Рыцарская сказка

Стражники с пониманием покачали головами, помолчали многозначительно, пригубили из кружек и затянули песню. Песню подхватили все, кто сидел в комнате. Слухом или хорошим голосом никто не обладал, но глотки подрать все были горазды. Ганс с Буттаром тоже приняли участие в этом хоровом пении, правда, их голоса тонули в раскатистом реве стражников.

Веселье еще долго продолжалось, но в самый разгар Иоганн стал собираться на службу. До рассвета оставалось совсем немного, а сегодня как раз его смена с восхода до заката. Он пожалел, что не удалось поспать, тяжело будет стоять целый день, но делать было нечего. Вместе с ним стали собираться еще несколько стражников. Всем, конечно, хотелось остаться, не каждый день удается так славно посидеть и повеселиться, но служба есть служба.

Иоганн собрался первым и сел ждать остальных. Им овладели злоба и раздражение, в голове уже в который раз замельтешила мысль: «Когда все это кончится?» Но тут же он стал себя успокаивать, что все скоро будет по-другому и его службе придет конец.

Вскоре вспышка острой злобы сменилась тяжелым одурением. Мысли Иоганна приобрели болезненно-воспаленный оттенок. Для него от всего огромного мира остались только он и его пост, эта проклятая площадка на самом верху замка. Где-то в стороне существовали тысячи мест, а для него – этот прямоугольник, вымощенный и окруженный камнем со всех сторон, настоящий каменный мешок.

Ведь можно считать, что он живет где-то, а на посту проводит лишь часть времени, но можно и наоборот – часть времени проводит где-то, а живет на посту. Первые несколько лет у него таких мыслей не возникало, а теперь это превратилось почти в болезнь.

Как прикосновение к ране вызывает боль, так каждое соприкосновение со службой отзывалось болью в душе. Или не болью, но потерей душевного равновесия, причем это происходило не только с Иоганном, но и со многими другими стражниками, долго прослужившими в замке. Но в то же время были такие, которые свыклись со службой и ко всему относились спокойно и равнодушно. Вообще, на службу ворчали все, но как-то больше в шутливом тоне, всерьез ругаться на службу и говорить о своей усталости от нее было не принято. Каждый переживал это в одиночку, хотя и догадывался, что то же самое творится в душе у любого другого. Но легче от этого не становилось.

Со временем приступы тупого раздражения становились все более продолжительными и изнурительными. Обычно Иоганн не старался выместить на ком-нибудь свое дурное настроение, как делали многие другие, ему это не приносило успокоения. Он искал выход в другом: в мыслях и надеждах о своей будущей судьбе. Сначала его удовлетворяла просто мысль, что все это когда-нибудь кончится, но потом этого стало мало. Иоганн почувствовал необходимость развить мысль дальше: «Что надо сделать для изменения своей жизни, как ее изменить?» К сожалению для него, он знал о жизни вообще слишком мало, отчасти из-за постоянного однообразия и размеренности в замке. Ему представлялись лишь два пути: или уйти из замка, или остаться в нем, но занять более высокое положение. При этом главное, что он выяснил для себя, – неизбежность в обоих случаях вмешательства в господские распри вопреки его нежеланию. Этот вывод может показаться странным. Откуда вытекает неизбежность? Во многом она происходила из характера самого Иоганна, хотя он этого и не осознавал, ибо само благополучие в жизни, к которому он так стремился, в его понимании было неразрывно связано исключительно с теми материальными средствами, которыми располагало лишь высшее сословие.

Таким мыслям Иоганн уделял немало времени, особенно стоя на посту, но дальнейшего развития они не получали. И только встреча со старухой явилась новым толчком для них. Тут они зашевелились, полезли как грибы после теплого дождя, а услышанное про свидание Брингильды с посланником Повелителя придало им определенную направленность. Теперь он пристально следил за происходящим в замке. Как песок воду, впитывал в себя все интересное и заслуживающее внимания, подсматривал, подслушивал, пытаясь ухватить конец нити клубка интриг, в существовании которого он теперь был твердо уверен. Однако пока все попытки оказались безрезультатными.

