Путевка в Первый круг

С чувством нарастающей тревоги он вытянул заглавный лист. В качестве заголовка было выведено чётко, с нажимом: «Сталь и люди. Повесть.»

Почерк казался очень знакомым. Сомнений не было: угловатый, рвущийся вперёд – он принадлежал Михаилу Казанцеву.

Чернила на страницах выглядели совсем свежими, будто их только что вывели на бумаге. Рукопись пугала Гранина, как живое, дышащее существо; она отталкивала его, словно тот же полюс магнита, вызывая в груди странные, щемящие вибрации – будто рядом звучал огромный колокол.

В его висках сильно стучало.

Бумага на ощупь была обычной, тонкой; внешне – чуть сероватой. Чернила – фиолетовыми, похожими на те, что продавались вместе с автоматическими ручками «Союз». Он вспомнил: сразу после войны он подарил Мише такую ручку, купив её в ЦУМе за огромные, даже по меркам известного литератора, деньги.

Гранин сжал листы так, что стопка бумаги смялась почти пополам, и сунул рукопись обратно в портфель. Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

Пальцы, сжимавшие листы, онемели, будто прикоснулись к сухому льду. Не было сомнений – рукопись вышла из-под пера Михаила Казанцева.

Но это было невозможно.

Ледяная игла страха вошла в грудь и медленно поползла вглубь.

Пять лет назад, в душной кухне нащокинской коммуналки, Гранин писал своё последнее письмо Михаилу. Он сидел над листом бумаги, чувствуя, как чернила в ручке застывают от его нерешительности. Каждая буква давалась с трудом, будто он вырезал их на собственной коже.

Он так и не нашёл в себе ни одного тёплого слова – только пустые, осторожные фразы, за которыми скрывался животный страх. Он боялся, что любое искреннее чувство дружбы, любая чернильная клякса на этом листе может расплыться и на его собственную биографию. Отправив конверт, он надеялся, что письмо не дойдёт – что оно затеряется где-то в лагерной пыли и не сохранит для истории свидетельства его малодушия.

Теперь у Гранина не было ни малейших сомнений: перед ним лежала рукопись той самой повести, о которой он недавно говорил с Волковым из Союза писателей. Партийный заказ, для которого он мысленно успел набросать несколько идей, но за перо так и не взялся, надеясь, что короткий отдых в санатории придаст ему сил и терпения.

Он снова достал рукопись и лихорадочно пролистал страницы. Описания цехов, диалоги рабочих, черновые зарисовки характеров… Он узнавал стиль Казанцева, его излюбленные обороты, его слог на бумаге.

«А почерк?.. Может, просто так давно не писал от руки, что уже не помню, как выглядит мой собственный?». «Я просто устал, – пытался он убедить себя, прислушиваясь к неровному стуку собственного сердца, что отдавался в ушах, как шаги в пустом коридоре. – Рукопись… наверное, всё-таки начинал набрасывать когда-то сам. Может, после пары бокалов вина – и просто забыл. Забыл, что делал».

Гранин порылся в портфеле и отыскал давно не использовавшийся блокнот в чёрном кожаном переплёте. Открыл его на первой чистой странице и чертыхнулся, одновременно другой рукой нащупывая ручку в боковом отделении портфеля. Наконец, найдя её, он вывел свою фамилию на пустой странице блокнота. Почерк в рукописи совершенно точно был не его.

Он ведь и правда многое старался забыть.

Глава 4. Предат