Шелопут и прочее

Рассказываю ведущему, как случайно увидел в интернете это сочинение за несколько часов до кончины жены. Но тот пропускает все мимо ушей и, конечно, это мое объяснение напрочь вырезается из показанного по телику варианта (еще тот «прямой эфир» – десять дней перед показом «товарищество» приводило его «в порядок»). Как стало ясно, кто бы в студии что бы ни говорил, ведущий не должен отступать от заранее намеченной «генеральной линии». И он продолжает шпарить по ней.

– Но она же написала это (речь о нашей дочери. – А. Щ.)! Почему она это сделала?

Какой хороший вопрос! Если я до конца жизни получу откуда-нибудь ответ на него, непременно приеду на «Россию 1», отыщу ведущего Корчевникова и сообщу ему. Однако до чего же пытлива креативность авторов этого «экшена».

– Алиса рассказала (так вот зачем тут оказалась наша внучка! – А. Щ.), что бабушка не любила маму, что ваша жена не любила дочку. Вот только маленький фрагмент того, что написала ваша дочь о вашей умершей жене, о своей маме, о женщине, которая написала «Вам и не снилось». (Идет фонограмма: «с выражением» зачитанная цитата.) «У меня было несчастливое детство. Без голода, без холода, без войны. Но совершенно безрадостное. Я-то для родителей была беспроблемным ребенком… а они …забивали меня, как гвоздик, под шляпку, в мои страхи, мучения и, как выяснилось, болезни. На словах желая мне всегда только счастья, мама любила меня лишь в те моменты, когда я была осликом Иа: печальным, тихим, ни на что не надеющимся».

Так о чем же я-то должен тут сказать? О том, как забивал дочь? Как гвоздик. Или о лицемерии жены, которая, как выявил «Прямой эфир», желала «только счастья» рожденному ею чаду, но, видимо, как-то фальшиво, недостаточно убедительно?.. Но главное – почему для этого хитроумно заманивали меня, а просто не позвали саму Катерину?..

У меня есть догадка. Потому что наша дочь не такая уж неблагодарная, злобная и пустоголовая, каковой она должна была бы быть для замышлявшейся простецкой схемы: равнодушная, недобрая мать, видимо, туповатый отец и как результат – дочь, какая уж, извините, есть («но она же написала это!»). Подумать только, как удачно я выразился более полувека тому: «В газету обычно такая муть не идет…» Ну, а телекартинку, как тогда, так и ныне, можно «нагружать» практически любой словесной дрянью.

После съемки я не удержался и выразил редакторше послевкусие от телеблюда в трех, может быть, не очень точных, но искренних словах: «Плоско, глупо, бездарно». Да, и вот еще что:

– Совет вам как от бывшего редактора: гоните эту клиническую дурёху Марию Арбатову. Даже для вашей программы она моветон.

Здесь-то я ручаюсь за точность формулировки. Вот что та сказала в «Прямом эфире», обращаясь ко мне:

– Вот сейчас у вас есть такой единственный (?) подарок судьбы – такая умница и красавица (о моей внучке Алисе). Вы хотя бы обнимете ее, прижмите к себе (тут почему-то опять раздались рукоплескания) и постарайтесь долюбить (?) ее и дать все то, что не дали ее маме… Протяните руки…

Выходило, что эта добрая женщина, в отличие от меня, точно знает, что я, дурошлеп, не дал своей дочери.

Тут-то она и выдала, как я понял, творческий замысел (умысел?) сценаристов этого телеоливье. Я должен был, по их либретто, сказать, что не люблю (а еще лучше – и никогда не любил) Екатерину. Ведь именно к этому не раз и не два подводил меня, старого маразматика, изворотливый ведущий: дескать, ну… ну, хотя бы кивни головой! Однако я оказался слишком непонятливым и не разделил эту облыжную, но такую плодотворную сценарную идею… Виноват. Более того, в своей себялюбивой вредности я, напротив, признался, что любил и люблю дочь. Что с моей стороны – как неблагодарного участника телешоу – и вовсе было свинством. Бедному ведущему пришлось отцепиться.

