Лицедей понарошку: Магия нот

– Ну? – прошипела Ольга, прижимая к груди альбом. – Постучись. Чего медлишь?

– А если она еще спит?

– Вот и проверим!

– Не по-человечески все это…

– Что именно? – в ее глазах вспыхнула насмешка. – Постучать в дверь или встреча с Егором?

– Мне плевать на твоего Егора! – процедил Сергей с такой яростью, что на шее у него вздулись вены. – Ей-богу, когда-нибудь он схлопочет в пятак, допросится!

– Не смеши меня, уймись. Напротив, тебе следует благодарить его за то, что он улаживает твои разногласия с адвокатом по правам детей.

– Адвокат сам напросился, а благодарить твоего Егора у меня нет причин.

– Разумеется. Люди теряют это чувство, когда судьба сулит им миллион долларов.

Сергей нахмурился и, как нашкодивший школьник, опустил голову.

– Я готов отказаться от него, – неожиданно признался он, задрожав от волнения. – Мне тяжело лгать…

– Ой, расплачься еще для убедительности!

– Ты не понимаешь! – Он с такой силой схватил Ольгу за предплечье, что она едва сдержала крик.

Сергей отвел ее подальше от двери и отпустил.

– Никто из вас ничего не понимает! – жарко зашептал он. – И не желает понимать! Вы забросали душу купюрами и все оцениваете по курсу доллара: радуетесь, когда он растет, и огорчаетесь, когда падает.

– Фу, как примитивно! – вздохнула Ольга и нетерпеливо встряхнула волной огненно-рыжих волос.

– Никто в этом доме, кроме Ии Филипповны, не знает, что существуют иные радости, иные печали, которые нельзя измерить ни деньгами, ни драгоценностями, ни акциями. Она умирает, а вы делаете вид, что заботитесь о ней, хотите помочь. А на самом деле забавляетесь, думаете, что деньги позволяют вам соперничать со смертью, тешитесь мыслью, что приносите кому-то пользу – купили сочувствие, заботу, любовь, а сами боитесь признать, что бесполезны даже для самих себя. Какая польза от того, что повсюду ложь? Она вокруг вас, она внутри вас, она – это вы сами! Ложь придает вам силы, делает вас уверенными в себе, да? Но сами-то вы давно забыли, какими на самом деле являетесь – добрыми или злыми, красивыми или уродливыми, покорными или строптивыми. Вы разучились понимать самих себя. А почему? Потому что поверили, что там, за маской – бездушной, холодной! – вам ничто не угрожает, вы надежно защищены. Только от кого? От самих же себя! Вы слились с этой маской, она въелась вам в кожу! Прикрыли ею свою ненужность и убеждаете себя, что живете, что умеете радоваться, огорчаться или сочувствовать. Вы – люди-маски!

Сергей трясся от возбуждения – глаза пылали, щеки горели багровым огнем. Казалось, еще миг – и он окончательно потеряет контроль над собой.

Ольга не перебивала, внимательно следила за ним пристальным взглядом. Она редко видела такую искренность – обычно встречала ее только в кино или в книгах. Но никак не ожидала увидеть это в Сергее, человеке, нанятом для работы актером, но совершенно не разбирающемся в искусстве лицедейства. Эмоции переполняли его душу и наконец-то нашли выход.

– С какой стати я должна все это выслушивать? – процедила она. – В чем твое отличие от нас? Ведь ты тоже действуешь не по наитию и уж точно не безвозмездно.

– Ты ошибаешься. Мое сердце кровоточит при виде ее глаз. Моя душа молит о прощении, хотя я сам не способен этого сделать – невыносимо думать о том, что́ с ней случится, когда правда раскроется. А у вас вместо души – бизнес, вместо сердца – калькулятор…

– А раньше ты размышлял о душе, молящей о пощаде, о сердце, истекающем кровью?

– Да, думал! Потому что я вижу жизнь такой, какая она есть, веселюсь и смеюсь, когда радостно, грущу и плачу, когда кошки скребут на душе, а не прячусь за маской и грудой денег! Я живу, живу, живу!

– У каждого свое место: у одних – под солнцем, у других – в отбросах.

– Ты отвратительна, когда так говоришь! Проблема не в том, как и где мы живем, а в том, кем мы себя ощущаем в этой жизни.

– Допустим, – Ольга слегка побледнела. – Интересно, как долго ты будешь так думать, когда получишь миллион?

