Человек без ярко выраженных недостатков

Александр Кончаков

Человек без ярко выраженных недостатков

– Расскажите, какой вы?

Я смотрел на женщину перед собой и молчал. Думал. Какой я? Хороший. Правильный. Положительный. Работающий. Не жадный. Заботливый.

И никому, блядь, со всей этой хорошестью, правильностью, положительностью, заботой, работой и щедростью – не нужный.

Часть 1

1

Я смотрел из окна на свою подружку-пятиклассницу, портфель которой уже год носил после уроков, сосредоточенно перепрыгивающую лужи во дворе и не мог поверить своим глазам: я ждал ее возвращения от бабушки всё лето! Мы письма друг другу писали! И вот она, с хвостиком, в куртке, полосатых колготках и резиновых сапожках, гуляет – а за мной не зашла. В смятении, я быстро собрался, спустился, подбежал к ней, напряженно-радостный, надеясь на что-то, легко все объясняющее: привет! И столкнулся с абсолютным равнодушием в ответ: ага, привет.

Потом я, как водится, очень страдал. В подъезде и на крыше, где мы часто с ней гуляли, исписал стены огромными «Почему?», надеясь, что она увидит.

Тогда я понял, что женщины – существа коварные и непонятные, а Жюль Верн куда интереснее. И стал читать. Читал я очень много и с удовольствием. Благодаря фонарику ночами под одеялом, узнал массу увлекательных и захватывающих историй, правда взамен обзавелся чудовищными очками. Спасало только то, что в те времена они были чудовищные у всех.

Через пару лет, зимним вечером, сидел я дома – разочаровавшийся в любви очкарик, с книгой. Вдруг в дверь позвонили, что вызвало у всех домашних недоумение: мы никого не ждали. Открываю я тяжелую металлическую дверь, отгораживающую наш этаж от прочих, и ошарашенно смотрю на стайку улыбающихся девчонок из моего и параллельного класса.

– Сашка, пойдем гулять?

Зима у нас всегда была холодной и снежной. И когда я, весь в снегу, с красной довольной физиономией вернулся с прогулки, я решил, что Жуля Верна, пожалуй, можно почитать и ближе к старости. Лет в двадцать. А сейчас есть занятия и поинтереснее.

2

Воспитывала меня мама. Отчим иногда пытался, исходя из своих понятий воспитания, но получалось у него плохо: я его не слушал, я его боялся. Воспоминания о жизни с ним у меня яркие, звучные, хлесткие. И страшные.

– У тебя ж уже есть краля? (та самая пятиклассница)

– Кто?

– Краля. Подружка.

– А. Есть.

Протягивая мне шестнадцатикилограммовую гирю:

– Занимайся, она ж мужика наверное хочет.

Не могу сказать, что он в данном случае был неправ, но от такой подачи жизненного материала я всегда внутренне съеживался, как тот самый друг крали в свете фар.

Бил он меня нечасто и за это я, как ни странно, обиды не держу, если уж получал от него, то косяк был серьезный.

И он был алкоголиком. Агрессивным, злым алкоголиком.

Однажды мы стояли на улице: я, мама, отчим. Мама была красивой, как в советских фильмах: красное пальто с широким поясом, темные локоны и шляпка. А может шляпки не было, и я ее себе придумал… Мама испугана, просит меня сбегать через несколько дворов, где жила ее сестра с мужем и привести дядю Валеру. Отчим, сжимая в кулаке конец пояса от пальто, цедит: «Давай, веди. Сейчас здесь будет море крови». На меня наваливается оцепенение: мне очень страшно за маму, но еще больше я боюсь "моря крови".

Мама у меня очень добрая и мягкая. Увы, она не всегда была такой и воспоминаний из раннего детства у меня очень мало: почти все они про темноту тесного санузла, ужас и боль от ремня. Я почти уверен, что было и много хорошего в моей той жизни, но я этого не помню. Помню темноту, ужас и боль. Она много раз уже просила у меня прощения за это. Я простил. Если ты когда-нибудь это прочтешь – правда простил, мам. Но других воспоминаний о моем детсадовском возрасте у меня нет и с этим я ничего поделать не могу.

Потом она стала очень хорошей мамой.

