Великий маг Каладиус. Хроники Паэтты. Книга IV

– Простите, мессир, но этого никак нельзя сделать, – не прерываясь, прогудел медикус. – Ваши раны вообще не стоило бы тревожить, однако первые три дня это необходимо делать, чтобы менять повязку и мазь, потому что в противном случае ожоги скоро загноятся. После, когда мазь сделает своё дело, мы оставим повязку дней на десять – дадим вашей коже время подлатать себя. Потерпите, мессир, уже не так больно!

– Дайте мне настоя! – захлёбываясь слюной, перемешанной с кровью, кричал Каррис.

Что угодно, лишь бы забыться, и не чувствовать эту жуткую боль. Но лекарь был неумолим. Кажется, у него вообще было какое-то предубеждение относительно дурной травы. Каррис с удовольствием ушёл бы обратно к портовому костоправу, который не был столь щепетилен в данном вопросе, но у него не было сил. Кроме того, какой-то уголок сознания, незамутнённый болью, осознавал, что здесь ему окажут лучшую помощь.

Когда пропитанная желтовато-красной дрянью ткань наконец целиком оказалась в руках Шабриана, Каррис уже сорвал голос. Сжалившись, медикус дал ему ещё пару глотков своего снадобья, но это не слишком-то помогло.

– Я дам вам четверть часа, чтобы немного прийти в себя, мессир, а затем вам нужно будет подкрепиться и потерпеть перевязку. Это будет далеко не так больно.

– Что у меня с лицом? – прохрипел задыхающийся маг.

– Всё плохо, – прямо ответил лекарь. – Очень сильный и глубокий ожог. Увы, такие быстро не заживают.

– Останутся шрамы?..

– А как же! Конечно, со временем они, возможно, станут не так заметны, но в ближайшие несколько месяцев вы вряд ли будете желанным кавалером для юных дам.

Наверное, такова была методика мэтра Шабриана – рубить правду-матку, да ещё и в такой насмешливой манере. Постоянное созерцание человеческих страданий очерствляло сердце. А может он просто пытался заговорить пациента, отвлечь его от боли и мрачных мыслей. Он наверняка очень удивился бы, сумей прочесть мысли мессира Каладиуса и его мрачную удовлетворённость от известий о шрамах.

– Чандри сейчас принесёт вам бульон и протёртую рыбу. Вы должны съесть всё это безо всяких возражений, – предупреждающе поднял палец медикус, видя, что Каррис хочет что-то сказать. – Увы, в ближайшие три дня вы будете есть лишь однажды в день, после перевязки. А еда вам необходима для подкрепления сил, и чтобы дать организму необходимые материалы для восстановления разрушенных тканей.

Появился помощник с небольшим подносом в руках. На нём была плошка с золотистым бульоном, а также тарелка с очень жидкой кашицей. Также на подносе было странное приспособление – нечто вроде стеклянной воронки. Поскольку Каррису было почти невозможно не то что жевать, но и просто открывать рот, его собирались кормить таким несколько унизительным способом, будто он – беззубый старик.

Осторожно вставив горлышко воронки в рот пациенту, Чандри мелкими порциями стал вливать в неё бульон. Он оказался неожиданно вкусным, так что Каррис с удовольствием проглотил всё до последней капли. Юный помощник был настолько умел и осторожен, что маг ни разу не подавился и не закашлялся. С рыбным пюре всё было несколько хуже, начиная со вкуса. Это была варёная рыба, перетёртая и перемешанная с водой. Однако и её волшебник съел без остатка, понимая, что ему предстоит сутки провести без еды.

– Нельзя ли оставить прорезь для рта?.. – почти жалобно попросил Каррис, понимая, что куда страшнее будет прожить сутки без обезболивающих средств.

– Губы очень пострадали, мессир, – мягко покачал головой медикус. – Через три дня мы наложим постоянную повязку, и тогда сделаем прорезь для рта. Покамест придётся потерпеть.

– Пока вы не замотали рот, нельзя ли дать ещё эликсира?..

– Боюсь, что нет, мессир. В этой жизни ничем нельзя злоупотреблять. И в особенности – лекарствами. Вам придётся потерпеть.

Шабриан был прав – перевязка была не так болезненна, как снятие повязки. Сперва Чандри бережно нанёс на пылающую кожу Карриса жирную прохладную мазь, остро пахнущую какими-то сушёными травами, а потом осторожно стал накладывать длинное полотно вываренной ткани. Это было не слишком больно, однако из глаз Карриса текли огромные слёзы, обжигая повреждённую кожу.