– Я заключил сделку – да. Но не с совестью, а с твоим свекром. И, клянусь, миллион больше не приносит мне радости, только разочарование самим собой. Какой же я был глупец, когда согласился на эту чертову сделку!

– Хм, разве у тебя был выбор?

– У меня всегда есть выбор!

– Тсс! – дверь бесшумно приоткрылась, и в коридор выглянула горничная Тильда. – Вы разбудите мадам Ию. Она с таким трудом заснула.

Сергей прикрыл рот рукой, как ребенок, случайно выругавшийся. Ольга сжала губы, чтобы сдержать улыбку, и с удивлением поймала себя на мысли, что этот неотесанный автомеханик вызывает у нее все больший интерес.

– О, это альбом мадам? – тихо сказала Тильда. – Если желаете, я могу передать его госпоже Ие.

– Благодарю, – сухо ответила Ольга. – Я сама верну его, заодно обсужу с ней, каких гостей она желает видеть на своем дне рождения.

Она пошла к лестнице, а Сергей остался в коридоре, глядя в окно с отсутствующим выражением лица. Его все еще трясло от волнения…

Ия Филипповна не появилась к обеду. Дмитрий Михайлович за столом поинтересовался у Миккеля Хансена о здоровье супруги.

– К сожалению, процесс необратим: анализ показывает, что лейкоз стремительно развивается, – ответил врач-австриец. – Хотя меня приятно удивляет госпожа Ия: в последнее время силы все реже покидают ее, и я очень надеюсь, что прогнозы мюнстерских врачей окажутся преждевременными, и мадам не покинет нас так скоро, как они предрекали. Возможно, позитивные эмоции действительно оказывают, пусть временный, но положительный эффект на ее самочувствие.

– Через две недели вам предстоит сопровождать ее на ипподром, – обратился Дмитрий Михайлович к Ольге и Сергею. – Очень прошу быть с ней предельно внимательными и не оставлять ее одну ни на минуту. Потому что на Антонину… гм… нельзя положиться в полной мере.

– А на Климова? – спросил Сергей с ехидством, понятным только Ольге.

Она даже бровью не повела и продолжала смаковать из стакана яблочно-морковный смузи.

– Охранять мою жену – это его работа. А вас я об этом прошу. Любая сделка может сорваться из-за пустяка, – Дмитрий Михайлович многозначительно посмотрел на молодого человека.

Ольга неожиданно встала из-за стола.

– Полагаю, все мы хорошо вжились в свои роли – настолько хорошо, что лицедейские маски въелись нам в кожу, – сказала она, впервые за все время обеда взглянув на Сергея. – Всем хорошего дня и вечера, – и вызывающе застучала каблуками по направлению к выходу из столовой.

– Что она хотела этим сказать? – спросил Миккель Хансен, который до сих пор не мог постичь смысл большинства оборотов великого русского языка.

Поликарпов промолчал, Соросов недоуменно пожал плечами, и Хансену ничего не оставалось, как погрузиться в софистические измышления.

После обеда, когда Ольга уехала в город на презентацию осенней коллекции одежды, Сергей задумчиво бродил по особняку, приветствуя взглядом снующих взад-вперед работников. Потом поднялся в «Маленькую Вену». Дверь в комнату оказалась приоткрытой, но он не придал этому значения, решив, что Ольга спешила и не закрыла ее. Так, насвистывая Бетховена, Сергей вошел внутрь.

Художественный свист внезапно сменился возгласом удивления, когда в комнате, возле старинного секретера, с фотоальбомом в руках, он увидел ту, кого меньше всего ожидал здесь увидеть.

Ия Филипповна тоже вскрикнула от неожиданности и покраснела так густо, будто ее застали за непристойным занятием.

– О, прости меня, пожалуйста, мой мальчик! – виновато проговорила она. – Тильда сказала, что вы с Ольгой хотели вернуть мне альбом, но я спала. Я решила сама прийти за ним, постучала, но никто не открыл. Поэтому я набралась смелости и заглянула. Альбом как раз лежал на видном месте, здесь, на секретере. Я думала, что ты уже вернулся с обеда, но…

– А я и вернулся! – Сергей широко улыбнулся ей. – И очень рад тебя видеть!

Он старался выглядеть естественно и непринужденно, но все же почувствовал напряжение. Пробежал глазами по комнате, надеясь отыскать подсказку к своим дальнейшим действиям.

Взгляд его остановился на белом рояле.

Эврика!