И иногда моя добрая мягкая мама оказывалась за дверью квартиры в домашнем халате, плачущая. От пинка отчима. А иногда наспех одевшаяся и обхватившая нас с сестрой – не дожидаясь пинка. Порой на лестничную клетку выскакивали соседи, пытаясь ей, нам, как-то помочь. От этого было невыносимо стыдно. Я даже благодарности не испытывал, таким жгучим был этот стыд. Пару раз была милиция. Но за рукоприкладство в семье у нас, по традиции, разве что пожурят, несильно. Часто мы по несколько дней жили у родственников, ожидая, пока отчим закончит очередной запой. Иногда мама прятала синяки от его рук.

И мама всегда, даже с какой-то необъяснимой извращенной гордостью, подчеркивала: но он меня никогда не бил! когда я был моложе и, наверное, безжалостнее, возражал ей: а синяки твои?! а она отвечала: ну схватить мог, толкнуть, но – не бил!

А я жил с раскаленной, выжигающей все внутри мыслью: никогда не быть похожим на него. И мне это удалось. И этот ориентир – единственное, за что я ему искренне благодарен.

И воспитывала меня мама в абсолютном уважении и поклонении женскому полу. Понятно почему. Это не та авторитарная мама, которая задавила сына. Нет, моя мама очень добрая и мягкая. Уступить место, подать одежду, помочь с сумкой, открыть дверь, угостить, подарить, поделиться – я это делаю всю жизнь, просто на автомате. И мне нравится, в частности этим, выделяться среди других мужчин. Да мне вообще всю жизнь нравилось выделяться, чего уж там.

3

Однажды в школе девочки не поздравили нас с 23 февраля. Незадолго до 8 марта я спросил пацанов: будем девчонок поздравлять? Пацаны единогласно решили, что раз не поздравили нас – то и они обойдутся.

А я не мог. Как это – не поздравить девочек? И поздравить один всех – тоже не мог, откуда ж у меня столько денег.

В параллельном классе учился мой друг. В классе у них было два парня и больше двадцати одноклассниц. Пошел я к нему за советом: как бы так, не воруя из дома драгоценности, суметь поздравить целый класс девчонок. Идея была великолепна: он решил испечь торт! Было решено печь три торта: два Сереге на его немалое количество женского пола в классе, и один мне. Печь мы, разумеется, не умели, поэтому сгоняли купили коржи, сделали крем масло со сгущенкой, перемазали коржи, посыпали тертым шоколадом: peace of cake, буквально!

На следующее утро, довольный и гордый собой, я вышел перед классом с тортом и поздравил всех девчонок с праздником. Я был красавчиком, а парни были раздавлены стыдом. Высказали мне, конечно, потом в том духе, что мог бы и их в долю взять. Ну так я предлагал, вы решили обижаться.

Я отлично писал сочинения, содержательно и с юмором. Учительница литературы, которая была и остается моей любимой учительницей, нередко просила меня прочитать сочинение вслух, перед классом. Все ржали, я кайфовал. Однажды я додумался начинать сочинение с «орфография и пунктуация авторские», от чего учительница заливисто хохотала, возмущаясь при этом: мне как тебе за грамотность оценку-то ставить?!

На уроках труда мы работали с металлом. Кому особенно везло, те работали на токарных станках или на фрезерном. А вот штрафникам – тем, кто опоздал, нарушал дисциплину, сломал резец токарного станка – тем доставалась рельса. Кусок самой обыкновенной натуральной рельсы. И ножовка. И ты стоял и два часа пилил рельсу. Вся мучительность такого наказания была не столько в монотонности, сколько в бессмысленности и бесполезности занятия. Бессмысленно, потому что эта рельса нахуй была никому не нужна, а если бы и была – распилить ее можно было куда проще и быстрее. А бесполезно, потому что за два урока по 45 минут полотно ножовки не углублялось в рельсу ни на миллиметр! Технически, конечно, углублялось, не могло не углубляться, но визуально ты не видел абсолютно никакого результата своих усилий. И однажды мне надоело пилить рельсу. Решил ли я не быть более штрафником? История успеха, но не моя. Я вспомнил, как сладко пахнет печеньем у девчонок на трудах, куда мы, чумазые, бегали с пацанами на перемене. И попросился ходить на труды к девчонкам! Согласовав этот вопрос со слегка ошарашенными классной, с обоими трудовиками и директором школы, я кардинально сменил род деятельности. Это было великолепно. Я больше не пилил рельсу, был окружен женским вниманием и первым пробовал все печенье. И, как ни странно, это я сейчас уже удивляюсь, такой выверт не нанес никакого ущерба моей школьной пацанской репутации.

