Темна вода во облацех. Научно-фантастический роман

Лишь секунду Баринов колебался, потом решительно развернулся и снова сел напротив Банника.

Что значит, «ниточка протянется»? Куда – вперед? назад?.. Уж не на Артюхова ли он намекает? Или… или он натолкнулся на что-то, связанное непосредственно с Марией Запеваловой?.. Уйти сейчас и потом изводить себя в догадках…

– Так я тебя слушаю, – прервал он затянувшееся молчание. – Что там о родственниках-то…

– Да-да, – закивал Банник и снова улыбнулся туманно. – Тюхтетский район, деревня Коростылево, четыреста верст от Красноярска. По масштабам края – почти рядом. Семенихина – по мужу, в девичестве Запевалова. В той деревне половина Коростылевы, половина Запеваловы. Нашли брата, двух сестер, племянников. Кое-кто ее вспомнил и из соседей.

– Ну! Ну! И – что?

– Не нукай, не запряг!.. Ладно, Павел Филиппович, не стану тебя томить. Её почему замуж на заимку отдали, за раскулаченного, за врага народа? Она даже в девках пересидела, свои-то не брали. Считали порченой, с детства умом тронутой. Сны она видела.

– Какие сны? О чем? – Баринов подался вперед.

Банник неторопливо пожал плечами.

– Да кто ж такое будет помнить? Правда, дедок один, чуть ли не ее одногодок, рассказал, – странные, мол, сны: о чужих людях, о чужих краях… На тигров охотилась верхом на слоне, на маленьких долбленых лодочках в океане плавала, с какими-то волосатыми людьми сражалась на палках… Дети обычно друг другу страшные сказки рассказывают, да все про леших, кикимор и домовых, а она – свои сны. Сойдутся кружком и ей: «А ну-ка, Машка, давай еще что-нибудь про диких людей!»… Я потом, если хочешь, отчет той группы, что на деревеньку вышла, дам почитать.

– Значит, эти сны она начала видеть в очень раннем детстве… – медленно и негромко, словно для себя одного, проговорил Баринов.

– Похоже, что так, – кивнул Банник.

– Значит, тандем Афанасьева-Запевалова – два звена одной цепи. И это, можно сказать, почти доказано… А теперь, – Баринов остро взглянул на Банника, – а теперь давай кончать игру в жмурки! Ты, лично ты – нашел своего предшественника? Чья личность сидит в тебе? Чьи жизни ты видишь в своих снах?

Но Банник оставил его вопросы без ответа. Он словно бы даже не заметил их. И голос его стал вдруг тверд и сух, без малейшего намека на эмоции. Словно бы не он только что устроил почти балаган.

– А теперь слушай сюда, Баринов… Мы с тобой сейчас владеем фактами, которые позволяют утверждать абсолютно достоверно, что мозг человека обладает функцией как передатчика, так и приемника. Стоп! – Он предупредительно поднял руку. – Я знаю, ты хочешь возразить – они, мол, не задокументированы по всем правилам, следовательно, не могут служить доказательством. А я отвечу следующим образом – оно нам надо? Нам с тобой еще какие-то доказательства не нужны, мы знаем, что это так.

– Н-ну-у, предположим, – осторожно сказал Баринов, не понимая, куда клонит Банник.

– Так на кой хрен, извини, нам заботиться о поиске для какого-то неведомого дяди каких-либо еще доказательств?

– И что?

– То самое! Нам с тобой не нужен никто. Что знают трое – то знает свинья!.. А теперь, прежде чем мы расстанемся, изволь выслушать мою концепцию эффекта Афанасьевой-Банника…

3

– …Итак, наработанные нами факты позволяют утверждать, что личность с высокой степенью вероятности имеет модульный характер, и отдельные модули могут существовать независимо друг от друга. Мало того, они могут существовать обособленно даже от личности, другими словами – вне носителя этой личности: его физического тела. Но не просто в каком-то абстрактном пространстве, а в составе другой личности, в другом физическом теле. Мало того, в одной оболочке-носителе по каким-то причинам могут вдруг оказаться две личности, более или менее уживающиеся друг с другом. Но по логике – где две, там и три, и четыре, и десять…

Баринов помотал головой.

