Поймать тишину

– Отвыкли уже!.. – громко колыхнулось в зале.

– А это не сказки? – удивлённо переспросил Фокин.

– Нет, не сказки. С каждым будет подписан официальный трудовой договор…

– Долги отдадите? – бесцеремонно перебили говорившего откуда-то с задних рядов.

– Какие долги? – непонимающе изумился Вадим.

– Семь лет работаем – и ни копейки! А на бумаге есть! Получается, что плакали наши денежки?

– Уважаемые, мы же не благотворительное общество, чтобы оплачивать чужие долги. Так случилось, чего уж теперь, забудьте… – Борзов стрельнул взглядом на невозмутимо стоявшего рядом председателя, ожидая увидеть в его глазах хоть искорку благодарности.

Бесполезно!

Тот деланно кашлянул, варениками сложив губы, глянул выше голов сидящих в зале людей, недовольно забубнил:

– У нас в стране за последнее время много чего случилось. Спросить бы с того, кто это всё придумал…

– С техникой! С техникой как будет? – снова вопрос от кого-то из кучно сидевших механизаторов.

– Вашу старенькую пока отремонтируем. А в перспективе – поменять парк на новые трактора и агрегаты. Ремонтировать будем не запчастями, а узлами. Полетела коробка передач – привезли полностью в сборе. Ставь – и работай! Полетел двигатель – привезли новый. Ставь, работай!

– Неплохо, если так. А то мы всё навариваем да протачиваем. Лепим горбатого!

– Дома скотину держать разрешите? – поправляя пуховый платок, полюбопытствовала Евдокия Мелешкина.

– Да сколько хочешь!

– Гы-гы! У тебя уже одна есть! – полетел из зала ехидный юморок.

Молоденький Вадим еле выдержал, чтобы не рассмеяться. Неумело напустив на себя серьёзность, попытался ответить:

– Товарищи, мы никому ничего не запрещаем. – Про себя подумав: «Какие они мне товарищи!», продолжил: – Держите хоть слонов, лишь бы не в убыток производству. А вообще-то, скоро убедитесь, что маяться со скотиной больше не придётся. Зарплата у нас хорошая! Выдавать будем регулярно, число в число!

– Тю, и правда, – расплылось в щербатой улыбке лицо Евдокии, – зачем нам тогда скотина?

– Ага! Андрюху своего сдоишь да блинов состряпаешь, – нахмурившись, грубо буркнул с соседнего ряда Иван Сигайлов.

– Он в запуске, – подхватив шутку, хихикнул Голиков.

Учётчица испепеляющим взглядом окинула мужиков, но смолчала. Подумала только о том, что скоро весна, придётся выезжать в поле. Тогда и отыграется на всех шутниках. «Посмотрим, кто кого доить станет!»

Опять в зале галдёж. Затронули за скотину – края не будет! Спорят до хрипоты. Нужно, не нужно, всё обмолотят языками. Теперь так. За что бы ни завели разговор – всегда выпутается он к скотине. Будто больше и говорить не о чем!

Председатель, пресекая волнения, снова громко обращается:

– Спокойно, спокойно, товарищи! Кто хочет – держите себе скотину, а кто не хочет – не надо. У нас же теперь демократия!

– Додемократились, е… м…!

– До ручки дошли, дальше некуда!

– Хватит демократий, давай зарплату платить для начала! – резко рванулись из зала гневные выкрики.

– Не по существу, – ощерился председатель. – Если к выступающему вопросов больше нет, тогда нужно ставить на голосование. Пока садитесь, Вадим Викторович.

Борзов спокойно присел.

– Что ставить? – непонимающе донеслось с задних рядов.

Управляющий Илья Жердёв, сидевший рядом с президиумом, поднял руку.

– Вот товарищ хочет сказать. Говорите, – дал ему слово председатель.