Можно было бы сказать, что я нравился девочкам, но во взаимность не попадал, влюблялся сколь стремительно, столь и неудачно.

Темный зал школьной дискотеки, я, с замиранием сердца танцую с маленькой хрупкой одноклассницей с огромными темными глазами. И тут вдруг дрожащими пальцами нащупываю ее прохладную нежную кожу: ее блузка приподнялась, и я касаюсь ее талии прямо так, без ткани. Первый импульс: передвинуть руку, вернуть ее на куда менее волнующий шелк, но блин, она же не возражает. Улыбается мне. И я оставляю руку на ее коже, борясь с головокружением.

Разумеется, я моментально оказался в нее влюблен. Как парень неробкого десятка, на следующий день явился к ней домой с букетом цветов и горячим признанием в любви. А она отказала.

В 14 лет меня научили пить водку. Девушки. Я отдыхал с мамой и сестрой в санатории, а нашей соседкой оказалась развеселая студентка 18 лет, с невероятно красивой подругой на два года младше. Не очень понимаю, почему им было интересно со мной проводить время, однако ж проводили. И однажды, перед дискотекой, предложили выпить водки. Я водку никогда до этого не пил, о чем тут же, с некоторым волнением, и сообщил подругам. Меня научили, и я был поражен эффективностью этого напитка при минимальных затратах, как в плане объема, так и в плане денег.

Когда я вернулся из отпуска, я, разумеется, рассказал друзьям, какой у меня был жаркий секс с обеими собутыльницами и об эффективности водки. Про секс, естественно, наврал.

И вот, мне скоро 15. У меня дома, в ящике стола литровая бутылка водки Black Death – черная этикетка, серебристый череп и надпись. Внушительно. Тот факт, что мы вообще живы и здоровы остались после экспериментов с напитками 90-х, иначе как на колоссальное везение и не спишешь.

Была у нас в школе одна красотка… выглядела, как эталонная дорогая шлюха. Исключительно в положительном смысле, разумеется: длиннющие стройные ноги, умопомрачительная задница, мини, едва прикрывающее трусы, высоченные каблуки и каре. Мне кажется, на нее дрочили все, от трудовика до первых поспевших третьеклассников. Мы с ней учились в разных классах и только здоровались, причем каждый раз я был на грани конфузного оргазма. В этот день я решил, что у меня достаточно массивные яйца, чтобы взять, да и пригласить ее на день рождения. Пить водку Black Death.

Она стоит с подругой в школьном коридоре. У меня стучит сердце, шумит в ушах, туннельное зрение – я не вижу ничего, кроме ее фантастически вульгарного образа и, на подгибающихся ногах подхожу к ним.

И она согласилась! Легко и просто, улыбнулась, спросила, можно ли им прийти вдвоем с подругой – и согласилась. Потом мы с друзьями и девчонками тихо пили водку у меня в комнате, о чем-то разговаривали, смеялись. А в какой-то чудесный, благословенный момент красотка, сидевшая на диване, падает на спину и со смехом начинает играть ногами с воздушным шариком. Весьма условное мини исчезает совсем, я вижу ее идеальные ноги и белые трусы, и искренне считаю себя самым счастливым парнем на земле в эту минуту.

Это – кульминация моих школьно-эротических переживаний. Ни первый поцелуй, от которого у меня чуть штаны не разорвались (я даже не подозревал, что чужой язык у меня во рту способен вызвать такой эффект), ни обидно сорвавшийся оральный секс в ванной друга, в которую безо всяких промедлений понадобилось его маме, а я только и успел, что пару пуговиц на блузке одноклассницы расстегнуть, не были такими яркими и мощными, как эта игра ногами с шариком и белые трусы.

4

Красное платье

В 15 я гулял с девчонкой, которая мне нравилась и которая научила меня целоваться, но была смешливой, вечно дразнящей стервочкой, с которой мне, тогдашнему, ничего более и не светило. Однажды к нам присоединилась ее подруга – совсем другая. Симпатичная, с мягкими чертами лица, слегка пухленькая блондинка.

