Как служить Слову? Манифесты. Опыт реминисцентной прозы

– Я не пойму, Юра, почему она отталкивала меня, – говорил он мне. Я же всю жизнь перед тем, как ложиться в постель, чистил зубы, зарплату отдавал, по-человечески к ней относился. А дом этот я на ее сына единокровного переписал, как она просила.

– А ты у ней что-нибудь просил?

– Только одного – роди, говорю, мне сына, моего кровного, наследника хотелось… И она все годы обещала, сволочь…

Тут мой друг тяжело задышал, в глазах его промелькнула безысходная боль. И ярость я увидел в них. А чуть успокоившись, Мишка тихо продолжил; «Юра, пойми, я жить не хочу. Зачем? Кому я нужен. Я хочу дом продать и машину новую купить…»

– И как вы решили с ним? – спросил я.

– Как? Никак. Я просил пасынка, пока я живой – не продавать дом. Помру – пожалуйста. Он сказал, что посмотрит, с женой посоветуется… Я раза три хотел повеситься. Вон видишь крюк на потолке, возле печки, – кивнул Мишка кверху, где чернело его коварное изобретение. – Под ним табуретка стояла, но я побоялся выбить ее из под ног, Юра. Ну вот забоялся и все…

Потом мы пили пиво, прикусывая рыбой. Конечно, я утешал друга, говорил, чтобы он эту дурь из головы выбросил, что мы еще найдем ему женщину, но Мишка, шамкая беззубым ртом и обсасывая кусочек тараньки, лишь обреченно махнул рукой: «Не стоит, Юра, поезд ушел».

Летом 2017 года я вновь приехал в Донбасс уже охваченный войной, и выйдя из такси, направился в частный сектор, к дому товарища – на Мира 21…

В моем Первомайске бандеровцев не было, они заняли позиции в соседней Попасной, это 11 км от нас..

Солнце палило так же безжалостно. как в детстве. Город был пустынным и частично разрушен. Но к удивлению моему, на площади перед университетом стоял рейсовый автобус Стаханов-Первомайск и человек пять вышли из него. Значит дюди в городе живут и, как выяснилось, потихоньку работал даже завод, что-то еще выпускал.

Мишкин дом я узнал сразу, хотя он был заколочен. Ворота изрядно заржавели и усохло абрикосовое дерево у крыльца. Я долго ходил по соседям. Спрашивая, где человек, который здесь жил. Дома соседей в большинстве тоже были безлюдными. Наконец, из одной калитки вышла пожилая женщина с палочкой. «Михаил Иванович? – спросила она, – Так он давно здесь не живет. А дом его продали родственники».

– А сам-то Михаил Иванович куда переехал? – нетерпеливо спросил я. – Где он сейчас? Понимаете, я приехал из Москвы, друг его, мы жили на одной улице и с детства дружили. Там внизу возле речки Луганки были наши дома. Я ищу его, специально приехал.

В женщине открылось ко мне нечто доверительно-теплое. Морщины у глаз маленько расправились.

– Я вас понимаю, – проговорила она, вздрогнув, – Вы, наверное, знаете, он начал сильно пить, каждый день покупал бутылку водки и баллон пива. Он почти ничего не ел, да и зубов у него не было, ни одного. А пенсия у него хорошая, шахтерская. Я ему говорила: «Михаил Иваныч, вставьте себе зубы, кушать вам надо… Погубите себя» А он: «Ладно – вставлю когда-нибудь на том свете». Бывало, валялся он прямо здесь на дороге, я поднимала его, домой вела. Ой. как жалко его, человек-то он хороший был…

Меня как чем-то ушибло.

– Почему был? – спросил я. – Скажите, где он сейчас.

– Повесился, – шепотом произнесла соседка и перекрестилась. – Конечно, Юрка с отчимом нехорошо поступил, жестоко и неправильно. Не заслужил такого обращения Михаил Иванович, царствие ему небесное.

Донбасс, лето 2017 г.

БАВЛЕНЫ. 10. 07. 2018 г.

P.S. На этом, Дон Кихот Ламанчский, то бишь Тюменский, я заканчиваю «нацвиркивать незазейливую свою песню», которую посвящаю твоей несравненной Нильсинее Яковлевне, жизненный подвиг ее, надо думать, зачтется и на земле грешной и далеко за облаками в твоем фантастическом городе на Солнце.