Окрыленный внезапной идеей, Сергей подлетел к инструменту, распахнул крышку и, улыбаясь матери, пробежал пальцами по клавишам, наполняя пространство аккордами из «Маленькой Вены» и Пятой симфонии до минор.

– Нет-нет! – Ия Филипповна остановила его, легонько прикоснувшись пальцами к руке молодого человека (он облегченно вздохнул, потому что проиграть мог только первые семнадцать нотных станов из сорока!). – Прошу тебя, мой мальчик, не надо играть сейчас: это удовольствие ты доставишь мне на мой день рождения. Хорошо? Я благодарна Богу за то, что он дарит мне такую возможность…

– А я постараюсь сделать так, чтобы еще много-много раз я мог сыграть тебе на этом рояле.

– Знаю, – голос ее дрогнул, взгляд на мгновение канул куда-то в пустоту.

Ия Филипповна перевела взгляд на изящный секретер австрийской императрицы, задержав на нем задумчивый взгляд.

– Как живо помню тебя совсем маленьким за этим секретером, – произнесла она с теплой улыбкой. – Тебе явно не сиделось за ним, все порывался перебраться то на диван, то в кресло.

Она приблизилась к Сергею и неожиданно поцеловала его в висок.

– Эти воспоминания для меня бесценны. Поэтому я ценю этот секретер больше, чем любой голубой бриллиант, – сказала Ия Филипповна, глядя ему прямо в глаза.

Глубоко тронутый, он предложил ей прогуляться по парку, полюбоваться рыбками в бассейне фонтана или птицами в небе.

Ия Филипповна тепло улыбнулась, однако от предложения отказалась.

– Я устала и хочу вернуться в постель. Тильда почитает мне что-нибудь из классики…

Ольга возвратилась с презентации глубокой ночью. Устроившись перед сном на софе, она обронила в сторону Сергея язвительную фразу (вероятно, желая напомнить о незыблемости дистанции), но слова не задели его настолько, чтобы вызвать обиду.

Забравшись под балдахин, он погрузился в собственные мысли: о несчастной матери, о холодной, словно мраморная статуя, Ольге и о Кате, столь несвоевременно исчезнувшей из его жизни. Его терзали воспоминания о последнем разговоре с ней, о недосказанных словах и о том, как внезапно оборвалась их связь.

Глава 8. Сестра милосердия

Катя меж тем томилась от безделья.

Привыкшая к бурным московским будням, она ощущала себя заживо погребенной. Прозябание в доме на сваях представало перед ней справедливым наказанием за несправедливую обиду, причиненную Сергею. Он так и не позвонил (должно быть, крепко задела его тогда в Битцевском парке!), и неизвестность грядущего повергала девушку в панику.

Утешением во всей этой безутешной ситуации служило ей лишь отсутствие внешнего давления. Аркадий Бернов тоже не давал о себе знать и не звонил. По всей видимости, ожидал, когда она сама наберет его и сообщит, что дозвонилась до Сергея.

Словом, жизнь замерла, и время для Кати как будто остановилось.

Куцелапый сторож всячески пытался развлечь ее унылое существование – притащил в комнату древний телевизор, который ворчливо и по-стариковски бубнил по трем каналам местного вещания. Вскоре и тот надоел. Затем Катя взялась за чтение: перебрала всю макулатуру, какую только смог отыскать для нее заботливый тюремщик. Позже Белорус с явной гордостью преподнес ей потрепанный томик Достоевского с подходящим для «библиотекаря» названием – «Идиот».

Впервые они одновременно покатились со смеху, и оба смутились этого: заключенная и надзиратель нашли общий язык!

Со временем их враждебность друг к другу угасла. Верзила ни разу ее не обидел, не приставал и держался достойно. И поскольку побег не представлялся возможным, а готовил Белорус отвратительно (только для собак и годилось), Катя сама предложила заняться готовкой – на двоих, под надзором. Белорус обрадовался; ему и в голову не приходило предложить ей заняться поварскими хлопотами, и тем более не ожидал, что кто-то захочет позаботиться о нем. Правда, с продуктами было негусто: овощи «неандерталец» собирал с огорода, а припасы (хлеб, крупу, сахар, чай) еженедельно привозил Бернов – в оплату за работу, собаководство и приют.

На кухне – единственном месте, где они пересекались чаще всего, – их связывал общий интерес – еда. Белорус, скупой на слова, старался молчать в присутствии пленницы. Все попытки Кати узнать, как долго она здесь пробудет, оказывались тщетными. Потом надзиратель уходил кормить собак и заниматься делами по хозяйству, а пленница возвращалась в комнату и снова брала в руки «Идиота».

