Деревья падают в лесу

Я ощущал себя, как в детстве, когда поднималась высокая температура, ум ослабевал и я впадал в странное состояние сознания, которое называл «большое». Позже описание подобного опыта я нашел у Рильке и даже у того самого Хантера Томпсона. Мое состояние заключалось в том, что я ощущал себя частью чего-то очень огромного, причем частью очень маленькой, и это огромное тоже было частью меня. Словно мой палец или скажем нос, или ухо вдруг становились гигантских размеров, размеров луны или даже земли, но продолжали быть частью меня. И все происходило в кромешной темноте. И это осознание малой своей части, как чего-то невообразимо огромного ввергало меня в ужас. В детстве я боролся с этим состоянием, зачастую оно подкрадывалось по ночам. Включал свет, открывал глаза, пытался растормошить себя. Визуальная часть его, которая щедро подкреплялось расшатанным болезнью воображением, отступала на задний план. Но ментальная часть никуда не девалась. Поэтому нужно было приложить максимум усилий, чтобы прогнать это «большое».

Когда я повзрослел, это состояние возникало все реже и реже, но пару раз все-таки подстерегло меня, как кошмар из далекого детства. Неожиданно. Врасплох. Отчего я стал понимать, что «большое» никуда не делось. Оно сидит во мне. Живет во мне. И только и ждет своего часа, чтобы разорвать мое сознание на куски. Не знаю, может быть так и сходят с ума. Но я пока держался.

На улице становилось темно. Я пошел в кафе, где мы с Марком договорились встретиться.

– А ты не думал, что нужно просто отдохнуть, – ответил Марк, когда я рассказал ему свои мысли. – Когда ты последний раз был в отпуске? Или просто в другом городе? Выезжал на природу?

– Послушай, я даже в школьные годы отказывался от скидок на юг для отличников, потому что знал, мама не потянет поездку. А сейчас мне тем более жаль тратить деньги на себя, на отдых или что-то подобное.

– Я хорошо помню моменты детской гордости за себя, – продолжил я, – Ощущение благородной жертвенности. Сладкое чувство, заглушающее другое чувство, бессознательной вины. Не люблю отца только за одну вещь – за детское чувство вины ребенка, которое корнями глубоко проросло в психику и отравляет жизнь. Ни за невнимание, ни за безразличие, ни за отсутствие, ни за одиночество. Нет. За несправедливое чувство вины, которое я, беспомощный, беззащитный ребенок, даже не мог осознать.

Я откинулся на спинку дивана и сделал большой глоток.

Подошла девушка и забрала подносы, на которых приносила бургеры.

– Все понравилось? – спросила она.

– Да, – ответил Марк, взяв инициативу на себя. – Все замечательно.

– Что-то еще?

– Нет спасибо, – ответил я. – Может быть, только по одному пиву. Тебе завтра к какой паре? – спросил я Марка. Он кивнул глазами, что можно еще по одному бокалу.

– Да, конечно. Сейчас принесу, – сказала девушка и исчезла.

– Смешно, как в детстве я боготворил человека. Был несказанно рад, когда он вдруг объявлялся в городе, и каждый раз искал редкой встречи. Отпрашивался у мамы и бежал к бабушке, потому что к ней приехал отец. Он казался мне таким большим, таким сильным. Иногда смешным, потому что странно шутил со мной, однако говорил очень мало. Это была словно другая вселенная. Но я всегда знал о пропасти между нами, поэтому никогда не называл его «папой».

– Почему? – спросил Марк.

– Это слово, как часть организма, оно должно прийти с молоком матери, что ли. Нельзя вот так просто взять и начать говорить его в семь лет или десять. Честно, даже не помню, когда впервые в детстве увидел отца. Потом, в подростковом возрасте, мне стало все равно. Я уже не испытывал никаких чувств. А когда повзрослел, понял, что мой отец просто еще один слабый бесхребетный человек. И что самое ужасное, казалось мне, его это устраивает. Позже он стал искать встречи, думаю, потому что старел. Возможно, он понимал, жизнь преходяща и скоротечна. Может быть, после смерти своей матери, моей бабушки, он вдруг тоже понял, что теперь у него нет наблюдателя. У него вроде была еще жена, может семья. Не знаю, меня уже это не интересовало. Я тогда жестко ему отказал и просил больше не звонить и не писать. Что посеешь, то и пожнешь. Это честно.

