Записки пилота «Свинтопруля». Книга 1

Мы сдали вертолёт под охрану. Аркадьевич оказался прав. К вечеру на Возее похолодало до минус 41 градуса, и нашу подбазу опять накрыло туманом.

А нам надо как-то добраться домой. Надо найти попутную машину или автобус. Нашли автобус какой-то раздолбанный. Водила согласился подбросить экипаж до Усинска, но предупредил, что у него тормоза барахлят и врубается сразу вторая скорость, поэтому надо толкать автобус с места и запрыгивать в него на ходу. Наконец-то цирк уехал с Возея и клоуны на этот раз уехали вместе с ним. За три часа мы добрались до Усинска, пять раз выпрыгивая из автобуса, и толкая его, пока он не врубит вторую скорость, и запрыгивали на ходу. Ехать всего 150 км, но размялись и наматюкались от всей души. Водитель в благодарность подвёз к самому вокзалу. Дальше автобус толкали уже другие пассажиры. Железнодорожный вокзал Усинска при минус 43 производит освежающее впечатление. Южный проект, с большими стеклянными дверями и большими окнами впечатляет. Внутри вокзала температура почти, как на улице. Подали поезд. До Печоры ехать почти пять часов. Закуржавленные, в сосульках, чумазые вагоны. В них темно и холодно. Несмотря на то, что проводница пыталась топить, все её усилия не увенчались успехом. У неё же купили бутылку водки. Думали согреться. Ага, щас! В холодном вагоне ледяная водка – результат обратный. Аж колотить начало, или это я так промёрз? Смотрю на экипаж, устали хлопцы, лица тёмные. Нагрелся титан. Вот так, с чайком в кружках и водкой в желудке, в качающихся скрипучих вагонах доползли до Печоры.

А там минус 48, туман. Пока дождались автобуса номер 2, пока дотряслись до аэропорта. Еще триста метров и добрели до общаги. Когда я дошлёпал на этаж свой четвёртый, я был похож на задубевшее чучело в унтах, ползунках и лётной куртке. Шапка натянута на самый нос, посиневший от холода. Всё это великолепие, пропахшее керосином, копотью, морозом и слегка отдающее водкой, вваливается в комнату общежития. Хорошо хоть робятёнок уже спит и не видит этого. Жена со словами: «О, господи!» расшнуровала меня, затолкала в предварительно прогретый душ. И вот там, стоя под струями горячущей воды и красный, как свежесваренная сосиска, я подумал: «Всё, вот и кончилась командировка. И, слава Богу!».

«О пользе диетического питания»

Как бы это молочко-

Не порвало нам о….о!

(старинная авиационная присказка)

Очередная командировка. Прилетели на подбазу на заправку и заодно пообедать. Экипаж вприпрыжку умчался в столовую. Техники заправляют и осматривают вертолёт. Я зашёл в контору «заказчика» потрепаться с симпатичными диспетчершами, взять заявку и узнать работу на следующий рейс. Вообще-то работу мы уже знаем (на подходе переговорили по радио с заказчиками) поэтому уже и заправляют вертолёт под эту работу. Заявку обычно берёт второй пилот, но и мне не трудно прогуляться двести метров до конторы. Поговорил с девочками, поулыбался, они мне глазки построили, и с хорошим настроением пошёл на обед.

В столовой, на удивление, нет народа. Мы прилетели позже обычного, и основной поток голодающих мужиков уже прошёл. Гляжу, мой славный экипаж уже прикончил первое блюдо и с аппетитом уминает второе. Вообще-то полёты на нашей любимой «бетономешалке» пробуждают зверский аппетит и способствуют пищеварению. Ещё не видел ни одного экипажа МИ-6, который бы плохо кушал. Как говорится, небо любит сильных, а сильные любят пожрать.

Взял поднос, и пошёл вдоль стойки, нагружая его тарелками. Кругленькая, очень уютная повариха, вся прям с пылу – жару, с улыбкой говорит: «Ой, возьмите сливки! Свежие, только-только привезли! Ваш экипаж уже взял». Оглядываюсь, действительно – хлопчики уже взялись за сливки, причмокивают и уминают маленькие булочки, запивая сливками.

