Монах Ордена феникса

– Какого черта здесь происходит? – задал он вполне себе резонный вопрос, поскольку вся площадка перед замком была перекопана траншеями, словно резвились огромные черви; из некоторых ям до сих пор вылетала земля.

Вереницей поползла змея встречающих герцога карет и телег, дабы торжественно поздравить его светлость с победой, сохраненной жизнью и целыми конечностями. При этом вереница не поехала прямо, как было бы логичнее и быстрее, а принялась петлять по голому полю.

– Это сюрприз для врагов, Ваша светлость, – пояснил Инженер, который, верхом, и возглавлял всю процессию, – ямы мы накроем ветками и забросаем землей, чтобы их не было видно.

Казавшийся огромным и величественным для одного герцога замок моментально стал маленьким и каким то жалким для пяти тысяч человек, набившихся куда только можно, и все равно большая часть из них расположилась на улице.

– На сколько у нас хватит провианта? – спросил Альфонсо, брезгливо морщась, пока пробирался среди толпы разно пахнущих людей, лошадей, скота, костры и кухни, словно через базар.

– Пока на три месяца осады, – пожал плечами Инженер, – а там как умирать будут.

– А вода?

– Есть колодец– воды хватит, благо, неподалеку речка. Металл, весь, что нашли в округе свозим сюда, все кузнецы уже здесь и полностью лишены водки и вина. Иначе не наконечников у нас не будет, ни мечей ни копий. Провиант, скот, все, что удалось забрать, заперто здесь, в замке.

Спустя две недели из королевского замка прилетел голубь – принес неожиданную весть – Алексия объявила войну с Эгибетузу и было приказано армии – победителю (так и было написано) расформироваться по крепостям.

Люди точили ножи, варили смолу, заготавливая ее в бочках, коптили и солили все, что не докоптили и не досолили раньше, квасили капусту, укрепляли стену, устраивали в башнях места для стрелков.

Прощались с солнцем. Не все, но некоторые.

Несмотря на постоянный говор тысяч глоток, нескончаемый шум посуды, драк, звона доспехов, криков, несмотря на постоянные запахи костров, тухлятины, немытых тел, навоза, рыбы, еще не известно чего, Альфонсо был по настоящему счастлив. Иссилаида округлилась, то есть, на ее фигуре – шаре, появился свой отдельный шар, в добавок она стала молчаливой, боязливой и ласковой. После деревни феминим, Альфонсо со своей возлюбленной не церемонился, сделав ее покорной и робкой, отчего не так сильно бросалось в глаза отсутствие как ее воспитания, так и инстинктивного понимания, что нужно говорить, а где лучше промолчать. Однако, увидев ее после долгой разлуки, еще и в положении, еще и в предчувствии последних, самых сладких мгновений их счастья, Альфонсо больше не мог обходиться с ней грубо. Просто не мог. И весь поток ласки и нежности, на которую он только был способен, обрушился на покатые плечи Иссилаиды. И счастье его становилось все сильнее, особенно при виде того, как жестоко мучается Феликс по принцессе.

Вернувшись с позорного, как Феликс его назвал, похода, после которого не зазвенело ни одной вшивой медальки не его груди, Феликс стал молчалив, задумчив, еще стал быстро худеть и побледнел. Часто его видели на крепостной стене, смотрящим вдаль, даже по ночам; бедняга стремился к уединению с тем же успехом, с каким можно было бы уединиться в бочке с килькой. Чтобы запечатлеть образ любимой, Феликс даже пытался рисовать: Альфонсо видел только один рисунок – пучеглазое лицо с кривым носом, огромным лбом и мольбами о смерти во взгляде смотрело на него из под всклокоченных нетвердой рукой недоделанного художника волос – пакли, не признающих никакого насилия над собой в виде прически.

– Господи, – молил Феликс в отчаянии, – дай только мне возможность умереть у ее ног…

День выдался жаркий, скудный на ветерок, но щедрый на веселое птичье пение и хорошее настроение: именно в такой светлый, солнечный день должен был зазвонить колокол – единственный колокол, избежавший участи быть переплавленным в оружие. Пыль от тысяч вражеских всадников поднималась высоко в небо – наверное, сам Агафенон задыхался ею, звон тысяч лат глушил даже на расстоянии в километр. Стены крепости моментально забились людьми, желающими посмотреть на приближающегося врага – пришлось даже приказать вытолкать всех лишних вниз.