Мы молча продолжали пить новые бокалы холодного пива и думать, каждый о своем. Этим Марк нравился мне еще больше: с ним можно молчать, не испытывая неловкость. Мы всегда давали друг другу время молча подумать. В конце концов, для этого и нужны друзья, чтобы в их компании чувствовать себя спокойно, в безопасности.

Я заметил, как Марк нахмурился и погрустнел. Стал спрашивать о его отце. Он отмахнулся, сказав, что этот человек не стоит того, чтобы его вспоминали. Я не настаивал. В конце концов у каждого из нас свои причины, чтобы ненавидеть взрослых, даже если взрослые мы сами.

Мы немного посидели молча. За окном было темно и ветрено. До зимы было еще далеко, но уже холодный осенний ветер прогонял с улиц праздных прохожих. Особенно вечером. Поэтому тротуары пустели. Были уютными, красиво подсвеченными искусственным желтым светом, отражающимся в редких абстрактных лужах. Колеса машин рисовали этими лужами хаотичные рисунки играющего света. И мне становилось спокойно и приятно. Приятно оставаться наедине с городом. Городом без людей, но все равно двигающимся, живущим своей жизнью, созидающим себя. Городом с душой и характером, которые проявляются именно вечером, холодным вечером. Днем же, снующие туда-сюда люди, куда-то вечно спешащие по делам, которые, возможно, и не стоят того, чтобы по ним спешить, да точно не стоят… эти люди хаосом мелькающих тел заслоняют характер одинокого города, не дают ему проступить чрез живые толпы. И только холодным осенним вечером, как сегодня, или зимним спокойный город может вздохнуть широкой грудью и показать себя во всей красе. И мне чертовски нравилось смотреть на этот город.

Я немного успокоился от нахлынувшей вдруг обиды и продолжил.

– Но знаешь, есть в этой истории и положительные моменты. Во всяком случае в моем случае, – скаламбурил я. – И я даже благодарен отцу, как бы странно это не звучало. Точнее не ему, а его отсутствию.

Марк с интересом посмотрел на меня.

– Зачем нам нужен отец? – спросил я. – Мать нужна, чтобы выкормить нас, выходить, поставить на ноги и вырастить как физический объект, скажем так. Отец же нужен, чтобы вырастил и воспитал нас как личностей, подготовил к битве с окружающим миром, как первобытных охотников. Научил охотиться и различным способам выживания, научил критическому мышлению и способам мыслить. Это в идеале, конечно. Зачастую современные отцы не могут и этого. И только лучшие матери-одиночки, которые сами выращены цельными личностями, могут взвалить на себя обе функции. Но это тоже редкие исключения. И моя мама, которая великолепно и самоотверженно выполняла свою часть обязанностей, не могла выполнять еще и обязанности отсутствующего отца. Поэтому мне приходилось выполнять их самому. Ты понимаешь, да?

Я уже немного хмелел. Марк утвердительно кивнул.

– Я не зря сказал, что поначалу боготворил отца. Каждый ребенок видит в отце подобие бога: большого, сильного, справедливого, жестокого. В этом смысле ребенок-человечество еще не переросло концепцию бога, а продолжает слепо ее эксплуатировать. Но мне было этого мало. Когда я понял, что отец-бог не так уж и хорош, что он недалек, глуп, невнимателен и не любит меня, а значит и на его мудрость я не могу положиться, не могу слепо верить ему, я стал жадно искать авторитеты, на которые могу опереться, и ориентиры, которым могу следовать. Как раз где-то сразу после подросткового возраста, когда произошел этот слом, я стал жадно читать, хотя ранее читать вообще не любил. Стал читать, чтобы найти ответы в книгах. В итоге у мальчика без отца появилась целая плеяда отцов: Будда, Фрейд, Джек Лондон, Достоевский, Толстой, Маркузе и много-много других. И все они делились со мной своей мудростью. Они воспитывали меня. Мы, поколение безотцовщин, на самом деле не одни. У нас много отцов и мы знаем их имена. И они жаждут наставлять нас, нужно только протянуть руку.