– А чего тут говорить? – решительно начал следующий выступающий. – Не получается у нас самим хозяйствовать! Поэтому есть предложение поставить на голосование вопрос о вступлении нашего колхо… Да, нашего сельскохозяйственного производственного кооператива в представленный «Агро-Холдинг».

– Товарищи, – мигом ухватился председатель, – поступило предложение. Ставим на голосование?

– Минуточку! – Из рядов управленцев приподнялась полная секретарша Клавдия Ускова. – А как же будет с руководящим составом?

– Тебе какое дело?

– Мишкой своим на базах руководить будешь!

– Стул тёплый из-под задницы уплывает! – несмело понеслось с дальних рядов.

Председатель, никак не ожидал вопросов от управленцев. Давно же всем объяснил: как и что. А тут! Но делать нечего. Виновато улыбнулся Борзову:

– Вадим Викторович, поясните человеку, пожалуйста.

Тот снова встал. Слегка ухмыльнувшись, рассуждая, обратился к секретарше:

– Уважаемая, уже пояснял, что ваш СПК целиком войдёт в состав «Агро-Холдинга». Будет как отделение. А что в отделении – руководители не нужны? Нужны! Будем смотреть: как и что. Но костяк останется в любом случае.

«О, – подумала Ускова, – я же и есть костяк! Двадцать шесть лет в секретаршах – не шутки! Трёх председателей пересидела!»

– Ясно, я-я-ясно, – довольная ответом, потянула она вслух и плюхнулась в мягкое клубное кресло.

Глава администрации – крепкий, широкоплечий Иван Михайлович Пустовалов – для порядка спросил о «социалке». Чтоб люди видели и знали, как он о них заботится. На самом деле ответы ему были известны. С кем надо разговор давным-давно состоялся.

Вадим, пытаясь унять нервное волнение, вежливо ответил:

– Конечно, поможем! Там, куда пришло наше хозяйство, жители уже ощутили реальную помощь.

– Песок на кладбище к Пасхе завезите!

– У нас на улице дорога – не пройти, ни проехать. Щебня бы в ямы!

– Речку чистить надо! Выделите бульдозер! – накинуло выкриками из зала.

– Итак, – нетерпеливо заегозился председатель. Надоело переливать из пустого в порожнее. Он тоже знал, что всё уже решено. – Кто за то, чтобы СПК вступил в «Агро-Холдинг»? Прошу голосовать!

Лес рук! Никто, почти никто толком не думал о том, что будет дальше и к чему приведёт это вступление. Измученные тяжёлой работой, безденежьем, серой безнадёгой рабочие готовы были вступить хоть к чертям в ад, лишь бы получить хоть небольшое послабление, хилую ржавую затрапезную копейку. Делай с такими что хочешь! Почва была подготовлена очень грамотно и хитро!

– Кто против? – от распиравшей за себя гордости громко спросил председатель. – Нет таких. Принято единогласно!

Всё! Остальное было формальностью.

Когда выходили из зала, Евдокия Мелешкина в сутолоке остановилась у большого окна, что-то удивлённо разглядывая за замызганным стеклом.

– Не скотину заприметила? – пошутил кто-то из рядом проходивших механизаторов.

– Дурачок! – довольная результатами собрания, беззлобно ответила учётчица. – Муха за стеклом ожила! Ползает вон, смотри! Февраль месяц! – И потянувшись к выходу, радостно пробубнила: – Знак хороший! Может, и наш колхоз оживёт, как та муха?

Всё видевший и слышавший Иван Сигайлов на мгновение с любопытством задержался у того же окна. Покачав головой и безнадёжно махнув рукой, кособочась, тронулся на выход, недовольно пришёптывая:

– Баба и есть баба! Хоть бы присмотрелась! Одна живая еле ползает, а штук сто ноги в гору задрали… Дохлые!

Выйдя на крылечко ДК, мужики снова скучковались для того, чтобы перед уходом по домам перекурить, обсудить свершившееся.

