Газовые глаза

Мы купили бумагу, карандашей и красок.

– Так, сто рублей у нас осталось! – считал он, – это маловато, пока хватит!

– Да, – соглашался морщась я, глядя на скромный пакет, где самой внушительной покупкой был ворох бумаги. Мы рисовали и пейзажи, и портреты, и даже натюрморты, он вздыхал и говорил всегда одну фразу:

– Не то, нет даже и проблеска.

День шел за днём, я как бирюк, сидел в квартире, рисуя всякую всячину, тоска обуяла меня, и было так грустно!

– Может, снова займёмся женщинами?– предложил я.

– Хватит!– отрезал он, – это мы уже проходили! Лучше попробуй какой-нибудь  андеграунд: квадрат, шар, треугольник, бесконечность, что-то из фантастики, ну вообрази!

– Эх, а я так мечтал о встрече с тобой, а ты совсем другой!– говорил я ему.

– И ты тоже!– парировал он. – Не отвлекайся, пиши!

– Пиши!– передразнил я, – слушай, нужно выпить, я устал, сколько можно! Рисовать и рисовать! Надоело!

– Ну!– протяжно начал он, закончив совсем неожиданно: «Ладно!»

 Бутылка водки, купленная внизу в ларьке, согревала сердце, я нёс её за пазухой.

– В пакет положи! – советовал он.

– Зачем?

– Ладно, иди, объясняй тебе мелочи!

– А ты не объясняй!

– Эх, ну, может, какая-нибудь профессия, что-нибудь эдакое!

– Брось!– советовал я.

– Ладно, ох, это опять кто-то из твоих друзей!– он увидел Василь Адреича, спешивщего мне навстречу, – поздоровайся и уходи, выпьешь сам!

– Ну уж нет!– отрезал я, – я не одиночка!

Мы с Василь Андреичем поднялись ко мне. Выпили. Закусили. Закурили.

– Что это у тебя?– Андреич шуршал листами с моими рисунками, сваленными в кучу на углу стола, – надо же! сам рисовал?

– Угу!– ответил я, пережёвывая огурец.

– Молодец!

– Другие так не считают!

– Всё равно, хорошо! Я же говорю, это вещь! – он указал на бутылку, – много хороших людей губит.

– Да! – согласился я, пристально на неё глядя.

– Вот я, тоже, стихи раньше писал, и какие! В стенгазете печатали! Говорили: молодец! Да, были времена!– выдохнул Василь Андреич, опорожнив очередной стакан, – ладно, пойду, надо до дочки заскочить.

 Мы попрощались, и я вновь остался с ним наедине, он молчал, тогда заговорил я:

– Что ты мучаешься, ну не тот я!

– Начальство ошибиться не может!– возразил он, – подумаем, есть кое-какие мысли, спи, завтра пойдем, созрела идея!

– Нет, я порисую.

– Хватит! С этим всё!

– Да ты отдыхай, я сам! – пробурчал я.

Карандаш немного дрожал, я, словно бы слился с ним, отвлёкся от всего совершенно, это было похоже на что-то, на что-то, ни на что! Я рисовал, рука двигалась произвольно, краски ложились легко, чуть-чуть касаясь бумаги. Так не было никогда, что-то будоражило меня изнутри, и это был не он, он спал. Я уже протрезвел, две выкуренные пачки смятые лежали на столе, недопитый чай стыл в стакане, я был возбужден. Будильник показывал три часа пополуночи, последний штрих, всё – готово!

– Эй ты,– позвал я, – проснись!

– Ть,– цокнул он,– чего тебе?

– Да вот, нарисовал…

 Он долго молчал, сглатывая слюну и медленно моргая заспанными глазами. «Ух-тыш!» – прошептал он, – не ожидал!

– Не знаю, как вышло…– у меня не было слюны, сухо и пришлось глотнуть чаю: холодного, горьковатого, вязкого. Сигареты закончились.

– Шедеврально, нужен холст, найдем денег, обязательно, где угодно, как угодно! Я всегда знал, видишь, – шептал он в восторге.

– А ну-ка, великолепно!

– Да, очень похоже, прямо хоть!