Не знаю, может это у меня и дурацкое правило, но никаких молочных продуктов перед полётами я не пью. Это касается молока, кефира и всяких там сливок. Поэтому поблагодарил повариху и вдобавок к борщу и котлетам с пюре добавил два стакана компота из сухофруктов. Пообедал и вышел на крыльцо столовой. Хлопцы мои стоят, курят, дожидаясь меня. Второй пилот говорит мне: «Зря ты, Саня, не взял сливки – очень вкусные». Объясняю про своё дурацкое правило. На том разговор меняет тему и, перебрасываясь словами, идём к вертолёту.

Заправка уже закончена, техники дожидаются нас. Видно, как на загрузочную площадку трактор вытаскивает балок (это такой домик на санях). Его мы и потащим на буровую Сандивей. Ну, можно и запускаться. Бортоператор уже прицепил к крюку паук (это четыре троса с карабинами на концах). Этими карабинами мы и зацепимся за петли в верхних углах балка.

Запустились, зависли. «Паук» тихонько покачивается под вертолётом, перемещаемся на груз. Вот и висим неподвижно над балком. Лёгкими движениями удерживаю вертолёт на месте, посматривая на землю и на приборы. В наушниках раздаётся привычный комментарий бортоператора:

«Подцепщик залезает на балок. Залез. Разбирает паук. Метр выше. Разобрал. Цепляет карабины – первый…, второй…., третий….., четвёртый…. Всё, зацепил. Карабины в норме. Слезает с балка. Убрал лестницу. Отбежал. Убираем трос. Трос в замке».

На приборной доске, перед моим носом загорается зелёное табло. Всё в норме. Натянули троса. Оторвали балок. Так, запас высоты и мощности есть. Можно взлетать. Взлетаем.

Набрали высоту, развернулись носом на курс, в сторону буровой. Едем потихоньку. Балок попался на удивление, воспитанный. Скорость 90—100 км в час, идёт спокойно, покачиваясь. «Паинька», а не балок. Высота 400 метров. Едем.

Кручу баранку и смотрю по сторонам. Денёк сегодня очень хороший. Как раз для работы. Люблю я такую погоду. Конец сентября. Сухо. Облачность сплошная, плотная, висит на высоте метров 550—600. Прохладно. Ветер дует почти с севера, плотный, без порывов. Хорошо работать. Внизу тундра с проплешинами рыжеватых болот, озерца и озёра, пятна лесов. Среди хвойных тёмно-зелёных, почти чёрных деревьев, попадаются красивые ярко-оранжевые, золотые и красно-багряные лиственные деревья. Недолго сохранится такая красота. Облетит под ударами ветра, а там и затяжные дожди и слякотная осень.

От рассматривания земли и созерцания небес меня отвлекает напряжённый голос бортоператора: «Командир!». Оглядываюсь. Витя уже рядом с моим креслом, сдвинув мой наушник, орёт мне прямо в ухо: «Живот прихватило, крутит по самое не могу. Сядь куда-нибудь!». Всё понятно, дело житейское. Надо выручать. Хорошо ветер в лоб, место открытое – тундра. Как шли, так прямо с курса снизились, зависли, поставили балок на тундру и, не открывая гидрозамок прямо с «пауком» сместился вправо, чтобы балок был слева от вертолёта. Вертолёт стоит рядом с балком, открою левый блистер – можно рукой дотянуться. Стоим на шаге, иначе провалиться и перевернуться можно. «На шаге» – это значит, что вертолёт уже не давит полным весом на землю, но ещё и не летит – тяги не хватает. Последние секунды перед касанием колёс бортоператор уже не видел. Он катапультировался в правую заднюю открытую дверь и сейчас, где-то там, под створками вертолёта (там меньше дует от винтов) сидит в позе орла, думая о превратностях жизни.