***

– Могу я спросить одну вещь, мессир? Кое-что никак не укладывается у меня в голове. Насколько я знаю, там был пожар, в котором погиб ваш ученик. Но ваше лицо – оно не обожжено, оно словно ошпарено.

Каррис находился у мэтра Шабриана уже пятый день. Три дня адских мук, когда с него каждый вечер словно заживо сдирали кожу, наконец минули. Лекарь, оглядев рану, с удовлетворением отметил, что заражения нет. Остатки мёртвой плоти, которые могли бы вызвать сепсис, были благополучно удалены, а ожоги обработаны мазью, изготовленной медикусом. Теперь пришла пора заживления.

На сей раз Чандри обмазал обожжённое лицо мага чем-то больше похожим на жидкую грязь с довольно неприятным запахом. Шабриан утверждал, что это чудодейственное средство его собственного изобретения значительно ускорит заживление. После того, как мазь была нанесена, голову Карриса вновь обмотали повязкой, но на сей раз её не нужно было снимать несколько дней – возможно, целую неделю, а то и больше. Теперь важно было не тревожить лишний раз рану, чтобы понемногу стали восстанавливаться кожные покровы.

Боль никуда не делась, хоть и стала не столь острой. Возможно, Каррис просто начал к ней привыкать. К тому же лекарь дважды в день давал ему своё обезболивающее средство. За это время доктор и пациент если и не сдружились, то, по крайней мере, охотно терпели общество друг друга. Хотя магу было больно и трудно говорить, он всё же то и дело просил Шабриана задержаться, чтобы немного поболтать. Ему было очень интересно, что происходит в городе, и насколько много шуму наделала его история.

Сказать по правде, шуму было не так уж и много. Каладиус, похоже, обзавёлся множеством «полезных связей», но не сумел или не потрудился найти друзей – за все эти дни никто не явился к мэтру Шабриану, чтобы справиться о здоровье больного. А потому и разговоры в городе стихли довольно скоро. Смерть учеников магов была делом хотя и редким, но вполне обычным. В этом не было чего-то такого, что стоило бы обсуждать долго.

Власти тоже не особенно заинтересовались эпизодом. Сгоревший сарай они, понятное дело, не сочли ущербом, тем более что сам рыбак не предъявлял претензий, довольный полученной платой. Полагать случившееся убийством тоже не было никаких оснований. Ну а несчастные случаи происходят сплошь и рядом. В таких ситуациях нужно было бы сообщить плохую новость родным, но для ученика мага единственным «родственником» был его учитель, а тот, очевидно, и так был в курсе.

И вот, наконец, первый неудобный вопрос, которых Каррис так боялся и ждал.

– Вы наблюдательны, мэтр, – хрипловатым голосом медленно проговорил маг, обдумывая ответ.

– Я – лекарь, мессир, – усмехнулся Шабриан. – Если бы я не заметил этого – мне не стоило бы вообще браться за врачевание.

– Мы отрабатывали с мессиром Каррисом элементы стихийной магии, – пояснил Каладиус. – В какой-то момент что-то пошло не так. К сожалению, это закончилось трагедией…

Волшебник старался говорить максимально обтекаемо, а Шабриан тактично не стал разведывать подробности, понимая, что это будет выглядеть праздным любопытством, ведь сам он не был магом и, соответственно, ничего в этом не понимал. Его врачебный интерес был удовлетворён, догадка подтверждена, а большее ему и не требовалось.

Со своими же обязанностями медикус справлялся превосходно. Каррис не знал – есть ли у него сейчас другие пациенты кроме него, но Чандри почти неотлучно дежурил где-то неподалёку, приходя на любой зов, а сам Шабриан в случае надобности появлялся не позднее, чем через четверть часа. Надо сказать, что он уже получил неплохой задаток от мага. Без ложной скромности он назвал достаточно высокую цену за свои услуги, за которую вполне можно было бы нанять десяток лекарей вроде того, к которому Каррис попал вначале. Но волшебник не торговался. Денег у него было предостаточно.

***

Каррис остался у мэтра Шабриана на несколько недель. Несмотря на то, что он исправно оплачивал свои апартаменты, возвращаться в них совершенно не хотелось. Одно дело – присвоить себе имя Каладиуса, и совсем другое – присвоить всю его жизнь. Пока что Каррису было слишком плохо, и всё мужество уходило на войну с болью.

