Перед грозой

Посреди комнаты стоял стол, вокруг которого разместились несколько разномастных табуреток. Видимо, мест не хватало, и молодежь принесла остальное из дома. За кроватями, в проходе было еще несколько дверей, куда ведущих непонятно, дед Федор махнул на них рукой. Если надо будет, то расскажут…

– Это Федор Алексеевич Подерягин!– объявил Говоров, усаживая старика с палочкой на самое почетное место во главе стола, где, скорее всего, сидел раньше сам. Ребята тут же прониклись уважение к этому хмурому деду с покалеченной ногой, несомненно, представляя его кем-то из героев Гражданской войны, каково же было их удивление, когда Тарас Павлович сообщил им его биографию.

– Белый офицер, дворянин, кулак, подследственный НКВД СССР. Сидеть не сидел, но много раз был в шаге от того, чтобы отправиться в лагерь по статье 58-ой «враг народа». Человек-кремень! Он нам будет помогать!

– Белый офицер?– хмыкнул один из парней, высокий, даже слишком, с коротким ежиком светлых волос, худощавый. За поясом у него торчал револьвер. И сам он себя ощущал не меньше, чем Лазо или Фрунзе.

– Это Паша Шевелев,– представился парня Говоров, с усмешкой наблюдая за реакцией Подерягина,– он у нас всеми культурно-массовыми мероприятиями в комсомоле заведовал до войны.

– Оно и видно!– кивнул дед Федор.– Потому как револьвер никто и никогда из грамотных людей за поясной ремень в штаны не засунул бы, только массовик-затейник. Курок может спуститься самостоятельно, получишь позорное ранение в мягкое место, а в экстренной ситуации зацепиться барабаном и все…Поминай, как звали!

По тому, как уверенно говорил дед Федор, прошедший Первую Мировую войну, как смеялись язвительно его серо-зеленые глаза, ребята поняли, что все это правда. Шевелев торопливо перепрятал пистолет в карман, чем вызвал смех окружающих.

– Теперь понятно, что дед Федор нам не враг?– уточнил Говоров у ребят, рассевшихся вокруг стола. Часть из них закивала, другая часть все еще смотрела настороженно, но без ненависти к неправильно подкованному классовому врагу. Уже было лучше… Атмосфера немного разрядилась.

– Сегодня утром арестовали Танюшку Сатину!– сообщил Говоров.

– Как? За что?– все знали эту добрую и ласковую учительницу начальных классов, которая даже в трудное время немецкой оккупации находила время, чтобы учить детей писать и читать в своем собственном доме. В школе, где она работала, фашисты организовали лазарет.

– По подозрению в покушении на убийство коменданта Эрлиха Бааде,– пояснил майор НКВД.– Немцы хватают всех подряд и тех, кого считают неблагонадежными. По городу прокатилась волна арестов.

– Это все из-за меня…– простонал Паша Шевелев, хватаясь за голову.

– А вот и горе-стрелок объявился!– констатировал дед Федор.

– Федор Алексеевич, хватит!– остановил его Говоров.– Это была его первая акция…

– К сожалению, ясно, что Сатину не спасти,– Подерягин положил свои крупные ладони на стол и тяжело вздохнул.

– Можно организовать нападение на тюрьму!– воскликнула та самая Настена, которая открывала им дверь.

– И мужественно погибнуть у ее входа. Немцы отличные солдаты, как бы плохо вы о них не думали, но отомстить за девчонку следует.

– Как?

– Есть одна идея…– нахмурился дед Федор

10

День медленно и неотвратимо катился к ночи. После обсуждения всех тонкостей, придуманного дедом Федькой плана. Несколько человек во главе с Говоровым отправились вместе с Подерягиным в его деревню. Добирались пешком. Срезав изрядный крюк через Лучку.

На задание отправились трое наиболее подготовленных ,по мнению бывшего начальника НКВД, ребят – тот самый Паша Шевелев, Настя Камская и Веня Веников – худенький ботаник в очках и куцем пальтишке с тонкой тряпичной подкладкой. Тарас Павлович сообщил Федору по секрету, что парень в школе плотно занимался физикой. И никто лучше него не разбирается во всякого рода взрывных устройствах.

