Встал и пошел. Истории о том, как двигаться вперед, несмотря ни на какие преграды

Времена костюмов, галстуков и понтов, к счастью, прошли. Да я и раньше не любил все это. Но часто положение обязывало. Как-то я зашел в кабинет министра в майке. Тот пошутил: «К министру в майке – это уровень».

На самом деле я был вне работы, срочно вызвали. И я справедливо решил: лучше явиться быстрее, но в майке, чем позже, но в галстуке.

Хотя я, наверно, покривил душой: иногда мне бывает жаль потраченных зря денег. Но тут вопрос, что считать «зря». На еду и путешествия – это не зря, на ремонты и домашние приобретения – очень даже зря (и косметологи зря, и маникюры, и массажи, и прочее. Как мне однажды было сказано: «Что ты хочешь, тут же 40 пальчиков!» Я чуть было не поверил, потом дошло: как 40? Начали считать – 20.

А вот до жизни, впечатлений, эмоций, любви я очень даже жадный. На грани темы «жадность фраера сгубила».

И еще я люблю получать деньги. Наверно, как и все. Но раньше как-то была рутинная зарплата и случайные доходы. Все точно по К. Соболеву: «Обед без вина – как любовь деревенской бабы: полезно, сытно, но скучно!» А теперь появились гонорары, и это приятно затягивает. Как рыбалка: хочется вытянуть рыбку покрупнее!

* * *

Вот мама у меня была – абсолютный бессеребреник. Никогда не думала о деньгах, всегда могла отдать последнее, всегда раздавала деньги попрошайкам.

– Мама, они же тебя обманывают!

– Вот это их проблемы! Я не могу не дать, я верю, что у них нет!

Никогда никаких накоплений, жила «с колес». Помню: «Алик, у нас осталось всего три рубля». А я маленький расстраивался: «Как, на всю жизнь?»

А вот несправедливости она не терпела! Всегда могла постоять и за слабого, и за себя! Один раз ее с рынка привел пожилой мужчина, принес ее сумку, успокаивал, а потом ушел. На мой вопрос: «Что случилось?» – мама с негодованием стала рассказывать: «Представляешь, пошла на рынок купить баранину для чебуреков. Там очередь, все стоим. И тут здоровая тетка с кошелками всех расталкивает и лезет вперед! Девочку в очереди просто оттолкнула! Я к ней подхожу и говорю: «Встаньте в очередь!» А она поставила сумки, взяла меня за грудки и кричит: «Надоели вы мне все вашей национальности!» (Мама – крымская татарка, но очень похожа на еврейку.)

Так мама исхитрилась достать перочинный ножик и чуть не полоснула тетку по горлу! Хорошо, пожилой мужчина (еврей, кстати) успел ухватить ее за руку и отвел удар. Потом он не оставил ее (и правильно – моя мама атаковала бы и дальше) и привел домой.

Другой случай более драматичен. У мамы в возрасте под 80 был сердечный друг 40 с небольшим лет (да-да, вот такая у меня наследственность). И вот на даче она его приревновала и завязался скандал. По маминой версии, он попытался поднять на нее руку (не могу ручаться, что это так, мамин характер известен, самоубийц нет).

Дальнейшее выглядело так: раздается звонок, слышу прерывающийся голос маминого друга в трубке:

– Александр, она меня пырнула столовым ножом, у меня течет кровь.

– Вы где?!

– Я от нее убежал в лес, не знаю, где… – и гудки отбоя.

Перезваниваю – абонент временно недоступен. Набираю маму: «Мам, ты с ума сошла?» Внимание, ответ: «Алик, не волнуйся, я нож вымыла, завернула в газету и зарыла под елкой». Хорошо, что в итоге там оказалось просто царапина.

Боль?

…И струится, и поет по венамРадостно бушующая кровь;Нет конца обетам и изменам,Нет конца веселым переменам,И отсталых подгоняют вновьПлетью боли Голод и Любовь».Н. Гумилев «Открытие Америки»

Про голод и любовь – чуть позже.

Плетью боли…

Тут, правда, все в обратном направлении: мы стараемся уйти от боли, избежать ее. Сразу скажу: задача нереальная, боль сопровождает нас всю жизнь. Предупреждающий сигнал боли спасает нас от бед, это желтый, а то и красный свет светофора: внимание – стоп!

Человек с врожденной нечувствительностью к боли (такие рождаются с частотой примерно один на миллион) быстро становится инвалидом.