– Ты большой молодец! Давай выпьем за это, – сказал Марк и поднял бокал пива. Мы отхлебнули.

– Мой же отец, – взял слово Марк, – хоть и был все время рядом, но, видимо, понимал, что не может выполнить эту самую функцию ориентира в пространстве, маяка, о котором ты говоришь. Он понимал, что мало образован, что сам до конца еще не понял мир, да и поздно ему его уже понимать. Он занимал определённую нишу, знал свои узкие обязанности и осознавал, что на большее не способен. Но хотел для меня большего. Поэтому и заставлял учиться, заставлял много читать и знать. В моем случае это было не вопреки отцу, а с его подачи.

– Да, тут нужно еще подумать, вырастают ли у мудрых отцов мудрые дети.

– Все очень индивидуально, Максим.

– Да, все очень индивидуально, – повторил я и зачем-то продолжил говорить дальше, хотя уже не хотел. – А я вот так до сих пор и хожу без наблюдателя, со смерти мамы. И после того как та самая ответственность с меня снялась, о которой я говорил, помнишь, все как-то пошло наперекосяк: и в личной жизни, и в бизнесе. Да еще и приставы закрыли мне выезд за границу из-за долгов перед налоговой. В моем бизнесе не все так хорошо, как, казалось бы.

Я никогда не любил рассказывать о своих проблемах, делиться ими. Не умел. Не научили. Чувствовал себя неловко. Не в своей тарелке. Мне всегда казалось, что мои проблемы должны оставаться моими, иначе это выглядит как дурной тон, как проявления эгоизма. Я понимал, что у каждого воз и маленькая тележка персональных неприятностей, и рассказывать пусть даже и друзьям о своих, значит взваливать лишние заботы на плечи другого. А этого я не хотел.

Хотя, возможно, вся суть моей особенности заключалась в другом. Я просто не хотел проявлять слабость. Держа себя в ежовых рукавицах тезисами, воспринятыми с раннего детства: «ты должен», «нужно справляться», «не ной», «слезами горю не поможешь», я не разрешал себе выходить за их рамки. Но как оказалось, слово «должен» даже не глагол, а поэтому не может призывать к действию.

– Вот как, – выдохнул Марк. – И большие долги?

– Достаточные. Я думал, что смогу из закрыть, но почему-то не получается. Иногда мне кажется, что я зарабатываю для окружающих, но только не для себя. Я кормлю своим трудом арендодателя, в помещении которого находится мой магазин, оптовиков, которые серыми схемами везут к нам телефоны, налоговую и государство, которые взимают за мои труды деньги, идущие непонятно на что, различные обслуживающие организации, своих сотрудников, которые при этом еще ноют и вечно недовольны. А мне остаются малые крохи от вроде как успешного бизнеса, но на самом деле не являющегося таковым. Такие крохи, что при постоянных трудах, я не могу даже закрыть имеющиеся задолженности. Ладно. Это не твои заботы. Кому сейчас легко.

Я допил пиво. Второй бокал расслабил, и тяжесть навалившихся забот и потрясений этого дня немного ослабла.

– Я мог бы дать тебе в долг. Отдашь, когда сможешь, – как бы между делом сказал Марк. Я чувствовал, что он хотел предложить это как можно более буднично и просто, будто для него это обычное дело.

– Спасибо, но нет. Не хочу умножать свои долги. Если совсем прижмет, обязательно попрошу. Спасибо.

Я улыбнулся.

Мы посидели еще немного и разъехались по домам. Я еще хотел успеть разобрать вещи и подготовиться к переезду. В запасе оставалось две недели, но я не хотел оставаться в этой квартире на птичьих правах. Время и денег на поиски нового жилья было немного, поэтому я решил принять предложение Наташи. В конце концов, это был хороший вариант.