– Хоть! Тебе бы только хоть!– он улыбнулся, впервые со второго прихода ко мне в голову. Я радовался и готов был говорить с ним бесконечно, мы и говорили, не замечая наступившего утра, любуясь рисунком свежей бутылки  «Столичной», наполовину опорожненной с кусочком колбаски на грязной тарелке, и пустым, лежащим на гранённом боку стаканом.

РЫЦАРЬ СУМЕРКИ

 Тёплый ветер овевал мягкие равнины, кучерявые облака обрамляли лицо солнца, ветви деревьев замерли, в плотном воздухе разреженным строем наступали сумерки. Не к месту был человек, лежащий на траве. Он видел, взгляд тревожно устремлялся в гущу серых облаков. Его ангел был рядом, светлое лицо омрачалось, под шуршание страниц жизни человека, он быстро шептал молитву. Своею силой пытался перевернуть своего подопечного, он знал – ещё минута и человек умрёт; частицы пищи и выпитое, забьют глотку, душа распрощается с телом.

 Прохожие равнодушно шествовали мимо. Ангел-хранитель напрасно закрадывался в их души, внушая им мысль о помощи человеку. Секунды, крылья изорваны о прутья клеток, в которых прятались прохожие, слёзы и вся их жизнь, человека и ангела, проносится мимо. Словно серый поток тающих снегов в русле весеннего ручья. Взгляд становится стеклянным, замерли первые звёзды, холод неудержимо разливается по клеткам покинутого тела.

 Ангел вздыхает и с душой человека поднимается в небо. Облака будто холмы полей, снежные сугробы. Они летят. Божий суд ожидает их, удивительно легко человеку, больно ангелу. Перемешаны слова, и всё уже можно менять:

– Кто ты? Как жил?

– Не знаю, – отвечает человек.

– Хочешь обратно?

– Нет, – шепчет он.

 Голос затихает, музыка наполняет воздух, тёмный цвет всюду. Истинная чернота – символ вселенной, космоса. Но вот лёгкий сумрак озаряет свет, можно видеть его источник – жёлтую звезду.

 Унылая грудастая женщина безнадёжно оглядела его, ненависть таилась за искрами в глазных белках. Частицы собрались в целое; первое, о чём он спросил, вызвало удивление присутствующих. Дрожь и тени шевельнулись на каменных стенах.

– Как долго я спал? – сухую тишину голос пронзает хрипом.

– Почти двенадцать лет. Господин.

 Годфрид пытался понять, кажется, всё, нет, только часть, он вспомнил, и это напоминало удар молнии – страшно и легко. Он всё знал, ничего не забыл – и это тяжело. Эльза ненавидит его, да и он её никогда не любил. Подняться с кровати удалось, истощённые мышцы плохо слушались.

 Стены веяли мистическим холодом, узкое окно открывало вид на лес, он зеленел в тумане, и солнце пряталось за ним каждый день. Тихо, граф прочитал молитву, паж вошёл робко, сказал о накрытом столе и о гонцах, направленных к соседям с приглашением на пир.

 Пир был, но не было весело и шумно, прежние друзья держались наигранно. Витало рядом то, что было причиной, и все знали, но никто не говорил вслух.

 Ночью, глубокой, как океан, чёрной, как платье монаха, грустной, словно старая слепая собака, граф пришёл в покои своей жены. Она настороженно лежала на спине, устремив взгляд в потолок. Свечи своим светом делали её ещё старее, грудь, будто вымытая дождём куча глины утратила первозданную форму. Он не мог оставаться у неё, что-то разделило их – непреодолимая пропасть.

 Вино текло в кружки, страшная тоска каменным каскадом обрушилась, похоронила навсегда всю прежнюю сущность. Одиночество как панацея, но сны, нож в спину – беспорядочны, коварны, полны смутного ужаса. Простор невыносим, общение тягостно до смятения души и боли в висках.

 Оруженосец Марк утром одного дня встретился ему в узком коридоре башни.

– Почему я не вижу моего брата Альфреда? – неожиданно спросил граф.

– Он отправился в Святую землю пять лет назад. Больше о нем ничего не слышали.

