Великий маг Каладиус. Хроники Паэтты. Книга IV

Эта война действительно велась на уничтожение палатийской элиты.

– Чтобы посадить добрый сад, который будет приносить плоды, сперва нужно выкорчевать гнилой лес, что стоит там, – говаривал Каладиус королю Келдону перед вторжением. – Палата Гильдий всегда останется гнездом мятежа, поэтому нужно уничтожить её, чтобы искоренить зло. Мы истребим всю родовую знать, которая обязана родовитостью предкам, а также купечество, которое обязано своими богатствами самим себе. И на их месте взрастим новую элиту Палатия, которая всем будет обязана нам. Лишь тогда Палатий будет покорён окончательно.

Это был столь же амбициозный, сколь и чудовищный план. Полагаем, что читатель, имеющий возможность наблюдать за трансформацией личности и взглядов великого мага, давно уже заметил ту безжалостность, с какой он шёл к намеченной цели. В этом человеке уже не было ни грана Олни Стайка, да и от Карриса в нём оставалось всего ничего. То, во что превращался Каладиус, наверняка напугало бы мессира Клайдия и ужаснуло бы Дарфу Стайк. Да что говорить – лет двадцать назад и сам наш главный герой сошёл бы с ума от ужаса, загляни он в будущее хоть на мгновение. Но теперь всё это не имело никакого значения – призраки прошлого не могут судить живущих ныне. Каладиус стал тем, кем стал, и самый кровавый свой поступок он объяснил бы благой и великой целью.

***

Сражение при Погребах стало, пожалуй, крупнейшим из всех, в которых участвовали латионские легионы за последние десятилетия. Больше шестидесяти тысяч воинов собрал под свои знамёна мятежный король Акров, и почти сто тысяч солдат пришли с юга, чтобы их уничтожить.

В палатийской армии резко сказывались как непрофессионализм большинства её рядовых, так и отсутствие командного опыта у военачальников. Акров, который достаточно долгое время был военным, считал себя неплохим тактиком, но при этом допустил целый ряд серьёзных просчётов, начиная с самого выбора местности.

Палатийцы недостаточно укрепили фланги, что тут же использовали более искушённые латионские командующие. Покуда хорошо вооружённые и обученные легионеры обрушили свой неистовый удар на основные силы противника, кавалерия, обойдя широкой дугой и саму армию, и деревушку Погребы, обрушилась на левый фланг палатийцев, вызвав немалое смятение.

Акров попытался перегруппировать войска, чтобы предотвратить надвигающуюся катастрофу, но лишь ещё больше усугубил положение, обнажив другой фланг, за что незамедлительно поплатился. Латионцы без излишнего рыцарского благородства тут же ударили в спину.

Началась ожесточённая резня, во время которой палатийцы думали лишь о том, чтобы выжить, тогда как находящиеся в более выигрышном положении войска Латиона, к тому же имеющие численное превосходство, начали постепенно окружать отчаянно дерущуюся армию. Надо отдать должное защищающимся – даже поняв своё безнадёжное положение, они не дрогнули и продолжали сражаться.

Сопротивление было столь сильно, что сделай король Акров всё правильно – неизвестно, каков был бы результат этой битвы. Всё-таки палатийцы понимали, сколь многое стоит на кону, и воевали самоотверженно, компенсируя этим отсутствие опыта. Но всё закончилось именно так, как и предполагал Каладиус.

Уже будучи полностью окружёнными, палатийцы бились насмерть, не собираясь просить пощады. Вся ярость и вся доблесть древних обитателей этих мест словно бы всколыхнулась в их крови, придавая обречённым потомкам новых сил. Сам Акров, понимая, что всё кончено, обнажив меч, повёл в атаку свой штаб.

Легионерам под страхом смерти было запрещено убивать самозваного короля. Его во что бы то ни стало нужно было взять живым – таков был приказ первого министра, и в войсках не нашлось бы солдата, который рискнул бы его оспорить. По счастью, Акров был столь же посредственным бойцом, как и полководцем. Пленить его не составило никакого труда.

– Прошу, передайте моим людям последний мой приказ, – тяжело дыша и истекая потом, попросил низвергнутый король офицера, забравшего его меч. – Пусть сдаются. На сегодня уже достаточно крови…

Центурион счёл, что последний приказ короля совсем неплох, кивнул и велел легионерам донести его до палатийцев.