Алексей Первухин, Витя Конопатый и Юрий решили сообразить на троих. Повеселевшие, много смеялись, шутили, надеялись на то, что теперь-то жизнь обязательно наладится. И должна наладиться!

Расходились недружно. То одному надоест стоять, то другому. Иные сбивались в пары, тройки, по-соседски, уходили с прощаниями, шумно.

Один только Венеамин – бывший стропальщик, повернувшись, молча отвалил от бесполезно чесавших языки мужиков. Он уже третий год не работал. Сократили. Грузы за подъёмный кран цеплял кто попало, кому было нужно что-то поднять. Венеамин же нанимался пасти хозяйских овец. Платили ему деньгами, продуктами. Тем и жил. На собрание приходил чисто из людского интереса. Был он человеком начитанным, очень умным, но никогда и нигде это не афишировал. Теперь, тихо уходя домой, с укоризной и сожалением, побледнев, прошептал:

– С каким трудом и через какую кровь всё сотворилось! А рассыпалось беззвучно, бесшумно, будто само по себе… Правильно. Главное, создать предпосылки!

Глава 6

Всякий нормальный человек встречает очередной день с какой-либо целью. Она может быть большой или маленькой, но в принципе – для ныне живущего – она обязана быть вообще. Лишь тогда он двигается и существует. Независимо от того, покормить ли это скотину на базах или заключить миллионную сделку: в первом, и во втором случае необходимо совершить хоть какое-то действие.

Беда заключалась в том, что я больше не видел перед собой никакой цели – ни маленькой, ни большой.

Многие из вас скажут: «Да это мертвец». И окажутся правы! Потому что тот, кому не нужно и не хочется совершать абсолютно никаких действий, тот смело может считаться живым трупом.

Иные же скажут: «Слабак». Эти тоже будут близки к истине. Мы совершенно не знаем и никогда не узнаем, для чего даётся нам жизнь. Но как не имеем морального, духовного права лишаться её добровольно, так же нет у нас полномочий засушить, истребить пассивностью то, что дано свыше.

Найдутся ещё и третьи, которых в нашей бескрайней стране, наверное, больше, чем во всякой другой. Так вот они, узнав о моём состоянии, с сожалением подумают: «Эх, заблудился мужик!» Они всегда так думают, жалеют, если тебе плохо. Но боже упаси обрести твёрдую под ногами опору; боже упаси зажить распрекрасно и припеваючи – эти же самые люди станут ненавидеть тебя лютой ненавистью и злобно шипеть вслед, словно разъярённые ядовитые змеи. Отчасти из-за них я и попал в то ужасное положение, о котором рассказываю. Впрочем, сам не мог определить, ужасное оно или напротив. Под разными углами, через всевозможные микроскопы рассматривал я своё прошлое и настоящее, но как ни силился, а не мог увидеть хотя бы слабенькую тень будущего.

Однако, как всякий верующий человек (а таковым считал себя с детства), я не смел покончить жизнь самоубийством. Не скажу, что даже не мыслил об этом. Искушение было громадным. Всякий день боролся я с лукавыми кознями Сатаны. И это ещё больше подрывало и без того слабенькие силы. Хотя я твёрдо решил, что со мной не совладать, но его настойчивое нашёптывание пагубно действовало на натянутые, как струна, нервы.

Уныние – также является смертным грехом. И вот тут ничего невозможно поделать. Это было сильнее меня! Всё, что оставалось, – так это перед очередным сном печально взглянуть в выбеленный угол комнаты, туда, где висел строгий образ Христа, и тут же, виновато отведя взгляд, подумать: «Прости».