За это время он привязался к странноватому лекарю. Каррису нравилось общаться с этим человеком, который в силу выбранной профессии зачастую бывал излишне прямолинеен и даже резок, порою чуть ли не до грубости. Но при этом он обладал тонким насмешливым умом, своеобразным чувством юмора, а кроме того он, как и Каррис, обожал книги.

Теперь маг знал, что у Шабриана кроме него есть и другие пациенты, но все они предпочитали собственные дома, так что каждое утро медикус отлучался на два, реже – на три часа, обходя больных. Почти всё остальное время он посвящал Каррису, охотно беседуя на самые разные темы.

Понравился волшебнику и Чандри. Мальчик хоть и был страшно застенчив и тих, обладал явными задатками отличного лекаря. Возможно, он чем-то неуловимо напоминал Каррису его первые шаги в ученичестве. Тогда, когда он ещё души не чаял в своём учителе, и когда каждый день приносил ему множество удивительных открытий.

– Это ваш сын? – спросил он однажды у Шабриана, хотя трудно было придумать двух более непохожих людей.

Однако Каррис знал, что медицина в Кидуе, как и во многих прочих государствах, обычно является семейным делом. Медикусы, подобные Шабриану, которые не обучались в Латионской Академии или в нескольких иных заведениях, где обучали искусству врачевания, получали секреты мастерства от своих отцов, и обычно не слишком-то охотно спешили выдавать их посторонним.

– Пасынок, – ответил Шабриан, искоса взглянув на Чандри, словно там, в уголке, сидел сразу десяток мальчишек, и ему важно было убедиться, что они говорят об одном и том же парнишке. – Я женился на его матери вскоре после того, как она овдовела. Парню тогда было лет шесть или семь. А через год она и сама умерла от синивицы. Но я заметил в мальчике несомненный талант, поэтому решил оставить у себя. И не прогадал.

– Теперь он ваш ученик?

– Ученик и помощник. До него у меня был один оболтус. Намучался я с ним, мессир, не поверите! Вот уж пару лет как выгнал этого проходимца взашей, и ничуть не жалею. Чандри в свои неполные двенадцать вполне заменил бы мне и полдюжины подобных болванов.

– Позвольте дать вам один совет, мэтр, – задумчиво проговорил Каррис. – Всегда уважайте своего ученика, обращайтесь с ним так, как он того заслуживает.

– Вы скучаете по нему?..

– Да, – ответил маг, и лишь после этого спохватился, что Шабриан спрашивал Каладиуса о его ученике Каррисе, а не наоборот. – Да… Мне его не хватает.

– Мне жаль, что так вышло, мессир. Но вы-то живы, а это значит, что однажды найдёте себе другого ученика.

– Может быть… – рассеянно ответил Каррис.

На этом разговор как-то сам собой затух. Маг погрузился в раздумья, а Шабриан, как всегда, оставив Чандри в распоряжении пациента, отправился по делам.

***

Когда кожа на лице стала заживать, внезапно сделалось ещё хуже. К привычной уже боли, к тому же ставшей заметно умереннее, добавился постоянный зуд. Поначалу он не казался проблемой, но вскоре ситуация стала катастрофически ухудшаться.

Каррис осторожно надавливал пальцами на повязку, надеясь унять этот жуткий зуд, но облегчения это не приносило. Хотелось чесать кожу изо всех сил, хотелось драть её ногтями. Глупо и смешно, но теперь маг иной раз мечтал о том, чтобы рвануть повязку с лица, как это делал Шабриан в первые дни. Рвануть, с хрустом отдирая розовую зудящую кожицу. Наверное, лишь такая боль смогла бы утолить эту сводящую с ума чесотку. В своих мыслях он часто смаковал этот момент, когда зуд становился нестерпимым.

– Это добрый знак, мессир, – посмеивался лекарь. – Зуд означает, что началось восстановление тканей. Осталось потерпеть немного. Думаю, через пару дней мы в последний раз сменим повязку, а где-то дней через десять вы уже сможете обходиться без неё.

Каррис почти не слушал этих слов. Он рычал, словно цепной пёс, похлопывая себя по повязке. Он вновь и вновь требовал от доктора обезболивающих. Маг не признавался в этом даже самому себе, но, похоже, у него уже сформировалась зависимость от подобных снадобий. Он убеждал себя, что это лишь реакция на боль и зуд, и что в дальнейшем он вполне сможет обходиться без них, но втайне не мог не замечать, с каким вожделенным нетерпением он ждёт очередного приёма эликсира.