Это вызывало у Иоганна новые сомнения в правильности своего решения. Обычно, вместо того чтобы, семь раз отмерив, один раз отрезать, он мерил еще раз, а потом еще. Но самое плохое, что отрезал он, в конце концов, не так, как отмерил, а наугад.

Иоганн сомневался не только в себе, но и в Бране, хотя и меньше, чем в себе, ибо чувствовал в своем друге ту решительность, которой так не хватало самому. Любой мало-мальски разбирающийся в людях человек, глядя на Брана, сказал бы себе: «Такой не продаст, но и заработать не даст». Такой характер Брана и радовал Иоганна, и огорчал – как большой мешок с золотом: и хорошо, что много, да не унесешь.

Углубившись в свои раздумья, Иоганн на время забыл о карауле и успокоился, но стоило стражникам крикнуть: «Мы готовы», как раздражение опять вернулось. Состояние у него было как при тошноте или зубной боли: противно и сделать ничего нельзя. Он поднялся и пошел к выходу, пнул по дороге что-то попавшееся под ноги, проходя мимо стола, взял кувшин с вином, не останавливаясь, выпил залпом сколько смог и швырнул его с остервенением в дверь. Но, увы, разбиться ему было суждено не о дверь, а о физиономию вздумавшего так не вовремя войти Тритона. Кувшин разлетелся вдребезги, чего нельзя было сказать про лицо Тритона. Оно осталось без изменений, разве что только по нему потекли струйки вина. В комнате воцарилась тишина, стражники неимоверными усилиями воли сдерживали смех. Глаза Тритона стали наливаться кровью, на лбу проступило пятно, мясистые щеки раздулись, усы задрожали. Выпучив глаза, Тритон заорал:

– Бунт! Кто? Кто-о-о-о?

Иоганн сделал шаг вперед.

– Ты?! Кувшин мне! Живо, или я вас, собак, всех передушу!

Чьи-то угодливые руки подали кувшин.

– На колени, недоносок, на колени, – Тритон напоминал жерло действующего вулкана.

Иоганн подчинился.

– Ползи сюда, сюда ползи…

Иоганн подполз поближе.

– Подними голову, вошь поганая.

Иоганн поднял голову и посмотрел в глаза Тритону, там он увидел всю глубину своего падения. Тритон тоже посмотрел в глаза Иоганну и, не отводя взгляда, со всей силы ударил его кувшином по лицу. Иоганн упал и потерял сознание.

В течение нескольких дней Иоганн был в страшном напряжении, ожидая от Тритона любой гадости, но ничего не происходило. Ему страшно хотелось считать, что конфликт исчерпан, но вместе с тем, зная натуру начальника караула, он не мог на это рассчитывать. Оставалось только все время быть настороже. Поэтому, когда им приказали сопроводить заключенных в каменоломни, находившиеся у подножия горы в нескольких часах ходьбы от замка, Иоганн невольно забеспокоился. Случись что по дороге, кто там потом будет разбираться: был стражник, и нет его. Одним больше, одним меньше.

Всю дорогу Иоганн старался находиться подальше от Тритона, а тот, казалось, вообще не обращал на него внимания. До каменоломен они добрались быстро и благополучно, никто не пытался бежать или напасть на охрану. Заключенные молча шли с покорностью обреченных, зная, что человеческая жизнь для них окончена. По закону их могли выпустить через десять лет, но кому удастся выжить там десять лет? Пока про таких не слышали. Пока местная охрана принимала прибывших, Тритон все-таки подошел к Иоганну и, взяв его за плечо, сказал:

– Да не дрожи ты, – а Иоганн действительно не мог сдержать дрожь.– Думаешь, я на тебя злюсь? Брось. Ну, было дело, ты меня, я тебя. Все, забудь. Вернемся, разопьем по кувшинчику, ты же хороший парень, трусоват немного да не больно крепкий, а так ничего. Мне помощник нужен сообразительный, а из наших только у тебя голова не совсем дубовая. А если я своего добьюсь, займешь мое место, будешь этих лентяев гонять в хвост и в гриву.