И началась долгая, пропитанная острым запахом подростковых гормонов и нервов бестолковая история.

Ей было 14, она училась в другой школе, что, опять же, придавало мне немного статуса: замутить с одноклассницей в то время было делом непростым, однако ж куда более реальным, чем каким-то образом познакомиться с девушкой из другой школы.

Мы гуляли, общались, ходили друг к другу в гости, слушали «Агату Кристи» и очень нравились друг другу. Целовались до одури, скромно и нескромно петтинговались. Со всем остальным она просила подождать, ну я и ждал. Причем повод для «подождать» был детским и смешным. Она рассказала мне историю про то, как встречалась с парнем, было подозрение на беременность, парень тут же слился, все обошлось, но доверие к нашему племени покосилось. Почему детским и смешным? Потому что через два года изнеможительного петтинга выяснилось, что оба мы девственники.

Сейчас я понимаю, что нас мало что связывало, кроме безудержного юношеского секса. Мы трахались везде и всегда: у нее в комнате под одеялом, у меня в комнате, у ее родственника, пока тот вышел за сигаретами, в подъезде, когда она вышла из квартиры и держала дверь, чтобы никто не вздумал выйти со мной поздороваться, у ее бабушки, в сауне, в гостях у друзей. В общем, почти в любом месте, которое может прийти вам в голову, кроме публичного экстрима (но и это мы наверстали, встретившись в другом месте, в другое время).

А в остальное время, как юные, неопытные, мы искали точки соприкосновения. Получалось плохо и мы ссорились. Много, с чувством, с наивными манипуляциями то одного, то другого, изображая чуть не сердечный приступ. Часто расставались. Так увлеченно играли во взрослых, что мне казалось – это и есть любовь, отношения.

У нее было красное платье. Простое, трикотажное, но так соблазнительно облегающее ее впечатляющие формы, что противостоять я ему никак не мог. И она это знала. Стоило нам расстаться, как через день-два она приходила рано утром ко мне домой, моя мама ее впускала, не подозревая, что мы уже «бывшие», она входила в мою комнату, садилась в своем красном платье на диван, на котором я спал – и я просыпался. От ее запаха, от ее прикосновений. И затаскивал ее в свою теплую постель. Много раз я говорил себе: все, хватит, ты только страдаешь в этих отношениях. Но потом видел это красное платье, обтягивающее ее округлости – и сдавался. Снова и снова.

Однажды она вот также пришла в своем красном платье мириться, а я решил сделать вид, что не проснулся. То ли пытался избежать очередной капитуляции, то ли – посмотреть, что будет дальше. А дальше была странная сцена. Она задрала платье, не снимая его, нашла под одеялом мой напряженный член, и села на него. Под ее ритмичные покачивания я делал вид, что медленно просыпаюсь. Однако когда подступил оргазм, я почувствовал, что она вжалась в меня изо всех сил, чтобы я остался внутри. На этом я резко «проснулся» и спихнул ее с себя. Впечатление было жутковатое. Я понял, что она хотела меня удержать. Любой ценой. Если бы я на одно мгновение поддался, расслабился – моя жизнь могла бы пойти по этому нелепому сценарию.

В это утро я действительно испугался, что наши детские игры во взрослых зашли слишком далеко. Я искренне считал, что если мы с ней расстанемся, быть мне до конца своих дней одному, поэтому глобального расставания не случилось, все шло, как шло, но внутри у меня изменилось все. Я проснулся – и она перестала быть единственной.

5

Одной из постоянных причин наших ссор было то, что ей меня самого было достаточно, а мне ее – нет. Ей хотелось всегда быть вдвоем, а мне хотелось гулять, общаться с друзьями, одноклассниками, оттягиваться на подростковых пьянках, а иногда – быть вдвоем. Она и со мной идти не хотела, и меня спокойно отпустить не могла. Поэтому я врал. Договорюсь с мамой, что если девушка позвонит – я уже сплю, и вжжжжих! – в ночь, к приключениям.

Она об этом узнавала, хотя, скорее, догадывалась, обижалась, мы снова ссорились… но теперь у меня появилось ощущение внутренней свободы. Оно поначалу еле пробивалось из-за скромности и зажатости, однако с каждым новым знаком женского внимания – раскрывалось все мощнее. Я перестал бояться ее потерять. Она была, она оставалась рядом, но как-то… фоново. Магия кончилась.