Как говаривали в старину: «Право, не знаю, чем отогреть душу ее, ведь пережиты такие потери…» Ты – мужчина, тебе легче устоять. Хотя в твои 80 – трудно…

Дочитываю «Сихоте-Алинь». А еще раньше на стр 163-ей блаженно открылся мне мой Шпицберген, где с 1973 по 1975 полярничал я, радуясь и тоскуя неимоверно. А ты возродил те времена своим талантом, и жена моя Светуля обернулась прекрасной белой медведицей. Спасибо, дружище! Иной же слюны может напустить, чем грешат середние начинающие писатели.

ГЕРАСИМОВУ: ВОТ ВСЕ, ВОЛОДЯ! С НОВЫМ ГОДОМ. ДЕРЗАЙ!

АЛЕКСАНДР МИЩЕНКО

Как служить Слову?

Ответ на этот вопрос «Как служить слову?» вызвучивался для меня двоичностью экспертов как «голос свыше» и глас новоявленного патриарха Кирилла во время его интронизации, транслировавшейся в прямом эфире. Манифестом звучало в моем сознании:

– Служение Слову – это тяжкий крест, несение которого требует полной самоотдачи и полного ему посвящения себя. Крест писателя – отречение от всего, что не есть служение Слову, готовности быть верным ему до конца. Нет и не может быть у вступившего на этот нелегкий путь ничего личного и частного. Он сам и вся его жизнь безотказно принадлежат Слову. Его сердце болит о народе.

Писательское служение является особым духовным подвигом. Его невозможно вести в одиночку или в ограниченном круге единомышленников. Надо единить всю полноту и многообразие дарований, присущих каждой человеческой личности, которая пришла в этот мир заявить о себе на фиесте жизни. Посему, сознавая свои недостоинства, с тем большим внутренним трепетом, воссаженные на престол писательства и пребывая в этих горних высях, мы выражаем надежду, что масса людская, не отрекаясь от биологического своего предназначения, будет следовать примеру лучших, прислушиваться к их мнению, что жизнь, которая умней нас, возьмет свое, что верх возьмут здоровые начала. Нам же остается внимать гениям, которыми мечены вехи веков, солнцу русской поэзии Пушкину, Толстому, Достоевскому, Гоголю, Шолохову и недавно ушедшему из жизни Солженицыну.

Писатель – хранитель внутреннего единства человека с самим собой и со всем человечеством.

Воспринимаем как знаковую мету времени, что писатель предназначенностью своей дерзновенный заступник народный и поборник того, что являет собой правду, или истинную глубоко научную, не спекулятивную мысль об общности «человеческого вещества» на планете и вселенской ее предназначенности в эволюции Мироздания, что пришло время Ноосфера.

Задача писателя не допускать возникания перерастания разномыслия в обществе в раскол нестроения и лжеучения. Писатель должен способствовать тому, чтобы каждая личность во всей ее неповторимости находила свое место в общем созидательно-творческом устремлении человеческого организма планеты в бесконечном своем эволюционном развитии. Материя единится взаиможертвенностью. Классик сказал: «И море и Гомер, все движется любовью». Перекликается с этим Дант: «Любовь, что движет солнце и светила». Реплика в сторону: у них «общая историческая судьба», как сказано было Президентом России. И нужно, чтобы человеческие разномыслия не ослабляли общих усилий по созиданию общего нашего дома под звездами. Наш лозунг: в главном – единство, во второстепенном – свобода! Во всем любовь!

Мир весь и сама природа есть мышление. Так именно созвучивался «неистовый Виссарион» с постулатами современной физики. «Сфера познаваемого есть почва, из которой возникает и образуется сознание», – заявлял он. «Гений не упреждает своего времени», – говорил великий критик о Пушкине. Да-да, он «угадывает» не всем видимые смыслы. Сближение с действительностью, звучало у него, – есть прямая причина мужественной зрелости литературы. Документность – вот флаг литературного бытия. Эта мысль Виссариона Белинского должна стать руководящим принципом литературной жизни в новом веке, когда мы пересекаем фронтир ноосферного мышления и бытия, когда служение писателя в литературе приобретает особое значение в той ситуации, которая возникла в мире на рубеже тысячелетий.

После образования независимых государств и ликвидации практически колониальных зависимостей (одни сомалийские пираты что вытворяют) на круглошаром пространстве исторической жизни человечества меняться стали мировое мышление, ментальность человечества. Жить надо по-новому.