Ночь медленно спускалась на город. Тревожно ухая, пролетела над их головами сова. Дед Федор подумал, что Акулина дома места себе не находит, ищет его, но ничего поделать не мог. Раз уж пообещал, то надо исполнять. Почему он согласился на сотрудничество с Говоровым – косвенным виновником всех бед, которые свалились на его семью с двадцатых годов? Он и сам не ответил бы на этот вопрос. Может потому что слова «родина», «отечество» и их защита не потеряли за столько времени для него смысл? Или старик хоть как-то желал помочь своему сыну, волею или неволею оказавшемуся на острие борьбы с немцами? А может просто, потому что при всей своей гнилой должности майор Говоров был ему симпатичен? Ведь остался он тут, в городе, организовал этих юнцов для борьбы с фашистами! А ведь мог уехать вместе с остальными партийными деятелями, всеми этими председателями обкомов, горкомов и прочей ереси, прости господи! Но он остался, пусть на нелегальном положении, прекрасно зная, чем грозит ему поимка немцами, но упрямо продолжал свою борьбу, веря в победу. Может, именно это упрямство и импонировало ему в Тарасе Павловичу, заставляя подчиняться его неуемной энергии и желанию бороться.

Через полчаса они вышли к железнодорожному полотну. Запахло креозотом и сыростью. Под ногами слегка захлюпало. Вокруг стало больше камыша, меньше луговой травы.

– Скоро еще?– спросил шепотом Пашка Шевелев, который держался вторым, сразу за направляющим дедом.

– Тсс!– где-то далеко, пока еще на пределе слышимости в сонной тишине деревенского вечера послышался глухой перестук колесных пар. Рельс зашелестел, передавая звук.

– Давай в посадку!– кивнул дед Федька, хромая за остальными.

Они успели, как раз вовремя. Мерно постукивая на стыках, выпуская облако черного стелющегося дыма, мимо прошелестел эшелон с танками. Бронированных машин, новейших «тигров» и «пантер», Настена насчитала около сорока.

– А вы говорите тюрьма!– довольно улыбнулся дед Федор.– тут таких вещей можно натворить. Немцы месяц расхлебывать будут. И главное, не оградят же они железку через каждые десять метром солдатом. Нет-нет, а лазейка сама найдется!

– Готов?– обратился Говоров к Вениамину, ковыряющемуся в своем заплечном мешке, доставая оттуда пучки проводов, электрические взрыватели и подрывную машинку. Все это хранилось на складе в политическом бомбоубежище на Горького. Партийные деятели были людьми запасливыми и не могли предугадать, что их дети измельчают, и вместо того, чтобы защищать свой край, организовать достойное сопротивление врагу, уедут в эвакуацию, чтобы оттуда управлять регионом. Зато все эти запасы оружия и взрывчатки пригодились этим молодым ребятам, которые сосредоточенно распутывают и растягивают провода, устанавливая бомбу под железнодорожную трубу.

Минут через двадцать все было готово. Настена уложила электрический кабель в траве. Шевелев закопал взрывчатку в шпальных ящиках под щебень, а Веников все соединил в одну цепь. Уставшие и довольные они залегли в посадке, наблюдая за путями.

– И теперь что?– спросила Камская, заправляя косу под серый платок.

– А теперь, деточки, – улыбнулся дед Федор,– наступает два сложных этапа. Первый – ждать, а второй после акции унести отсюда ноги, чтобы не попасться тайной полиции.

– Скорее всего, район будет блокирован,– подхватил его мысль Говоров,– так что уйти будет трудно!

– Зато сколько танков мы разом уничтожим!– заявил Шевелев.

– Размечтался о танках…– дед Федька медленно повернулся на живот, прислушиваясь к ночной тишине.– Чтоб эшелон с танками подорвать информация нужна. Когда будет идти, во сколько…Повезет, если вообще, что-нибудь попадется.

– Слышите! Идет!– обрадовано замерла Настена, чутко вслушиваясь в ночную тишину, прерываемую только переговорами ночных птиц.

– Да вот же…

– Ничего не слышу!– покачал головой Говоров.

Паровоз вылетел из-за кривой, заросшей толстыми кустами клена вперемешку с терном. Прожектор-искатель погладил ярким лучом то место, где они спрятались, а потом вернулся в колею.

– Быстрей!

– Венька!

Состав набирал скорость и ехал намного быстрее, чем эшелон с танками. Может, дело было в том, что этот поезд был легче, а может, просто он двигался без остановки, не планируя задерживаться по узлу.

– Веня взрывай!– закричал Настена, но парень растерялся, потерял снятые очки в траве, нелепо зашарил среди густого клевера, как слепой крот.