– Послушай, Николай Осипович, ты не на симпозиуме! Давай попроще, попонятнее, на уровне домохозяйки. Что за модули? Что за личность? Что за абстрактное пространство?

– Не требуй от меня отточенных формулировок и научных терминов. Будем пока объясняться, как ты правильно заметил, на уровне домохозяек.

– Хорошо. В таком случае – что ты понимаешь под личностью? – осторожно спросил Баринов. Конечно, вопрос не главный в этой ситуации, но принципиальный. – Душа? Сознание? Разум?

– Вопрос, конечно, интересный, но пока неуместен, – отрезал Банник. – Философское словоблудие способно «замотать» любые проблемы, вывернуть наизнанку любые факты. Придумывать термины и оттачивать формулировки предоставь демагогам от науки. Там, куда мы с тобой вторгаемся, еще нет ни понятий, ни терминов, ни определений. В понятие «личность» мы с тобой вкладываем примерно одинаковый смысл, пока этого достаточно. «Личность» – это то, что в бытовом плане есть понятие «человек».

– Н-ну, допустим… А что дальше?

– Под личностью человека я понимаю и душу, и сознание, и разум. Как они объединены в соответствующий модуль, предоставлю выяснять следующим экспериментаторам. Пока рассуждаем на самом примитивном уровне: тела, мол, состоят из молекул, молекулы – из атомов, атомы – из ядра и электронной оболочки. Какие там конкретные законы работают – сильное взаимодействие, слабое взаимодействие – какие там конкретно механизмы задействованы, прояснится в будущем… Мы же тобой принимаем априори – личность материальна и четко структурирована. И материальна в том смысле, что ее можно обнаружить, зафиксировать, измерить. Как – другой вопрос. Ни обнаружить, ни зарегистрировать биополе мы пока не умеем. Понятно, что существующими приборами это не сделать, Ну, скажем, каким образом в микроскоп разглядеть секунду? Или при помощи вольтметра определить величину гравитации?

– По-моему, ты слишком механистически подходишь к этому вопросу.

– Опять ярлыки? Чтобы ты был доволен: я – стихийный материалист. Что вижу – о том пою, все остальное пусть катится колбаской… Но продолжим. Прими личность как материальный сгусток некоего поля. Если хочешь – концентрированную эманацию, организованную субстанцию. Поскольку она может существовать лишь в качестве некоторых сгущений в особом, биологическом поле, то, естественно, может в этом поле перемещаться – по своим законам. Возможно, взаимодействовать с такими же сгустками, назовем их для простоты «мыслеформами». А дальше – снова аналогия.

Банник помолчал, глядя на Баринова. Тот спокойно и почти равнодушно ждал продолжения. Банник усмехнулся недобро.

– Понимаю, за эти мысли вслух ты меня сейчас с пуговицами съешь. Со шнурками, и с подметками. Однако, рискну… Итак, между двумя электрическими зарядами всегда возникает определенное взаимодействие: одного знака отталкиваются, разных – притягиваются. Пока они жестко закреплены, видимого эффекта нет. Но стоит освободить один, как он начинает двигаться. Это – закон природы, и не нам спрашивать, почему так происходит. А если точечный заряд вдруг оказывается в суммарном поле многих зарядов? Естественно, он начинает перемещаться в сторону более сильного… Конечно, эта аналогия крайне вульгарно отражает процесс перемещения «мыслеформы» в пространстве, а может, и во времени, и все же… Напряженность «биополя» каждого разумного индивидуума различна, мало того, в зависимости от множества причин она может разниться на протяжении жизни, или более мелких отрезков времени. Скажем, в течение дня.

Так вот, «мыслеформа», высвобождаясь при летальном исходе ее носителя, устремляется по силовым линиям общего биополя к большему по величине заряду, носителем которого может быть любой из индивидуумов данной популяции. Возраст и пол, очевидно, особой роли не играет. На притяжение «мыслеформы» играют другие факторы. Можно, скажем, допустить, что возраст еще как-то определяет величину заряда психоэнергии… И вот, при определенных условиях происходит взаимопроникновение этих «мыслеформ». Допустим, возрастное развитие личности как-то препятствует проникновение в ее мозг чужой «мыслеформы», может, внедрение возможно лишь до определенного момента в развитии личности. Не в физическом плане, а в ментально-психическом. Скажем, пока личность не перешла некую границу накопленных знаний. Скажем, пока ребенок не научился читать. Или – пока не научился сознательно узнавать окружающие предметы. Или – пока не овладел основами интегрального и дифференциального исчисления… В связи с этим представляется очень интересным механизм внедрения «мыслеформы». Ну и, конечно, механизм передачи. Он должен проходить, практически, мгновенно, а представь, какой гигантский объем информации необходимо при этом передать!