Я приехал домой и окинул взглядом свои скромные владения: письменный стол, надувной матрас на полу, раскидистый фикус в большом кашпо, напольная вешалка для рубашек, полки на стене под одежду и с десяток коробок под книги и всякую мелочь. Переезд должен пройти быстро и без лишних проблем.

Я прилег на матрас и стал смотреть в потолок.

Единственный раз за весь день я ощущал спокойствие. Внутреннее спокойствие позднего вечера, когда понимал, что другие не побеспокоят меня, когда понимал, что мой внутренний другой тоже молчит, потому что устал. И я остался наедине с самим собой.

В голове складывались слова, начало которых пришло ко мне тем холодным вечером, когда я снова вспомнил о ней. Я лежал и пробовал продолжить их.

Ночью темной выходишь на улицу.Ноздри воздух свежит глубоко.Желтый месяц в стеклянную лужицуЦедит пряной ночи молоко.В глубине престарелого городаСредь бетонных чащоб и трущобНеприкаянно мечется смолодуСердце кротко твое, под озноб.Днем в толкучке твое одиночествоНе сравнится с мытарством в ночи.Неживое, заразное множествоСмотрит в пол и натужно молчит.Как же много вас здесь, окаянные!Только толку от этого что?Слов цепочки и вздохи октавныеГадкой моросью мочат пальто.Лишь тогда успокоить получитсяАритмию усталой мышцы,Когда вновь на стеклянную лужицуМесяц сцедит тугие сосцы.

Глава 3

«Все будет хорошо»

Следующий месяц был так же насыщен на события, как и прошедший день. Я переехал к Наташе. Сам переезд занял не больше дня. Устав от периодических перемещений по съемным квартирам, на этот раз я нанял двух грузчиков, которые за час освободили мою полупустую квартиру и перевезли все вещи на квартиру Наташи.

Это была уютная двушка с общим коридором и двумя раздельными комнатами. Наташа предложила мне комнату поменьше. Там располагался письменный стол, большой вместительный шкаф советского образца, но очень красивый. Видимо, бывшим обладателям этого шкафа пришлось серьезно попотеть, чтобы достать его в свое время. Еще несколько стеллажей и книжных полок по стенам, диван, стоящий напротив письменного стола.

Признаться, я не любил делить жилье, но с Наташей почему-то не переживал за неудобства. Тем более с девушкой. И как показал первый месяц, правильно делал. Поначалу это немного удивляло. Слишком легко и быстро мы привыкли к присутствию друг друга. Пусть и по разным закрытым комнатам.

Наташа не лукавила, когда говорила, что к ней не приходят гости. После учебы она несколько вечеров в неделю проводила в кафе, подрабатывая бариста, остальное время, свободное от учебы, просиживала в библиотеке, либо на различных встречах или дома, сидя за книгой. Всегда в тишине или с легкой негромкой музыкой. Несмотря на это, у нее было много друзей и знакомых, которых она, однако, не любила впускать в свой домашний уют.

Квартира располагалась на шестнадцатом, последнем, этаже, и выходила окнами на оживленное шоссе, вдоль которого тянулась линия железной дороги. Затем небольшая промышленная зона и уже совсем вдали другой жилой массив. Индустриальный пейзаж вдохновлял меня. Я смотрел в окно и чувствовал, как город живет. К тому же была уже середина ноября, и робко начинал выпадать первый снег. Желтые блики, которые я так любил в ночном городе, сменились белой шерсткой, и мне становилось невыносимо уютно в этом месте. На высоте. Я невольно ощущал странное успокоение, словно здесь меня никто не может достать, и я нахожусь под покровительством хозяйки берлоги на высоте.

С Наташей мы виделись только на лекциях и иногда на кухне, когда совпадал распорядок дня. Иногда она угощала меня завтраком, иногда я ее ужином. Но разговор никогда не заходил дальше обсуждений будничных ситуаций и каких-нибудь лекционных уточнений. На парах я также старался не уделять ей особого внимания, чтобы не было заметно, что нас что-то связывает. Первоначальная соседская неловкость быстро прошла, и осталась лишь тактическая вежливость. Наташа понимала, что я нахожусь в ее квартире в качестве гостя, хоть и оплачивающего аренду, и имею более высокий социальный статус. Вежливостью и отсутствием назойливости она показывала, что понимает это и относится уважительно. Вообще Наташа была чрезвычайно тактичной девушкой. Это подкупало.