– Приготовиться,– сказал Альфонсо, – лекарей, носилки. Лучники на стену, крестьянам – варить смолу, готовьте ведра. Оденьте латы, у кого есть.

– И еще, – добавил он, подумав немного, – всем в доспехах – при ранении не падайте за стену, падайте внутрь крепости, ваши доспехи пригодятся другим.

Приближение вражеской армии было страшным – как приближение огромной волны на не очень крепкий маяк, казалось, что смерть неминуема. Однако Эгель, посмотрев на располагающихся поудобнее солдат, сказал что их «как то унизительно мало» и «видимо они думают , что нас так легко сломать».

Потом Альфонсо, от волнения, неловко балансируя на лошади, участвовал в первой своей встрече парламентеров; ничего особенно, просто предлагали сдаться, тогда, возможно, сохранят жизнь кому то. Был соблазн у Альфонсо так и сделать, но неожиданно проснулась гордость: парламентером прислали захудалого графишку, да и командовал осаждающими воевода, всего лишь герцог, от этого стало обидно. Ни к чему не договорившись, разъехались в разные стороны. Полутораметровые стены крепости – его крепости, обняли Альфонсо, обещая защитить.

То, что увидел воевода Алексии по утру не могло уложиться у него в голове. Его армия готовилась взять крепость штурмом – задача для них и вправду не казалась сложной – вместо рва – болото с утками, вместо нормального полководца – монах, который об осаде замка знал лишь то, что в этом лучше всего не участвовать ни с той, ни с другой стороны. Из- за стены, сиротливо и жалко, выглядывал один единственный лучник.

А тут еще открылись главные ворота крепости, упал скрипя, словно со вздохом отчаяния, перекидной мост, вышел испуганный, неловкий отряд крестьян – половина в доспехах, половина в фуфайках, встал посередине моста, озираясь по сторонам так, словно не зная, что делать.

– Это про этот замок говорили наши шпионы, что там около двух тысяч солдат? – спросил воевода своего дружинника.

– Да, Ваша светлость, – пожал плечами дружинник.

– Кавалерию в атаку, быстро. Удерживайте ворота, не давайте поднять мост, пока не подоспеет пехота. В бой…

Феликс стоял на подъемном мосту самый первый, одетый в фуфайку, с вилами, вместо меча – так он, очень глупым способом, хорохорился перед Аленой, которой даже не было в Ливании, показывая, как он презирает и смерть, и врага. Вдали, на расстоянии большем расстояния полета стрелы, загудел рожок, вызывая невольный сердечный трепет, и Феликс не осознанно обернулся посмотреть на цепи подъемного моста – не лопнут ли при экстренном подъеме. Это был бы крах.

Нет ничего хуже для опытного седока, уверенного в себе, в своем коне и скачущего во весь опор по прямому, ровному полю, чем ситуация, в которой конь, вдруг, пропадает под задницей. Кавалерия врага давила на череп топотом копыт, страхом и мощью лошадиных мускул, звоном стали – звуком смерти. Ураганная лавина врага казалась непобедимой, как вдруг, упорядоченная стихия превратилась в кошмарный хаос. Первая лошадь нашла свою яму, провалилась, ударилась о противоположный край головой, сломав шею, прочно легла на воткнутые на дне острые колья. Она умерла быстро. Скачущий на ней всадник какое то время еще летел без лошади, но недолго – он со звоном, хрустом и резко оборвавшимся криком врезался в землю, переломал себе ребра и разбил лицо, потеряв шлем. Пару ударов его сердце еще выдавливало кровь сквозь разорванные раны на лице, пока острые копыта скачущих лошадей за ним не превратили бедолагу в фарш.

Кони спотыкались, кувыркались и падали. Взлетали всадники, теряя сабли, копья, щиты, жизни, дробили их копыта лошадей. Это при том, что основная масса всадников даже до ям не доскакала – после первого же упавшего солдата, всадники попытались остановиться, добившись того, что арьергард со всей скоростью врезался в авангард, смешавшись в стонущую, лязгающую, дико и страшно ржущую кучу человеческого и лошадиного мяса с примесью мятого железа.