НОВЫЕ ПОСТУЛАТЫ

Человек – гражданин своего государства и одновременно – гражданин планеты Земля. Такая дуальность единит разноречивые начала в нем самом. Ему приходится пересматривать свою старую мифологию: дом, корни, родина, почва, патриотизм и проч. и искать в старых понятиях новые смыслы.

Планетная культура, культура нашего общего дома под звездами – артефакт нового времени.

Термин космополитизм, конечно же, изжил себя. Две только генеалогичских линии возьмешь в ум, и ясно становится, что живем мы на планете в одном волновом доме. Я говорю о шотландских корнях Лермонтова и африканских – Пушкина. Новое содержание термина, отвечающее эпохе, – космолюдизм. Поразительно ясное видение этого явления – у Константина Кедрова:

Давно слились все страны городаВ Единый град —                     и им не разъединитьсяЯ за границей не был никогдаПоскольку я не знаю где граница.

Не то же ли у Бориса Гребенщикова? Объявлено было, что он выступит в штаб-квартире ООН. В анонсах распорядка дня ООН Гребенщиков представлен как Пурушоттама – таково духовное имя, данное ему учителем Шри Чинмоем, буквально означающее в переводе с санскрита «выходящий за пределы ограничений». Таков по сути любой космолюдин. Б.Г. даст концерт в качестве человека, способствующего сближению различных культур и взглядов.

Космолюдин – готовность быть безусловно свободным от себя самого, когда хомо сапиенс не сдерживает за фалды хомо криенса в нем. «Страна» в таком восприятии это Далевское – сторона: край, объем земель, местность, государство, естественно, часть света.

Как любить русскому родину в Доме под звездами? О могилках не забывать и помнить, что ты сын русского, что ты сын великой культуры.

Все мы на планете, живущие в одном космическом доме, – космолюдины. И «политизм» здесь остается за скобками нового, планетного мышления, гуманизма, то бишь, ХХ1 века. Глядя космолюдинно на мир, видим его как бы с гор, подобных ницшеанским, и открывается, что политика, эгоизм народов – где-то внизу, и космолюдин – это новые уши, новые глаза и новая совесть, чтобы услышать истины, прежде немотствующие, это новая высота души.

Уважение суверенитета независимых государств мира, самобытность их культур и верований в том числе, признание наднационального единства Земли как обители жизни, чему способствует и православие, – веление времени. Радение о благе каждого государства и благоденствии каждого человека – долг писателя, ибо его Слово – его кафедра, его амвон, с которого вещает он, проницает души людские, как проницает их святой отче в храме. И заботясь об этом своем престоле, писатель в то же время призван заботиться о сохранении, укреплении и умножении духовных связей между населяющими их народами во имя созидания новой системы духовных ценностей, которые являет собой единая, мировая культура человечества.

Слово писателя – стрела исцелительная в души людские. И особой заботой становится проповедь не эконом-социологических, а духовно-нравственных идеалов, применительно к реалиям современной жизни. Свидетельство об истине, красоте и добре, о добре и благе, о предназначении Человека в системе вселенских координат может быть принято и усвоено только тогда, когда люди ясно поймут значение этого для своей личной семейной и общественной жизни. Когда они научатся сопрягать вечные, божественные глаголы с реалиями повседневной жизни.

Соединить современное научное мировоззрение и общечеловеческую мораль с мыслями, чаяниями и надеждами людей означает помочь им ответить на сложнейшие мировоззренческие и этические вопросы, которые ставит перед нами всеми время. Когда мораль и знание станут понятными и реально востребованными, несмотря на всю множественность и противоречивость существующих в обществе взглядов и убеждений, тогда только человек может осознать и глубоко прочувствовать несомненную правоту и силу того послания, которое будто всевышний сам передает людям через Слово писателя, кафедральное его откровение. Не могут человеческая мысль и человеческое слово быть превыше вселенских законов. По ним живет «человеческое вещество». И если эта очевидная истина не становится очевидной для многих людей, для молодых в особенности, то означает сие только то, что нет порядка «в королевстве датском», что красота и убедительность божественных глаголов писателя омрачаются тем, что сегодня мы называем человеческим фактором, присущим человеку субъективизмом.