В магазине дела шли более-менее гладко. Я с большой грустью проводил Ивана, который проработал у меня еще неделю с тех пор, и достаточно быстро нашел ему замену. Высокого, худого, рыжего паренька. Очень разговорчивого и простого. Он оказался знакомым моих знакомых и достаточно живо откликнулся на вакансию продавца. С такой же живостью и усердием принялся за изучение технических материалов, необходимых для консультаций и освоения работы с кассовым аппаратом. Учет по вечерам я проводил сам. Поэтому домой возвращался ближе к девяти. Уставший и опустошенный еще одним днем. Засыпать удавалось только к двенадцати часам. Хорошо, что ранних пар у меня было мало. В основном в университет нужно было ехать к десяти утра или к обеду.

Нового продавца звали Егор. Он только закончил строительный колледж, не смог с первого раза поступить в университет, поэтому на ближайший год ему была необходима работа. Магазин работал с двенадцати до восьми. Это его полностью устраивало. Да и заработная плата продавца у меня была чуть выше среднего по городу. По выходным я заменял его, потому что пока не мог позволить себе еще одного наемного работника.

Я порадовался, что удалось так быстро и так удачно найти замену Ивану. Егор был полон энтузиазма и ловил каждое мое слово. Я внутренне пожурил себя, что так сильно расстроился, когда Иван сказал об уходе, и что пал духом от этой новости. Все-таки обстоятельства были не так мрачны, как казалось.

Денег от магазина все так же хватало, чтобы покрыть все текущие расходы на жизнь. Но откладывать пока не получалось. Не получалось и гасить текущие кредиты, а их накопилось на триста тысяч. Я своевременно оплачивал ежемесячные платежи, но это были в основном проценты. От этого становилось досадно, потому что я понимал, что работаю только на банк. Я помнил предложение Марка, но не хотел им пользоваться. Все-таки долг перед обезличенным банком не так сильно давил на мое чувство вины. Невозможность погасить долг перед Марком приносила бы мне еще и нравственные страдания. Но знание, что у меня есть пути отхода, перекрывало досаду от финансовых дыр.

Я пытался перераспределить освободившиеся от аренды квартиры деньги, на постепенно погашение кредитов, но ничего не получалось. Словно в обветшалой лодке, как только была заткнута одна дыра, неизбежно появлялась новая. И сэкономленные деньги утекали в другую пробоину. То ли меня с детства не научили финансовой грамотности, то ли я был из того сорта людей, у которых деньги в принципе надолго не задерживаются, то ли деньги обладали подобной текучестью абсолютно у всех, но другие умели скрывать это, потому что изначально оказались в лучших условиях, не на посудине, а на яхте.

Так или иначе, я успокаивал себя словами Саши Соколова, что отсутствие денег делает меня хорошим буддистом.

И время неумолимо шло. Я не врал Марку, когда говорил, что не был в отпуске уже больше семи лет. Никуда не ездил, ничего не видел, не сменял обстановку. Жил и работал в одном и том же городе уже почти пять лет, только изредка сменяя арендованные квартиры. Это было единственным разнообразием в моей жизни. Я иногда задумывался, что бы было, если бы у меня была своя квартира и все эти пять лет я провел на одном месте. Возможно, мой локальный кочевой образ жизни был для меня маленьким спасением.

Как и у любого однообразного продолжительного действия у оседлости были побочные эффекты. Я не успевал за временем. Оно, как и деньги, было текучей субстанцией. А в условиях одной и той же обстановки память скользила по прошлому, как по накатанной, не имея возможности зацепиться за какие-то события. Даже самые яркие из них зачастую проходили в одном и том же месте, поэтому наслаиваясь друг на друга, смешивались, переплетались, теряли свою уникальность, а потому казались одним бесконечным днем, длиной в пять лет.