 Вино оживляет, умертвляя, облегчает погружение в сон. Но это не спасение – это ад. Чудовище, рука тянется к мечу, но её не поднять – руку: невидимые пальцы вцепились намертво. Холодный пот, дрожь, комната, насыщенная тенями отступивших на время монстров.

 Сильный импульс зовёт куда- то, и он идёт. Коридоры дышат, чьи тела скрыты в темноте? В трапезной никого нет. Годфрид отодвинул стул, неприлично пуст стол, свет из чадящих затухающих факелов источает мрачный страх. Неминуемые шаги раздаются.

 Человек в белых одеждах выходит, щурясь на свет, голос застревает в ушах, а его слова призраками бродят вокруг графа.

– Пора! – вздыхает человек в белом, в глазах у него веселятся хороводы искр.

– Идём! – соглашается Годфрид, с погасшим взглядом. Словно под гипнозом или во сне.

 Вот заскрипел мост, и они шагают за пределы замка, неведомо куда – в ночь.

 Сумерки, рассвет, нет никого, граф один, но невесть откуда подле него появился его боевой конь, а под платьем упругий холод кольчуги. Происходящее прояснилось.

– Разве ты жив? – Годфрид взял коня под уздцы.

– Ведь столько лет! Меч! – он потрогал рукоять, торчащую из ножен, пристроенных у луки седла.

– Но ты ведь сломался в битве! – граф выхватил его из ножен. – Совершенно целёхонек, даже без зазубрин! Но как я здесь оказался? Помню, вышел из замка ночью и вернулся тотчас!? Как это случилось? – прошептал Годфрид, оглядываясь вокруг; местность была ему незнакома. Дорога, петляя, раздваивалась; он поехал по правой. Но до вечера никого не встретил.

 Вечером граф оказался у постоялого двора, на вид невзрачного, ветхого и убогого. Одно его удовлетворяло: несколько лошадей, привязанных под навесом, указывали на наличие всадников.

 Когда он проехал ворота. Навстречу ему вышел замызганный простолюдин. Граф не удержался и задал вопрос:

– Что за местность, и чьи это владения?

– А куда вы держите путь? – дерзнул простолюдин, беря под уздцы его лошадь.

– Замок Вебер!

– Не слышал о таком, тут милях в двадцати замок Вульф. Судя по вашей одежде, вы ищете Камелот? Так до него несколько дней  пути!

– Ты, верно. Заблуждаешься. Не нужен мне ни Камелот, ни Вульф, – сказал Годфрид, спешившись, его ни на шутку разозлил ответ простолюдина, а ещё более волновало то, что местность и впрямь не походила на окрестности его замка, миль на сто вокруг точно.

– Вам, господин, комнату? – из дверей гостиницы показался толстый и сильный человек, по виду хозяин.

– Пожалуй! – согласился граф. Направляясь к нему.

– Чем будем платить? – он прищурился и раздул красные щёки и нос с хмельными прожилками.

– Вот, – граф по привычке ощупал пояс, в складке лежал металлический кругляшок – серебряная монета, хозяин, увидев её, расплылся в улыбке.

 В комнате витал запах бедности, унылый топчан, набитый соломой, со скрипом принял графа в свои шершавые объятия. К ужину он хотел расспросить поподробнее кого-либо из постояльцев, а пока решил отдохнуть, уставший за день в седле.

 Тихий говор, доносившийся из трактира внизу, нарастал. Разбавлялся хохотом, криками, резкими спорами. Годфрид не мог более находиться здесь, что-то его подстёгивало изнутри, опоясавшись мечом, он вышел из комнаты.

 В трактире были заняты три стола всяким сбродом, от рыцарей до простолюдинов и бродяг в шерстяных туниках. Граф заказал вина, и хозяин, вытерев жирные руки о фартук, принёс. Говор затих, возродился шёпотом с косыми взглядами из-за соседних столов. Вино было кислым, мясо старым, но Годфрид изрядно проголодался и потому съел всё. Его внимание привлекли два только что вошедших рыцаря, они тоже скользнули по нему взглядом и напряглись.

– Граф не верил своим глазам: первый – барон Карбонд – был убит в стычке с бургундами; второй – Лойбер – сложил голову в Палестине, что подтверждали верные люди, вовсе не способные солгать. Оба в своё время враждовали с ним и даже участвовали в войне против него на стороне горожан.