А вот бедная Мария Арбатова, не знаю уж в каком качестве она там сидела, эту перемену обстоятельств не усекла и тупо продолжала следовать установке. Боже ты мой, какие бывают удивительные понятия о людских отношениях! Ничтоже сумняшеся, она призывала, чтобы взрослые, по-видимому, умственно полноценные и психически вменяемые люди – в присутственном месте! в перекрестье телекамер! в окружении десятков любопытствующих зевак! – вдруг внезапно бросились в объятия друг друга. Даже в самых бездарных самодеятельных спектаклях такую мизансцену предваряют какими-никакими «оправдательными» подготовлениями. Наше телевидение, похоже, и такой убогой «правдой жизни» не озабочено…

И я вспомнил, что давно, 20 лет назад, свел с этой женщиной мимолетное знакомство. Это случилось в пору моего второго прихода в «Огонек». Для журнала это было тоже второе, после короткого славного коротичевского периода, преображение. России, освобожденной от всевластия комрежима, уже не нужен был «Огонек»-борец. Он стал просветителем, толкователем – что такое хорошо и что такое плохо. Но из-за внешних условий и по стечению обстоятельств с трудом продержался лишь до 1994 года. Финансовый воротила Березовский, давший деньги на возрождение бренда, положился на самоуверенных новоявленных советчиков, весьма отдаленно сведущих в предмете. Было сработано издание, которое, в их понимании, соответствовало стандартам современных западных СМИ, – информативное, без особого смысла.

Однако рудиментная аура бывшего «Огонька» еще привлекала прежних авторов. В пору расцвета «глянца» возможности для их выступлений сжимались с неумолимостью шагреневой кожи. Их стремление высказаться разделяли немногочисленные остаточные огоньковцы конца восьмидесятых. В результате под сенью отдела личной жизни, который я возглавлял, родилась рубрика «Отечественные записки». Под ней печатались заметки как бы из дневников современников – писателей, ученых, артистов и т. д. «Наши авторы, – писал я в одну из годовщин бытности этого раздела, – обращались к читателю без редакторских напутствий и вмешательств, без посредников-журналистов, которые даже в пространном интервью… порой могут не задать (или опустить) какой-нибудь единственный вопрос – случается, самый главный для говорящего…». При таком подходе не было недостатка желающих выступить, и мы отбирали авторов, как говорится, самого первого ряда.

Сложность, впрочем, не трагическая, была в компоновке раздела, в необходимости разнообразить выступления по тематике и, особенно, по настроению, эмоциям. С последним бывали трудности. Шел 1996 год. Захват боевиками больницы в Кизляре. Теракты в метро и московских троллейбусах. Забастовки шахтеров, работников образования и т. д. «Голосуй или проиграешь». Снова, как в «Дне сурка», повторение старой истории: «День победы Зюганова будет днем их закрытия, впрочем, как и многих других изданий» (цитата из уже приводимого мной письма Галины. И вот ее же слова из другого письма: «…мы все ждем этих треклятых выборов. Все перессорились, стали врагами. Я сама себе поклялась, что из-за «выбора» ни на кого не рассержусь и никого не отлучу от дома»). Настроения были мрачные.

И вот я сижу, читаю очередную подборку «Отечественных записок», подготовленную моим товарищем по отделу Петром Прибыловым. Поэт Наум Коржавин: «Вот мы тут увлеченно спорим, а в это время пединституты куют смерть нашей родины». Кинорежиссер Ролан Быков. О том, как он вынимал из петли повесившегося человека, похожего на… детское кино: «оно висит, и никого нет». Поэт Булат Окуджава. Он уверен, что из 15 тысяч человек, приходивших на встречу с ним и его коллегами во Дворец спорта, настоящих любителей поэзии было не более трехсот. «Когда поэтический бум окончился, все занялись своими делами, а триста человек остались…» Наш друг Алексей Дидуров, поэт. О новом развлечении москвичей – науськивать собак на «подозрительных» людей. Евгения Долгинова, педагог. Вообще дикая история. В столичном роддоме ее подруге объявили, что кесарево сечение – очень дорогая операция. «Знаете что, мы его щипцами вытащим, а вы молодая, еще родите».

– Петр Михайлович, – говорю, – дайте хотя бы одну духоподъемную заметку.

– А нету, – говорит Прибылов, – есть только пострашнее.

– Куда деваться, лезьте в НЗ.

НЗ – это некий отстойник. В нем материалы не то чтобы вовсе не годные, но которые не хочется выпускать на страницы из-за банальности или словесной хромоты. Петр Михайлович шуршит бумажками и вытаскивает выцветшую страничку.