Ещё одним кошмаром была мысль о сумасшествии. (Если нет цели, то до этого недалеко.) Когда-то одна хорошая знакомая, работавшая в знаменитой психиатрической клинике им. Кащенко (теперь им. Алексеева), нарассказывала таких ужасов, что теперь, всё чаще вспоминая наши с ней разговоры, я, честно говоря, боялся. Но постепенно и против этого своего страха нашлось «противоядие». Я, будто хорошую сторожевую собаку, приручил, вырастил и посадил на цепь такую мысль: «Паша, ты был богат и известен, но добровольно отказался от того, чего многие люди пытаются добиться долгие годы, и порой, что очень часто случается, безуспешно. Это ли не глупость? Паша, тебе сорок два, ты ещё здоров и крепок, но как можешь ты, Паша, уподобившись девяностолетнему старцу, лежать днями в постели? Разве можно найти в этом мире покой? Разве можно поймать тишину? Это ли не глупость из глупостей?!»

Руководствуясь вышеизложенным, всё чаще выставлял я себя перед самим собой абсолютным глупцом, то есть человеком, не имеющим с умом ничего общего. А как можно потерять то, чего нет? Этот принцип работал прочнее любой брони. Таким образом, кошмар о сумасшествии я смог распрекрасно (правда, не без некоторой доли сомнения) победить. Это было не так уж плохо и позволяло иногда задумываться над тем, что я не совсем безнадёжен, как кажусь себе сам.

Вот, пожалуй, и всё, что касалось моего сильно пошатнувшегося кредо.

На самом деле жизнь продолжалась. И как бы ни хотелось не шевелиться вообще, а делать это стоило, вернее, было необходимо, потому что надвигалась суровая русская зима.

Во всём здорово помогали Суконниковы. Петро в основном советами, а Елизавета зачастую приносила то чашку вареников со сметаной, то свежих, приятно пахнущих котлет, а то звала отобедать вместе с ними.

Однажды я даже попытался дать ей денег за заботу, но она, обиженно зыркнув из-под тёмной чёлки большими карими глазами, укоризненно сказала:

– Павел, да ты что! Мы же не из-за денег. Петя если узнает, то обидится до невозможности.

Я давно жил в мире своём, том мире, где без копейки для тебя воробей не чирикнет. А тут, услышав такие слова и поняв, что грубо ошибся, совершенно смутился.

– Надеюсь, он не узнает? – только и мог виновато ответить.

Если взять каждый отдельный день, то в течение него Петро приходил в гости раз по пять, шесть. Наблюдая мои упаднические настроения и напрямую связывая их с потерей матери, всё время пытался поддержать, приободрить:

– Что ты как варёный, дружок? Ничего, наладится всё. Васильевне царствие небесное, а нам нужно дальше чем-то дыхать. Отремонтируешь хату, ещё, гляди, бабёнку приведёшь путёвую, да и заживёте.

Я молчал. А что ему сказать? Тогда, в самый первый вечер, рассказал им с Елизаветой, что все эти годы работал на Севере. О семейном положении вскользь намекнул, что, дескать, жена была, да развелись, есть дочка. Вот, пожалуй, и всё.

Да, говоря о ремонте, Петька был прав. Родительский дом около двух лет стоял нежилым, поэтому ремонт требовался срочный. Замечая, что с этим делом у меня ничего не продвигается, Суконниковы посоветовали нанять рабочих. Я дал согласие. Через два дня Елизавета привела молодую, энергичную пару: Ивана и Марину – специалистов по ремонту. Ещё дней через пять отчий дом засиял, словно новая монетка. Работники удивились лишь тому, что я попросил их не ремонтировать переднюю комнату, а попросту отреставрировать её, чтобы всё там осталось, как было раньше. Даже сам не знаю, почему принял столь неординарное решение. Мою просьбу, естественно, выполнили.

Ещё перед всем этим, на третий день после моего возвращения, пожаловал в гости дядька Шурик, который жил в хуторе Зелёном.

Поздним ноябрьским утром подкатила ко двору видавшая виды красненькая «Нива». Я, лёжа в постели, лениво через окошко наблюдал, как он медленно вылез из машины. Родственник сильно постарел. Некогда чёрные «чапаевские» усы его стали совершенно белыми и обвисли так, что стали похожи на «тарасбульбовские».