Вечером на даче раздался громкий металлический звук. Сторож, тяжело дыша и вытирая пот с лица, затащил в комнату железную кровать, сохранившуюся, наверное, еще со времен сталинских репрессий.

Катя сначала равнодушно поинтересовалась, зачем понадобилась кровать – ее вполне устраивает диванчик, но когда услышала, что к ней подселят какого-то «хлопца малого», взбеленилась не на шутку.

– Ты издеваешься, Белорус? – закричала она. – Какой хлопец? Здесь у вас что, зона, что ли? Причем без разделения по половому признаку? Как ты себе это представляешь – я и хлопец?

– Хлопцу годков десять-одиннадцать, – проворчал куцелапый великан, и на лице его отразилась растерянность. – Аркадий так приказал. Побудет здесь, пока не оклемается. А тебе за ним присматривать велели, понятно?

Лязг цепей, сокращающихся с характерным металлическим звуком под действием пульта управления, и злобный рык стаффордов известили о прибытии гостей.

Катя сжалась в комочек, но с дивана не тронулась.

В коридоре послышались мужские голоса. Они показались ей знакомыми, и сердце забилось сильнее. Она не знала, радоваться или бояться: вдруг это друзья, а вдруг – враги? Девушка чуть не заплакала от досады, когда в дверь вошли два сержанта полиции – те самые, что силой усадили ее в бело-синий «Мерседес».

Они внесли на руках едва живого подростка и положили его на кровать, подготовленную Белорусом. Голова подростка непроизвольно повернулась к девушке, и Катя с ужасом узнала в сплошном кровоподтеке знакомые черты. Это был тот самый мальчик с недетскими глазами, который вместе с другим досаждал ей в больничном лифте. Аркадий Бернов тогда недвусмысленно поглаживал его по щеке, передавая деньги другому отщепенцу.

– Ну вот, мать Тереза, – обратился к ней сержант, – прояви милосердие к захворавшему ребеночку – поухаживай пару деньков, пока он не поправится и снова не вернется на панель.

– Снова – куда? – переспросила Катя и, охваченная страшной догадкой, посмотрела на неподвижно лежащего подростка. Она опять вспомнила, как адвокат Бернов поглаживал щеку мальчика.

– Не твое дело! – рассерженно прошипел сержант.

– На кой черт он мне сдался? – возмутилась девушка. – С чего ради я тут сестрой милосердия пахать буду?

– Заткнись! – рыкнул на нее старший сержант с физиономией еще более озлобленной, чем у первого. – Тебя спросить забыли! Делай что говорят, если хочешь вернуться домой к своему папаше. А парень, как тебе сказали, пробудет здесь недолго.

Катя поняла, что спорить бесполезно, и замолчала. Но напоследок она все-таки набралась смелости и показала сержантам безымянный палец, демонстрируя свое бесстрашие и безразличие. Думала, что тут же отхватит затрещину – нет, обошлось. Полицейские вышли, никак не отреагировав на ее дерзкий жест.

Едва они скрылись из виду, мальчуган, до сих пор лежавший неподвижно, медленно приподнялся на постели. Сморщившись от боли – судя по всему, настоящей, – он одарил «сестру милосердия» вымученной улыбкой, искаженной опухолью.

– Симулянт! – насмешливо фыркнула Катя.

– А я узнал тебя, – с радостным удивлением произнес мальчишка, поправляя одеяло.

– Я тоже, – коротко ответила девушка.

– Слушай, попроси у этого циклопа мои вещи, а то как-то не комильфо перед мамзель нагишом сидеть, – проговорил он с ухмылкой.

– Вот нахал! – не удержалась от смеха Катя. – А самому попросить слабо, да?

– Мне реально плохо, только что из больницы, – мальчуган вдруг посерьезнел, и Кате показалось, что он действительно говорит правду: вид у него был измученный. – Потерпи меня пару-тройку дней, а потом я попрошу Аркашу забрать меня отсюда. Обещаю не надоедать: попросишь выйти – выйду, отвернуться – отвернусь. Только сходи за одеждой, пожалуйста.

– Ладно, схожу, – смилостивилась «сестра милосердия». – Только сначала расскажи, как ты во все это вляпался? – спросила она осторожно, будто испугавшись собственной догадки. Несомненно, перед ней находился подросток, вовлеченный Берновым в преступную деятельность.