– Это что за…– воевода не договорил. Да, он ожидал, что отряд просто заманивает врага под стрелы, для чего и приготовил лучников – выбивать стрелков со стены. Он мог бы понять, если бы кавалерия вся полегла под стрелами, а отряд – приманка скоренько спрятался в крепости, но потерять половину конников при том, что враг даже ни одной стрелы не выпустил – это совершенно поразило его.

Бились в агонии лошади. Ползли куда то окровавленные, переломанные всадники. Висели на кольях в ямах уже мертвые солдаты и лошади .

Альфонсо хохотал до слез. Он старался успокоиться – паника душила его теперь каждый раз, когда ему было смешно, но кувыркающиеся зады лошадей, летающие шлемы и мат опешивших всадников стояли у него перед глазами (и ушами), заставляя прижимать нижнюю челюсть рукой, чтобы не смеяться.

Отряд Феликса, так и стоящий на мосту, не видел всего этого так эпично: лишь серая полоска конников со злобными лицами, которая превратилась в кашу с уже изумленными лицами. Пелена густой пыли быстро спрятала и эту невзрачную картину. Едва ленивый, жаркий ветер разогнал пыль, он направился к валяющимся в разных позах всадникам, добивая раненных, спокойно, нагло и на глазах у ошарашенного противника, снимая доспехи с мертвых. Вот крестьянин в кафтане поднял саблю, пощупал – туповата, выкинул, поднял другую – их много осталось.

Не выдержав такой моральной пощечины, воевода Алексии просто взорвался криком, отправляя пехоту прогнать наглецов. Хоть он и подозревал, что это не первая подлянка от знаменитого монаха Ордена света, стерпеть такого унижения он не мог. Наученная горьким опытом, но озлобленная пехота шла медленно, прощупывая под ногами твердь земную древками копий, с болью глядя на своих мертвых товарищей и с ненавистью на отряд Феликса, который, как ни в чем не бывало, продолжал обыскивать трупы. Впрочем, люди быстро заволновались и пришлось ретироваться – быстрее, чем хотело достоинство Феликса, но зато и быстрее, чем до них долетела первая стрела.

Стены замка, вдруг, перестали быть пустыми – тысячи голов высунулись из-за острых зубцов, ощетинилась стена тысячами стрел, которые, описывая дугу, обрушились на пехоту черной острой массой, втыкаясь в глаза, череп, щит, шею – везде, где не хватало стали для защиты. Лучники Алексии дали ответный залп – малоэффективный, поскольку стрелять приходилось не сверху вниз, а снизу вверх, и пехота, унося раненных, отступила.

Взошедшее над Леванией солнце сгорало от любопытства, как сгорало, вот уже более пяти ста лет, зажженное уставшим от мрака Агафеноном на колесах своей колесницы, посмотреть, что там дальше будет происходить в битве между посланником Агафенона и Алексийским воеводой. И было немало удивлено тем, что ночная чернота была уничтожена массовым пожаром, прекрасно осветив черноту ночи и лишив солнышко работы и смысла существовать. Перед главными воротами крепости горело все, что могло гореть, воняло дымом все, что могло вонять, и прочихавший всю ночь Альфонсо проклинал всех, кого мог вспомнить, дабы облегчить свою жизнь, избавив от раздражения.

Он вышел на стену ни свет ни заря, и все равно оказался на ней одним из последних людей, оказывающих влияние на ход битвы со стороны замка, увидел под замком огненное поле, почти, впрочем, уже потухшее, почувствовал запах горелого мяса и захотел есть.

– Чего там выглядываете? – недовольно буркнул он, влез в самый центр толпы, хотя мог встать и с края, растолкал всех локтями, и моментально ослеп от едкого дыма.

– Поле жгут, Ваша светлость, – ответил Эгель.

– Да ну, не может быть! А я подумал, затопить нас пытаются…

А потом он подумал, что, может и вправду догадаются, когда-нибудь… Но замок, вроде, стоит на вершине бугра.

– Все наши ямы открылись, – сказал Инженер, – теперь их хорошо видно…

И их было много. Сотни кубометров земли было выковырено из шкуры матушки Земли и отнесено… А куда, кстати, дели землю?

– Это не осада, это какая то ерунда, – сказал Эгель. Естественно, он не «ерунда» сказал, он выразился покрепче, в духе сурового воина, но суть не поменялась.

– На нашу крепость отрядили столько мало солдат, что они нас даже окружить не могут.