Сложно определить меру человеческого терпения. Люди привыкают и терпят практически всё. Но Каррису казалось, что его терпение на исходе. Он был измучен минувшими неделями и всё чаще задавался вопросом – а стоило ли оно того? Когда он подставлял своё лицо под столб пара, он даже близко не мог вообразить, чем это для него обернётся. Надо сказать, что об этом своём шаге он сожалел чаще и горше, чем об убийстве Каладиуса. Оставалось лишь уповать на то, что рано или поздно этот кошмар должен закончиться.

Глава 18. Бездна

– Позволите дать вам на прощание совет, мессир? – прощаясь у порога, произнёс Шабриан.

Настал тот момент, когда у Карриса не осталось причин злоупотреблять гостеприимством лекаря. Заживление шло отлично, и он уже пару недель ходил без повязки. За это время они почти сдружились с циничным медикусом, и их прощание почти можно было назвать сердечным.

– Вы всё равно дадите его, вне зависимости от моего дозволения, – криво ухмыльнулся Каррис; широко улыбаться он по-прежнему не мог – молодая тонкая кожица болела от подобного напряжения.

– Да, потому что совет хорош, – не смущаясь, кивнул Шабриан. – Увы, мессир, я не мог не заметить, что у вас сформировалась некая зависимость от сильнодействующих веществ. Сейчас, когда я больше не смогу наблюдать за вами, у вас будет очень большой соблазн купировать боль настоем бикутис батхис или ещё чем-то подобным. И вот мой настоятельный совет: не нужно этого делать. Потерпите, мессир. Зависимость пока ещё недостаточно сформирована, и, убеждён, двух-трёх недель будет достаточно, чтобы избавиться от неё окончательно. Молю вас, мессир, продержитесь эти недели!

– Заверяю, что ваши страхи преувеличены, мэтр, – как можно бесстрастнее ответил Каррис. – У меня нет никакой зависимости, и уж подавно я не собираюсь пристраститься к дурной траве. Разве я похож на сутенёра или портового грузчика?

– Его светлость дюк Тенитис Второй был заядлым курильщиком дурной травы, – пожал плечами лекарь. – И, поговаривают, когда его подагра усилилась, он перешёл на кашах, который, якобы, его и сгубил. Увы, от этой дряни никто не застрахован. Мой родной брат, – лёгкая судорога пробежала по обычно насмешливому лицу медикуса. – Мой родной брат умер от злоупотребления кашахом. А начинал он с курения дурной травы.

– Я не стану этого делать, обещаю, – Каррис сочувственно тронул Шабриана за плечо.

– Поклянитесь, мессир, что если вам будет трудно сдерживать себя, то вы придёте ко мне.

– Клянусь Белым богом, – серьёзно произнёс Каррис.

– Хорошо, ступайте!

– Прощайте, мэтр Шабриан! И ты прощай, Чандри! Спасибо вам за всё!

– Берегите себя, мессир, – вздохнул лекарь.

***

В особняке возвращению Каладиуса обрадовались. Ну или, по крайней мере, вполне добротно изобразили радость. С тяжёлым сердцем маг вошёл в комнату, которая отныне должна была стать его жилищем. Слуги, надо отдать им должное, были вышколены преотменно – при том, что в комнате не было ни единой пылинки, все вещи лежали так, как их оставил мессир. Даже небрежно брошенный на кресло камзол так и остался сиротливо висеть на спинке, дожидаясь хозяина. Каррис не удивился бы, узнай, что служанки каждое утро аккуратно приподнимали его, чтобы смахнуть пылинки с кресла, и столь же аккуратно клали на то же место.

Здесь всё напоминало о мессире, и это оказалось очень тяжким испытанием для всё ещё болезненного молодого человека. С неожиданным для себя содроганием он лёг на постель Каладиуса, и воздушная перина показалась ему растревоженным муравейником. Казалось бы, за минувшие пять недель он примирился со случившимся и, вроде бы, не слишком-то переживал по этому поводу. И вот опять…

От всего этого неприятные ощущения на лице только усилились. Каррис, с тех пор как Шабриан снял повязку с его лица, несколько раз разглядывал себя в зеркало, пытаясь отыскать в искорёженном лице то черты Карриса, то черты Каладиуса. И, надо сказать, что пока что его образина была столь уродливой, что в ней, не сильно утруждаясь, можно было бы разглядеть лик самого Асса. Всё лицо было покрыто белесовато-розовой кожицей, какой-то неестественно гладкой, словно натянутой на барабан. И при этом сам рельеф лица был какой-то изрытый, словно изжёванный.