– Сдавайтесь! Сдавайтесь! Ваш король схвачен, и он велел вам сдаваться! Сдавайтесь! – понеслось над бранным полем.

Сперва эти крики тонули в лязге железа и криках боли и ярости, но постепенно они становились слышнее по мере того, как всё больше палатийских воинов слышали их, и до них доходил смысл услышанного. Вскоре крики «Сдавайтесь!» стали перекрывать другие: «Сдаёмся!», а шум битвы почти совсем стих.

Сражение дорого обошлось обеим сторонам. Латион потерял только убитыми более восьми тысяч человек, а раненых было втрое больше, причём некоторая часть их неизбежно вскоре должна была пополнить списки мёртвых. Это были потери, ужаснувшие королевство. Никогда ещё на памяти ныне живущих Латион не терял в одной битве такое количество людей.

Потери Палатия выглядели ещё ужаснее. После того, как тяжелораненых отделили от общего числа и тут же на месте прикончили, число умерших составило почти двадцать тысяч человек. Почти столько же были ранены менее тяжело, и, похоже, им никто не собирался оказывать помощь, так что нечастным оставалось уповать разве что на милость Арионна.

Короля Акрова по заранее данному приказу Каладиуса отправили в Латион – ему было отказано даже в праве быть осуждённым и (все понимали, каков будет исход) казнённым на родной земле. Там, возможно, сочувственные взгляды пришедших на казнь людей придали бы ему дополнительно мужества перед лицом смерти, но теперь он был обречён видеть лишь глумливые, злорадствующие лица латионской черни.

Великий маг мог бы праздновать победу, но он понимал, что до неё ещё далеко. Палатий покорился силе, но подчинился ли и смирился ли – это был большой вопрос, ответ на который могло дать лишь время. Несмотря на то, что Каладиус прожил на свете намного меньше, чем полагали окружающие, он был достаточно умён, чтобы не ждать чудес. Оставалось лишь уповать на то, что теперь у северного королевства сломан хребет, и оно не способно будет ни на какое сопротивление.

***

Приговор самопровозглашённому королю Акрову был предсказуемым. Сам он, а также все представители Палаты Гильдий, поддержавшие мятеж (а это были тридцать шесть человек) были объявлены изменниками и приговорены к смертной казни. Самих членов Палаты судили заочно, поскольку они пребывали в шинтанской тюрьме, а вот над Акровом был произведён публичный процесс.

К нему были применены также и пытки, хотя это распоряжение исходило уже не от Каладиуса. Однако Келдон хотел знать всех сообщников и союзников мятежного короля, а также степень виновности каждого. Впрочем, пытали Акрова весьма осторожно, чтобы в целости и сохранности передать его площадным палачам.

Бывший палатийский король вёл себя с большим достоинством – несмотря ни на что он не оговорил никого и даже напротив – пытался откреститься от многих близких людей, наивно надеясь, что это поможет им избежать кары. Увы, но судьба палатийской политической элиты была решена задолго до первого заседания суда…

Как мы уже говорили, приговор был предсказуем. Члены Палаты Гильдий должны были быть казнены в Шинтане, а Акров – в Латионе, и казнь эта должна будет состояться в самое ближайшее время. Заканчивался месяц жатвы, заметно более тёплый, чем на родине низвергнутого монарха. Это было весьма символично – голова Акрова должна была упасть одной из последних в страшной кровавой жатве, устроенной Латионом, увенчать этот жуткий урожай.

Метафора о голове не была случайной. Действительно, Келдон, который сперва грозился «повесить самозванца как лишайную дворнягу», всё же поддался давлению общественности и заменил повешенье на более благородное «усекновение главы». Всё же Акров был дворянином, а также носил, пусть и незаконно, королевский титул, и нельзя было подвергнуть его унизительной казни для простонародья на глазах у всей черни Латиона.

День казни выдался на загляденье ясным и почти по-летнему тёплым. Каладиус прибыл на площадь вместе с королём и, разумеется, занял соседнее место на специально выстроенной трибуне. Келдон пытался напускать на себя равнодушный вид, но маг видел, как хищно раздуваются его ноздри, и как торжествующе сверкают глаза. Его отцу, королю Тренгону, выпала сомнительная честь отлучить от трона марионеточного правителя, он же сейчас лишит не только короны, но и головы того, кого действительно по праву можно было бы назвать настоящим королём.