Где то далеко, в стане врага загудел рожок – звук был особомерзкий, поскольку прогудел с раннего утра и отнял у Альфонсо шанс позавтракать. И тут же ударил колокол на главной башне замка, началась суета, похожая на суету котят в мешке: вот все спали, а потом один чего то зашевелился и вот уже мешок, почти лопаясь, наполнен брыкающимися, толкающими, царапающими друг друга копьями и кончиками мечей котятами, наступающими чуть ли не на голову соседу. Долго и упорно боролся Альфонсо с искушением отправить половину населения крепости на бой с Алексией, дабы просто сделать укрепление посвободнее, но все же он набрался терпения и, соответственно, терпел. Враги скоро сами проредят его армию так, что мало не покажется.

Время замерло, сердца тысяч людей бились в волнении: в крепости все были уже на постах, но враги шли медленно, огромной толпой. В массе черных доспехов, со стены похожих на черных тараканов, блеснуло что-то светлое – это был таран, длиной метров десять и толщиной в полметра.

– Что у нас с дамбой? – спросил Альфонсо Инженера.

– Люди готовы открыть ее как только мы дадим сигнал – пять ударов колокола.

Дамбу построили далеко по течению реки, чтобы, не дай Бог, при окружении, она не попала в руки врага, и при ней всегда дежурили двое стражников, готовые открыть ее по сигналу просто так или отдать жизни открывая ее, если рядом будет враг, хоть о последнем условии они и не знали.

– Лучники, стрелы экономить, стрелять прицельно. Как только они положат таран на край рва, стрелять во всех, кто будет рядом с ним, – скомандовал Эгель.

Ровно на расстоянии полета стрелы, Алексийцы побежали, прикрываясь щитами. Бежали люди с лестницами, бежали с тараном, крик тысяч глоток потряс небо, землю, крепость. Со стены крепости стреляли лучники – стрелы скромными черточками, жиденьким дождиком, полетели на осаждавших так, что таран скоро оказался утыканным стрелами, как еж. Десять человек, что его тащили, часто теряли двух трех – таран падал, подбегали новые солдаты, и бревно, с железным конусом на конце, продолжало свой путь, падая, периодически, через каждые два – три метра.

Латники прыгали в ров, не всегда удачно, но всегда с громким грохотом, брели, по колено в грязной жиже, выкарабкивались, принимали десятиметровые лестницы, приставляли к крепостной стене. Потом догадались перекинуть лестницу через ров, попытались по ней пробежать, но она не выдержала веса и сломалась, быстро доставив всех пятерых пехотинцев на колья на дне рва.

– Как они с такими хрупкими лестницами на стену полезут? – спросил Альфонсо Инженера.

– Прислоненная к стене под тупым углом лестница не испытывает таких изгибающих нагрузок, поскольку вектор силы, в основном, уходит на силу сжатия, а не на изгиб. Причем, чем тупее угол, тем меньше сила изгиба и больше сила сжа…

– Все, заткнись, – раздраженно оборвал его Альфонсо. Все, что он понял – это то, что его обозвали тупым, но в этом он был не уверен, иначе болтался бы Инженер уже в петле на стене, испытывая растягивающие его шею нагрузки.

Тем более первая лестница коснулась стены, по ней полезли пехотинцы, обнажив мечи.

– Багры готовься, – скомандовал Эгель, а Альфонсо сказал:

– Подожди…

Лестница была длинновата, кончики ее торчали над стеной крепости – и это была ошибка – так лесенку легко можно было оттолкнуть бревном. Нет, конечно, не так легко, бревно было метров десять в длину, и держали его десять человек.

Альфонсо взял камень – килограмм пятнадцать, (их приготовили специально для того, чтобы кидать сверху на врага) и швырнул прямо в лицо первому пехотинцу, который уже почти залез наверх. Пехотинец как раз посмотрел вверх, именно для того, чтобы заорать от ужаса в предсмертном крике, инстинктивно поймать камень, который продавил ему грудь до самого позвоночника и потом, уже сбивая с лесенки лезущих за ним солдат, рухнуть на землю.

– Лесенку забирайте, – крикнул Альфонсо и лестница поползла вверх, оставив тех, кто хотел попытать удачу вместо погибших, удивленно смотреть наверх.

– Пускай новые строгают, – пояснил Альфонсо Феликсу, хотя тот ничего и не спрашивал. Впрочем, скоро Алексийцы догадались делать лесенки короче, и тогда их приходилось вытаскивать веревкой с привязанным к ней крюком. Очень быстро на стене появилась стопка лестниц, занимая много места и мешая в этом и так, по истине, непроходимом столпотворении.