Иоганн слушал и понимал, что все это ложь, но она невольно вызвала вихрь мыслей в голове: «А может, все-таки правда?» Это так ясно читалось на его лице, что Тритон наслаждался. Они подошли ко входу в каменоломни. Последние заключенные заходили в черноту штольни, подталкиваемые местными охранниками.

– Бедняги, – сказал Тритон, кивнув на заключенных. – Ты запомни мои слова: «Врагу не пожелаю там оказаться». Ад по сравнению с этим местом – теплый, уютный трактир с хорошей компанией. Кто сюда попадет, будет жалеть до самой смерти, что сделал что-то не так. Понял?

– Да, – ответил Иоганн.

Тритон со всей силы ударил его кулаком в живот, а когда он согнулся от боли, со всего маху саданул по шее. Иоганн свалился бездыханный.

– Эй, эту падаль тоже заберите, – приказал он заключенным и пнул лежащего Иоганна ногой.

На следующий день утром Бран поговорил с наиболее опытными стражниками об Иоганне, но те лишь развели руками, помочь Иоганну – дело безнадежное. Бран и сам размышлял всю ночь, но не придумал ничего дельного. Обратиться за помощью к Королеве? Но его и близко к ней не подпустят, да и что он ей скажет?

Сегодня Бран был свободен от службы и, не зная, чем себя занять, шлялся бесцельно по замку. Заглянул на кухню, позубоскалил с прислугой, отведал жареной индейки (господской еды), потом зашел к прачкам и перебросился с ними парой словечек. Бран со многими имел хорошие, приятельские отношения, причем сложились они случайно. Благодаря своему прямому и открытому характеру он легко завоевывал доверие и благосклонность людей, к тому же он имел очень привлекательную внешность: прекрасное телосложение в сочетании с приятным, мужественным лицом и удивительно мягкие, добрые глаза. Никто не мог пожаловаться на грубость с его стороны, никогда не проявлял он наглости и нахальства в отношении тех, кто был ниже его по положению. Зато в нем было много природного благородства, которого так не хватало многим знатным рыцарям.

Попытка поговорить с сэром Генритом оборвалась в самом начале раздраженным криком:

– Пошел вон!

В конце концов, Бран решил зайти на конюшню проведать своего давнего приятеля Кримона. Тот обрадовался и сразу же полез доставать кожаную флягу с вином, хлеб, лук, сыр. Они расположились на большой куче соломы в углу конюшни.

– Ну, как служба? – спросил Кримон.

– Как всегда, провалиться бы ей. А ты как?

– Неплохо.

Они помолчали. Бран глотнул вина, зажевал сыром, отогнал назойливую муху и подумал, что надо вроде что-нибудь сказать, но пока слова не лезли в голову, и он стал рассматривать конюшню. Деревянный сарай довольно больших размеров, пристроенный к одному из зданий замка, поэтому стена слева от Брана была каменная. Покатая на одну сторону крыша крыта соломой, кое-где зияли прорехи, сквозь которые проходили солнечные лучи, из-за чего конюшня казалась очень светлой. Теперь она пустовала. Почти всех лошадей разобрали.

Постоянно при конюшне находился один Кримон. Он сам со всем управлялся. Иногда, если было слишком много работы, он просил управляющего прислать к нему несколько человек.