Однако медицинский случай Оливии Фарнсворт уникален. У этой молодой британки была обнаружена редкая генетическая аномалия с необычными проявлениями: она не чувствует голода, не испытывает потребности во сне, не ощущает боли. Это единственный известный случай, когда все три симптома наблюдаются одновременно.

Мне это напоминает старый медицинский анекдот: профессор на обходе в клинике, ординатор докладывает: «Вот очень интересный пациент: уже несколько месяцев не пьет, ничего не ест, не ходит в туалет», – но тут больной перебивает: «И прекрасно, доктор, себя чувствую!»

Мы живем как живем – в стрессах, гиподинамии… ну, что я вам рассказываю! Десятилетиями накапливаем основания для хронической мышечно-скелетной боли. Плюс хроническая боль может остаться и закрепиться внутри нас сама, по ее «желанию». Перестраиваются болевые рецепторы и сигналят уже по своему усмотрению, даже и без видимой причины. И нам надо как-то жить с этим незваным, нежелательным, но уже постоянным гостем.

При этом боль не теряет своей предупреждающей роли, только теперь разбирать ее сигналы нам становится труднее.

Я хорошо знаю, увы, что такое хроническая боль. Где-то после сорока я заполучил подагру. Никогда не забуду первый приступ. В то время я работал в российском посольстве во Франции врачом. Я возвращался из командировки в провинцию на машине в Париж. Заныла нога, но терпимо. Был вечер, темно, и я решил остановиться на ночлег в каком-то маленьком городишке по пути.

Надо сказать, что в большинстве маленьких городков, скорее, сел, вечером и освещения толком нет, ни одного человека на улице, все взаперти за ставнями. Еле нашел маленькую частную гостиницу, заспанный хозяин (или не заспанный – от него вином разило на километр) не сразу открыл на звонок, отвел в комнату. Ночью проснулся от резкой боли в ноге и от желания сходить в туалет. Соскочил с кровати, оперся на ногу и сразу заорал от боли. Лежу на полу и понимаю, что в туалет все равно надо. А двигаться не могу, сустав как будто бритвой режут! «Господи, ты не можешь со мной так поступить», – подумал я и пополз в сторону туалета, волоча за собой ногу. Эти три метра пути помню до сих пор.

Кстати, это был уже второй раз, когда мне приходилось добираться до туалета ползком.

Первый – в Африке, в Анголе. Там свирепствовала малярия, вот и я слег. Ну, не слег, а плохо себя почувствовал: температура, ломота… Хлорохин не помог, и я назначил себе капельницу с хинином. Сел в кресло, поставил себе капельницу и, чтобы не скучно было ждать, налил себе общепризнанное еще с колониальных времен лекарство – стакан джина.

Пока сидел, было все нормально, но вот поход в туалет обернулся настоящей проблемой. Хинин вызывает сильное головокружение и временное нарушение слуха. Я встал и упал! Причем слух исчез, и я чувствовал себя, как в капсуле. Пытался позвать на помощь, но сам своего голоса не слышал. И вот полз, извиваясь, как червяк!

Потом оказалось, что и хинин был зря. Накануне я посещал базу наших боевых пловцов. Почти все 50 человек личного состава слегли с температурой. Я понял, что по симптомам это не укладывалось в обычную малярию. Сообщил в Москву (ну, а как же? Боевые единицы слегли!). В советское время такие службы работали как часы: тут же из Союза прилетела команда специалистов-инфекционистов и установила лихорадку Денге. Взяли анализ и у меня – и тоже оказалась Денге. Как шутили мои друзья потом, которые занялись зарождающимися тогда кооперативами: «Саня, бросай все, прилетай к нам, устроим: деньги лучше, чем Денге!» Как потом оказалось, почти никто из них не выжил в 90-е.

* * *

Так или иначе, с определенного возраста мы все живем с болью. «Если после 40 ты проснулся и у тебя ничего не болит, значит, ты уже умер!» Понятно, что уже посетили всех врачей, записали в медкарточку остеохондроз, грыжу и артроз, прошли все УЗИ и томографии, то есть все ритуальные действия выполнили. А боль как была, так и осталась. И с ней надо находить общий язык.

Представьте, что вы живете с ежиком. Если его отталкивать, он колоться будет еще сильнее! Его и погладить проблематично! А вот как сделать так, чтобы он расслабился, перестал топорщить колючки и развернулся мягким брюшком?