К тому времени я был студентом. В первый день занятий я увидел свою одногруппницу: длинноногую, с водопадом рыжих волос, задорно торчащей высокой грудью и дерзкой улыбкой. Не могу сказать, что влюбился, но захотел до зубовного скрежета – точно. Она была замужем. И она села рядом со мной. Мы все пять лет просидели вместе, в течение которых она меня дразнила, что-нибудь шептала мне в ухо, касаясь его губами, а я покрывался мурашками. Неловко и наивно пытался ее соблазнить. Писал стихи, делал комплименты, помогал, ухаживал… На студенческих пьянках, если случалась ночевка, она всегда ложилась со мной: иногда, смеясь, снимала лифчик и пару раз даже позволяла мне держать в ладони ее грудь. Я дурел от ее красоты, откровенности и того, что она подпускала меня к себе так близко.

Однажды она мне вдруг сообщила, что они с девчонками из группы разбирались кто с кем уже успел переспать, и из нормальных парней я один остался нецелованным. Меня это ошеломило. Во-первых, я понял, что моя рыжая мечта совершенно спокойно дает мне зеленый свет в отношении других девушек, а во-вторых, почти физически ощутил, как уходит студенческое развеселое время, а я тут волоку непонятно кому и зачем нужные отношения со своей школьной любовью и параллельно мечтаю о несбыточном.

Вынырнул я из этого марева, огляделся, понял, что если конкурировать с популярными парнями – то в интеллекте. Мне казалось, что развить его можно быстрее, чем накачать пресс. Надо сказать, что в школе я занимался пауэрлифтингом и к выпускному классу вид имел весьма внушительный. А к вузу забросил спорт и довольно быстро набрал лишнего веса. В общем, напустил я на себя задумчивый вид и начал читать серьезные сложные книги и смотреть серьезные сложные фильмы. И вести с тем же задумчивым видом интеллектуальные беседы.

Поразительно, но это довольно быстро дало свои плоды. Спустя, наверное, полгода, я так стал нравиться девчонкам, что на каждой студенческой попойке, если не было моей рыжей соблазнительницы, находил, с кем на несколько часов почувствовать острый и горячий пульс жизни.

Те самые парни, вокруг которых раньше вились все девушки, шутили:

– Ты на дискач идешь сегодня?

– Иду

– Ну, тогда можно не ходить, все равно все девчонки твои.

6

На четвертом курсе я начал преподавать в соседнем вузе и это была фантастика. Оказалось, что преподавать мне нравится. Причем в самом вузе была принята ужасающе скучная система: преподавателям выдавали видеолекции, мы должны были их ставить студентам, слушать вместе с ними монотонный бубнеж, а потом проводить контроль знаний. Я не мог слушать эти лекции. Я засыпал, буквально, боясь неподобающе распластаться на столе. Поэтому требовать от студентов вовлеченности не имел ни морального права, ни физической возможности.

И я начал рассказывать. Просто брал методичку, смотрел, какая сегодня тема – и рассказывал. Без бумажек, без видео. Эффект был мощным – студенты с удовольствием слушали, усваивали, ходили в деканат рассказать, какой крутой у них преподаватель, объявили меня лучшим преподавателем вуза. Я снова «читал свои сочинения вслух» и кайфовал от внимания.

Молодой, интересный, умный препод – я нравился студенткам. Они с разнообразными кошачьими манерами пытались со мной договориться об оценках получше, я старался не краснеть и сохранять строгость и непреклонность. Почти всегда мне это удавалось.

Однажды студентка не сдала мне экзамен. Спрашивает:

– И что теперь?

– Ну, теперь приходите осенью.

Она, испуганно:

– Ой, я же во второй вуз поступаю осенью! Меня так не возьмут… можно вам как-нибудь летом сдать?

– вуз закрывается, я летом не работаю…

– ну пожалуйста, спасите меня!

Ну и я спас. Позвоните мне, говорю, через месяц, подумаю, что можно сделать. Прошел месяц, звонит. А у меня ну совсем нет вариантов, кроме квартиры родственников, у которых я тогда временно жил.