Медленно преодолев расстояние от калитки к порогу, родной брат матери, чем-то громко загремев в сенях, вошёл в дом.

Я молча повернул голову и увидел укоризненный, почти ненавидящий взгляд. Дядя, замявшись, потоптался на входе, осмотрелся, не спеша подошёл.

– Ну, здравствуй, племяш. – Голос его был ледяным.

Откинув одеяло, я сел.

– Здравствуй, дядь Саш…

Последовало некоторое время гнетущего молчания. Затем снова заговорил он:

– Услыхал, что ты объявился, да и решил проведать.

– Спасибо…

Снова молчание. Я чувствовал вину, поэтому говорить не мог. Какие уж тут оправдания? А дядька Шурик знал, что я виноват, поэтому тоже не мог говорить. Лишь презрительно поглядывал то на меня, то через окошко на улицу и, очевидно, обдумывал, что бы такого пообиднее сморозить.

– Набегался, что ли? – наконец прогремел его громовой голос.

В душе я решил не портить отношений с родственником и «положить ему палец в рот» – пусть кусает.

– Угу, – только и вымолвил.

– А Аня ждала тебя. Всё выглядывала в окошко. Как ни приеду – сидит плачет: «Где ж наш Паша? Хорошо ему? Плохо ему?»

Чтобы хоть чем-то перебить нахлынувшие скорбные мысли, я с серьёзным видом, нахмурив брови, поднялся и молча стал одеваться.

Дядька Шурик, искоса поглядывавший и, видимо, давно сделавший для себя вывод о том, что человек я непробиваемый, более снисходительно продолжил:

– Где ж шатался столько годов?

Сразу же почувствовав его сменившийся тон, я решил, что настало время для разговора.

– На Севере был, дядь, деньги зарабатывал.

Очевидно то, что решил я, было совершенно не нужно моему пожилому рассерженному дядьке. Он взглянул с откровенной обидой, даже с некоторой долей отвращения, и, протопав к дверям, обернувшись, резко бросил:

– Ну-ну… Деньги, говоришь…

В следующую секунду грохнула о косяк тяжёлая дверь. Ещё через минуту, значительно быстрее, чем в первый раз, преодолев двор, дядька Шурик громко бухнул дверцами «Нивы» и, с пробуксовкой тронув её с места, исчез.

Таким было первое свидание с родственниками. А ведь когда-то дядька Шурик души во мне не чаял. В детстве очень часто и подолгу гостил я в хуторе Зелёном. Там всегда ждали, любили. А теперь?

Что ещё скажут Василий и Сергей – мои двоюродные братья!

Вот и остались позади: не совсем приятная встреча с дядей; ремонт жилья и связанные с ним хлопоты. Числа пятого декабря лежал я совершенно одиноко в постели. В последнее время это стало любимым занятием. В комнатах достаточно сильно пахло обойным клеем, краской и побелкой, но это совершенно нисколько не занимало моего внимания. (Если только что-нибудь могло его теперь занимать.) Я просто лежал и безучастно смотрел в окно.

На улице падал снег. Крупные, лапатые хлопья, кружась, опускались с небес. Казалось, сама природа решила изменить всё, что было прежде, скрыть, спрятать, превратить ненужную слякоть и грязь осени в белый, нетронутый, нарядный бархат зимы. Это был не первый снегопад, но настоящее превращение происходило только теперь. Окончательно, бесповоротно пришла и заявила свои права на землю властная холодная хозяйка-зима.

В доме довольно прохладно. Нужно подниматься, чтобы растопить печку. Даже этого не хотелось. И тут впервые дали о себе знать барские замашки. Я пожалел, что не могу нанять работника или работницу. В деревне ещё слишком сильны пережитки старого строя. Если бы не они, я, наверное, вообще бы никогда не вставал. А так – пришлось: не окоченеть же в кровати заживо!