Через определённое время слышно, как хлопнула входная дверь, и бодрый голос Витюли доложил: «Можно зависать!». Ну что ж, зависаем. Взяли подвеску и поехали дальше. С лёгкой ехидцей экипаж комментирует незапланированную посадку. Только набрали свои четыреста метров, не прошло и пяти минут, как голос подал бортмеханик. Те же яйца, только в профиль. «Командир, надо сесть!». Видать эпидемия приближается к нам из задней части кабины. Процедура повторяется. Снизились, зависли, поставили балок, сместились вправо, стали колёсами на тундру. Стоим-с, ждём-с! Дождались. Хлопнула входная дверь, и голос бортмеханика Витюли (он тоже Витя) докладывает: «Можно зависать!». Ну что ж, можно, так можно. У нас всё можно. Зависли, поехали. Я смотрю на второго пилота. Он тоже Витя (прямо не экипаж, а сплошная «Виктория») и уже не улыбается. На мои слова: «Ну что, Витюля, сейчас видимо твоя очередь? Видишь, беда подходит к нашему славному экипажу сзади». Витя, второй пилот, набурмосенно прислушивается к чему-то в себе и видимо внутренний голос ничего хорошего ему не говорит. Я даже не стал набирать 400 метров. Чего керосин жечь зря. Набрал 150 метров и через пять-семь минут, дождавшись требовательного взмаха руки второго пилота, повёл вертолёт на снижение. Всё, как в первых двух сериях. После третьего взлёта, я по СПУ говорю штурману: «Хоть тебя зовут и не Витя, но сливки пили вы вчетвером, поэтому готовься – ты следующий, милай!». Эти трое, уже облегчившихся, ехидно посмеиваются. Я им говорю: «Грех смеяться над чужим горем. И, может, рано смеётесь. Вдруг, сливки многоразового действия?!!»

Высоту не набираем. Наконец в наушниках раздаётся голос штурмана: «Зато я дольше всех продержался!», и истерично добавляет: «Садись ты, ради бога, быстрее!!!». Как говорится, любой каприз за ваши деньги. Сели. Протопав по грузовой кабине, четвёртый любитель свежих сливок выпрыгнул в дверь. Ждём-с! Дождались. Дверь захлопнулась. Штурман в своей кабине. Можно зависать.

Слава богу, до буровой больше никаких посадок производить не пришлось.

На буровой поставили балок, и пока дожидались, чтобы притащили «паук», на борт поднялся бурмастер и пробурчал: «Чтой-то вы долго летели? Я звонил на подбазу. Сказали, что вертолёт давно уже взлетел и идёт сюда!». Пришлось объяснить, что ветер встречный (а он и правда встречный) и балок шёл исключительно плохо. Раскачивался, крутился, поэтому пришлось несколько раз приткнуться в тундре, чтобы успокоить груз. Так тоже можно иногда делать.

Обратный путь проходил над знакомыми местами, где героический путь экипажа был отмечен его нерукотворными следами. Эти балбесы уже ржали над штурманом: «Безориентирная местность, безориентирная….. Глянь, сколько мы ориентиров оставили, чтобы ты не заблудился, навигатор!».

За ужином, на всякий случай, мои орлы пили крепкий чай с сухарями и доставали претензиями повариху, на что она отвечала: «Ничего не знаю. Сливки свежие. Я сама их пила и ничего со мной не было! Вот так!». И вы знаете, я ей верю! Она баба крепкая. А со слабым здоровьем моего экипажа с диетическими молочными продуктами перед полётами – лучше завязывать. Тем более что из-за этих приключений мы налетали почти на полчаса больше с подвеской. А учитывая стоимость лётного часа МИ-6 – это был самый дорогой платный туалет в мире. О чём я не преминул сказать вечером экипажу за бильярдным столом. На что получил ответ: «Тебе хорошо гундеть, ты компот из сухофруктов пил!».

«Себе для памяти»

Что только не приходилось возить.