Надо принять хроническую боль как данность. До определенного момента стараться не обращать на нее внимания. Но и не пропустить изменения ее характера – это может быть тем самым тревожным сигналом. Стараться приспосабливаться к боли, но не подстраиваться под нее! Например, у вас болит правое плечо, вам больно поднять и протянуть руку. Вы хотите что-то достать с полки, протягиваете руку и останавливаетесь на полдороги, боясь боли. Берете вещь левой рукой. А надо было собраться и пробовать правой. Вот боль возникла, но вы протягиваете руку дальше. Она или усиливается – тут и правда отбой – или проходит. Это надо для того, чтобы избежать эффекта «загустевающего желе»: если сустав не разрабатывать, он станет и вовсе нерабочим.

Хроническая боль боится только одного – регулярных физических нагрузок. Встаешь с кровати через боль, думаешь: какая гимнастика, все болит! Потом так или иначе заставляешь себя начать. Иногда перед этим трусливо выпьешь таблетку обезболивающего. Сначала и правда больно, потом взмокнешь и ловишь себя на мысли, что привычной боли уже нет. Не болит ничего, причем весь оставшийся день. А потом боль выползает из норы, куда она спряталась от твоих бёрпи, подтягиваний, гантелей и растяжек, и опять начинает обустраивается в твоем теле. Да следующего раза, пока ты ее опять в нору не загонишь!

Так что боль и правда стимул двигаться, то есть жизнь!

Что касается других гумилевских строк – про голод и любовь.

Любовь!

Любовь – вот что для меня самый мощный стимул оставаться живым, здоровым молодым и сильным! Причем не любовь к ближним, животным, родителям, природе, а вот та самая любовь между мужчиной и женщиной.

Я сегодня достаточно популярный человек, и всем интересно: как там у меня на этом фронте, кто?

Подробностей я не дам и сейчас, пусть останется интригой. Но некий собирательный образ моих женщин и роль их в моей жизни набросаю.

Я с детства был очень застенчив с девочками – не представлял даже, как с ними завести разговор, а уж прикоснуться… Так, собственно, и осталось на всю жизнь. Я всегда робею, начинаю вымученно шутить, много говорить.

Женщина для меня – совершенно инопланетное существо, я каждую наделяю высокими качествами, в каждой вижу личность. И когда обманываюсь, совершенно не расстраиваюсь: ну, и что, что она Золушка? Для меня она всегда была принцессой!

Все, что я в жизни делаю, я делаю для нее, моей женщины. Я не бросил в жизни ни одну женщину, они всегда со мной в прошлом настоящем и будущем!

Что бы я ни делал, я рисуюсь перед женщиной, убери ее от меня – и мне жить незачем! Как же так: а дети, а служение медицине, а долг? Все так, без женщины я буду, конечно, продолжать все делать, но интерес к жизни потеряю и долго не протяну.

Мне всю жизнь везло с моей женщиной, она всегда мотивировала, предостерегала, успокаивала, наставляла. И даже печальный опыт (а он был, как не быть?) ничего не поменял в моем отношении к женщине.

Что самое красивое в женщине? Лицо? Фигура? Грудь, ноги, попа? Нет – глаза! «Ах, слепил же господь Бог игрушку – женские глаза!» (М. Булгаков «Белая гвардия»).

Я проваливаюсь в них и вообще не вижу ни лица, ни фигуры! (Потом, правда оцениваю и остальное.)

Человек не обязательно должен стремиться переспать с понравившейся женщиной или, если мы говорим о женщинах, – с мужчиной. Достаточно заинтересованно посмотреть, втянуть живот, улыбнуться, подтянуться! И получить улыбку в ответ.

Без этого жизнь бледна!

…Любить —это значит:в глубь дворавбежатьи до ночи грачьей,блестя топором,рубить дрова,силойсвоейиграючи…В. Маяковский «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви»

Ко мне практически ежедневно подходят, в том числе и молодые женщины, с просьбой сфотографироваться вместе. Я радостно соглашаюсь, втягиваю из последних сил живот, но вот следующая фраза: «Моя бабушка вас так любит!»

Но так или иначе, внимание противоположного пола – основное условие моего существования!

У женщин нет возраста, нет плохого характера и нет недостатков. Перепады настроения, капризы, претензии – это все не имеет никакого значения! Это женщина – значит, она желанна и совершенна. Если вы думаете не так, значит, вы – скрытый гомосексуалист!