Получается что-то вроде сжатого сигнала-импульса… Снова аналогия: в шпионских книжках пишут о спрессованных импульсах, которыми обмениваются разведчики со своим центром, и, по-моему, в сеансах связи с межпланетными станциями применяются подобные методики…

– А на поверку – все та же реинкарнация, – вздохнул Баринов. – Если отбросить словесную шелуху, в переводе на русский язык… Ты не думал, что реинкарнация, как ее понимают оккультисты, требует определенного, однако все же ограниченного количества «душ», которые последовательно переселяются из одного тела в другое? Получается – сколько тел, столько «душ». Но человечество растет в численности – так откуда берутся новые? Может, где-то находится некая фабрика по их производству? Или не все ныне живущие обладают этими самыми «душами», или же «души» все же зарождаются вместе с новыми телами?

– Павел Филиппович, не уводи в сторону. Пожалуйста. – Банник даже поморщился. – Реинкарнация – красивая и трогательная сказочка, сочиненная человеком себе в утешение. Но она основана на реальных фактах, согласен?.. Поскольку личность – продукт высокоразвитого мозга, допускаю, что «подсадка» личности «А» к личности «Б», скорее, патология, чем закономерность или правило… А может быть, необходимо рассматривать этот процесс как естественный, предусмотренный природой как один из способов сохранения вида – передачей другому индивидууму накопленной информации. В частности, главнейшей – момента смерти. Как предостережение своему преемнику.

– Послушай, Николай Осипович, – усмехнувшись, сказал Баринов. – Тебе самому-то вся эта бредятина – как?.. Личность «А», личность «Б»… – передразнил он Банника. – Тогда уж проще, как в задачке из учебника арифметики Киселева для шестого класса: «Рабочий «А» берет в руку «Б» лопату «В» и подходит к куче «Г»…

– Афанасьева «помнила» жизнь не только своей непосредственной предшественницы, Марии Запеваловой, но и многих других людей… Это значит, что некая личность «номер один» передала свой модуль «номеру второму», «номер второй» – «номеру третьему», дополнив его своей информацией. Третий – четвертому, четвертый – пятому и так далее. Обрати внимание, твоя Афанасьева вспомнила не более полутора сотен снов, и часть из них повторялась. И из них можно достаточно четко выделить нескольких десятков, как ты говоришь, «чужих жизней». А это свидетельствует о том, что не всякий мозг может сформировать свой собственный модуль своей собственной личности. Ты же сам признал, что все сны кончаются очень непростой, можно сказать, экстремальной ситуацией. Она-то и провоцирует образование этого самого модуля. Если человек тихо-смирно угасает в своей постели, ему просто нет необходимости делиться этой информацией с преемником.

– Н-да, фантазия у тебя богатая. Можно сказать, роскошная… Значит, мозг не только передатчик, но и приемник с магнитофоном. Так сказать, радиокомбайн.

– А если по существу? Что можешь возразить?

– Не знаю, не знаю, – пробурчал Баринов и поморщился, словно от зубной боли. – И готов скорее поверить, что свихнулся я сам, но не мир вокруг меня… Один мой приятель, правда, разрабатывает гипотезу о «биологическом» поле всего живого и о «ноополе» разумных существ. У него схожая концепция: личность или «модуль личности» способны существовать как одна из структур этого «ноополя». Скажем, как сгусток… или матрица… Тебе бы с ним пообщаться, очень разнообразно провели бы время. Может даже с пользой.

– Нам не нужны посторонние, – сказал, как отрезал, Банник. – Так что, давай без истерик, дорогой Павел Филиппович! Без истерик. Не свихнулся ни ты, ни мир вокруг тебя. Договорились?.. И в теорию лезть не будем, займемся исключительно практикой.

– «Теория без практики мертва» – говаривал доброй памяти Александр Васильевич Суворов. Но и практика, не подтвержденная теорией, тоже мало чего стоит.