Поднялся, оделся, растопил печку. Тихо кругом. Только снег за окном да тиканье старых настенных часов. Нагрел на газу чайник, немного почаевал. Тихо кругом. Вот бы так и было! Зачем? А зачем беготня? Не знаю. Не знаю то, не знаю это… Наверное, потому что балбес? Наверное. Тихо кругом. Только снег и я. Целая пустыня чистого белого снега, и прямо посередине мой одинокий, заброшенный, крохотный домишко. Дым из трубы. Тихо кругом…

Не спеша я прошёлся по комнатам, подбросил в печку дров (от плиты уже пошёл горячий дух!) и снова улёгся. Снова безвольно уставился в окошко. И вот что я там увидел…

…По свежевыстланному одеялу зимы от двора к двору, оставляя крохотную цепочку следов, ходила женщина с толстой, набитой газетами сумкой. Останавливаясь у почтовых ящиков, она клала в них аккуратно свёрнутую прессу и спешила дальше. Почтальонша была среднего роста, крепкого телосложения. Одета во всё белое! Словно сама зима, спустившись с небес, захотела оповестить каждого о своём приходе.

Я ещё не мог разглядеть её лица, но уже почему-то подумал о том, что оно непременно должно быть красивым и, конечно же, молодым.

Движения её были плавны, но чётки и собранны. Ничего лишнего. Достала, положила, дальше. Вот остановилась возле двора Суконниковых. Для чего-то взмахнула рукой. А вон и Петя. Вышел. Болтают у калитки. Она что-то пишет, а он показывает в сторону моего дома. Расстались. Кажется, идёт сюда. Зима, я уже знаю, что ты пришла.

Скрипнула покосившаяся калитка одинокого двора, и почтальонша в белом пуховике проследовала мимо окон. Открылась дверь в сенях, а затем в комнате. Она вошла. Боже, какая прелесть! Я не ошибся – женщина была красива и молода.

Увидев, что я лежу в постели, она несколько смутилась. Румянцем вспыхнули пухленькие нежные щёки!

– Э-э-э… вас, кажется, Пал Палычем зовут?

Я молчал. Оказывается, ещё жив. Она напомнила мне об этом исходившими от неё энергией и задором. Есть же ещё девушки в русских селеньях! Наконец я улыбнулся, кивнул и сказал:

– Да.

– Будем что-нибудь выписывать? – продолжила почтальонша деловым тоном. – Знаете ли, подписка заканчивается… а Пётр Тимофеевич… э-э… ну, в общем, посоветовал зайти к вам. Так что будете читать в следующем году?

Наша встреча и разговор – всё происходило так неожиданно и быстро, что я не совсем отдавал отчёт своим действиям. Вместо того чтобы предложить ей присесть или хотя бы мгновение подумать, прежде чем что-то сказать, вдруг ляпнул:

– «Спид-Инфо».

Она смутилась ещё больше прежнего, но, стараясь это скрыть, состроила совершенно серьезную физиономию и как можно спокойнее ответила:

– Хорошо. Так я пишу?

– Конечно, пишите… э-э-э…

– Зоя. – Она произнесла своё имя между делом, доставая бланки и ручку.

– Пишите, Зоя.

Пока почтальонша оформляла подписку, я окончательно пришёл в себя и мысленно анализировал свой глупый поступок. Слово не воробей – вылетит не поймаешь! Наконец Зоя закончила писать.

– Пал Палыч, может, встанете распишитесь? И с вас пятьсот шестьдесят рублей сорок семь копеек.

Я вылез из-под одеяла; хорошо, что был уже одет. Подошёл, заплатил, расписался в квитанции.

– Извините за беспокойство. Всего хорошего, – сказала она и, оставив сильно пахнущий духами квиток на подписку, ушла.

Хлопнула одна дверь, вторая, скрипнула калитка – всё, снова тишина.