И еще, я просто не могу не привести стихотворения Игоря Северянина:

Любовь – беспричинность. Бессмысленность даже, пожалуй.Любить ли за что-нибудь? Любится – вот и люблю.Любовь уподоблена тройке, взбешенной и шалой,Стремящей меня к отплывающему кораблю.Куда? Ах, неважно… Мне нравятся рейсы без цели.Цветенье магнолий… Блуждающий, может быть, лед…Лети, моя тройка, летучей дорогой метелиТуда, где корабль свой волнистый готовит полет!Топчи, моя тройка, анализ, рассудочность, чинность!Дымись кружевным, пенно-пламенным белым огнем!Зачем? Беззачемно! Мне сердце пьянит беспричинность!Корабль отплывает куда-то. Я буду на нем!И. Северянин «Любовь – беспричинность»

О любви написаны тысячи книг, но как все точно изложил виконт де Сент-Экзюпери в своем «Маленьком принце» – мудрой философской книге для взрослых. Еще раз: причислять ее к детской литературе в корне неправильно.

Книга в первую очередь о любви и человеческих взаимоотношениях. Маленький принц сбежал от своей любви и к ней же вернулся.

«Если любишь цветок – единственный, какого больше нет ни на одной из многих миллионов звезд, этого довольно: смотришь на небо и чувствуешь себя счастливым. И говоришь себе: «Где-то там живет мой цветок…»

– Поди взгляни еще раз на розы. Ты поймешь, что твоя Роза – единственная в мире. А когда вернешься, чтобы проститься со мной, я открою тебе один секрет. Это будет мой тебе подарок.

Маленький принц пошел взглянуть на розы.

– Вы ничуть не похожи на мою розу, – сказал он им. – Вы еще ничто. Никто вас не приручил, и вы никого не приручили. Таким был прежде мой Лис. Он ничем не отличался от ста тысяч других лисиц. Но я с ним подружился, и теперь он – единственный в целом свете.

Розы очень смутились.

– Вы красивые, но пустые, – продолжал Маленький принц. – Ради вас не захочется умереть. Конечно, случайный прохожий, поглядев на мою Розу, скажет, что она точно такая же, как вы. Но мне она одна дороже всех вас. Ведь это ее, а не вас я поливал каждый день. Ее, а не вас накрывал стеклянным колпаком. Ее загораживал ширмой, оберегая от ветра. Для нее убивал гусениц, только двух или трех оставил, чтобы вывелись бабочки. Я слушал, как она жаловалась и как хвастала, я прислушивался к ней, даже когда она умолкала. Она – моя…» <…>

«Ничего я тогда не понимал! Надо было судить не по словам, а по делам. Она дарила мне свой аромат, озаряла мою жизнь. Я не должен был бежать. За этими жалкими хитростями и уловками я должен был угадать нежность. Цветы так непоследовательны! Но я был слишком молод, я еще не умел любить…»

И Роза с четырьмя шипами: «“Да не тяни же, это невыносимо! Решил уйти – так уходи…” – Она не хотела, чтобы Маленький принц видел, как она плачет. Это был очень гордый цветок…»

«– Знаешь… моя Роза… Я за нее в ответе. А она такая слабая! И такая простодушная. У нее только и есть, что четыре жалких шипа, больше ей нечем защищаться от мира…»

И помните, Маленький принц пошел на самоубийство (укус змеи), чтобы вернуться к своей любимой.

А вот это – как невероятно точно:

«Взрослые никогда ничего не понимают сами, а для детей очень утомительно без конца им все объяснять и растолковывать.

На своем веку я много встречал разных серьезных людей. Я долго жил среди взрослых. Я видел их совсем близко. И от этого, признаться, не стал думать о них лучше. Когда я встречал взрослого, который казался мне разумней и понятливей других, я показывал ему свой рисунок № 1 – я его сохранил и всегда носил с собою. Я хотел знать, вправду ли этот человек что-то понимает. Но все они отвечали мне: «Это шляпа». И я уже не говорил с ними ни об удавах, ни о джунглях, ни о звездах. Я применялся к их понятиям. Я говорил с ними об игре в бридж и гольф, о политике и о галстуках. И взрослые были очень довольны, что познакомились с таким здравомыслящим человеком.