Внутри фюзеляжа:

• Люди (пассажиры, вахта);

• Продукты (колбаса, водка, яйца, оленина, сыр, масло, молоко, сливки, сметана, шампанское, мука, сахар, вода, тушёнка, консервы, картофель, лук, капуста, конфеты, сигареты, папиросы, спички, соль, компоты, огурцы, помидоры, клубника, черешня, апельсины, мандарины, яблоки) – всё это в коробках, мешках, тюках, ящиках, сетках, связками, в бидонах, банках, бочках;

• Железки всякие: электромоторы, аккумуляторы, шестерни, буровые долота, изоляторы, кабеля на катушках, провода и проволоку на бобинах, гвозди, болты, крепёж всякий;

• Ширпотреб: обувь, одежду, телевизоры, холодильники, стиральные машины, посуду, мебель;

• Бочки с машинным маслом, соляркой, бензином, химреагентами, взрывчатку, патроны, детонаторы, шнур огнепроводный, мешки с цементом, песком, клеем КМЦ;

• Доски, брус, оргалит, железо листовое, гипсокартон, фанера, бутыли с кислотой, лекарства, тюки с сеном и тюки утеплителя, маленькие дизеля и электростанции;

• Всякую технику, гусеничную и колёсную: автомобили легковые и грузовые, пожарная машина ЗИЛ-131, гусеничные тягачи ГАЗ-71, вездеходы колёсные, лодки моторные, моторы к ним, сети рыбацкие, пьяных рыбаков и рыбу в придачу;

• Емкости с солярой, огнетушители, баллоны с пропаном и со сжатым воздухом;

• И апофеоз: коровы на откорм (молодые) и с откорма (уже упитанные) – на пол грузовой кабины клали солому, ставили переднюю загородку (намертво) и заднюю (сдвижную). Коров загоняли между ними, а в полёте они ходили по – маленькому и по – большому. Ночевали мы в селе в селе Харьяха, спали на нарах, топили печку, от холода принимали немного спирта с вечера. Поэтому, когда наш экипаж появлялся в столовой аэропорта Усинск (куда мы садились на дозаправку), то трех-четырёх дневная щетина плюс запах керосина, навоза, коровьей мочи, лёгкого перегара и курева – это производило неизгладимое впечатление на стюардесс и экипажи московских «тушек» (ТУ-134) и сыктывкарских АН-24. А когда я приходил домой после полётов, то жена моя, Татьяна, говорила: «То, что от тебя керосином после работы пахнет, это понятно – ты лётчик, а вот, когда от тебя воняет навозом – это настораживает». А что ж ты хочешь, дорогая моя, что возим – тем и пахнем.

На внешней подвеске

• Дрова (доски, горбыль, брус, брёвна, хлысты – это стволы деревьев без веток);

• Трубы (начиная от НКТ, это самые тонкие, но зато самый тяжёлый погонный метр, и далее все эти ЛБТ, СБТ, УБТ, турбобуры, винтобуры, обсадные колонны, трубы магистральных нефте и газопроводов);

• Ёмкости 2,5,6,8,10,14,18,50,75 и 200 кубометров, кислотные, водяные, лягушки, торпеды, ракеты, луноходы (пустые и с кислотой, нефтью, мазутом, солярой и водой;

• Дизеля, дизельные электростанции (очень разные);

• Компрессора воздушные, большие и маленькие;

• Опоры ЛЭП (бетонные карандаши и металлические, в сборе и по частям);

• Подпятники, траверсы, катушки проводов, тальканаты;

• Привенторы, элеваторы, крюкоблоки, пригрузы, лебёдки, гидроключи, роторы, насосы, грязевые шланги, смесители (7 тонн), тампонажные агрегаты, квадраты (труба 30 метров квадратного сечения) с вертлюгом;

• Трактора, собранные и разобранные (гусеничные и колёсные), трелёвочники, тягачи, ступени ракет, обмоточные машины (две части, каждая размером с двухэтажный дом);

• Части буровых вышек, водобурные установки, кислородные баллоны;

• Цемент, химреагент (в мешках, гамаках, на поддонах);

• Балки (геологи, бранденбурги, бочки-домики, котлобаки, бани);

• Контейнера (большие и малые) и морские;

• Повреждённые воздушные суда (вертолёты МИ-2, МИ-8).