– Вижу хвост!– закричал Шевелев почти истерично. Было видно, что ребята волнуются., что это их первая акция, и им хочется, чтобы все прошло идеально.

– Черт!– Говоров оттолкнул Веникова в сторону и нажал кнопку машинки в тот момент, когда хвост эшелона, заполненного солдатами в какой-то непонятной, незнакомой форме почти прошел мост. Раздался оглушительный взрыв. Осколки и щебень разлетелись во все стороны, прокосив посадку. Над головой деда Федьки шлепнулся в молодой дуб обломок мостовой отмостки. Хвостовой вагон устоял на рельсах. Его качнуло из стороны в сторону, но опасное место он успел проскочить. Кто-то сорвал стоп-кран. Из-под колесных пар полетели искры. Заскрипело…Эшелон дернулся, останавливаясь.

– Ходу!– подскочил, совсем, как молодой дед Федька, активно перебирая костылем.– Сейчас тут будут все итальянцы, которые ехали в вагонах.

Подталкивая друг друга в спину, они выбрались из посадки и двинулись по пустынной улице села. Испуганно брехали собаки, привлеченные шумом взрыва. В некоторых окнах загорелась керосинка, но никто и не думал выйти посмотреть, что случилось.

– Ко мне! В сарае отсидитесь…– торопливо произнес дед Федька, заталкивая их в калитку. Дома горела лампа. Тускло светилось единственное окно. Не спит Акулина, не спит… И сколько раз говорил понапрасну не жечь топливо. Подумал разозлено старик. Мысль о том, что акция провалилась, не давала ему покоя. В какой-то степени он винил в этом и себя. Повел детей на дело, даже не проверив уровень их подготовки! Но Говоров ручался же за них…

– Забирайтесь на самый верх! Накроетесь сеном. Утром рано выведу вас в лес,– проговорил Подерягин, поминутно оглядываясь. Ему казалось все время, что кто-то наблюдает за ними, кто-то их рассмотрел на ночной улице, что все пропало, и он подставил, помогая этим комсомольцам, не только себя , но и Петькину семью.

– Спасибо, Федор Алексеевич!– прошептала ему на прощание Настена, неловко забираясь на аккуратно сложенный стожок.

– Не за что!– буркнул старик, закрывая сарай.

– Здравствуй, батя!– от голоса Акулины, прозвучавшего в полнейшей тишине, он вздрогнул и резко повернулся. Нога от всей ходьбы и бега ныла так, будто в нее запихнули раскаленный прут.

– Здравствуй, Акуля! Ты чего не спишь? Говорил же, что керосинку жечь без толку нельзя! – заворчал он, приходя в себя от секундного замешательства.

– Гости у нас!– хмуро проговорила невестка.

– Кого ж это на ночь глядя-то принесло?– изумился дед.

– Сам посмотри… – Акулина пропустила свекра в дом, плотно прикрыв за собой дверь.

11

«На фронт…»

Июнь 1942

Вот и закончилось их сидение под Вологдой. Рано или поздно это должно было случиться. Петр еще с утра догадался об этом. По суровому выражению командиров их дивизии, встречающихся ему на пути, по невольной суете возле штаба, где тяжелые черные чемоданы с секретными картами грузили в старенькую полуторку, по озадаченному лицу Прохора Зубова, который пришел сегодня с красными, не выспавшимися глазами, и неожиданно объявил освобождение от учебных занятий. Дивизия дышала напряженным предвкушением фронта.

Судя по сводкам СовИнформбюро, ситуация складывалась явно не в нашу пользу. Немец пер напролом, прорываясь к Сталинграду, наши войска все больше отступали, пока не уперлись в Волгу. Дальше дороги не было. Часто вечерами они своей ротой собирались в красном уголке дивизии и слушали вечернюю сводку. А потом горячо обсуждали услышанные новости. Главным предположением, куда их могут отправить, был, конечно, Сталинград. От этой высказанной мысли у Гришки Табакина испуганно округлились глаза, и образовалась икота. Он вообще был немного трусоват, но Петр списывал все это на молодость и интеллигентное воспитание. Подерягин до сих пор не понимал, зачем он пошел добровольцем на войну, имея бронь от института, надеясь найти ответ на этот вопрос в первом же бою, которые они примут.