По просьбе Карриса Чандри осторожно брил ему голову раз в неделю, так что она сейчас куда больше напоминала череп, покрытый гниющим мясом. Впрочем, это не имело значения. Новый Каладиус, в отличие от прежнего, не планировал становиться завсегдатаем салонов и ассамблей, так что внешность сейчас не имела значения. Даже наоборот – в своих простых чёрных одеяниях, лысый и изуродованный, он как нельзя больше походил на тех страшных колдунов, о которых в детстве он так любил слушать россказни старухи Кенги.

Вот-вот должно было наступить лето, и Каррис планировал направиться в Латион. Однако сейчас путешествие было бы ему не под силу – сперва нужно было залечить раны. Как ни прискорбно, но ему предстояло задержаться в Кинае ещё на несколько недель. К счастью, бывшие знакомцы Каладиуса не спешили возобновлять знакомства – то ли уважали его скорбь по утраченному ученику, то ли, что вернее, просто позабыли об экстравагантном маге в водовороте светской жизни. Так или иначе, но Каррис был страшно благодарен им за такое непостоянство.

Молодой маг не решался признаться самому себе, но в глубине души осознавал, что Шабриан прав. Уже сейчас ему хотелось получить пусть даже ту невеликую дозу, которой снабжал его дважды в день лекарь. Ему был необходим этот лёгкий дурман в голове, который притупляет то, что нужно притупить, и обостряет то, что требует обострения. Каррису действительно казалось, что под воздействием снадобья Шабриана его мысли становились более ясными, поскольку не вились более вокруг непреходящей боли.

И хотя медикус всячески подчёркивал, что в составе его средства нет дурной травы, или бикутис батхис, как он предпочитал именовать это растение, но всё же было совершенно очевидно, что там присутствовали наркотические вещества. И это было именно то, что нужно для Карриса, который так и не пристрастился к спиртному. Отвлечься от боли и подумать о будущем.

Однако же он обещал Шабриану, да и самому себе, что не прикоснётся к наркотику. Помнится, когда мессир давал ему настой дурной травы после порки, то сказал что-то вроде того, что это был первый и последний раз в жизни юного Олни. Мессир ошибся. Впрочем, это была не единственная, и уж точно не самая страшная из его ошибок.

И всё же Каррис твёрдо решил следовать разумному совету лекаря и больше не прибегать к услугам наркотиков. Увы, но с каждым часом решимость его становилась всё слабее, уступая место неуверенности и слабости. Уже на следующий день, лишённый не только спасительного болеутоляющего, но и благотворного общества Шабриана, волшебник начал понемногу сходить с ума от назойливого, словно зуд заживающей кожи, желания вернуться в благословенное состояние лёгкого дурмана.

Следующий день дался ещё тяжелее предыдущего. Каррис почти не притрагивался к еде, все его мысли сейчас, казалось, были сфокусированы в одну точку. Он лежал на кровати – одетый и даже обутый, впав в какую-то прострацию, подтачивающую его волю. Лишь одна мысль билась сейчас в сжавшемся до размеров точки разуме.

Кажется, разум Карриса уже начал пытаться вступать в какие-то соглашения с его волей. Лицо, казалось, горело пуще прежнего, боль, перемешавшись с зудом, поглотила мага всего, без остатка. Может быть, это было следствием того, что окончательно прекратилось действие снадобья, которое он получал у Шабриана, но также это могли быть и фантомные боли. Возможно, именно таким образом организм Карриса пытался выклянчить новую дозу.

В эту ночь молодой человек не сомкнул глаз. Он то метался по широченной кровати, то замирал на долгое время, уставившись в одну точку, словно окоченевший труп. Постель была мокрой от его пота. Каррис то скидывал с себя одеяло, изнывая от внезапного жара, то в следующее мгновение уже тянул его на себя до самого подбородка, стуча зубами от неожиданного озноба.