Вроде всё!?

«Бычки в томате»

«Первая – во здравие,

вторая – для души,

третья – для веселия,

четвёртая – во пьянство»

Народная мудрость

Сейчас, когда мне почти пятьдесят три года, я вспоминаю эту историю со смехом. Когда я её рассказываю, если придётся к слову, своим коллегам и друзьям вертолётчикам, они смеются. А тогда – тридцать три года назад, мне было не до смеха. Одним словом стыд и срам.

Только окончил училище, переучился на тяжёлый вертолёт МИ-6, и в качестве второго пилота успел отлетать около полугода. Поскольку нас, таких вторых пилотов было больше, чем свободных командиров, для выравнивания налёта часов, командир эскадрильи перебрасывал меня из экипажа в экипаж. Чтобы я не остался без налёта – то в одном экипаже полетаю месяц, то два в другом. Так я поближе знакомился с людьми в эскадрилье (в нашем первом звене), привыкал к ним, они ко мне. Постепенно втягивался в работу вертолётчика, и она мне нравилась всё больше.

И вот второй месяц заканчивается, как я летаю вторым пилотом в экипаже Леонида Владимировича Маслуна. Опытнейший лётчик, пилот первого класса. Плотная высокая фигура, чуть сгорбленная (как у всех профессиональных вертолётчиков), великолепная седая шевелюра, весёлый взгляд, загорелое лицо. Штурман – Геннадий Николаевич Фотиев. Великолепный профессионал. Как говорится – штурман от бога. Небольшого роста, плотный, круглый. Быстрые круглые глаза, смотрят насмешливо, но всегда поможет, расскажет, объяснит, если что непонятно по штурманской части. Бортмеханик – Виктор Павлович Хаткин. Это вообще – живая легенда. Ходячая энциклопедия авиации. Первую пенсию заработал в военной авиации, вторую в аэрофлоте. Машину знает досконально. Сколько же он рассказал о вертолёте, чего только не показал, не объяснил всякие тонкости.

А как он читал наизусть «Евгения Онегина» – авиационного! Это поэма об авиации, написанная в послевоенные годы каким-то авиатехником, то ли на Дальнем Востоке, то ли в Забайкалье.

Экипаж, бывало, играет после полётов (в командировке) в карты, а я сижу рядом и записываю под диктовку Виктора Павловича эту поэму. Иногда он сбивается, вспоминает нужную строку и отвлекается от карт. Экипаж бурчит: «Саня! Отстань со своей поэмой. Не отвлекай человека от карт!». Я возмущаюсь: «Да вы что?! Обалдели! Карты были и будут, а вот если Палыч не продиктует – так эти стихи канут в лету и никто о них не вспомнит!». (Записал, таки, всю поэму на листочках, она хранится где-то в моих бумагах в шкафу. Дай бог памяти, найти).

Бортрадист-бортоператор – Виктор Павлович Батманов. Круглое, открытое лицо, хитрые глаза с прищуром. Весь экипаж намного старше меня, особенно бортмеханик и командир. Хотя Леонид Владимирович много моложе бортмеханика. Оба седые, загорелые, только бортмеханик более сухощав и подтянут, несмотря на возраст.

Вот в таком славном экипаже я летал и набирался опыта в ту далёкую осень 1979 года. Полёты, полёты, полёты. Но и в них наступает перерыв. Впереди три дня выходных. Комэск дал роздых экипажу. И вот, после полётов стоим перед аэропортом, перед тем, как разойтись по домам. Всё, как в анекдоте: «Кто первым сказал – ну что?». Видимо мысль, употребить с устатку, возникла одновременно в нескольких головах. Что пить, понятно – водку. Закуску купили в магазине. А вот где – это проблема! У того жена строгая, у этого дети дома шалят. И тут я – жизнерадостный такой. У меня же в общаге комната трёхместная и мои два соседа в отпуске на месяц.