По возрасту Кримон годился Брану в отцы, если не в деды. Он был среднего роста, сутулый и кривой на одно плечо, худощавый. Волосы его давно поседели, усы уже не топорщились, как прежде, загоревшее лицо прорезали многочисленные морщины. Но зубы ему еще не изменили, а глаза по-прежнему оставались озорными и ярко-карими. Он никогда не унывал, старался не забивать себе голову разной ерундой, любил повеселиться и выпить. Раньше он довольно много внимания уделял молоденьким девушкам, но теперь, кроме конюшни, его мало что интересовало. В житейской мудрости отказать ему было нельзя. Хотя он иногда и прикидывался дурачком, глупым он никак не был.

Бран любил иногда зайти к нему поболтать и выпить вина. Кримон знал множество интересных историй, умел сказать острое словечко, не приставал с дурацкими расспросами, но мог дать иной раз не самый плохой совет. На этот раз Бран зашел к Кримону не за советом, а просто так – поболтать и провести время. Но мысли об Иоганне не покидали его.

Кримон наконец посчитал необходимым прервать тишину, нарушавшуюся до сих пор лишь гудением мух да пофыркиванием лошадей.

– Да, дел никаких нет, видишь, животины мало.

– Куда же она делась?

– Разъехалась кто куда.

– Ну и ты что, спишь теперь целыми днями?

– Ага, а что еще делать?

– Ты бы хоть разводить их начал, что ли.

– Кого?

– Лошадей.

– А-а, ты мне напомнил, хочу тебе рассказать кое-что. Тут одна пегая обзавелась горбом. Теперь смотришь на нее и не поймешь: то ли лошадь, то ли верблюд.

– Как это?

– А так, почти год назад зашла ко мне сюда Хильда, ты ее знаешь.

– Видел.

– Зашла и стала все ходить, рассматривать, расспрашивать про каждую лошадь, я, понятно, все ей объяснял. Она долго выбирала, я уж измаялся весь, но потом приглянулась ей чем-то эта пегая. Уж чем – не знаю, на ней только воду возить, и то недалеко. Хильда ее и потрогала, и пощупала, и в зубы заглянула, и под хвост. Лошадь сама, наверное, удивлялась. Потом Хильда мне говорит: «Поди погуляй немного по двору», и дает золотой.

Вышел я во двор, далеко от конюшни уходить не стал, но и подглядывать за ней не решился, еще заметит, ведьма, обидится. Слышу, пегая заржала. И так странно, не поймешь: то ли с испуга, то ли от радости. Я остановился, прислушался, кобыла ржать перестала, а больше из конюшни ни звука. Стою, жду дальше. Наконец Хильда меня позвала. Подошел я к ней, а она на меня посмотрела насквозь так, и усмехнулась. Потом велела следить за пегой получше, чтоб корм был добрый и вода свежая да работой не морили.

Когда Хильда ушла, повернулся я к пегой, посмотрел на ее морду и обомлел: она улыбалась. Ты не поверишь, лошадь и улыбается! Можешь повесить мне хомут на шею, если я вру. Да еще такой глупой и довольной улыбкой, что я не сдержался и заржал не хуже ее, а она, вот зараза-то, мне ответила. Так мы с ней вдвоем ржали, пока на конюшню рыцарь Рудольф не заглянул. Он аж остолбенел. Мы его как заметили, сразу смеяться перестали, я подал сэру его коня, и он, уезжая, все оглядывался на нас. Вот, а потом через несколько месяцев я заметил, что у пегой горб растет, тут мне сразу Хильда вспомнилась. Я ей дал знать. Она зашла сюда, посмотрела на эту уродину и осталась довольна. А чем там быть довольным?

Бран усмехнулся.

– Ты что-то невеселый, – отметил Кримон, ожидавший более бурной реакции на свой рассказ.

– С чего быть веселым?

Кримон вздохнул и потянулся к вину. Они еще раз выпили, пожевали закуски, разговор не клеился, настроение потускнело. У Брана на душе кошки скреблись, а вокруг все было так хорошо: лето, солнце, теплое мягкое сено, неплохое вино, веселый приятель. Глаза у Брана стали такими грустными, что Кримон не выдержал и спросил:

– Беда какая-нибудь?