– Да ничего подобного, – возразил Банник живо. – Наши предки понятия не имели о законе всемирного притяжения, однако силу тяготения Земли использовали – о-го-го как умело!

– Ну, ладно, – устало сказал Баринов. – Твоя концепция понятна. И чем лично ты намерен заняться дальше? Помнится, лишь один человек смог провести себе аппендэктомию**. А уж копаться в собственных мозгах не придет в голову никому, извини за каламбур. Даже с целью ее подтверждения.

– А у меня нет другого выхода, – негромко произнес Банник.

Баринов остро взглянул на него. Нет, Банник говорил совершенно серьезно, без всякой рисовки или бравады… И ответить-то ему нечего!..

Затянувшуюся паузу прервал Банник.

– А теперь вали отсюда, Баринов, по-хорошему. Будь здоров, счастливого пути, дорожка бархатом! Провожать не пойду. Я пока затворником побуду денек-другой. Понимаешь, неохота перед всяким разным красоваться битой мордой.

– — – — – — – — – — – — – — —

*Банник неточно цитирует «Песню об отпускном солдате» Н. Тихонова.

**В 1961 году врач-хирург Леонид Рогозов на станции «Новолазаревская» в Антарктиде выполнил себе операцию аппендэктомии – удалил червеобразный отросток – аппендикс. Впоследствии был награжден орденом Трудового Красного Знамени.

Глава 5

1

Подходила к концу третья неделя исчезновения Павла, но по большому счету ничего так и не прояснилось. Лиза ясно отдавала себе в этом отчет.

Хождения в горком, в ЦК, в Академию, в КГБ, прокуратуру и МВД практически ничего не дали. Ее выслушивали, просили написать очередное заявление, иногда даже понимающе кивали, выражали сочувствие, советовали набраться терпения – дело-то непростое, требует времени… И вообще, как только станет хоть что-нибудь известно, ее непременно известят. Пусть Елизавета Ильинична мужается и не падает духом, все непременно прояснится в самые ближайшие дни, в крайнем случае, недели…

В институте ректор пошел навстречу, освободил от работы с абитурой, и она целиком и полностью могла заняться хождением по присутственным местам.

Но со временем кое-кому ее настойчивость уже стала надоедать.

В Комитете госбезопасности на третий раз вообще дальше вестибюля не пустили.

А в партийных и академических кабинетах стали попросту уклоняться от общения. Приходилось подолгу сидеть в приемных и зачастую уходить ни с чем. Если же избежать встречи высоким лицам не удавалось, ее всё откровеннее стали переадресовывать в милицию, в прокуратуру. Мы, мол, необходимые справки навели, запросы сделали, и результаты вам известны. А непосредственно розыском людей не занимаемся, не наша это обязанность. Что можем – делаем, а больше – извините… В МВД и прокуратуре пока терпели, но и тут принимали с видимой неохотой.

Еще тревожило молчание Бориса Омельченко.

Последний раз он звонил из Москвы, неделю назад. Сказал, что добился приема у руководства союзной Академии, обещал через пару дней сообщить подробности. И вот – исчез с горизонта… Нет-нет, торопливо поправила она себя, не исчез, а просто не звонит. В первый заход не получилось, делает второй, а пока не хочет расстраивать отрицательным результатом. Непременно свяжется с ней или с Сергеем в самые ближайшие дни… Господи, не пришлось бы разыскивать еще и его!

Два раза домой приезжал Салиев, рассказывал, что предпринимает он лично по академической линии – здесь, в Киргизии, и в Москве. В первый раз скупо пересказал разговор с «человеком из органов», который потребовал у него заполненное командировочное удостоверение на имя Баринова – в распоряжение Президиума АН СССР. Передал ей выписку из соответствующего приказа по институту… Больше всего беспокоило то, что, как ответили ему в управлении делами Президиума, с просьбой командировать Павла никто от них не обращался.

Поскольку стесняться и комплексоваться тут не приходилось, все средства должны идти в ход, Лиза перелистала записные книжки мужа, телефонные справочники, выписала полтора десятка имен более или менее влиятельных и высокопоставленных его московских знакомых и коллег. Принялась обзванивать.