Такая же тишина, как и раньше. А может, другая? Нет! Старый вонючий козёл! Да что ты о себе возомнил?! Падай в тёплую кровать и не смей даже мыслями касаться чужих душ. А душ ли?? Мне вдруг показалось, что вовсе не о душе думалось в те минуты.

Следующие трое суток не мог прийти в себя. Петро не являлся, так как выпавший глубокий снег добавил ему в хозяйстве много хлопот. Поэтому предоставлен был я самому себе да невесёлым своим мыслям. Неожиданный визит почтальонши невольно всколыхнул, ощутимо затронул мои уснувшие, спрятавшиеся от людей чувства. Снова и снова спрашивал сам себя: почему? И снова не находил ответа. Словно мумия, лежал неподвижно в кровати и пытался думать. Вставал лишь для того, чтобы истопить печку.

Зоя, Зоя, Зоя… ты даже не представляешь, сколько заставила меня вспомнить, переосмыслить, пережить вновь! Словно заинтригованный золотоискатель вручную перемывает тонны песка, так и я за трое суток просеял сквозь частое сито чувств все мои ушедшие отношения с женским полом. Лишь иногда проблёскивали перед внимательным взором настоящие самородки. В основном же всё прошлое было илом – ненужным, тусклым хламом…

Когда-то, как теперь казалось – очень давно, стала моей первой женщиной высокая стройная Галинка. Она была лет на восемь старше. В ту пору мне едва исполнилось семнадцать, а Галинка, уже успевшая неудачно сходить замуж, вернулась в Краюху с маленьким сынишкой. Поселилась в пустовавшем родительском доме. (Родители давно померли от тяжёлых болезней.) Рядышком жила её тётка Ксюха. Так вот, вернулась Галинка и пошла работать на ферму.

В последнем классе сельской школы мы, как полагалось в ту пору, раз в неделю ходили на производство – помогали взрослым, приучались к нелёгкому труду отцов, матерей и сами готовились встать на путь созидания. Там, на ферме, и увидел её впервые.

К тому моменту только вскользь слышал про совершенно непостижимые токи, искры и прочее возникающее между мужчинами и женщинами лихо, но то между мужчинами и женщинами, а я был молоденьким нецелованным мальчишкой. Так что даже теперь не мог припомнить, что случилось со мной. Знаю только, что всё внутри запротивилось, взбунтовалось, и будто мир стал не мир, а так. И я стал считать дни до того момента, когда снова придёт время идти на ферму.

Нет, Галинка не кокетничала. Она, строгая, в синем халате, с вьющимися из-под аккуратно повязанного платка волосами, машинально, но очень красиво, почти творчески выполняла тяжёлую работу: чистила клетки, поила телят, раздавала вилами сухую люцерну. Она даже не смотрела в мою сторону!

Шли дни, недели, месяцы. Каждый из них был настоящей мукой. Каждая случайная встреча с Галинкой разжигала во мне такие жаркие фантазии, что скажи о них теперь, то от стыда покраснели бы листы этой книги. И всё же я не мог! Не мог подойти к ней, не мог заговорить, не мог ровным счётом ни-че-го!

Всё случилось немного позже. Мы уже сдавали выпускные экзамены.

Естественно, что на производство больше не ходили. Я мучился всё сильнее и сильнее. И неслучайно, конечно же, не случайно повстречалась мне у сельского магазина высокая, черноволосая и чернобровая Галинка.

Дело было перед самым вечером. Она шла с широкой хозяйственной сумкой. Поравнявшись, негромко поздоровалась. Я тут же вспыхнул всей ребяческой натурой, смутился, покраснел, словно варёный рак, но, стараясь выглядеть спокойным, почти прошептал: «Зайду… в гости?..» Как же я боялся, что она возмутится, более того, может отчитать меня, салагу, за подобное нахальство! Гость выискался! Но нет. Галинка, словно раздумывая, остановилась и, не глядя в мою сторону, усмехнувшись, что-то тихо произнесла. Я даже не понял, что. Одно твёрдо сообразил: она не сказала «нет».