Когда появилась карета, в которой везли приговорённого, Келдон не сумел скрыть истинных чувств. Он впился руками в перила с такой силой, что, казалось, сейчас раскрошит дерево в труху. Верхняя губа, скрытая седеющей бородой, приподнялась то ли в улыбке, то ли в оскале.

В насмешку над узником перед смертью ему оказали поистине королевские почести. Его везла роскошная позолоченная карета, а вместо обычных стражников экипаж сопровождал настоящий кортеж из дворцовой стражи. Первоначально Келдон хотел выделить для этого нескольких паладинов, но Трувиль, по-прежнему являющийся капитаном гвардии, категорично заявил, что его люди – не шуты. Келдон и сам понял, что перегнул палку, поэтому отказался от этой идеи немедленно.

Горнисты, присутствующие на площади, сыграли бравый и совершенно не соответствующий моменту марш – что-то среднее между торжественным приветствием и сигналом к атаке. Это усиливало впечатление, будто бы один монарх прибыл с визитом к другому. По мнению Каладиуса, чувство юмора Келдона было довольно своеобразным, но в этих вопросах он совершенно не мешал королю проявлять собственную волю. Признаться, великому магу было совершенно безразлично, как именно свершится казнь. Не будь это политически вредным, он вполне согласился бы и на то, чтобы Акрова просто удушили в собственной камере.

Карета тем временем остановилась напротив королевской трибуны. Лакей, стоящий на запятках, проворно соскочил и церемонно отворил дверцу, как сделал бы это для настоящего короля. Через несколько секунд показался Акров. Очевидно, что его тоже пытались обрядить в роскошный наряд, но палатиец сделал всё, чтобы помешать представлению. На нём была лишь тонкая батистовая рубаха и довольно нелепые, небесно-голубого цвета штаны. Длинные волосы были распущены и небрежно лежали на плечах. Выйдя из кареты, осуждённый демонстративно швырнул на землю богато расшитый камзол в цвет штанов и с вызовом посмотрел на трибуну. Это был единственный акт неповиновения, который он мог сейчас себе позволить.

Было заметно, что пытки не прошли для Акрова бесследно. Король ступал неловко, заметно прихрамывая, и, как не пытался он выглядеть спокойно, его лицо то и дело искажалось от боли. Но, по крайней мере, он мог идти сам. Однако шёл он не к эшафоту, а по направлению к трибуне, щурясь от яркого солнца после темноты экипажа.

Сумев наконец сфокусировать взгляд, Акров вгляделся в лица сидящих на трибуне, ища кого-то глазами. И довольно быстро он увидел того, кого искал, потому что лицо его исказилось от ненависти.

– Я знал, что увижу тебя здесь, убийца! – воскликнул он. – Ты ни за что бы не упустил случая поглядеть ещё на одну смерть!

– Быть здесь – не только моё право, но и моя обязанность! – величественно ответил Келдон.

– А, ты решил, что я говорю с тобой, ничтожный король? – зло рассмеялся Акров. – Зачем говорить с тенью, когда рядом находится тот, кто её отбрасывает?

Лицо Келдона потемнело от гнева. Казалось, он сейчас бросится на своего врага, слетит на него прямо с трибуны, подобно коршуну, и разобьёт череп о камни площади.

– Заткнись! – один из стражников подбежал к Акрову, чтобы ударить его и оттащить от трибуны.

– Постойте! – властно приказал Каладиус, вставая. – Дайте ему сказать. Он имеет на это право.

Келдон вскинул голову, прожигая мага взглядом, полным злости и обиды, но тот спокойно выдержал этот взгляд.

– Простите, ваше величество, но право последнего слова приговорённого – священно, – проговорил он. – Выслушаем то, что он скажет – это лишь жалкие попытки укусить теми обломками зубов, что у него ещё остались. Слова не убивают, в отличие от топора палача. Будьте же великодушны как истинный король.

Закусив губу, Келдон нервно махнул рукой, и гвардеец отошёл. Лицо Акрова искривила ядовитая улыбка.