– Ладно, слушай, что я тебе расскажу…

Кримон покачал головой и многозначительно замолчал. Бран тоже молчал и не торопил своего приятеля с ответом, заранее уверенный в бесполезности всего. Кримон прилег и стал рассматривать потолок. Бран тоже прилег и затянул какую-то заунывную песню. Кримон поддержал его. Так они лежали на соломе и пели. Закончив одну песню, начинали другую, и так до тех пор, пока не устали глотки. Потом Кримон рассказал еще какую-то смешную историю, и только Бран собрался уходить, Кримон с трудом, как будто поднимая тяжелый камень, проговорил:

– Я долго думал. Тебе может помочь только смертельный враг Королевы, подумай, кто бы это мог быть. Если найдешь такого, встань перед ним на колени и клянись быть рабом до конца дней своих. Другого пути я не знаю.

– Где я такого найду?

– Это уж твое дело, тут я тебе не помощник.

– Ну, и на том спасибо.

– Не отчаивайся, пути господни неисповедимы. Надейся на лучшее.

– Придется.

Когда Бран вышел во двор, то уже знал, к кому обращаться за помощью. Решение он принял не сразу. Слишком много было доводов за и против. С одной стороны, страх, с другой – долг перед другом. Попытка решить этот вопрос путем взвешивания всех возможных последствий не принесла успеха, слишком все непредсказуемо. Тогда он сказал сам себе: «Если я не сделаю этого, то буду трусом и предателем». Вслед за решением пришло и облегчение: теперь все зависит от судьбы и случая, и ей надо думать, ошибся ты или нет. Теперь надо действовать.

– Так ты говоришь, что рабом будешь, да? – усмехнулась Брингильда.

– Буду, – мрачно подтвердил Бран.

– Ну ты все-таки скажи, почему ты именно ко мне пришел, а не к Хильде или Розанде? Почему не пошел к Аримхану, а?

– Все знают, что ты самая могущественная колдунья в замке.

– Только поэтому?

– Да.

– Ты врешь, тебя подослали. Зачем? Толкнуть меня на измену Королеве.

– Я прошу тебя вызволить человека из проклятого подземелья, а не изменять Королеве, – поморщился Бран.

– Врешь, я же чувствую. Кто тебе приказал прийти сюда? Лейзер или Фидлер?

– Делай со мной что хочешь. Никто меня не посылал.

– Ладно, змееныш, посмотрим, кто кого перехитрит.

Брингильда дернула три раза шнур, висевший на стене, и в комнату вошел Асимарг. Увидев стражника, он обратился к Брингильде на каком-то тарабарском языке.

Бран весь напрягся, стараясь понять, что происходит за его спиной, повернуться он не решался. Из разговора Брингильды с Асимаргом он не понял ни слова, а их интонации были настолько спокойны, что не давали и намека на характер беседы. Наконец разговор прекратился. Брингильда повернулась к Брану, а Асимарг остался у двери. Он сел там, чтобы наблюдать за Браном со спины.

– Теперь мы проверим, врешь ты или нет, – обратилась Брингильда к Брану. – Я думаю, ты врешь. А если нет, тогда твое счастье. Я не уверена, выдержишь ли ты испытание. Умрешь, а я так и не узнаю, кто тебя послал, – Брингильда рассмеялась если не зловеще, то так как-то неприятно.

– Я покажу этой коронованной свинье, как подсылать ко мне лазутчиков. Это ей еще аукнется, – тихо, чтобы не слышал Бран, сказала Брингильда, вышла в соседнюю комнату и вернулась оттуда с маленькой корзиной в руках, в которой что-то шуршало.