– Ваше здоровье! – поднялся один из бродяг, скрытый грязным капюшоном. За столом оживились, подсказывая варианты продолжения фразы:

– Поправится в преисподней! – закончил бродяга. Стало видно его лицо, обращённое к графу, со шрамом через всю щеку, откинутый капюшон – теперь нет сомнений: Бертран, убит ещё в молодости графом в крестовом походе против славян за мародёрство и зверства к пленным, превзошедшие всякие границы. Убит в честном поединке – отсечением головы.

 Годфрид поднялся на ватных ногах, картина мелькала перед глазами, и, когда он вышел на улицу, его стошнило.

– Сборище мертвецов! – прошептал он. – Эй! Выходите, я буду вас возвращать в преисподнюю! – граф обнажил меч.

 Из трактира вышли все, они образовали вытянутое кольцо, такое, что Годфрид оказался внутри него. Лица с одинаково цепкими, одержимыми глазами, смотреть в которые было трудно. Бертран встал напротив графа. Раздался гул одобрения, брань и оскорбления, словесная грязь лилась беспрестанно.

– Повторим, саксонская рухлядь?

– Отрежу вторую голову, франк!

 Они схватились, больше не произнося слов и не слыша возгласов окружающих. Ярость, казалось, лязгала в звоне мечей, ненависть вкладывалась в силу ударов, пот стекал по их лицам, безрассудное, горячее фехтование не принесло никому успеха. Схватка с мертвецом – словно сон. Бертран, сделав ложный выпад, повторным движением с завершающим ударом в живот поразил графа в левый бок. Остриё меча прошло сквозь стальные кольца кольчуги, войдя в тело с меньшей силой. Граф, дернувшись от боли, ушёл в сторону, из открывшейся раны хлынула кровь, он зажал её рукой. У Бертрана было теперь преимущество, но Годфрид только твёрже стал фехтовать, хотя был вынужден уйти в оборону.

– Стойте! – прокричал кто-то, и контратака, возможно, решающая не в пользу графа, прекратилась. Голос, видимо, имел власть, все притихли. Испещренный шрамами сухой человек вышел  и стал меж них.

– Бертран. На место! Пока хватит! Граф, если вы остаётесь с нами, милости просим! Если нет, уезжайте сейчас же! И следующая встреча для вас будет последней! Итак?

– Прежде я хотел бы знать, где нахожусь, и что всё это значит? – прохрипел Годфрид.

– Это владения герцога Вульфа, то есть мои. А это люди, которых я нанял на службу.

– Они мертвы!

– А вы?

– Я, – замялся граф, – чувствую боль – значит живу!

– Предлагаю вам должность полковника в своей армии! Решайте тотчас!

– Нет!

– Тогда проваливайте, вас в этот раз не тронут!

– Вы не ответили…

– Я сказал всё! – герцог Вульф направился к конюшне, спустя минуту в сопровождении рыцарей с мерцающими факелами в руках покинул постоялый двор. Граф остался один, весь сброд влился в трактир. Графу привели оседланного коня. Тот же простолюдин поддержал ему стремя.

– Езжайте в Камелот, господин! Ни в коем случае не примыкайте к банде рыцаря Сумера Ги, иначе вам конец!

-Кто такой рыцарь Сумер Ги, и что такое Камелот?

– Рыцарь этот – бандит и разбойник, а Камелот – это замок, господин.

 Он ехал под не теми звёздами, напряжённый. Дорога мелькала перед воспалёнными глазами, боль поселилась внутри, конь дружески фыркал, утешая, будто разговаривая. Молитва застряла в гортани, и рука под немыслимой тяжестью не может сдвинуться, чтобы осенить себя крестом. В душе пусто, он не знал даже, кто он. Происходящее, не вмещалось ни в какие рамки! Правя коня, граф не заметил, как оказался в лесу, глухом, с тропинкой меж ветвей и лап елей. Огонек вдали, он отпускает поводья, но лошадь будто знает дорогу. Встреча предрешена, и ему становится жутко. Ухает филин, кричат какие-то птицы и звери, всё на фоне треска сверчков. Луна выкарабкалась, из-за чёрного облака и создала лунную ночь. Последний кустарник раздвинут крупом коня, поляна с костром у дерева. Одинокая фигура девушки; поднимается, медленно идёт навстречу, берёт лошадь под уздцы, гладит ладонью по шее:

– Ты помнишь девочку на ярмарке, чуть не попавшую под копыта  твоего коня? Этого самого! – сказала она, её голос звенел, дополняя ночную композицию звуков.