– Ты вновь подтвердил, что я прав, – стараясь говорить как можно громче, проговорил узник. – Ты здесь – настоящий король, а этот – лишь ярморочная кукла, которую ты надеваешь на руку, чтобы потешить толпу.

Келдон едва сдерживался. Видя это, командир стражи сделал какое-то указание своим людям. По толпе побежал ропот, который становился всё громче благодаря усилиям стражников. Не имея возможности заткнуть приговорённого, они решили заглушить его слова.

– Я знаю, что лишь ты один виновен в произошедшем! – теперь Акров уже кричал, пытаясь перекрыть всё возрастающий гул. – Вся кровь моих подданных, все их слёзы, весь пепел городов и деревень Палатия – они на твоей совести! Зачем тебе это было нужно, старик? Ты стал настолько дряхл, и настолько пресытился жизнью, что лишь чужая смерть ещё может дать тебе ощущение того, что ты жив? Ты настолько низок, что готов на любые подлости ради своих мелочных желаний? Ты упиваешься властью, как портовая шлюха глотает дешёвое пойло прямо из кувшина, но также как и она, ты после будешь блевать в сточной канаве, не сумев удержать это внутри себя! Я вижу тебя насквозь, старик! Твои глаза – глаза убийцы. Твоё уродливое лицо красно от крови, которую ты уже пролил. Но я знаю, что ты не остановишься! Ты будешь убивать и дальше, подобно мерзкой мухе будешь пить чужие слёзы. Лишь смерть остановит тебя, и потому я молю всех богов, чтобы они поскорее стёрли тебя с лица земли, потому что лишь так они защитят сотни тысяч ни в чём не повинных детей, женщин и стариков! Я проклинаю тебя, губитель народов, слышишь? Я проклинаю тебя!!!

Каладиус, пусть не без труда, но всё же слышал каждое слово, пробивающееся сквозь рокот толпы. И речь эта имела для него эффект совершенно обратный, нежели тот, которого ожидал Акров. Великий маг испытывал гордость. Он понимал, что Келдон затаил на него обиду, но это нисколько не беспокоило первого министра. В конце концов, этот несчастный сказал всё верно, хотя и несколько преувеличенно. Конечно, король Латиона не был лишь тенью своего верховного мага, но в этой паре он и не был главным.

– Что ж, теперь мы можем обезглавить его с чистой совестью, – желчно улыбнулся Каладиус, вновь садясь на уготованное для него место.

От недавнего настроения короля Келдона не осталось и следа. Он мрачно кивнул распорядителю казни, разрешая начинать. Тут же к Акрову подошли двое стражей, которые повели его на высокий эшафот. Там уже находился палач, машинально поглаживающий отполированное топорище огромного остро наточенного топора. Рядом с ним, состроив скорбное лицо, находился и жрец Арионна.

Для приговорённого наступил тот момент жизни, когда он уже не принадлежал этому миру. Акров словно ушёл в себя, пытаясь, возможно, закрыться таким образом от ужаса происходящего. Он уже послал свои проклятия заклятому врагу, а все, кто был ему близок, либо погибли, либо находились слишком далеко. Поэтому он словно отрешился от действительности, впав в какое-то сомнамбулическое состояние.

Он рассеянно кивнул на благостное лепетание арионнита, едва ли даже услыхав, что тот ему говорил, а затем машинально приложился губами к протянутому белому рогу. Палач протянул ему шнурок, чтобы перевязать волосы, но Акров растерянно взглянул, явно не понимая, что ему делать. Тогда один из помощников палача подошёл и достаточно уважительно сделал всё сам – стянул спутавшиеся волосы в хвост и связал их таким образом, чтобы они больше не закрывали шею.

С Акровом обращались почти как с куклой. Слегка надавив ему на плечи, палач заставил его встать на колени перед огромной плахой, на которой, казалось, можно разделать небольшого поросёнка. Затем палач что-то сказал, но несчастный его уже не слышал, поэтому на сей раз осуждённому мягко надавили на затылок.

Акров покорно опустил голову на плаху и застыл, словно уснул с открытыми глазами. Дважды по его лицу пробежала тень от топора – сперва тогда, когда он подымался, и затем во второй раз. А мгновение спустя раздался характерный звук перерубаемой плоти и голова, окропляя всё вокруг кровью, глухо стукнула по деревянному помосту.

