу и, нависнув над столом, прошипел: – Это не твоё дело. Сейчас ребята поучат абреков, чтобы понимали, кто в доме гость, а кто хозяин. А ты отдыхай пока, отвезёшь их потом, а то вряд ли они сами ходить смогут. А если скучно со мною, то можно и девок позвать.
– Мы своих не бросаем, – негромко произнёс я.
– Да какие они тебе свои, – подавился слюной гармонист.
– Ты что? Дурак? – и посмотрел на меня как на больного, – мало они что ли русских чморят?
Рука с ополовиненной бутылью взлетела вверх и с короткого замаха обрушилась на лысину муходёровца.
Отдохни тут пока, дружок. Я нащупал пульсирующую жилку на шее. Живой. И это есть гуд. А я пока посмотрю, как твои кенты развлекаются. И, уже с порога обернувшись, произнёс:
– У каждого своя правда. Извини.
А за дверью было нескучно. Жаль, поблизости оператора с кинокамерой нет. Можно было бы сцену для вестерна снять. Драка ковбоев с индейцами называется. Эх, какие кадры пропадают. Мне стало неожиданно весело.
А Гапуру было явно не до смеха. В разорванной до пупа рубахе, с кровавой пеной на подбородке, он рычал словно берсерк и, припёртый к стене тремя недругами, тяжело отмахивался от них табуреткой. Сразу было видно, что силы у него на исходе, и скоро всё закончится. Судя по решительности на разбитых мордах оппонентов, пощада ему не светила. У Саида дела обстояли не лучше. Его держали за руки двое бородачей, а третий с яростным хаканьем бил. С лица Руслана текла кровь.
Ну что же, господа, а вот и я, как говорится. Сейчас мы вам добавим веселухи. И никем не замеченный, я запалил фитиль взрывпакета. Спокойно выждал, пока тонкий шнур прогорит наполовину, и, весело крикнув: «Ахтунг. Гранатен», – швырнул бомбочку прямо в толпу.
Картина разом поменялась. Визгливая баба перестала блажить, а агрессивные аборигены утратили былой задор и оглохшие ошарашенно крутили головами в зловонном дыму от сгоревшего пороха. Пользуясь всеобщей сумятицей, я метнулся к Саиду, брошенному мучителями, и в темпе принялся его поднимать.
– Саня, нож, – неожиданно сильно оттолкнул меня Руслан и встал между мною и рыжебородым придурком, который с идиотской улыбкой держал в руке финку. На клинке была кровь.
«Достал он всё-таки Саида», – холодно подумал я и ударил. На полную. С выплеском. В висок. И, оттолкнув падающую тушу, подхватил как-то вдруг ослабевшего Руслана и потащил его к выходу.
– Эх, ёлочки зелёные, – я стоял на ступенях клуба и, с трудом удерживая сомлевшего друга, вертел головой. – Где Гапур? Неужели смылся? – И, как бы отвечая на вопрос, из-за угла вылетел наш уазик и часто заморгал фарами.