Другая проблема заключалась в том, что я никак не мог спрогнозировать будущее. У меня не было цели, не было задачи на ближайшие десять лет. Срабатывало привыкание и, как бы я не старался себя растормошить, понимал, что погряз в пучине собственного выработанного инфантилизма, когда всегда находишь повод для ленности, достаточно правдоподобный (ох как ленивый разум изобретателен в условиях угрозы повседневности), то нет денег, то нет времени, то нет желания. И все это были очень весомые аргументы. Весомые, потому что приносили страдание своей неизбежностью, к которой тоже, надо сказать, привыкаешь и свыкаешься.

Единственным успокоением для меня все-таки оставались лекции. Я хотя бы успокаивал себя тем, что приношу пользу обществу, человечеству, конкретно этим ребятам. И был рад, что те же самые однообразие и повседневность еще не успели отравить это спасительное чувство.

После одной из лекций меня позвала к себе заведующая кафедрой.

Инга Валерьевна, сухенькая приятная женщина, преподавала историю отечественной журналистики, заведовала кафедрой уже почти десять лет. Я сам когда-то был ее студентом. Она позвонила и попросила зайти после занятий. Дело было неотлагательное. Меня ждал разговор о студенте пятого курса, который защищал у меня дипломную работу.

– Здравствуйте, Инга Валерьевна.

Инга Валерьевна была занята своими делами. Она пространно смотрела в компьютер, медленно водила мышкой по столу. Было видно, с каким трудом даются ей эти движения, непривычные для людей ее возраста. Иногда она цокала и, полуприкрыв глаза, сотрясала головой, видимо, сокрушаясь от прочитанного. Я понял, что она проверяет работы студентов, и понимал отдельные проявления ее недоумения.

Во всяком случае, я знал, что она терпимая, мягкая и тактичная женщина. Обычно людям такого характера не удается добиваться высоких постов, пусть даже и заведующего кафедрой, но эти ее качества были настолько сильны и непробиваемы, что никакие интриги и подхалимаж отдельных коллег не могли противопоставиться этому.

– Здравствуйте, Максим Андреевич. Я сейчас закончу.

В кабинете больше никого не было.

– Вы сегодня видели, Артема? Старикова, – уточнила она. – С пятого курса.

– Нет еще, а что?

Я был дипломным руководителем у Артема. Он писал работу о средствах массовой информации Третьего Рейха и приёмах в манипуляции массовым сознанием немцев перед Второй мировой войной. Это был умный, спокойный и рассудительный молодой человек из того сорта студентов, которые мало говорят на занятиях, внимательно слушают и плодотворно занимаются с материалом вне университетских стен.

Артем практически с начала пятого курса изъявил желание писать у меня дипломную работу, а так как он увлекался еще и историей, тема пропаганды в нацистской Германии подошла ему очень кстати. Я не возражал.

– Мне сегодня с утра звонил декан, а ему звонили из пресс-службы областной администрации. Дело в том, что Артем опубликовал пост, точнее часть своей дипломной работы, с фотографиями из архивной съемки, как лидеры нацисткой Германии принимают участие в различных мероприятиях: пьют пиво в местных ресторанах, едят в полевой кухне, сажают деревья и многое другое.

– И? – немного недоумевал я.

– Все бы ничего, но Артем сделал, так сказать, сравнительный анализ с местными реалиями.

Я уже начал приблизительно понимать, о чем хочет сказать Инга Валерьевна. Но дал ей закончить.

– Рядом с фото нацистских лидеров, сажающих деревья, стояли фото различных современных политиков. В том числе нашего губернатора. Максим, я не видела этот пост. Мне только рассказали в пресс-службе, с ними я тоже разговаривала сегодня. И немного текста еще в духе, что методы пропаганды нацистов и современные методы политиков иногда в чем-то похожи. По фото, конечно, это и так видно. Но! Артему сегодня утром тоже сразу позвонили из университета и велели удалить пост. Он это сделал. Надеюсь никаких последствий не будет. В пресс-службе мои знакомые, которые еще там работают, уверили, что не стали показывать это губернатору, а сразу позвонили нам, чтобы пост не дай бог не разошелся по сети. Такие вот новости, Максим Андреевич.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.