Взяв голову за волосы, палач показал её сперва королевской трибуне, а затем и ревущей от восторга толпе. Всё было кончено.

Однако король Келдон был мрачен и хранил молчание. Он ни разу не взглянул на придворного мага. Порывисто встав, он зашагал к ступеням. Каладиус же позволил себе лёгкую мимолётную улыбку. Он торжествовал, и при этом совершенно не боялся королевского гнева. И он точно знал, что все присутствующие на трибуне, все, кто слышал речь Акрова, прекрасно осознавали, что сейчас был момент именно его триумфа.

Что же касается «губителя народов», как назвал его обезглавленный король, то это оскорбление неожиданно понравилось Каладиусу. Оно создавало необходимый ореол вокруг его имени и явно играло на пользу тому образу, что он хотел создать. В будущем, когда он станет воссоздавать империю, его враги содрогнутся, узнав, что против них выступает Губитель народов. Поэтому Каладиус решил сделать всё возможное, чтобы слова Акрова, заглушённые для большинства рёвом толпы, не пропали втуне и стали известны как можно большему числу людей.

Глава 35. Да здравствует король!

Читателю этой книги придётся свыкнуться с мыслью, что все герои, за исключением главного, будут мелькать на этих страницах, ненадолго появляясь, и навеки исчезая. Это неизбежно при жизнеописании человека, который вместил в себя множество эпох, являясь активным созидателем многих из них. На фоне долгой жизни Каладиуса жизни других героев столь малы, как мала жизнь травы в сравнении с дубом.

Вот и теперь нам придётся попрощаться с королём Келдоном, поскольку мы вновь должны будем совершить прыжок сквозь время. Однако же, поскольку этот человек сыграл довольно важную роль в нашем романе, и поскольку долгое время он считался другом Каладиуса, мы уделим ему последние несколько строк.

Увы, король, похоже, так и не простил своего первого министра за сцену во время казни. После этого дня их отношения разладились. Келдон не мог отправить Каладиуса в отставку – он прекрасно понимал, что великий маг не допустит этого, и что его могущество достаточно велико, чтобы противостоять даже правителю Латиона. Он не мог даже вырваться из-под навязчивой опеки этого старика, поскольку Каладиус за долгие годы устроил всё так, что нити управления королевством каким-то неведомым образом в итоге оказывались в его руках.

Постаревший Келдон боялся и ненавидел Каладиуса, как ненавидят строгого учителя, или как ребёнок ненавидит няньку, которая запрещает ему выбираться из колыбели. В страхе своём он старался не выказывать эту ненависть чересчур явно, но всё же каждый видел её невооружённым взглядом.

Знал об этом и Каладиус. И ему было всё равно. Он добрался уже до тех вершин, когда ему была не нужна даже дружба монархов, коль уж они всё равно были вынуждены уступать его мягкой силе. Сказать по правде, великий маг и не расстроился тому, что их дружбе с Келдоном пришёл конец. Похоже, он не обладал для этого достаточной сентиментальностью. Он лишь сделал себе пометку на память, что за королём нужно лучше присматривать, чтобы у него не возникло соблазна избавиться от постылого министра.

Теперь мы перенесёмся сразу на несколько десятилетий вперёд. Мы не увидим ни сына Келдона, ни даже его внука. И застанем лишь последние дни жизни его правнука, короля Тредда Бездетного.

***

При латионском дворе давным-давно уже знали, что по-настоящему неизменно лишь одно – существование первого министра. Казалось, он был всегда. Легенды о нём придворные слыхали ещё от своих дедов. Он казался столь же древним, как сам дворец, и это выглядело естественным ходом вещей. Во всём Латионе не было ни одного человека, включая короля, кто посмел бы перечить этому вечно одетому в чёрное худощавому старику со странным, словно покрытым шрамами лицом.

И действительно, кожа на лице Каладиуса уже почти исцелилась, но это было и неважно, ведь ему (настоящему ему) было уже больше девяноста лет, так что он теперь и безо всяких шрамов походил на немолодого человека неопределённого возраста. Будь он простым смертным, то, пожалуй, ему можно было бы дать лет сорок пять – пятьдесят, но с каждым годом время будто бы всё больше теряло власть над ним, а полное отсутствие растительности на голове и вовсе усложняло любую попытку определить его возраст.