Взрослые очень любят цифры. Когда рассказываешь им, что у тебя появился новый друг, они никогда не спросят о самом главном. Никогда они не скажут: «А какой у него голос? В какие игры он любит играть? Ловит ли он бабочек?» Они спрашивают: «Сколько ему лет? Сколько у него братьев? Сколько он весит? Сколько зарабатывает его отец?» И после этого воображают, что узнали человека. Когда говоришь взрослым: «Я видел красивый дом из розового кирпича, в окнах у него – герань, а на крыше – голуби», – они никак не могут представить себе этот дом. Им надо сказать: «Я видел дом за сто тысяч франков», – и тогда они восклицают: «Какая красота!»

Сент-Экзюпери великолепен! Прочитать эту книжку займет 40 минут. А забыть ее никак нельзя!

Вера и надежда

Вера и надежда следующие в списке наших стимулов. Хотя для меня тут не все так однозначно.

Вера. Я не беру веру в Бога и вопросы религии – это отдельный и очень сложный вопрос.

Не существует людей, которые не верят в Бога. Есть люди, которые говорят, что не верят в Бога.

Я был в самолете, который совершал аварийную посадку.

Рейс Нью-Йорк – Москва. Летит вдоль берега США на север и около залива Гус-Бэй сворачивает и берет курс через Атлантику.

В то время этот залив стал печально известен – над ним разбилось несколько самолетов подряд. Один из них был «Боинг» Египетских авиалиний, где летело насколько высокопоставленных египетских офицеров. Египтяне потом даже призывали американцев провести исследование той местности – уж больно часто там регистрировались аномалии. Ну вот, вскоре после той катастрофы полетел домой и я. На карте полета было видно, как у Бэй-Гус мы сворачиваем в Атлантику, как вдруг прекратили раздачу еды и объявили, что мы возвращаемся в Нью-Йорк из-за технической неисправности. А минут через 10 объявили, что долететь до Нью-Йорка у нас нет технической возможности, и мы садимся в каком-то маленьком городке.

Я сидел у окна как раз над крылом и смотрел в окно. И очень хорошо увидел, как из крыла расходится радужный треугольник – это сливали топливо (баки в крыльях). Я как-то сразу понял, что все плохо. Самолет был заполнен не более чем наполовину, и я стал искать себе место понадежнее. Сначала пересел в середину салона. Потом вспомнил, что выживают иногда те, кто сидит в хвосте, и пересел назад. Пока метался, посмотрел на людей. Никто больше не метался, не кричал. Люди сидели с закрытыми глазами и шевелили губами. Молились. Я тоже успокоился, вернулся к окну и стал просить Господа: «Помоги!» Помог – мы благополучно сели, очень эффектно прокатились по посадочной полосе сквозь выстроенную шеренгу пожарных и санитарных автомобилей с включенными мигалками!

Как часто мне приходилось в жизни просить: «Господи, помоги!» А потом, когда опасность проходила, я раньше не всегда говорил: «Спасибо, Господи, благодарю!»

Лежал под обстрелом в канаве, вжимаясь в красную африканскую землю, и молился. А потом отряхнулся и пошел, и спасибо не сказал! До сих пор стыдно… Хорошо, Господь простил, решил: ну, что с такого дурака взять?

Бог един, религий много. Видимо, это нормально – слишком мы разные, религия должна быть посредником между Богом и людьми, совершенно разными людьми, поэтому религий и несколько. Мне вообще не очень ясна эта роль посредника, но и тут каждому свое.

* * *

У меня своя теория про необходимость верить в Бога и возносить молитвы.

Я думаю, что не только мы нуждаемся в Боге, но и Бог в нас.

Когда люди верят и молятся, создается коллективная аура (назовите как хотите), которая Богу нужна. (Зачем? Ну, Его пути неисповедимы…) Поэтому любой верующий человек находится под Его защитой. Получается такой как бы взаимовыгодный процесс. Пастух ведь бережет свое стадо.

А вот неверующий Богу ни к чему!

Он о нем и не заботится. Вот неверующий и катится, как камушек по склону, подверженный всем случайностям и лишенный Его покровительства.

У меня в семье как-то никто особо религиозен не был. Мои родители развелись, и я с шести лет жил то у одной бабушки, то у другой.