– Может, это?

Смотрим в четыре глаза. Конечно, темка еще та, кем уже только не изъезженная – о моральной и физической закрепощенности советской женщины. Но в данном конкретном случае ее банальность как раз подходит, чтобы развести густоту свидетельств «нашего непростого времени». Выбираем абзац с наиболее «выигрышным» пассажем: «Как правило, она живет в несчастливом браке «ради детей», а не потому, что каждая ее ночь с мужем – праздник».

– О'key! Засылаем. Только кто она, Мария Арбатова?

– Во вчерашних «Курантах» как раз видел ее подпись: драматург.

– Ну и мы так же напишем…

Вот тогда-то и познакомился с этой женщиной. Она приходила к кому-то в «Огонек» и по случаю публикации в «Отечественных записках» заглянула и в наш отдел.

Была еще история, связанный с этим именем. Я работал уже в «Литературной газете».

В 1999 году умерла Раиса Горбачева. Был понедельник, а газета выходила в среду. Я не допускал мысли, что номер будет без материала о Раисе Максимовне. И стал названивать авторам. Сначала – наиболее даровитым и надежным, затем – просто надежным. Но происходило небывалое: либо никто не отвечал, либо какие-то люди сообщали, что хозяева в отъезде. Дело было в сентябре, «бархатный сезон».

Делать нечего, пришлось обратиться к 20-страничному перечню «Адреса и телефоны авторов». Его собрала и вела еще с огоньковских времен уже известная читателю Катя Слюсарь. Так вот, она старалась не отпускать ни одного потенциально полезного человека, оказавшегося в наших пределах, не выведав его координаты и позывные. На первом же листе талмуда увидел строчку «Арбатова Мария Ивановна» аж с пятью телефонными номерами (одним из них был с расшифровкой – «избир. штаб»). Я, утомленный и раздосадованный, подумал: «Почему бы и нет?» И тут же дозвонился. Договорился с Арбатовой обо всем, обозначив и размер материала, и срок: сегодня, к семи вечера.

Однако ни в семь, ни в восемь и не в девять я так и не дождался звонка. Психовал, но дал себе слово не тормошить автора. Если у него что-то не ладится, лишний звонок только ухудшит ситуацию. Ну, а с утра начал нетерпеливо жать телефонные кнопки. И что же? Ни один из пяти телефонов Марии Ивановны не отвечал. За годы редакционной работы я привык к милой необязательности авторов. В конце концов, никто из них вообще-то ничего не должен газете или журналу. Но вот чтобы так… Такое со мной случилось впервые.

…Вот и вся моя история взаимоотношений с Арбатовой. В связи с нежданной-негаданной встречей на телевизионной поляне я, не скрою, полюбопытствовал, что связывает ее с музой телевидения. (Написал это словосочетание, и вспомнилось прелестное определение Тимура Шаова: «Жива лишь муза телевидения – мужчина,/Но с женским торсом и ослиной головой»). И вот что нашел в статье известного телекритика Славы Тарощиной.

«Сия дама – не новичок на ТВ. <…> М. А. усвоила главный завет для жаждущих публичности людей: сегодня быть – это значит быть в телевизоре. Кого здесь нет, того нет вообще. Мария Ивановна мелькает часто, но все как-то по мелочам, не первым экраном и не первым номером. <…> Её жесткий разоблачительный пафос – продуманная стратегия. <…> Новодворская сокрушается: «Вы себя вычеркнули из общества порядочных людей навсегда». Невелика беда. Зато Арбатова вписала себя в сообщество телевизионных первачей. Сейчас в их рядах проходит ротация. Куда-то запропастились Кургинян – Проханов – Леонтьев и прочие пламенные витии. Требуется достойная смена ветеранам публичных ристалищ. А готовность участвовать в «грязных танцах» (цитата из Соловьева) – самый надежный пропуск в большое ТВ».

Я с искренним уважением отношусь к Тарощиной, но пусть она меня простит, мнение именно Новодворской для меня было и всегда будет нравственным камертоном. (В число своих считанных журналистских доблестей я отношу то, что «пробивал», не безуспешно, ее первые публикации в «Огоньке».)

А Арбатова… Да пусть уж сбудутся ее нехитрые мечтания. Вряд ли это существенно изменит интеллектуальный ординар российского телеящика.