– Как тебя зовут? Ты учишься в школе?

– Дениска. Я из детдома сбежал. А здесь, в Москве, полиция задержала. Угрожали, что в изолятор к взрослым мужикам отправят. Испугался, что изобьют, согласился пожить у Аркаши. Тогда я еще не знал, что он – адвокат по детским делам. Аркаша все устроил так, будто я пропал без вести, – подросток умолк, опустив глаза.

В этот момент в его поведении проступило что-то детское, невинное, пробившееся сквозь напускную взрослость и цинизм.

– Аркаша был первым? – прямо спросила Катя и вся сжалась, приготовившись услышать правду.

– Ага, – прошептал он, будто страшась, что его услышат. – Эти менты тоже. По очереди. Потом почти каждый день. Все на лоха давили – учили, мол, как правильно делать нужно. Потом первые клиенты пошли. Поначалу в паре с одним пацанчиком работал (ты его тоже видела тогда, в лифте). Он уже два года на Аркашу пашет, тоже детдомовский, и тоже, как я, угодил к этим ментам. Они нас фантиками называют. Аркаша видео в загранку толкает, а нам за это хорошие деньги отстегивает. Поэтому все на камеру заставляет снимать. Тайком от клиентов, конечно. На одного такого нарвались раз – банкира, сына какого-то олигарха. Денег отвалил немерено. А тут жена вернулась – никто не знал, что она придет. Короче, так сиганули, что чуть голыми на улицу не выбежали. А куда теперь деваться? Некуда – все сейчас есть на фотках и видео.

– Почему просто в детдом не вернешься?

– Конечно! Там просто зароют, если вернусь. А у Аркаши, вроде бы, все повязано тут. За нами один чувак присматривал, но недавно его прирезали. Аркаша не хочет терять клиентов – ни старых, ни новых, поэтому посылает к кому ни попадя. Вот я и нарвался. Еле выжил, думал, хана – коньки двину. Короче, одним нам нельзя – опасно. Знал, конечно, но на авось понадеялся, хотел выслужиться, заработать побольше. Да и куда денусь – права не покачаешь. Аркаша обещал, что вот-вот найдет того, кто будет присматривать за нами.

– И кого? – Катя затаила дыхание: от новой догадки ее всю всколыхнуло. – Аркаша говорил – кого?

Дениска пожал худенькими плечами:

– Говорил, Серегой зовут. Какой-то автомеханик. Должок у него крупный перед Аркашей. Да нам без разницы, кто будет. Главное, чтобы кулаки крепкие были и махаться умел.

– Урод этот твой Аркаша! – с ненавистью прошептала Катя.

Все теперь стало ясно: и зачем она здесь, и для чего адвокату-сутенеру понадобился Сергей Соросов.

Глава 9. На ипподроме

В роскошной VIP-ложе столичного ипподрома Сергей оказался впервые. Скачки прежде не входили в круг его интересов, но теперь перед ним открывалось совершенно новое зрелище, от которого захватывало дух.

Накануне празднования Дня России члены семьи Поликарповых собрались в просторной гостиной особняка на традиционный семейный ужин.

Антонина прибыла с определенной целью – удостовериться в твердости решения Ии Филипповны участвовать в их «маленьком забеге», как она изящно именовала свои визиты на ипподром. Для участия в предстоящих скачках госпожа Корф предоставила свояченице одну из своих любимых кобыл – Шикзайлу, получившую такое имя благодаря своим благородным немецким корням.

В ходе беседы Антонина упомянула, что впервые за все время их непростых отношений с бывшим супругом Юрий Петрович выразил желание сопровождать ее на это мероприятие. Предложение генерал-полковника, несомненно, польстило женщине, особенно учитывая его явное стремление к восстановлению близости между ними.

Ольга приняла решение провести ночь в своей квартире на Кутузовском проспекте, намереваясь вернуться в особняк утром в установленное время. Она пояснила это тем, что весь ее «светский гардероб» хранится именно там, и нет необходимости перевозить его в Сколково.

Ия Филипповна, выслушав твердое намерение Миккеля Хансена неотступно находиться рядом во время мероприятия, заверила его в ответ, что будет чувствовать себя превосходно.

Дмитрий Михайлович в десятый раз напомнил Егору Климову, что лично на него возлагает ответственность за безопасность императрицы. Начальник службы безопасности поклялся, что «без его разрешения и ветер не посмеет дунуть в ее сторону».