Свидетельства наши миру с амвона Слова предполагают не только проповедь идеалов общежительства на планете, но и открытый, доброжелательный и заинтересованный Д И А Л О Г, в котором обе стороны и ГОВОРЯТ и СЛУШАЮТ. Велико промыслил Беркли: «Существовать значит быть воспринимаемым». Через диалог истины становятся по меньшей мере понятными, ибо в ходе творческого содружества их, скажем так, происходит живое соприкосновение этих истин с мыслями и убеждениями людей. Обе стороны, писатель и читатель, обогащают себя через такой диалог знанием того, что представляет из себя современный человек с его образом жизни и с его вопрошанием сущего. Этот диалог способствует также большему взаимопониманию людей разных взглядов и убеждений, включая и убеждения религиозные, и содействует упрочению гражданского мира и согласия в наших обществах и государствах. В рамках доброжелательного диалога писателя и читателя и сотрудничества их на конституционной основе должны развиваться литература и креатура народная, то бишь, конституционное государство, служа плану литературы и государства. Служа благу народа, единству двувратного по природе своей человека с самим собой, единству человечества.

Молодежь – «сословие» особой заботы писателя, что совершено естественно: старые живут с посохом, молодые – со светом идеала. В эпоху нравственного нигилизма, когда пропаганда насилия и разврата похищает в первую очередь души молодых людей, они, погибающие эти души, вопиют, колокольно будя всепланетное сознание человечества: «Спасите наши души!». Перетечка мозгов происходит из одной страны в другую, а души теряем все мы, солидарное человечество планеты нашей. Христианизация – это водворение в души людские общечеловеческих ценностей, и кто как не писатели должны способствовать этому, умножать силы добра на Земле. В нужных делах единство, как говорят латиняне, в сомнительных свобода, во всех – терпимость. In necesariis unitas, in dubiis libertas, in omnibus caritas.

Слово – дело писателя, и писатель обязан помогать людям обретать веру в себя, находить смысл жизни во вселенском своем предназначении, в осознании того, что есть подлинная человечность.

Как новорожденные младенцы, возлюбите чистое словесное молоко.

Евангелие от Петра. (2:2)

Токмо такое слово потребно, чтоб колокольно оно зазвучало для человека, не дало впасть в сон его разуму и увидел бы иные он горизонты помимо «жизни мышьей беготни»…

Сплоченная и многодетная семья, солидарное общество – все это следствие того образа мысли и того образа жизни, который проистекает из искренней духовной дерзости молодых поколений. Наше писательское служение, имея одну с христианским направленность, имеет и один створ – заботиться о страждущих, о сиротах, об инвалидах, о престарелых, о заключенных, о бездомных, обо всех, кому мы можем помочь обрести надежду. Слово – наши хлебы им, страждущим и взыскующим. И в хижинах и во дворцах, в камерах тюремного затвора и в палатах Думских, в кабинах БЭТЭЭРов, восставших на защиту земли родной от агрессора, как это было в Цхинвале, и на продуваемых всеми ветрами площадках буровых. На Руси говорят: хлеб на стол, и стол престол. И такие престолы пусть цветут на Земле.

Глас писателя должен стать гласом униженных всех и оскорбленных, гласом плачущих и рыдающих, взыскующих справедливости. И сейчас мы вспоминаем священный завет первого и пятнадцатого Патриарха. «Доброе дело украшать и воздвигать церкви», – писал святитель патриарх Иов. Храмы духа, добавим мы. Но если в то же время человечество будет осквернять себя страстями, то в следующих поколениях может не стать ни человечества, ни церквей. Наш огнь Фаворский – Русь. Русь, давшая многих подвижников веры и благочестия. Русь, созидающая храмы в городах, весях и сердцах. Русь, сияющая всему миру правдой и любовью. Русь святая. Дай бог, чтобы эти вдохновенные слова святейшего патриарха Алексия Второго о Руси стали пророческими

Пусть звучат всепланетно святые слова апостола Павла: «Братья, усовершайтесь, утешайтесь». Будьте единомысленны, мирны, космолюдины. И бог любви и мира пребудет с вами. Аминь.

ОТ АВТОРА: Российский бизнесмен Юрий Мильнер, состояние которого Forbes оценил в $1 млрд, на личные средства учредил ежегодную премию по физике, размер которой почти втрое превышает Нобелевскую. «Хорошо, что успешные бизнесмены обращают внимание на фундаментальные науки, – считает Николай Кудрявцев, ректор МФТИ. – Крупная премия за выдающиеся результаты в области фундаментальной физики способна оказать мотивирующее влияние на сотни и тысячи ученых». Питает Автор надежду, что найдется еще олигарх-спонсор, который, последовав примеру Мильнера, учредит подобную премию и в области литературы. Нет иной у меня лично кандидатуры как Михаил Прохоров, миллиардер, состояние которого оценивается в 18 миллиардов, он третий в России по объему капитала, и 32 в мире по версии Форбс. Его это детище – «Ё-мобиль». Её-моё! Вижу блестящий этот ряд – премии: Нобелевская, Демидовская, Мильнеровская и Прохоровская. А Митрофановская, слабо? Ау, Михаил Прохоров, ваш ход, маэстро!