Наверное, надо все же сообщить, чем закончилась история с заметкой о Раисе Горбачевой. Нечто свыше побудило меня позвонить Виктории Токаревой. Та как-то буднично, обиходно спросила:

– Когда надо?

– К семи вечера вчера.

– Поняла.

Через два часа передо мной лежал отличный текст, рассчитанный по размеру с точностью до строчки.

Что меня раздражает в нашем «разговорном» ТВ? Тупая шаблонность, нежелание (неумение?) думать.

Вслед за мной в программе «Прямой эфир» был еще один приглашенный (однако можно ли меня-то так назвать? Точное слово – «обутый») – Павел Санаев, автор повести «Похороните меня за плинтусом». Без лишних церемоний ведущий приступил к сути, как ему казалось, дела.

– О вашем детстве знает практически вся Россия… Страшный фильм, страшная повесть о том, как с вами, именно с вами…

Но не тут-то было. Гость тут же осадил его:

– Ну, не совсем так. Естественно, какая-то часть биографического материала в основу легла, но далеко не так, как это описано в книге, и уж тем более на так, как это показано в фильме.

– Тем не менее, дедушка и бабушка не давали вам встречаться с мамой.

– Нет, почему же, мы встречались…

Для нормального профессионального журналиста, будь это газета, радио или телевидение, любое несогласие интервьюируемого – желанная зацепка: можно углубить русло разговора, сделать его интересней, многогранней. Но… не для ведущего «Прямого эфира». Он, как бы не слыша собеседника, приглашает:

– Давайте послушаем маленький фрагмент книги. (Снова запускается «художественное» чтение.) «Вонючая смердячая сволочь! – Мне показалось, что зубы у бабушки лязгнули. – Твоя мать тебе ничего не покупает. Я таскаю все на больных ногах. Вылезай, сволочь! Будь ты проклят… Чтоб ты жизнь свою в тюрьме кончил… Чтоб ты заживо в больнице сгнил! Чтоб у тебя отсохли печень, почки, мозг, сердце. Чтоб тебя сожрал стафилококк золотистый». Это вам бабушка говорила такие слова?

Терпеливый писатель еще раз очень вразумительно и уж совсем «по-простому» разъясняет различие между художественной литературой и реальностью жизни конкретных людей. Между прочим, весьма дельный аспект обсуждения, у многих заядлых телезрителей, возможно, открылись бы глаза на то, что Чернышевский мудрено назвал эстетическими отношениями искусства к действительности. У них ведь действительно часто в головах возникает путаница между автором и его персонажем, актером и действующим лицом спектакля или сериала.

Но вотще! Слова Санаева в телепередаче просто вырезали, а оставили ворох банальных рассуждений присутственного люда на навязшие в зубах темы. Такой уж тут «формат». Хотя и он давал возможности раздвинуть его кургузые пределы.

Скажем, в самом начале (это когда я еще сидел в гримерке) рассказывалось об актере Назарове, который исхитрился одновременно жить с тремя женщинами и от каждой из них иметь желанных детей. Так вот, кто-то из участников обсуждения обратил внимание на то, что результатом такого образа жизни стали… три счастливых семьи! Наблюдение, что и говорить, незаемное, а по жизненным реалиям весьма перспективное. Склонный задумываться профессионал, конечно, оценил бы и хоть как-нибудь, пусть мимоходом, оттенил его. Это могло стать находкой, придававшей хоть какой-то смысл затеянному. Но нет, это не про нашу «дорогую передачу». Как я уже заметил, принцип отключать мозги при режиме On the Air (в прямом эфире) порождает унылую, шаблонную «работу на галерах».

…И вдруг мне стало интересно. Что за люди собрались здесь? Вряд ли их тоже обманом завлекли на мероприятие. Напрягая неверное зрение, попытался разглядывать лица. И тут на тебе – все кончилось. Подходит редакторша:

– Пора уходить.

– Можно ненадолго остаться? – Я заметил, публика не собиралась расходиться.

– Нет, сейчас здесь будут записывать еще одну программу.

Ну, нет так нет.