Вообщем, без малого три месяца пролетели для дивизии, как один день. Акулина сначала часто писала, потом письма стали приходить все реже и реже, пока совсем не исчезли. Ничего удивительного в этом не было, ведь их район еще с мая находился в оккупации. Все мысли о доме как-то ушли на второй план. Петру удалось забыться в беспрерывных нарядах, тренировках, учебно-полевых выходах и стрельбах. Неожиданно для самого себя, он понял, что ему нравится служба, чувства товарища, локтя, беседы по вечерам в Красном уголке, строевые смотры и наряды на кухню. Его сорокалетнего мужика захватила эта жизнь, закрутив в колесе времени, не давая скучать, не давая думать, не давая времени писать длинные и тоскливые письма.

Только вечерами иногда накатывала тоска по жене, детишкам, по родному селу с его обширными полями, бурлящим по весне ериком, запахом сирени, сладко растекающемся по улицам деревни, по знакомым лицам соседей, по обычной работе, по запаху лошадиного пота, по спелой пшенице, по обычной мирской жизни. Накатывало, но он старался гнать эти мысли подальше, настраиваясь на боевой лад.

Сержанта ему все-таки не дали. Майор Тополь подсуетился, накатав огромный семистраничный рапорт на имя начальника особого отдела Резервной армии. Эта история еще долго аукалась не только для Петра, который не вылазил из караулов и нарядов. Но, по слухам, и для комдива Перховича. Гришка Табакин, который все в этой жизни знал и везде имел своих информаторов, словно паук, сплетая вокруг себя сеть сплетен и интриг, говорил, что Франца Иосифовича вызывали в особый отдел армии и требовали объяснений, болтали даже о возможном снятии с дивизии, но обошлось…Перхович был мужик справедливый.

Но насчет сержанта Петр и не жалел! Он никогда не хотел отвечать за людей, поднимать их в атаку. Объясняя и мотивируя что-то. Не его это было! Не его! Так что все хорошо, что хорошо кончается!

С самого утра рота шумела, как растревоженный улей. Строились самые нелепые предположения о том, куда их могут выдвинуть. Петр молчал и ждал, что рано или поздно им все объявят. Так и вышло!

Где-то к обеду в роту забежал дневальный и сообщил, что Зубов объявил общее построение.

– Вот оно!– радостно воскликнул рядовой Степкин, до хрипоты спорящий с Табакиным о том, что под Сталинградом нам делать нечего.– Сейчас-то нас Прохор и рассудит!

Бегом выбежали из барака, в котором за три месяца уже успели обжиться. Не было в нем уже ужасающих щелей в стенах. Их заделали глиной. Сложили настоящую русскую печь, постелили полы. Лейтенант откуда-то достал кровати, и быт наладился. Покидать теперь это все было если не тоскливо, то грустно это точно.

На плацу стоял полковник Перхович, усталый до невозможности, бледный и не выспавшийся. Сколько бессонных ночей он провел, строя планы, обучая солдат, проводя совещания. Теперь настало время проверить, было ли это все зря или нет? Рядом с ним топтался Зубов, надевший по такому торжественному случаю парадный мундир, блестя новенькими золотистыми пуговицами и свеженькой фуражкой. Чуть поодаль майор Тополь, который сразу же поймал взгляд Петра и неприятно скривился. Мол, знаем мы вашу сволочную душонку Петр Федорович, знаем…И будет за вами особенный пригляд.

Прочитав это все в глазах особиста, Подерягин опустил голову и занял свое место в строю.

– Становись!– браво прокричал Зубов. Со времени их первого знакомства молодой лейтенант возмужал, повзрослел, а в голосе возникла необходимая для командира твердость. С того последнего раза им не приходилось разговаривать по душам, и ни Петр, ни сам Зубов никогда не подавали вида, что эта беседа у них состоялась.– Равняйся! Смирно! Равнение на середину!

– Отставить равнение…– тихим голосом проговорил Франц Иосифович, махнув рукой на марширующего на доклад Зубова.– Ну, вот и дождались, братцы…– начал полковник, вглядываясь в каждое лицо, в каждого солдата, стоящего в строю. Он научил их всему, чему только мог и знал сам. Теперь все было только в их руках. Сколько из них вернется к женам, к матерям живыми? Этого Перхович знать не мог. Он был уверен в другом, что сделал все возможное, чтобы вернулся каждый.

Рота почтительно замерла в звенящей тишине. Комдив покашлял и достал белый альбомный лист шифрограммы.

– Рота, смирно!– скомандовал он.– Слушай, боевой приказ!