Минувшие два дня казались ему бесконечными, и ужас сковывал сердце при одной мысли о том, сколько ещё впереди будет таких дней. Каррис бессильно хныкал без слёз, изнывая от жалости к самому себе. Едва лишь забрезжил рассвет, он кое-как поднялся, весь измученный, кряхтящий от ломоты во всём теле, и тихонько выскользнул на улицу. Он обещал Шабриану, что в подобном случае он сразу же направится к нему. Но отправился к порту, в уже знакомый ему переулок.

Торговца и его подручного на месте не было – вероятно, для подобных личностей было ещё слишком рано. Но Карриса это не слишком смутило. Он направился в переулок и что есть сил заколотил по ставню. Он очень рисковал в этот момент – за подобную вольность его могли бы и убить, но магу сейчас было наплевать на всё.

Через некоторое время ставень слегка приоткрылся и в нём мелькнуло заспанное лицо старухи, покрытое крупными бородавками. Видимо, здесь привыкли к нетерпеливым клиентам, потому что старуха хотя и заворчала, но всё же спросила, чего нужно.

– Настой… – прохрипел Каррис.

– Деньги вперёд, – чувствуя себя относительно защищённой ставнем, каркнула старая карга.

Трясущимися руками Каррис развязал кошель и высыпал несколько монет на ладонь, даже не заметив, что одна или две шлёпнулись в грязь переулка, чтобы в скором будущем ненадолго осчастливить какого-нибудь доходягу. Затем он неловко ссыпал серебро в покрытую пятнами ладонь старухи, уронив ещё одну монету. И вновь он даже не сделал движения, чтобы её поднять.

Торговка на некоторое время исчезла, но вскоре появилась, держа в руке заветный флакончик. Ехидно ухмыляясь редкозубым ртом, она протянула его Каррису и тут же полностью захлопнула ставень. Молодой маг, больше похожий сейчас на последнего из бродяг, зубами выдернул кусочек скверного воска, которым была запечатана склянка, и прямо тут же, припав спиной к небелёной стене, сделал глоток.

Вскоре давящие границы мира стали понемногу отползать назад, возвращаясь к своим привычным горизонтам. Даже день будто бы посветлел и наполнился красками. Боль отступила, впуская другие чувства и ощущения. И это было настолько прекрасно, что слёзы навернулись на глаза.

Каррис взглянул на склянку. Там осталось не больше, чем на два-три глотка, а это значило, что завтра, или, в крайнем случае, послезавтра ему вновь придётся наведаться в этот вонючий проулок. Осознав это, он вновь требовательно застучал в ставень. На этот раз старушечье лицо появилось быстрее. Не говоря ни слова, Каррис вытряхнул на ладонь всё содержимое своего кошеля.

Он понятия не имел, сколько там денег. Сейчас он не смог бы сосчитать номиналы монет, даже если бы очень этого захотел. Но ему этого и не хотелось. Он ссыпал всё в шершавую морщинистую ладонь и произнёс лишь:

– На все.

На мгновение глаза торговки сверкнули алчным светом, она торопливо втянула внутрь руку, полную серебра, и исчезла во мраке своей зловонной дыры. Через некоторое время она, приоткрыв ставень чуть больше, вытащила полупинтовую29 бутыль. Увы, но жидкости в ней было едва ли на треть, правда и этого количества хватило бы на пару недель. Совершенно осчастливленный Каррис зашагал обратно, улыбаясь этому новому приветливому миру.

***

Каррис был наркоманом, и это отметил бы уже всякий, кто его увидел. От нюхальщиков кашаха он отличался лишь более адекватным поведением. Дурная трава вообще, в отличие от того же кашаха, обычно умиротворяла людей, делая их счастливее, пусть счастье это и было всего лишь наркотической иллюзией. Те, кто сидел на кашахе, часто бывали очень агрессивны, или же тупели почти до скотского состояния.

Однако же пристрастие Карриса влияло на него весьма пагубно. Он очень осунулся, в том числе и оттого, что стал мало и нерегулярно есть. Большую часть дня он проводил в наркотическом дурмане, в мире эйфорических грёз. Это не значит, что он лежал в постели, уставившись в потолок. Напротив, он зачастую ощущал необычайный прилив энергии, хватался за книги. Однако через какое-то время неизменно был вынужден признать, что смысл написанного постоянно ускользает от него, а те немногие крохи, что проникали в сознание, вскоре забывались. Причём каждый раз мага не покидало ощущение, что он понял нечто важное, но не смог это удержать.