В это время уходивший Павел Санаев жестом поприветствовал меня. Мы с ним незнакомы, но я с удовольствием ответил ему тем же. На это ушло примерно 5 секунд. Сейчас вы поймете, почему время имело значение. Далее ко мне одна за другой подошли две женщины. Одна – журналистка Мариана Саид Шах, другая мною была не опознана. Как я понял, они захотели приободрить меня в моей дурацкой ситуации. Это – еще полминуты.

Я оглянулся – через 35 секунд – к стоявшей за моим плечом внучке Алисе и… не обнаружил никого. Всю дорогу, пока сопровождающая вела меня по полутемному закулисью, я крутил головой, надеясь, что она где-то поджидает моего появления. Ее не было.

Самым большим огорчением того дня стало осознание: устроители «Прямого эфира» и моя Алиса – заодно, одна команда. Значит, она вступила в сговор с этой шайкой-лейкой. Я на миг почувствовал себя знаете кем? Горемычной страной моей, бедняжкой Россией! Вокруг – одни злодеи-супостаты!

Вот, собственно, и все.

Однако нет, еще не все. К концу того дня я задумался над одной подробностью: почему общавшиеся со мной работники часто подчеркивали, что нахожусь я на государственном телевидении, выделяя интонацией слово государственное? В чем фишка? «У советских собственная гордость»?.. Уже возвращаясь домой я, кажется, нашел объяснение этому глуповатому патриотизму. Речь опять же о деталях…

…Еще до прибытия ко мне посланцев с «России 1» я в предварительном телефонном разговоре с редактором дал согласие безвозмездно дать для программы о Галине Щербаковой ее фотографии и, если понадобится, записи ее же телеинтервью. И когда после подробной беседы с корреспондентом тот попросил меня подписать заготовленный договор («Это то, о чем с вами договаривались») я было легко взялся за перо. Но призадумался. Как та ворона с ее завтраком. Уж не знаю почему, но стал читать текст.

И очень удивился. Черным по белому было написано, что продюсеру (моему контрагенту) передается право использовать «фото– и кинодокументы» в любых других программах. Мало того, он, продюсер, может передавать его каким-то третьим лицам и вообще приобретает на эти фото– и кинодокументы исключительное право.

Я прямо-таки офонарел и сказал, что о таком ни с кем не договаривался. В мгновение ока корреспондент выдернул из-под моей руки договор и беззаботным, если не сказать благодушным, тоном вымолвил:

– И не надо. Это вообще не мое, а редакторское дело.

Какой же я все-таки Епиходов Семен Пантелеевич, знаменитый недотепа из «Вишневого сада»! Будь у меня поострее разум, уже в тот момент можно было сообразить: нельзя связываться с мошенниками.

А так что же?.. Сижу, загораю в гримерке, ожидая выхода под камеры. Ко мне снова заглянула редакторша, на сей раз с какой-то бумажкой.

– Вот, подпишите – о чем мы с вами говорили.

– Я же сказал вашему человеку, что я на это не согласен.

– Почему? Вы прочитайте.

Это был иной, не обманный текст. Другое дело, что редакторша на голубом глазу пришла с ним ко мне прямо перед тем, как должен был раскрыться их главный (для меня) подлог – с подменой темы. Вот она, прозрачная логика поведения с попыткой подсунуть жульнический договор: коль скоро старый лох клюнет на нашу наживку, почему бы не попытаться нагреть его еще и по мелочи? По-своему умно. И очень «государственно».

Да, им – все сойдет. Они же государственная компания. Телевидение на службе державы, которая редкий день обходится без публичного вранья. И которую по праву возглавляет всему миру известный милый лжец.

IV

Оля, поскольку я от каких-то дел разгрузился, то решил попробовать осуществить идею, которую Вы подсказывали какое-то время назад, – собрать воспоминания разных людей о Гале. …Так что на досуге пишите то, о чем говорили мне, и делитесь этим нашим планом с нашими друзьями…

Это из письма Ольге Арнольд. Сразу скажу: наш план удался. Когда сборник воспоминаний сложился, выяснилось, что ему требуется послесловие. Я его написал и ниже вы его прочитаете. Я не собирался помещать его в этой рукописи, тем более что оно приведено в моей предыдущей книге «Шелопут и фортуна». Но случившаяся история с телевизионной передачей сделала это необходимым. У читателя, не знакомого с нашим семейным прошлым, она и рассказ о ней могут вызвать недоумения без моих нижеследующих «показаний».