Рано утром к Сергею явился дворецкий, бережно держа в руках внушительную коробку. Мажордом сообщил, что посылка поступила от Ольги. Едва за дворецким закрылась дверь, молодой человек нетерпеливо вскрыл упаковку.

Внутри лежал изысканный наряд: безупречно белые брюки в деловом стиле, ослепительно белая сорочка с укороченным рукавом, мокасины цвета мела и элегантная шляпа-канотье.

Спустя четверть часа Сергей уже стоял перед зеркалом, с удовлетворением рассматривая свое отражение.

«Настоящий красавец», – мысленно похвалил он сам себя, вспомнив, что прежде его гардероб ограничивался футболками, джинсами и кроссовками.

Правда, в канотье он испытывал определенное неудобство, чувствуя себя в этой шляпе цирковой мартышкой. Однако стоически принял тот факт, что на архивных записях Павел Поликарпов представал в еще более причудливых нарядах. К тому же Ольга едва ли осмелится насмехаться над ним – им предстояло находиться бок о бок, а выставлять его в нелепом свете означало бы подвергнуть осмеянию и саму себя, чего она, несомненно, позволить не могла.

Правила игры требовали подчинения, и Сергей твердо решил следовать им!

Выходя из «Маленькой Вены», он заметил приоткрытую дверь в покои Ии Филипповны, откуда доносились оживленные голоса. Несомненно, в императорских апартаментах собралась вся свита. Его предположение почти оправдалось: отсутствовали лишь Ольга и Егор.

Атмосфера в комнате дышала торжественностью и театральностью.

«Люди-маски, – угрюмо подумал Сергей. – Они не умеют и не знают, как жить по-настоящему».

Антонина предстала в роскошном фиолетовом наряде, дополненном экстравагантной шляпкой-цилиндром с откинутой назад вуалью. Рядом с ней застыли Юрий Петрович Корф и Миккель Хансен – оба в элегантных кремовых костюмах с галстуками-бабочками, как будто заранее условились одеться одинаково.

Вся троица окружала чету Поликарповых.

Дмитрий Михайлович заметно выделялся среди присутствующих – облаченный в домашний халат, он бережно держал за руку Ию Филипповну.

Пожилая дама выглядела поистине впечатляюще: на ней красовалась изысканная соломенная шляпа с широкими полями, искусно скрывавшими голову, шею и часть спины, а развевающееся платье в стиле сарафана бледно-салатового оттенка придавало ее облику особую воздушность и привлекательность.

– Ты уверена, что хочешь этого, дорогая? – с ноткой сомнения в голосе обратился Поликарпов к супруге, словно пытаясь уговорить ее отказаться от задуманного.

– Неужели ты считаешь, что я зря поставила на свою любимую кобылку, желая порадовать Иечку? – с обиженным видом поджала ярко накрашенные губы Антонина. – За ту сумму, что я посулила жокею за победу Шикзайлы, он готов проскакать галопом через всю Европу!

– Азарт удивительным образом омолаживает людей, делая их похожими на детей, – вклинился в разговор австрийский врач. – Именно благодаря азарту человек сохраняет жизненную энергию и продлевает молодость.

Ия Филипповна перевела взгляд с мужа на Миккеля, намереваясь выразить ему благодарность. В этот момент ее взор упал на появившегося в дверях Сергея – глаза пожилой дамы озарились неподдельной радостью.

– Мальчик мой! – прозвучало так тепло и по-матерински нежно, что у молодого человека все внутри перевернулось от умиления.

Не замечая никого вокруг, Сергей приблизился к Ие Филипповне, запечатлел поцелуй на ее прохладной, бледной щеке, полной грудью вдыхая аромат тонких духов – наверное, именно так пахнут матери.

– Ты прекрасно выглядишь, – произнесла она, внимательно всматриваясь в его глаза, будто пытаясь разглядеть что-то новое, ранее ускользавшее от ее внимания.

Антонина, известная своим умением привлекать мужское внимание (комплименты Юрия Петровича ее давно уже перестали впечатлять), не удержалась от желания блеснуть:

– Да-да, действительно, в таком цветнике ты выглядишь чудесно! – воскликнула она, прожигая молодого человека восхищенным взглядом.

– Вы тоже очаровательны, – Сергей интуитивно уловил желание госпожи Корф и щедро одарил ее вниманием, отчего та взволнованно захлопала неправдоподобно длинными ресницами.