Бабушка по материнской линии – крымская татарка и мусульманка. Она знала много языков, арабский в том числе. Меня в детстве всегда поражало, как она писала арабской вязью справа налево! В советские времена она подрабатывала тем, что «вычитывала» Коран на арабском по просьбам знакомых мусульман. Я помню ее часто сидящей над Кораном и шевелящей губами.

Я, прожженное дитя эпохи, спрашивал: «Бабушка, тебе же уже заплатили, так чего читать? Скажи, что прочитала, кто узнает?» Она недоуменно поднимала глаза: «Аллах узнает».

У мамы же были и вовсе смешанные понятия о мусульманстве. Я, кстати, так точно и не знаю национальность моей мамы. Отец ее – турок, но родом из Нахичевани, и по паспорту она азербайджанка. И в войну она росла в Нахичевани.

* * *

Про ее отца – целая отдельная история, описанная в книге «Загадки Стамбула» И. Дорбы.

Мой дед в молодости приехал с друзьями и единомышленниками из Турции в Крым создавать коммуны из бедняков-мусульман, что-то вроде более поздних кибуцев в Израиле. Но довольно скоро оказалось, что в советском государстве слово «коммуна» понимают несколько по-другому. Встал вопрос выбора: уезжать или оставаться.

Но дед к тому времени встретил и полюбил невероятной красоты девушку – мою будущую бабушку (видели бы вы ее фото и портрет!). «А когда нам шепчет сердце, мы не боремся, не ждем»[1], вот и он остался, организовывая уже колхозы. Непонятной политической окраски, верующий мусульманин, инородец – понятно, что его ждало в те времена ранней советской власти. Ему и друг, ставший одним из руководителей Крыма, говорил: «Беги!» Но тут оказалось, что моя будущая бабушка беременна. Он снова остался и через какое-то время был арестован. Его ждал скорый расстрел – других приговоров тогда не было! Бабушка собрала все украшения (а была она из весьма богатой семьи), срезала золотые монетки, традиционно носимые на татарской женской шапочке (эта шапочка есть на портрете), и пошла к охранявшим мужа солдатам. Отдала все золото и упросила отпустить мужа на рождение ребенка, ведь уже вот-тот, а муж так и не увидит! То ли золото возымело действие, то ли вид рыдающей красавицы, да еще в таком положении, но через два дня, когда прошли роды, моего деда выпустили и с часовыми повели смотреть на новорожденную дочь – мою будущую маму. Часовые остались на входе, но моя бабушка всегда была хитрой и умной (оставалась такой до глубокой старости!): заранее разобрала заднюю стену в комнате, закрыв содеянное ковром. Так дед и сбежал, и стал скрываться в дубовых лесах Ай-Петри. Бабушка, едва избежав расстрела по обвинению в содействии побегу (пожалели молодую мать и новорожденную), носила ему еду и одежду. Однажды ее выследили и долго обстреливали рощу, где скрылись они с мужем.

Оставаться в Крыму больше было нельзя. С невероятными приключениями и при помощи высокопоставленного друга, который рисковал всем, помогая врагу народа (его все-таки расстреляли в том же году по другому, вымышленному поводу), вся семья перебралась в Батуми с целью перейти турецкую границу.

А вот в последний момент удача от моих отвернулась. Пограничники обнаружили нарушителей. Бабушка с трехмесячным ребенком спряталась в лощине, где просидела несколько дней. А деда погнали под выстрелами и повернули обратно; только увидев, как он, раненый, упал в горную реку, сочли мертвым. Река, – я думаю, это была река Чорух, я люблю путешествовать по Грузии, – вынесла безжизненное тело деда на турецкую сторону и выкинула на берег, где его и подобрали местные жители. Семья оказалась разделена «железным занавесом», и в итоге мой дед женился на дочери своих спасителей из приграничного селения.

Деда я живым так и не увидел, зато в Нью-Йорке общался со своей тетей – его дочерью от второго брака, она профессор-лингвист в университете. Тетя-профессор рассказывала мне: «Мы все росли в обстановке боготворения твоей бабушки, отец постоянно повторял: «И я, и мы все живы только благодаря ей!»

Мать встретилась впервые с отцом только в 1965 году, после того как его поиски бывшей семьи увенчались успехом. До сих пор неясно, как он нас нашел: все документы бабушки и мамы сгорели во время войны. А до этого они и живы-то остались тогда только благодаря тому, что бабушка вышла замуж за председателя Крымской ЧК, чья фамилия и стала девичьей фамилией моей матери.