Таран переправлялся через ров интереснее. Сначала его положили поперек рва, часть солдат использовала его, как мост, продираясь с боем через торчащие в нем стрелы. Пятеро пехотинцев, под градом стрел, подняли его на плечи, потащили к стене, пока остальные пятеро спускались в ров… Люди падали, пронзенные стрелами, на них летели камни, смола, проклятия. Вспыхнул пожар, копошащиеся в нем люди погрязли в адской боли, криках, забегали по дну рва горящие, вопящие факелы. Лучники Алексийцев принялись усердно обстреливать стену над воротами; один из лучников упал на стену со стрелой в глазнице. Рухнули еще пятеро: двое бились в агонии, трое умерли сразу.

– Снимите с них доспехи и сбросьте со стены туда, к врагу, – приказал Альфонсо.

– Ваша светлость, – Эгель посмотрел на герцога злобно, но сдержался, видимо, из последних сил. Как и большинство воинов, связанных с постоянным и плотным общением со смертью, он был ужасно суеверен, потому возмутился, до глубины души:

– Это не по правоверному. Не по христиански! Мы их похороним, потом…

– Где? Где ты их похоронишь?!! Нам тут самим не развернуться. Кидай, давай!!

Это было тяжелое зрелище, но Альфонсо был прав. Тела погибших полетели прямо на головы Алексийцев, прямо в костер. Впрочем, Алексийцы уже потушили пламя, притащили огромный, наспех сколоченный деревянный щит, которым и прикрылись от всего, что летело сверху.

– Ваша светлость, дамба открыта, – сказал Инженер.

Альфонсо кивнул. Где то там, в полукилометре от замка, вверх по течению реки, освобожденная вода стремительно бежит по реке, распугивая чаек глухим, грозным рокотом старого барбоса. Алексийцы вытаскивали свое злосчастное бревно, наступая в обожженные трупы и своих и чужих, напрягая последние силы, обливаясь потом в железной печке на ставшем злым и горячем летнем солнце.

Волна смела все их усилия в один момент. Полетели люди, державшие заднюю часть тарана, свалился горящий, избитый камнями щит, покатился, влекомый потоком воды, полетел в воду и сам таран. Атака захлебнулась. Точнее, часть атаки захлебнулась.

– Открывайте ворота, отряд под стену, – сказал Эгель.

Оставшиеся под стеной пехотинцы изумленно смотрели на другую сторону рва, с которой на них изумленно смотрели их коллеги. Те, кто был во рву, даже не пытались плыть, пригвожденные к дну массой доспехов. Пока несли толстые бревна, чтобы использовать их в качестве мостов, внезапно и вероломно открылись ворота замка, порубили всех алексийцев, бывших под стеной на глазах у их братьев по оружию, которым ничего не оставалось больше делать, как кусать от досады и отчаяния свои стальные локти.

Рожок протрубил оступление.

– Наконец то можно и пожрать, – подумал Альфонсо. Он ничего не делал, но сильно устал.

Второй день осады был прожит.

6

Ой да и не счесть было врагов лютыя, затмили они поле ратное черными телами своими; но не дрогнул ни единым мускулом Алеццо, не испугался рати черной, простел длань к небу ясному и изрек:

-Коль сами на погибель свою идете, так от меча и погибнете, так решил Агафенон Великий, и да будет так.

И бились о крепость вороги тридцать три дня и три ночи, но не могли победить духа воинов славных, пока не нашелся предатель среди воинов Алеццо, открыл он ворогам ворота тихой ночью за мзду невелику…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 400 стих 127

Ранним, солнечным утром, не понятно для чего: то ли встретить рассвет в романтическом месте, то ли просто остынуть после душной ночи в каменном мешке с большой, круглой печкой по имени Иссилаида под боком, вышел на стену герцог Альфонсо дэ Эстеда. После неудачной попытки штурма осада застопорилась (целую неделю враги просто сидели на расстоянии полета стрелы и смотрели друг на друга) было одновременно и тревожно – спокойно и скучно. Маршрут герцога не был разнообразен – от главной башни, где, за неимением свободного места в замке, он ел и спал у себя в спальне до наблюдательного поста на башенке, где сидел дежурный лучник.