Сердце Петра отчаянно застучало от предвкушения самого крупного и переломного события в его жизни. Почему-то он был уверен, что отныне его жизнь разделится на две половины. Ту что была до чтения этого боевого приказа и ту, что будет после…

– Командующий резервной армией 27 июня 1942 года. Распоряжением Ставки ВГК и Генерального штаба приказываю частям и соединениям 100-ой дивизии немедленно передислоцироваться на участок линии Масловка – Таврово. Прибыть в распоряжение командующего Воронежским фронтом не позднее 12 июля сего года. Частям и подразделениям тыла и транспорта Резервной армии обеспечить все необходимым дивизию.

– Вот тебе и раз…– прошептал над ухом мне Гришка.– А то Сталинград, Сталинград…

– Так это вам до дома рукой подать!– ухмыльнулся пулеметчик Алеша Чирков.

– Да вам до Миллерово тоже недалече!– буркнул в ответ Табакин.

– Миллерово под немцем!

– А наши будто нет…

Стоящий возле Перховича Прохор Зубов показал им тайком кулак. Призвав к тишине. Франц Иосифович еще что-то хотел добавить к боевому приказу.

– Братцы! Я сделал все, что мог, научил всему, что сам знал…Теперь дело за вами! Ваша рота вместе с 460 стрелковым полком отправляется первой сегодня вечером. Прошу серьезно отнестись к возложенному на вас ответственному заданию и не посрамить славы нашего подразделения.

– Ура!– громко и раскатисто прокатилось над плацем.

– Ура!– кричал Петр

– Ура!– надрывал голос Гришка Табакин.

– Ура!– подхватил их порыв лейтенант Зубов.

Только майор Тополь стоял в сторонке и посмеивался над какими-то своими мыслями. Неожиданно Франц Иосифович, будто вспомнил он нем, поманил рукой, выпуская вперед.

– Товарищ майор хотел бы сказать несколько слов…

Тополь откашлялся и вышел вперед. Уперев руки в крепкие бока, осмотрел всю роту строгим взыскательным взглядом.

– Едем мы на войну, а значит, вас там будут убивать, вам будет страшно, больно. В многие головы закрадутся крамольные мыслишки об отступлении, сдаче в плен и тому подобное…Помните, что приказ «Ни шагу назад» нашего мудрого учителя товарища Сталина никто не отменял! За любые попытки саботажа, трусости или малодушия вас ждет расстрел! Ты понял меня, Табакин?– взгляд особиста уперся в Гришку, но Петр отлично знал, кому именно предназначались эти слова. Значит не простил Тополь истории с бежавшими зеками, запомнил…Подумал про себя Подерягин, в упор глядя на особиста.

– Так точно, понял, товарищ майор! – браво отрапортовал Табакин.

– Вот и хорошо…Я хочу, чтобы каждый это понял и намотал себе на ус!

– Товарищ майор, пора…– прервал его речь Перхович.– Нам еще в 460-й полк ехать.

– Да-да…– спохватился Тополь, уходя с плаца, бросив напоследок нам многообещающий взгляд.

– Вольно! – скомандовал Зубов, когда офицеры скрылись из виду.– Вот братцы и попали мы на фронт…– уже мирным, почти товарищеским тоном то ли сообщил, то ли констатировал он.

12

Сборы не были долгими. При всей их обжитости в Вологде, при всем состоянии комфорта забирать из полевого лагеря было нечего. Солдатский скарб – это вещмешок, да скатка с плащ-палаткой, котелок, да какие-то личные вещи, вроде писем, дневников, зажигалок и прочей мелочевки.

Через пару часов прибыли полуторки. Погрузка вооружения заняла минут сорок, а еще через полчаса 189-я разведрота 100-й стрелковой дивизии отправилась на вологодский вокзал, где под парами их уже ждал эшелон, который повезет их в сторону фронта.

Стрелковый полк уже погрузился. Знакомые лица сослуживцев, многих из которых Петр знал по совместным учениям, беззаботно выглядывали из открытых вагонов. Кругом царила атмосфера нервного возбуждения. Слышался неровный смех, скабрезные шуточки. Кто-то танцевал прямо на перроне под расстроенную гармошку.

– Наши два вагона самые крайние,– сообщил негромко Прохор, поправляя портупею.

– Рота-а!– прокричал он.– Приступить к погрузке!

Гришке с Петром повезло. Они заняли место недалеко от входа, где гулял свежий ветерок, гоняя по гнилым полам не улежавшуюся солому. В условиях духоты это было самое лучшее место.