Он уже сейчас был человеком-легендой, к тому же одной из тех легенд, которые предпочитают рассказывать шёпотом. Его уважали, но уважение это было густо замешано на почти мистическом страхе. Порой это становилось проблемой – на заседаниях королевского Совета докладчики то и дело терялись и замолкали под гипнотическим взглядом колдуна, если им вдруг на мгновение казалось, что тот чем-то недоволен. Иногда это досадно парализовало работу.

К счастью для всех, политика в последнее время всё меньше интересовала Каладиуса, ведь он достиг в ней максимальных высот. Хотя была одна мысль, которая время от времени посещала великого мага. Иногда он задумывался, что по праву мог бы стать императором, и это было бы не так уж сложно сделать, имея его влияние. Правда, империи до сих пор так и не существовало – даже Палатий, вроде бы остающийся формально под протекторатом Латиона, существовал сейчас вполне независимо.

Дело скорее было в другом. Каладиус не был уверен до конца, что хотел бы быть императором. Да, это подняло бы его на новые высоты, это правда, но, сказать по правде, то, чем он был сейчас, не очень отличалось от этого. Он был могущественен – самый могущественный человек в королевстве, и при этом связанный гораздо меньшими условностями, чем король. Он мог бы править, сидя на троне, но гораздо удобнее было править, находясь где угодно.

Поэтому великий маг иногда позволял себе развлечься мыслями о возможности будущего получения короны, но никогда не думал об этом всерьёз. Возможно, однажды ему станет совсем скучно в этой жизни, и вот тогда…

Пока же Каладиус, на время оставив политические игры, вплотную занялся наукой. Он достиг уже больших успехов в области создания артефактов на основе драгоценных камней, а также металлов. Заполучив когда-то давно мангиловый меч, который и по сей день горделиво висел в великолепных ножнах над его ложем, он задумался над возможностями этого волшебного металла.

Люди издавна использовали мангил для магии. Было известно, что он многократно превосходит любой из металлов по возможностям зачарования. Однако же мангил был невероятно дорог – его привозили с риском для жизни из копей, находящихся на восточном побережье Эллора.

Мастера кузнечного дела давно пытались получить сплавы на основе мангила, и достигли в этом некоторых успехов, но результат неизменно оказывался гораздо хуже ожидаемого. Магический металл словно отторгал другие, менее благородные материалы. И вот уже много лет Каладиус работал над этой проблемой, понимая, какие перспективы откроются человечеству, если его изыскания увенчаются успехом.

Но гораздо сильнее его сейчас интересовали пределы собственных возможностей. Пока выходило так, что он, похоже, был единственным из известных ему магов, умеющих видеть структуру возмущения. Он уже хорошо поднаторел использовать это для разрушения, но великого мага всё больше интересовало – а можно ли созидать с помощью этого дара?

В теории всё выглядело достаточно просто – вместо того, чтобы разрывать условные нити, их нужно сплести. Но на практике всё оказалось куда как сложнее. Само плетение было совершенно новым для него видом деятельности, поэтому долгое время Каладиус никак не мог совладать с этой задачей. Он буквально изводил себя долгими медитациями, подолгу проводя в этом «мире возмущения», после чего иной раз отлёживался два-три дня, но всё же в течение нескольких лет никаких результатов это не давало.

И вот, наконец, великому магу удалось то, о чём он мечтал. Две нити, видимые лишь ему, соединились в единое целое, подчиняясь его воле. Однако ликование было недолгим – вернувшись сознанием в реальный мир, Каладиус не увидел ровным счётом ничего. Очевидно, что он что-то создал, но либо это что-то оказалось слишком нестабильным, либо же оно существовало и теперь, но было невидимо и неосязаемо в материальном мире.

Стало совершенно ясно, что волшебник замыслил поистине невозможное. Ему нужно было понять, чем является каждая из сплетаемых нитей, а затем сплести их верным образом. Наверное, вновь сплести платье, распущенное на нити и разбросанное по всему дворцу, так, чтобы каждая нитка вновь нашла своё место, было бы куда проще, чем то, что задумал Каладиус. Однако не в характере великого мага было отступать.