Бран впился глазами в корзинку. Он начал поддаваться страху и не скрывал этого. Он только теперь ощутил нависшую над ним опасность, от корзинки веяло могильным холодом. До сих пор ему удавалось уговорить себя, что все будет хорошо: Брингильда просто попугает его, и дело на этом кончится, но теперь он понял, что Смерть уже вошла в комнату и может в любой миг коснуться его своей костлявой рукой. Брану стало по-настоящему страшно – не так, как бывает ребенку, попавшему в темную комнату, а безнадежно страшно. В отсутствии мужества его никак нельзя было обвинить, и потому Бран бы просто не поверил, если бы ему кто-нибудь сказал, что он будет так напуган. Но теперь ему не было стыдно за свой страх перед самим собой, тем более что мыслей об отступлении у него не было. Он решил идти до конца, а там будь что будет.

Брингильда посмотрела на Брана и удовлетворительно усмехнулась. В ее глазах промелькнуло звериное выражение. Она догадалась о внутреннем состоянии Брана.

– Так вот, послушай меня, красавчик, – обратилась она к Брану. – Испытание простое, но надежное…

Бран уже не мог смотреть на ее улыбку и отвернулся.

– Сиди на этом стуле, как сидел, только разденься до пояса. Так, а теперь смотри.

Она открыла корзину. Бран повернулся и увидел там змею. Сердце его заколотилось так быстро, как только могло.

– Она и поможет нам узнать правду, – Брингильда указала на змею. – Ты не догадываешься как? Она немного поползает по тебе. Не бойся, это не щекотно. Ей, бедняжке, скучно в корзине, а ты живой человек, развлечение. Да, а как мы узнаем правду? Очень просто: пока она будет ползать по тебе, я задам несколько вопросов. Как только ты соврешь или лишь подумаешь соврать – слушай внимательно, от этого зависит твоя жизнь – она тебя ужалит. Не бойся, она не ошибется. Когда ты задумаешь соврать, тебя охватит страх, она это почувствует по твоей коже, по теплу твоего тела, по тому, как течет в нем кровь. Ты, наверное, догадываешься. От ее яда умирают сразу, но ты успеешь пожалеть, что соврал. Мне кажется, ты все понял.

Бран молчал в оцепенении.

Брингильда поставила корзину у ног Брана, наклонилась и что-то шепнула змее. Змея высунула голову из корзины, медленно раскачиваясь и издавая шипящие звуки, огляделась, потом остановила свой взгляд на Бране. Он это почувствовал и посмотрел ей в глаза, они напомнили ему глаза Брингильды. Только у змеи они были потухшие и безразличные, как будто она смотрела сквозь Брана, не замечая его вовсе. Она выползла из корзины и коснулась ноги Брана, тот закрыл глаза, сжал кулаки и весь напрягся, потом она обвила левую ногу и стала забираться вверх.

– Ну, по-моему, пора задавать вопросы, – улыбнулась Брингильда. – Ты хоть отвечать-то можешь? Как тебя зовут?

– Бран, – ответил он и не узнал своего голоса.

– А как зовут того парня?

Змея была уже на колене.

– Иоганн.

– За что его наказали?

– Случайно задел Тритона.

– Кто его наказал?

– Тритон и Каин.

Голова змеи уткнулась Брану в живот.

– Почему ты хочешь его выручить?

– Он мой друг.

– Ну и что?

– Он мой друг, и я должен помочь.

– А кто еще позаботится о нем?

– Больше некому.

– Ты слишком быстро отвечаешь, не торопись.

Змея доползла до шеи и обвила ее. Прикосновение змеи вызывало у Брана сильную боль. Это было похоже на прикосновение огня, ему казалось, что шея стянута раскаленным обручем, а голову отделили от тела.

– Если я помогу, ты будешь мне служить? – продолжала допрос Брингильда.

– Да.

Змея, по-прежнему удерживаясь на шее, вытянулась так, что ее голова оказалась напротив лица Брана. Ему ужасно захотелось плюнуть в нее, и это его рассмешило, он не мог удержать улыбки, но внезапный приступ веселья очень быстро прошел.