Раздался длинный протяжный гудок, и эшелон, слегка качнувшись, покатил их куда-то в синюю даль. Что их там ждало впереди? Безусловно, смерть, боль, страх! Какая война без этого? От этих мыслей становилось жутковато. О чем не преминул сообщить Петру Гришка, устроившийся рядом.

– Не страшно, Петь? – спросил он, когда они выехали из города, а за приоткрытой дверью теплушки поплыли однообразные поля и перелески.– А мне вот страшно…– проговорил Табакин, не дожидаясь ответа от товарища.– Боюсь и ничего не могу с собой поделать! Не лежит у меня душа к армии. Мне бы сейчас на поле! Ты знаешь, я до армии в колхозе работал. Вот там дело…да…Выйдешь ранним утром в поле, а оно парит после ночи. Земля сырая пахнет чем-то сладким! И жить хочется! Работать хочется! Пользу приносить людям! Хлеб растить…А война? Что война? Вот вступим в первый же бой, а меня какая-нибудь шальная пуля и срежет… Все! Не будет поля, не будет хлеба…

– Это ты загнул,– открыл полу прикрытые глаза Петр,– без тебя и хлеб будет, и поле будет. И какой-нибудь другой Гришка выйдет вот так же поутру на стерню, вдыхая знакомый спелый запах пшеницы…

– Для меня уже ничего не будет,– угрюмо насупившись, сообщил Табакин,– об одном жалею, деток не настрогал. У тебя-то , вон, двое…А я после себя и не оставил ничего!

– Рано ты себя хоронишь, Табакин!– похлопал его по плечу, присевший рядом с ними лейтенант Зубов.– Рано! Еще повоюем!

– Мне дед сказывал, что нельзя вот так смерти страшиться…– вступил в разговор молодой парнишка из Купянска. – Он всю империалистическую прошел, ни одного ранения нет! Говорит, смерть по страху людей находит!

– Если бы знать, как его прогнать страх тот,– покачал головой Гришка,– тогда все б героями были!

– Не слушай никого!– оборвал друга Петр, окончательно понявший, что подремать ему не дадут, а потому закуривший.– Тот кто боится, становится умнее, хитрее что ли…Он в лоб не пойдет! Дзот с пулеметом обойдет, а не будет на него бросаться. Хороший солдат – живой солдат, а не павший смертью храбрых по-глупому.

– Не то ты говоришь, Петр Федорович, ой, не то…– покачал головой Прохор Зубов, и в его глазах промелькнуло на миг сомнение, что может прав майор Тополь? Может Подерягин и есть контра замаскированная? И все его слова – подрыв боевой готовности подразделения?

– Может и не то…– пожал плечами Подерягин.– Только я и немца победить хочу, и домой вернуться, чтобы, как Гришка запах мокрой земли вдохнуть, как детки вырастут поглядеть…Чем это плохо? Воевать тоже умеючи надо.

– А мы, значит, не умеем?– разозлился лейтенант.

– А разве умеете?– нахмурился Петр.– Вон немец до самой Москвы дошел! Еле отогнали! Так сколько людей зазря положили? Теперь Сталинград…Народ мы такой! Сами себе трудности создаем, а потом сами их героически преодолеваем…А не поверили бы Гитлеру, готовились бы к войне, как положено, каждую минуту ждали бы нападения, может фашист и дальше Брестской крепости и не дошел бы…

– За такие разговоры, Подерягин…– покачал головой Прохор.

– Слышал бы тебя майор Тополь сейчас!– улыбнулся Табакин, и все рассмеялись. Напряжение, вызванное словами Подерягина, осуждающими, неправильными, не достойными советского человека, спало. Даже Гришка заулыбался, немного отвлекшись.

– Может и хорошо…– кивнул Петр, поудобнее укладываясь на наваленном кучей сене, отвернувшись к стене вагона. Перед глазами возник образ Акулины, их мазаная хата и Колька с Шуркой, играющие во дворе. Тоска по дому съедала его, грызла изнутри, заставляя на второй план отходить страх возможной гибели. Под мерный перестук колес, он заснул прерывистым тревожным сном.

И снилось ему поле нескошенной пшеницы, и родная мельница, поднятая своими руками, и чистые занавески на окнах дома и улыбающаяся жена, война не снилась! До войны было еще далеко!

11

«Каратели»

Июнь 1942

– … Гости у нас!– хмуро проговорила невестка.

– Кого ж это на ночь глядя-то принесло?– изумился дед.

– Сам посмотри… – Акулина пропустила свекра в дом, плотно прикрыв за собой дверь