Ясно ведь, громадьяне: как служим Слову – так и живем. Хорошее – из хорошего слова, плохое – из плохого. Все из себя. Много чего почерпнул я, общаясь с Ермаком, как его иногда называли, соотнося с покорителем Сибири песенным Ермаком Тимофеевичем. Врезалась в память не одна золотинка из Ермаковых словесных россыпей. Эта, к примеру: люби бабу жаристей, щи будут наваристей. История-притча о мечтателе, что задумал построить лодку. Не хватило на нее упорства, сотворить надумал он табуретку. Но и на ту потребно умение. Не Табуреткин же он… Кончилось тем, что выдолбил из плашки липы деревянную ложку. Потом и другую такую же. Хорошо играл лошкарь. Это его было. Сказали люди о нем: мастер. Да-да, мастер в меру своих сил и способностей. В каждой избушке свои погремушки а в записнушке свои пунктики. Во времена позднего СССР бытовал анекдот, повествующий о том, как волк ходит по лесу и выкликает зверей. Зайцу он велит явиться в 14.00 к нему в качестве обеда и записывает в книжечку для памяти, лисе он велит явиться к нему для послеобеденных страстных наслаждений и тоже делает в книжечке отметку, сбой происходит, когда ежик отвечает ему: «А пошел ты к бую!», после чего волк чешет затылок и говорит: «Гм, придется вычеркнуть». А как это будет выглядеть у современного волка? Вопрос, конечно, интересный. Не преминул Иван занести в свою записнушку во время выборной кампании сказанное одни златоустом из либералов: «Я к проституции отношусь хорошо, но когда моя жена занимается ею – не нравится мне». Припечатал он невольно свою женушку хоть бы и виртуально. Этот и родную мать не пожалеет…

Немало рукописей, записных книжек перелистал я, собирая материалы к повести об Иване «Ермаково подаренье. Почерк у него – будто плугом вывернутые буквы. Такие же они и в письмах Виктора Петровича Астафьева, что видеть мне приходилось в подлинниках у его адресатов. Черноземные это писатели, и Ермаков, и Астафьев. Считаю таковым и Льва Николаевича Толстого. Из зарубежных к ним отношу я Фолкнера.

Взволнованно говорили об Иване Ермакове на вечере встречи все. Николай Ольков, по-моему, стал говорить о том, что есть мысль поставить в Казанке памятник Ермакову. Думаю, и Тюмень от такого бы не пострадала. Борис Евдокимович Щербина знал цену Ивану Михайловичу. Неуж нынешние правители области проштыкнутся с должной оценкой прекрасного русского писателя-воина?.. Замечательное слово держал мой литературный подшефный Олег Дребезгов. О бабушке Матрене такое услышали мы. Сидит она у крылечка дома родного, на одной ноге у ней – внучек, держит его левой рукой, качает, правой готовит сеченку для курей специальной рубилкой и поет: «А у коршуна жопа сморщена…» Опрокинула меня краткая речь Олегова в далекие те времена, когда ездили мы с ним вкупе с другими гомонливыми творческими людьми в Челюскинцы. Бездонности моего сознания взволнованы были на дне открытия «года Ермакова» памятью об общении с кудесником сибирского сказа Иваном Михайловичем Ермаковым, тех днях, когда я начинал свою повесть о нем. О хлебе, о страде и поле. О лете 1974 года. И возвращала теперь память меня в сквозистый березовый лес, в стройный жар полдня, к комьям подсохшей глины у свежей могилы Ивана Михайловича, к глухому звону лопат. Но вот литературная встреча, какую провели мы на родине писателя, в совхозе «Имени челюскинцев», в двух километрах от его села-роднули Михайловки. Будь на той встрече Ермак, он бы сказал: «О душе человека в первую голову думать нам надо. Вон как тянутся люди к нашему слову». Обжигали Ермаково сердце беды деревни, которую давили катком диктата циркулярные души с административным их зудом, со всякими укрупнениями, наклеиванием на деревни покойницкой этой бирки – «неперспективная». Усыхала тогда святая, как золотой каравай хлеба, родная его Михайловка. Как усыхали федотовские Гари, Большая Койнова братьев Чувашовых и тысячи других гнезд человеческой жизни. Боль за село, за отчую землю сжигала его, и это тоже одна из причин, что потеряли мы Ермакова в пятьдесят лет.