– Почему ты пришел за помощью ко мне?

Змея замерла и уставилась Брану в глаза. Тот, завороженный, не мог выдавить ни слова.

– Ну?

– Ты самая могущественная колдунья.

– Ты знаешь, что я враждую с Королевой?

В глазах змеи блеснули алмазные звезды, и пасть стала приоткрываться. Бран заставил себя на мгновение не думать о вопросе Брингильды. Помянув святого Иеронима, он незаметно толкнул ножку скамьи, на которую сложил одежду и положил оружие. Меч с грохотом ударился об пол, змея дернулась, и в это же мгновение Бран твердо сказал:

– Нет.

Брингильда долго изучающе смотрела на Брана, пытаясь взглядом проникнуть в самые потаенные уголки его души. Потом подошла к нему, сняла с шеи змею, за что он был ей безмерно благодарен, бросила ее в корзину и задумалась.

– Хорошо, ты выдержал испытание. Хотя мне этого и не хотелось, но пусть будет так, как случилось. Теперь выдохни, приди в себя, выпей вина, а потом мы поговорим о деле. Затем Брингильда подошла к Асимаргу.

– Что скажешь? – обратилась она к колдуну.

– Он какой-то пустой или мелкий, нет в нем никакой потаенной глубины, где прячут сокровенные мысли. Он не шпион Фидлера и не подослан к тебе. Если хочешь, можешь помочь им. Чем он нам пригодится, я не знаю. Но вдруг, всего не предугадаешь.

ГЛАВА 1.5

Иоганн находился здесь уже третий день, но ему казалось, что по крайней мере месяц. Теперь он отдыхал, лежа прямо на голых камнях и положив руку под голову. Он старался уснуть, но сон отгоняли навязчивые мысли, а подумать действительно было о чем. В наказание за свою оплошность он попал в каменоломни. Это наказание равносильно смертной казни или пожизненной каторге, из каменоломен живыми не возвращались, а мертвыми тем более. Располагались они невдалеке от замка, под Голой скалой, разрабатывались с начала строительства замка и поставляли камень не только для замка, но и для всей округи.

Раньше Иоганн только слышал об их существовании, но никогда не задумывался, что это такое на самом деле, а теперь испытал на собственной шкуре. Он лежал в большой выработке, из которой наверх поднимался подъемный ствол для сообщения с внешним миром. Других выходов отсюда не было, или, по крайней мере, о них никто не знал. По этому стволу узники подавали наверх камень. Когда надсмотрщики спускались, узники знали, что наверху настало утро. Надсмотрщики привозили с собой факелы, орудия труда и еду. Растолкав и подняв всех на ноги, они раздавали еду и разводили по рабочим местам. В каменоломне было человек тридцать, точное число никто не знал. Многие были больны и не могли работать, часто кто-то умирал, а кто-то, обезумев от невыносимых условий, убегал в глубь подземных выработок, надеясь найти выход на поверхность, но этого никому не удалось.

В полдень надсмотрщики менялись, а заключенные отдыхали и съедали свое скудное пропитание – кусок хлеба. Иногда к ним в корзинах спускали остатки от пиршеств в замке, тогда они, как собаки, дрались за кости. Но это случалось нечасто. Голод мучил их постоянно. Потом их опять загоняли на работу. Приходилось долбить камень, откалывать его, забивая в трещины деревянные клинья, затем перетаскивать отбитые каменные глыбы к стволу. Вечером надсмотрщики прекращали все работы, забирали орудия труда, веревки и факелы и поднимались наверх. С этого момента для заключенных все погружалось в непроницаемую тьму. Люди, обессилившие от изнурительной работы, валились на землю. Одни засыпали тяжелым сном, а другие ворочались и стонали от ран, увечий и болезней. Иногда раздавались крики, слышался шум драки или возни, но что происходило на самом деле, узнать не было никакой возможности – в подземелье царил непроглядный мрак.