И вот славный экипаж МИ-6, гружёный закусками, позвякивая стеклотарой, идёт в гости ко второму пилоту. Пришли, быстро накрыли холостяцкий стол и процесс пошёл. На столе немудрёная закуска – хлеб, колбаса, лук, банка трёхлитровая огурцов и консервы «бычки в томате». Люблю я эти «лётчицкие» разговоры за столом. Синий дым сигарет плавает над головой, разговор постепенно переходит на работу. Всё, как обычно. Рюмка поднимается за рюмкой. Я стараюсь не отставать от старших товарищей. Но мне всё труднее улавливать нить разговора, а так хочется послушать бывалых пилотяг, и, открыв рот, удивляться и смеяться их байкам.

Но, как пел товарищ Высоцкий: «….я на десять тыщь рванул, как на пятьсот, – и спёкся!». Опыта употребления алкоголя у меня тогда ещё не было (так, лёгкая разминка в юношеском разряде – бокал шампанского или кружка пива, максимум сто граммов водки).

В общем, отряд не заметил потери бойца. Когда я очнулся – экипажа уже не было. Всё за собой прибрали, проветрили комнату, меня уложили на мою кровать и исчезли тихо – по-английски. Возвращение к действительности было чудовищным. Голова раскалывалась, комната ходила ходуном, меня бросало то в жар, то в холод. Да чего я вам рассказываю. Опытные товарищи всё сами прекрасно знают. Так то – опытные. А я не понимал, что со мной. Думал – умираю. А умирать в расцвете лет не хочется. Жалко себя. И вот, держась за стенки и перила, я, пошатываясь, спускаюсь со своего четвёртого этажа на первый. В те годы, там на первом этаже общаги был стартовый медпункт. Скребусь тихонько в дверь. На пороге стоит фельдшер стартового медпункта – Татьяна Фёдоровна Каминская и внимательно рассматривает меня. Взгляд её не предвещал ничего хорошего. Но голос спокойный и ехидный: «Что случилось, Саня? На что жалуешься?».

Я понимаю, что про пьянку говорить нельзя, неохота выдавать экипаж, и совершенно забыв, куда выходят окна стартового медпункта, я бухаю, не соображая: «Татьяна Фёдоровна, я ужинал у себя и, видимо, отравился «Бычками в томате». Во-о-о-т!

Всё, как в анекдоте – ел печенье, пил пиво, водку, коньяк, шампанское и видимо отравился печеньем. Татьяна Фёдоровна вталкивает меня в медпункт и её голос долбит в мою гудящую голову: «Бычки в томате, говоришь! Видела я, как эти „бычки в томате“, твой славный экипаж, уходили на бреющем по „Гибралтару“ (это у нас узкий проход между заборами). Запомни, Саня, если ты так будешь квасить смолоду, с этими „хрычами“ – сдохнешь! Ты с кем тягаться собрался? Они за свою жизнь водки выпили больше, чем ты молока. Те, кто с ними начинал пить, уже давно в могиле!».

И, чехвостила она меня, и чехвостила. Досталось и моему экипажу, мол, напоили «робятёнка» и сами напились, но ноги унесли. Всё это сопровождалось заливанием в меня целого кувшина раствора марганцовки, а я его выплёскивал обратно в умывальник. Потом сделала укол, дала таблетку, напоила горячим чаем с малиной, сопровождая всё это лекцией о вреде алкоголя. И, напоследок, сунув кулак под нос, Татьяна Фёдоровна отправила меня отдыхать.

На следующий день, к обеду, я уже был более-менее в нормальном состоянии. Даже аппетит появился. Пошёл пообедать в лётный зал, благо дело был выходной. И возле него, на улице, встретил своего командира Леонида Владимировича и бортмеханика Виктора Павловича. Маслун, ехидно улыбаясь, спросил: «Саня, ты на кой заложил наш экипаж?».

Я оправдываюсь: «Да не говорил я про пьянку. Я сказал, что отравился бычками в томате!» Виктор Павлович, кивая головой: «Во – во! Вот за эти бычки в томате мы с Лёней и наслушались сейчас от Татьяны Фёдоровны!».