Выступили мы, литературно-музыкальная команда, в Челюскинцах на встрече с селянами. Помимо стиха Олега Дребезгова о тете Клаве, что «мир вехоткой чистит», звучали строфы русоголового поэта с нежной певучей душой и о дальней его родственнице бабушке Матрене, венчанной с болью неминучей, горючей слезой и поминальной песней.

У бабушки Матрены мы побывали днем, накануне литературного вечера. Домочек ее в деревеньке Михайловке стоит как раз напротив такого же небольшого и ладного, как груздок, домика с голубыми ставнями, в котором жил Ермаков.

С первого взгляда и в голову не ударит, что бабушка Матрена почти незряча. Глаза у нее большие, выпуклые и будто напитаны солнцем.

Она смиренно опустила руки на колени и рассказывает о своем соседе-писателе:

– Када оны прибыли сюда, оны тут родилися. Потом оны уезжали в Петропавловск. Оны жили там, а потом, када отца в войну вбили, оны сюда возвернулись. Жердяночку вон там сделали себе. Жердянку спроворили, значит, вымазали. И с улицы, и оттыдва, с туей стороны, ага. Ну, жили в ей. Жили так и жили. Ну, он-то Иван маленечко ободрел, работать стал, ага. И здесь жил, жанился. Жили оны бедно. Ну, коровенку держали, свиненку. Потом Иван стал ходить на ферму к нам. Я доила, ага, он шутит нам поплетушки всякие. Просит спеть песню «Скакал казак через долину». Ну, мы ету спели ему. Вдругорядь еще одну – «Не губи меня». И энту, как ее? Ой, тятенька, а где, скажи, мамонька. Наша мамонька в новой горенке. Белится и румянится, в светлое платье снаряжается. Начиналось же, как ревнивый муж вел жену топить. Блудная была, видно такое либералу, вишь, не нравилось, и порешил он ее. Детки поняли все и заголосили: «Встань наша мамонька родная! Из зеленого садику, из дубового гробику». Поем мы. А у Ивана слезки выкатываются, уревелся сердешный – таку мы ему жаль придали. Позабыла, как скраю мы припевали, а Иван тут в подпевках был. Стара уже, ума нет. Спели мы, значит. Он все писал, шутил нам, ага. Ну, потом спрашивает. Как вот вы какурузу на силос косите? Так и косим, возим сами на быку, на быку возим. Людей нету-ка, всех побили на войне, ага. И силосуете сами? Сами. А зимой как? В крик и рев в морозы доходило, трубим-голосим да возим и коров кормим. Кормим да и все, ага. Ну, вот он все писал, писал да писал и разные словца среди нас в свои книжки цеплял. Веселый всегда. Как солдат в туей сказке…

Для солдата Ермакова «туей сказкой» жестокой стала Великая Отечественная война.

Спустя много лет после войны Иван Михайлович написал по случаю:

«…Он лежал у меня в уголке вещмешка, разъединственный мой сухарь из НЗ, из солдатского неприкосновенного запаса.

Помню, рыженький-рыженький был… Табачинки, помню, на нем.

Я был голоден много часов, помню, сьел его неразмоченным.

А наутро была контратака врага.

И я высек наутро оружием моим синюю искру из подвзошно нацеленной вражеской стали, и приподнял чуть-чуть на штыке от земли я врага моего и одолел».

Сколько ж боли вбирали в себя раскаленные, как жаркая кузнечная поковка, слова Ивана Михайловича, когда писал он о восемнадцатилетних бойцах-сибиряках: «Сержанты лишь до полудня звались сержантами. После полудня те немногие, кто не стал еще мертвым телом, звались уже пленными. По фляжке воды на войне не успели выпить…» Золотых высот древнерусского эпоса достигало его Слово о них: «…За тремя рядами колючей проволоки, за собачьими кликами, за голодными студеными лесами восходит кровавое русское солнышко. По утрам, случалось, видели они его. Там Родина. Снились радуги. Далеки, далеки, высоки и чисты безмятежные радуги детства. Отпылали они, откудесили… Вне закона, вне Родины. Безымянная серая нежить с номером на груди…» А сколько их, пахарей сибирских, бесценными зернами нашей Победы пали под огненный лемех войны…