– Да, –  шепнул граф.

– Я много раз потом видела тебя! – рассмеялась она, – ты был печален, и люди говорили, что ты скоро умрёшь. Я знала, что это неправда.

– Я помню.

– Знаю. Я снилась тебе, но мне нужно было ждать, когда стану взрослой!

 Губы замирают, улыбка на них тает, глаза с отражениями пламени костра, внутри зрачков, приближаются, пристальные, живые и близкие.

– Я поддержу тебе стремя! – она касается его плеча, разодранный бок, окровавленная кольчуга. Сыплются половинки колец, загустевшая кровь на пальцах.

– Ты ранен?

– Немного…

– Я помогу, садись к костру! – девушка поставила котелок с водой на огонь, в него затем что-то всыпала. Граф следил за её мистическими манипуляциями, в глазах темнело, он мог в любую секунду потерять сознание.

– Готово! – сказала она, переливая тёмную жидкость из котелка в глиняную кружку, – пей, это поможет!

 Годфрид, не чувствуя вкуса, сделал несколько глотков; необычайная усталость навалилась на него, смешались сон и явь, призрачный лес был тёмен. В сумраке, самой середине его, кто-то шевелился. Словно музыка, полились движения со звуком и непонятным смыслом. Он уверился, что спит, и это видения, пока смутные, не нужно им быть другими.

 Пробуждение, лёгкое, без боли, в теплом месте, виден кусок предрассветного неба с тающими звёздами.

– Её мать была деревенской колдуньей! – вспоминал граф рассеянно, – тогда ей было лет тринадцать, я дал им денег и несколько раз приезжал. Для чего? Посмотреть на неё! А потом? Крестовый поход. Возвращение. Постоянное желание сна. Болезнь. Сон. О ней он забыл.

Граф вздохнул и только тут заметил, что девушка лежит рядом с ним. Он подумал, что произойдёт, если ему протянуть руку, коснуться её? Теперь у него появилась уверенность – этого делать нельзя! Какой-то внутренний голос разума обязывал встать и уйти. Годфрид так  и сделал.

 Удивительно, бок не болел, даже кольчуга на том месте оказалась целой, так если бы вчера был сон, и не было мертвецов с обнаженными мечами, герцога Вульфа с предложением жизни в стране мёртвых.

 Который час не прекращались капли с неба, периодически особенно интенсивные, Годфрид чувствовал озноб, но ехал вперёд без остановки. Лес редел, дорога становилась лучше.

 Впереди показалась группа всадников. Серые плащи с капюшонами скрывали фигуры, но по осанке, и посадке на лошадях граф решил – это рыцари! И не ошибся.

– Стой! – прокричали они. Окружили, один из рыцарей сбросил капюшон и подъехал к графу.

– Кто таков? – жёстко сказал он.

– Граф Годфрид фон Вебер!

– Я – Гаст Бартель! Придётся вам следовать с нами.

– Это почему же?

– Приказано никого не выпускать из Вульфской области. Всех конвоировать в наш лагерь. Мы один из отрядов рыцаря Сумера Ги.

 Через час они добрались до лагеря. Дождь прекратился. Палаток было немного и нигде не было видно обычно столь многочисленной войсковой челяди. Даже часовыми у опушки на возвышенности – рыцари. Ни копейщиков, ни арбалетчиков, ни оруженосцев и пажей. Центральная палатка – шатёр полководца – выглядела как все другие. Один из рыцарей спешился и, отодвинув полог, вошел вовнутрь.

– Пойдёмте! – сказал рыцарь, показавшись в проеме через минуту.

 Внутри всё выглядело так же по спартански, как и по всему лагерю. Сероволосый человек находился в противоположном конце палатки за узким столом и картой на нем. Он поднял глаза и Годфрида пронзил взгляд.