Пришла. Открываю дверь. Ох… На пороге стоит большеглазая, загорелая брюнетка, с длинными распущенными волосами, в босоножках, белых брюках и белом топе, демонстрирующим красивый плоский живот и яркие соски под тонкой тканью. Вздохнул я, глядя на ее невинную улыбку, не стал ничего спрашивать, расписался в зачетке и проводил хитрую бестию.

Преподаватель – это, конечно, статус. А когда ты сам студент, это еще какой статус! Там, где я учился, меня перестали воспринимать студентом, я появлялся только для того, чтобы влегкую сдать очередные зачет или работу; там, где я учил, меня обожали. И везде были восхищенные молодые женщины. Я купался в этом. Я пульсировал энергией. И на этой энергии совершенно без усилий получил свой красный диплом.

Когда я закончил вуз, у нас все-таки случился секс с моим рыжим наваждением. Пять лет я мечтал об этом… и это было разочарованием. Это было похоже, как один из случайных попутчиков в купе поезда решил поужинать и достает из пакета курицу, а второй в это же время решил постелить постель – и все происходит сбивчиво, неловко, торопливо. Через время мы встретились снова и опять не смогли поймать резонанс между нами. Пять лет этих игр – это было прекрасно, без них жизнь в то время была бы намного более пресной. Но некоторым мечтам лучше оставаться мечтами.

8

Из армии пришел мой друг. Мы дружили с шести лет, казалось, это дружба на всю жизнь, но в итоге прекратили общение, криво и некрасиво.

Из армии он вернулся другим.

Начались пацанские понты – пойти в ресторан, на который, естественно, ни у него, ни у кого из нас не было денег, взять чашку кофе и сидеть нагловато рассматривать девушек. Иногда он развязно пытался с ними знакомиться, но его мгновенно отшивали. Начались еще более пацанские и нелепые понты – разливая водку и игнорируя мой останавливающий жест, цедил: «да нет, какое хватит, ты же меня уважаешь? Давай еще выпьем».

И вот, собралась у него дома большая толпа людей – родители, родственники, друзья и приятели со двора, отмечать его возвращение из армии. Как водится, стол, заваленный салатами, закусками и выпивкой.

Отец его, как и все отцы в поле зрения, был алкоголиком. Пил много, сурово, а когда у мамы друга не хватало терпения молчать, бил руками оконные стекла. Сильно резался при этом, руки в шрамах были. А у них зимой окна были частенько прикрыты фанерой.

Он взял рюмку и, глядя на сына нетрезвым блестящим взглядом, стал говорить. О том, как он им гордится, о том, что любит его и всегда поддержит – и много чего еще простого, банального, с пропитанной алкоголем откровенности.

А я опустил взгляд в тарелку, пытаясь изо всех сил сдержаться… и не сдержался. Разрыдался у всех на глазах.

9

Жизнь стремительно менялась, летела вперед, а моя школьная любовь в красном платье как будто бы уменьшалась и таяла, забытая среди альбомов с марками и нашивками «Гражданская оборона». Да, она все еще была в моей жизни, да, мы все еще были в статусе пары, но я все дальше уходил. И все чаще возвращался только из чувства вины или долга.

Я засобирался в Питер, в аспирантуру. Казалось, она не до конца верила в это, и когда у меня в руках оказался билет – это была сцена, которую играют плохо, а не играть – не могут. Каждый из нас знал, что будет дальше, но каждый боялся ставить точку и делал вид, что мы можем придумать альтернативный вариант нашей истории. Мне необходимо было быть хорошим парнем в любой ситуации. Зачем это делала она, гадать не буду.

И хотя она пару раз прилетала ко мне в Питер, где мы, соскучившись, на памяти о притяжении, отчаянно трахались, как будто бы пытаясь вернуться во время, когда ничего и никого другого не существовало – история наша закончилась тогда, когда я держал в руках билет, она смотрела на меня и мы делали вид, что договариваемся о том, что мы будем вместе и дальше. А может она закончилась тогда, когда я, сонный, скинул ее с себя за мгновение до оргазма.

10

До переезда в Питер я был здесь однажды – несколько классных солнечных дней. Мы поехали с мамой вдвоем и почти не спали, чтобы успеть впитать в себя как можно больше этих мостов, арок и площадей. Это был роскошный, парадный Питер.