– Все спокойно, Ваша светлость, – доложил лучник. – Ночью, в темноте, опять делали вылазку и закапывали ямы.

Ямы были для воеводы степейцев не только болезненным напоминанием позора первого штурма, но и серьезным препятствием для штурма второго, тем более, они были удобными могилами для павших солдат, которые вздулись на солнце и причиняли запах тлена той или иной стороне, в зависимости от направления ветра.

Потом на башенку поднимались, в разное время, Эгель, Феликс, Бультекс и Инженер, и начиналось утреннее совещание, если не было штурма.

Сегодня Инженера не было.

– А где этот умник? – спросил Альфонсо хмурого Феликса, поскольку тот пришел раньше воеводы. Феликс пожал плечами. А потом пришел хмурый Эгель и у Альфонсо упало настроение совсем, хоть его и так было мало.

– Докладывайте, – коротко бросил Альфонсо. Хотя и так примерно все знал.

– Ночь прошла спокойно, Ваша светлость, – начал первый Эгель, – алексийцы снова делали выползку ночью, в темноте закапывали ямы. По Вашему приказу никто по ним не стрелял – берегли стрелы.

– Ага, дальше…

– С провизией все в порядке, Ваша светлость, вода в колодце не пересыхает, да там, вся речка так то должна пересохнуть, оружия всем не хватает – мало металла. Дров катастрофически мало. Лесенки, оставшиеся после первого штурма бережем на древки копий и стрел.

Феликс замолчал.

– Много людей в одном месте, Ваша светлость, – сказал Бультекс, когда увидел, что герцог перевел взгляд на него, – дрова кончатся, скоро придется есть сырую пищу – будет много болезней. Медикаментов нет, травы полезные – на вес золота.

Альфонсо повернулся в сторону лагеря алексийцев – сейчас эти гады вырубают его лес, жрут его дичь (если там еще не все сожрали), и лечатся его травами.

– Нужно делать вылазку из задних ворот, – сказал Альфонсо.

Он знал, что алексийский воевода со стороны черного входа в замок, оставил группу людей, которых было мало, фактически, они просто наблюдали за ними. За задними воротами тоже все было перекопано, но, поскольку там еще не нападали, то там ничего и не сожгли – трава там росла по пояс, манила своей зеленью и цветочным духом всех коров, лошадей, коз и прочей скотины, которые были заперты в крепости.

– Очень много дерьма, Ваша светлость, скапливается, – сказал Лекарь, вырвав Альфонсо из задумчивости. Он никогда бы не подумал, что будет решать такие вопросы, но в той толкучке, которая была создана в крепости, эта проблема была вполне серьезной, – Это вероятность кишечных болезней.

Отходы жизни деятельности как людей, так и скота собирали в бочки и сваливали за стену, где те и пахли, отнюдь не запахом роз. Одно было хорошо – тем, кто вздумает штурмовать крепость, придется либо разгребать все под стрелами врага, либо лазить по колено в навозе.

– Ваша светлость, – раздался крик снизу, с ведущей в башню лестницы. А вслед за криком вылез и Инженер, запыхавшийся и очень обеспокоенный:

– Ваша светлость, сигнал с дамбы – приближается крупная армия со стороны задних ворот. Я приказал уничтожить дамбу и вернуться в крепость.

И вот началось самое удивительное действо за всю осаду: открылись задние ворота, вышла цепочка пехотинцев, которая, став полукругом, защищала высыпавших крестьян. Быстро-быстро падала трава под острыми косами косарей, оставляя земле прическу в виде лысины, пока удивленные наблюдатели смотрели за этим действом. Много прошло времени, прежде чем армия алексийцев с другой стороны крепости притопала для того, чтобы хотя бы спугнуть обнаглевших осажденных, запасающихся сеном и соломой для скота.

А потом горизонт наводнила армия, пришедшая с запада, задымились костры лагерей, выросли палатки из шкур и ткани, запахло жареным мясом.

– Это очень интересно, – проговорил Эгель, глядя из-под поднятой к лбу руки на пришедшую армию.

– Чего интересного? – спросил Альфонсо. Ему было тревожно, поскольку теперь шутки и игры кончились: двух армий хватало для того, чтобы полностью окружить крепость, атакуя ее сразу со всех сторон. Много было людей в крепости для того, чтобы отбиться, но это было не надолго.