– Брат, – прошептал он, готовый броситься в объятия, но что-то удержало его на расстоянии сухого рукопожатия.

– Я ждал тебя!

– Ты и есть рыцарь Сумер Ги? – спросил Годфрид.

– Нет! – покачал головой Aльфред, – он сейчас в пути, сегодня должен прибыть. Я вместо него, пока. Время не ждёт. Мы выдвигаемся к замку Вульф. Замок нужно взять.

– Я спрашивал у всех! Что происходит? Никто не может ответить! Скажи ты, брат?

– Очень просто! Война! Сам поймешь!

– Хорошо! Тебе – верю!

– Ты мне был необходим! Брат. Я тебя просил помочь. Нам нужны хорошие военачальники. Ты – такой. Иди ближе. Видишь карта. Здесь – мы. Тут – войско герцога Вульфа. На правом фланге у него пехота во главе с Бертраном. Левым командует маркиз де Карс, конница. В центре, с отборными воинами, сам герцог. Они вышли из замка сегодня утром, хотят нас окружить.

– Сколько копий у герцога? – спросил Годфрид.

– Тысяча.

– У нас?

– Около двухсот!

– Нам нужно отступить. Здесь сражение дать нельзя!

– Поздно, брат! В двух днях пути другая армия, гораздо многочисленнее. За это время мы должны разбить Вульфа, взять замок, – Альфред шумно вздохнул.

– Убить герцога, это их деморализует!

– Нет! Их необходимо уничтожить! Всех! Ты будешь командовать флангом против маркиза, у тебя будет пятьдесят рыцарей против трёхсот! Твоя задача – отвлечь их контратакой, будто бы главной. Я возглавлю центр. Рыцарь Сумер Ги с основными силами атакует Бертрана. Это и будет главный удар. Мы решили всё давно. Ждали только тебя.

– Ничего не понимаю, но ладно! Почему у вас нет арбалетчиков, оруженосцев и прочих? И есть ли они у герцога Вульфа?

– Да, есть.

– Брат, тогда какова их точная численность?

– Не знаю, наверное, около трёх тысяч.

– Это же не битва – бойня!

– Насчёт остального поговоришь с рыцарем Сумером Ги, он скоро будет здесь, пока отдохни!

– Я хотел поговорить с тобой! – сказал Годфрид.

– Сейчас не время! Отдохни здесь! Я пойду, надо отдать кое-какие приказания, – с этими словами Альфред вышел из палатки.

 Граф успел немного вздремнуть, как полог забрезжил светом и на входе появился человек с прозрачными чертами лица. У него не было морщин, но он явно был не молод. Взгляд из тех, что трудно не отвести глаз первому, но не тяжел.

– Я и есть рыцарь Сумер Ги, Сумерки, как мне однажды дали прозвище, – сказал он, улыбнувшись.

– В общем, всё чувствуется гораздо ярче слов. Вы, граф, я уверен, поняли всё уже давно. Не требуйте подробностей – их нет! Вы сами наделены знанием и чувством – ваша душа здесь!

– Это и есть тот свет?

– Это не свет, а тьма, дорогой граф! Вы заметили, что враги у нас те же самые?

– Да, – согласился Годфрид.

 Вечером граф бродил по лагерю. Рыцари ужинали группами у костров. К одной из таких групп граф присоединился. Он чувствовал себя своим. Все, кто встречался ему, были именно такими людьми, как если бы у каждого был какой-нибудь знак родственных душ. Годфриду подали кусок жареной оленины и кружку с разбавленным вином.

– Граф! Мы почтём за честь драться под вашим началом завтра! – сказали они.

– Благодарю вас, рыцари! – отвечал он.

– Вы не помните меня? – русоволосое лицо, нет, Годфрид его не помнил.

-Увы! – покачал он головой.

-Я Шорберг из Боварии. Дрался в Святой земле под вашим началом.

– Кажется…

– Я был убит. Глупо. Мы только разбили лагерь, была жара, я снял панцирь, лёгкая конница сарацин приблизилась и, выпустив стрелы, исчезла. Стрела пробила мне грудь. Я долго умирал.