(Да, а книга воспоминаний под названием «Этот славный человечек» вышла в конце 2016 года в интеллектуальной издательской системе Ridero).

…10 мая всегда бывает теплая и солнечная погода. Так было и в 2014 году, когда в день рождения Галины по традиции собрался в традиционный же час «узкий круг» (от двадцати до тридцати персон) ее родственников и друзей.

Говорили о том, что не вспомнилось ранее, читали кое-что из ее прозы, подекламировали любимые стихи. В разговорах подчеркнуто, со смаком пользовались полюбившимися когда-то ее «фирменными» словечками и выражениями, как приветными, так и колючими… Расходиться не хотелось.

И тут кто-то спохватился:

– А где же Гета из Волгограда?

– Да, действительно, почему ее нет?

Меня самого время от времени укалывал этот вопрос. Задолго до даты она в разговорах не раз заверяла, что уж на «Галин день» непременно придет, тем более что маятное для нее, но необходимое лечение как раз подходило к концу. И я накануне этого дня и в течение двух суток после него обрывал известные мне ее телефоны и в Москве, и в Волгограде. Наконец на третий день она объявилась сама. По скайпу. У нее уже был куплен билет в Москву, но вдруг забили тревогу «пользующие» ее врачи и срочно забрали Гету на еще одно, дополнительное обследование.

Конечно, ничего веселого в этой информации не было, но по контрасту с опасениями, непроизвольно рождавшимися в мнительной башке я испытал облегчение и радость. На этой волне и сообщил важную для меня новость, которая не должна была оставить и ее равнодушной.

…Накануне моего дня рождения мне позвонили с одного центрального телеканала и сказали, что там намерены сделать документальную ленту о том, как рождался фильм «Вам и не снилось». В связи с этим попросили найти кассету с исходником телеинтервью Галины Щербаковой 1992 года, которое ныне можно увидеть в Rutub. Я нашел и не удержался – еще раз посмотрел. А потом то ли задумался, то ли на что-то отвлекся, не выключив видак. И когда минут через пять вернулся, то в удивлении замер: на экране была Галя, в нашей кухне хлопочущая по своим хозяйским делам.

Я и не знал, что на пленке через сколько-то метров пустого шума оператор, она же именно наша стародавняя подруга Гета Перьян, засняла еще и разговорчики Галины с закончившим свою работу интервьюером Олегом Сидоровым, и ее приготовления к чаепитию… И самое главное – приход Кати с Алисой…

Я не знаю, был он случайным или запланированным телевизионщиками (во всяком случае, по ТВ он не был показан), отдаю себе отчет, что все снято вовсе не скрытой камерой, но… для меня это – фрагмент «живой» жизни. Осколок счастья.

Какие же они были милые, какие солнечные людейки (это давнее, с дошкольных лет, Катино слово), наши дочь и внучка.

Об этом я и сказал в майском разговоре с Перьян. Спросил, помнит ли она ту запись. «Ну, как это запомнишь при ежедневных съемках в течение множества лет?» – «Тогда посмотри отрывочек из нее на сайте «Комсомольской правды».

На другой день Генриетта снова связалось со мной. И опять в очередной раз выразила давно тревожащее ее недоумение: как хороший человек, запечатленный на пленке, породил такую вещь, как «Мама, не читай»? Надо сказать, что Гета знает Катю едва ли не с годовалого возраста. И для нее, человека доброго и справедливого до болезненности, думаю, были одинаково близки и Галя, и Катя. Я ответил: «Хорошо, что Галя так и не узнала, о чем именно эта книга». «Как это не узнала! – вдруг – не сказала! – выкрикнула Перьян. – О чем ты говоришь?..»

И тут начинается главное.

Мы с Галей были в курсе того, что Катей сочинено некое произведение, касающееся нашей семьи. Отношения с ней были уже разладившиеся, и, сказать честно, мы не стремились (если не сказать – избегали) узнать его суть. В большой мере это было связано с обстоятельствами ее отъезда в Израиль.

В тот год она со своим новым мужем посетила США. И перед отлетом заехала к нам, отдала на время их отсутствия ключи от квартиры, где они жили. Родственные отношения, по крайней мере во внешних проявлениях, не прерывались. Тем неожиданней стало пришедшее через какое-то время известие, что наша дочь покинула Москву, страну, родителей. Ушла «по-английски», не попрощавшись.