Маслун сделал вывод – второму пилоту больше стакана не наливать. Посмеялись и разошлись.

Вы не подумайте. Не алкоголики мы. Обычные вертолётчики. Умеем работать и умеем пить. Жизнь научила. Я вспоминаю свой экипаж тех лет. За далью лет их лица видны не так отчётливо. Только фотография покажет, какими они были, да и память моя. Но память не совершенна, поэтому и оставляю я эти строчки на бумаге. Нет уже на свете командира – Леонида Владимировича Маслуна, нет штурмана – Геннадия Николаевича Фотиева, нет бортмеханика – Виктора Павловича Хаткина. Они ушли далеко-далеко, но я помню – они были. И надеюсь, останутся со мной навсегда.

«Старый бортмеханик»

«Умчится мой поезд, на стыках звеня,

Умолкнут былые оркестры —

И тот, кто родится позднее меня,

На сцене займёт это место»

(песня А. Пугачевой)

В те далёкие времена, когда министром гражданской авиации был настоящий лётчик – Борис Павлович Бугаев, а тогда единым и могучим «Аэрофлотом» командовали настоящие специалисты, а не «эффективные менеджеры» – к формированию экипажей воздушных судов относились очень серьёзно. И словосочетание «слётанность экипажа» было не пустяшным понятием. От этой самой слётанности зависела порой жизнь пассажиров, целостность воздушного судна, а иногда жизнь и здоровье самого экипажа.

У нас на МИ-6 состав экипажа не менялся годами. Конечно, может человек заболеть или какие-то обстоятельства заставили заменить его в экипаже, но в целом в одной кабине долгое время вместе находились одни и те же люди. Даже в отпуск уйти экипаж планировал в одно время.

Я настолько привык к своему экипажу, что порой не глядя, по одной только интонации голоса, понимал о каких несказанных нюансах или проблемах докладывает бортмеханик или бортрадист, при этом, не называя их. При том, что существует установленная фразеология радиообмена и технология работы экипажа вертолёта. Где никаких меканий, беканий, э-э-э, а-а-а, а только чёткие, короткие и конкретные фразы и порядок слов в них.

В тот летний день в нашем экипаже летал бортмеханик Слава Ли-Чи. Мой родной бортмеханик Витя Поздеев по каким-то причинам три дня с нами не летал. Я не помню, то ли ему надо было куда-то срочно уехать по семейным делам, то ли квартальная медкомиссия, ей богу, не помню. Но на три дня мне дали в экипаж Славу. Это был наш третий день полётов вместе, в одном экипаже.

Слава Ли-Чи – этнический китаец. Маленький, щуплый, но жилистый и выносливый. Желтоватое круглое лицо, всё в лёгких морщинах. Густые чёрные волосы, в которых поблёскивает седина. Не раскосые, а именно круглые, чёрные блестящие глаза, которые иногда весело, а иногда с грустинкой смотрят на собеседника. Маленькие цепкие и сильные ладони. Классный специалист, толковый бортмеханик. Он был самым старшим по возрасту в нашем, на тот момент экипаже. Мы быстро притёрлись, тем более я раньше часто летал с ним в составе другого экипажа. Это когда я ещё был вторым пилотом. Поэтому по работе никаких разногласий или вопросов не было. Но в тот день я заметил, что Слава не очень разговорчив, ни одного лишнего слова. Только команды и доклады строго по технологии. Ну, молчит и молчит – мало ли что. Может не очень хорошо себя чувствует, хотя по нему ничего не видно.

Мы работали с базы, и вот закончив полёты, вертолёт зарулил на стоянку номер 37. Охладили двигатели, выключились, остановили винт. Провели послеполётный разбор, и экипаж стал покидать вертолёт. Штурман, второй пилот и бортрадист, весело переговариваясь, спустились по трапу, и, осмотрев вертолёт, крикнули мне в блистер: «Командир, автобуса не будет – сломался! Поэтому идём пешком. Не отставай!». И экипаж скрылся в лесочке, отделяющем стоянки от здания аэровокзала и перрона.