Первой реакцией, конечно, было недоумение, удивление, даже негодование – кто посмел? как посмел? да я сейчас позвоню!.. Найдем, непременно разыщем, Елизавета Ильинична! Мое вам понимание и сочувствие, Елизавета Ильинична, и всяческая поддержка и помощь!..

Но однако ж до чего они все похожи, до чего поднаторели в таких играх-ситуациях! При других обстоятельствах можно было просто-напросто диву дивиться. Потому что спустя минуту-другую, видимо, осознав, что здесь действительно что-то не так, или почуяв возможную лично для них неведомую опасность, тон сбавляли, а негодующие формулировки смягчали. Кто резко, кто на тормозах. В зависимости от ума, опыта и сообразительности, общей и частной информированности, но необязательно от высоты положения… Обещали перезвонить, как только узнают что-либо определенное, да только пока ни от одного она телефонного звонка не дождалась.

Ежевечерне на несколько минут забегал Щетинкин. У него тоже как-то не вытанцовывалось.

Поначалу он был полон сдержанного оптимизма, заручившись пониманием и поддержкой высоких чинов МВД – тех серьезно привлекла реальная возможность насыпать немного соли на хвост коллегам из «конторы»… Но дни шли, понимание и сочувствие оставались на прежнем уровне, а вот стремление помочь постепенно испарялось, становясь все сдержаннее.

Буквально днями замминистра, неловко отводя глаза при очередном визите, сказал ему с заметным усилием:

– Знаешь, Сергей, похоже, пустышку тянем. В смысле, ничего не получается. Мне вчера там, наверху, оч-чень прозрачно намекнули, чтобы я больше твоим Бариновым не интересовался. И чтобы как звать забыл.

– Понял тебя, – Щетинкин поднялся и протянул ему руку через стол. – Обиды не держу, Темир, понимаю. Но если вдруг что всплывет…

– Конечно, конечно, Сережа! Мы все ж таки свои люди как-никак…

Разговор случился тягостный. И замминистра было неприятно, и Щетинкин чувствовал определенную неловкость – ничего хорошего, если человек пытается оправдаться за других.

Людям вообще, а особенно в чинах и при должностях, свойственно стыдиться того, что кто-то где-то его унизил, пригнул… пусть даже с глазу на глаз, пусть даже и чином, и должностью повыше. А уж признаваться в этом, тем более хорошим приятелям, почти друзьям – ну совсем уж невыносимо. Иногда даже так случается, что и приятельские отношения после этого как-то гаснут, сходят на нет.

Заместитель же республиканского прокурора на руководство ссылаться не стал, но нашел другую причину отстраниться.

– Не могу я дело возбудить, как ты требуешь! – с заметным раздражением сказал он при очередной встрече. И чувствовалось, что раздражение он направляет не на кого-то постороннего, а на самого себя. – Поверь, Сергей, не могу! По факту исчезновения дело открыли в первый же день – в заведенном порядке, согласно законодательству. А другого, посерьезнее, извини. Сам должен понимать: нет тела – нет дела. Оснований не имеется.

– А свидетельские показания?

– Ты видел, как убивали, или, на худой конец, причиняли тяжкие телесные?.. А по поводу похищения человека в нашем Уголовном кодексе и статьи-то нет.

– Значит, научились наши у гангстеров бочки с цементом в реке топить. А вам и крыть нечем, по таким эпизодам уголовные дела не возбуждаются. Я правильно тебя понял? – спросил Щетинкин.

Прокурор хмыкнул неопределенно.

– Еще вопрос, кто кого научил – про бочки с цементом. А в остальном – примерно так и есть…

Конечно, об этих разговорах Щетинкин Лизе ничего не рассказывал. И вообще, старался донести до нее лишь более или менее положительную информацию. Обнадеживающую, или, за отсутствием, нейтральную.

Но и скрывать серьезность ситуации он не скрывал.

– Мне определенно дали понять, почти открытым текстом: Паша жив и здоров, не нужно зря беспокоиться. А вот где он, зачем и почему – это, мол, компетенция совсем других органов. Но соваться в те дела мои информаторы категорически не намерены и мне не советуют… Ладно, на них свет клином не сошелся.

А вот о совместном походе с Игорем рассказал во всех подробностях.

…Сидели они в кабинете Щетинкина, прикидывали, какими еще способами можно узнать о судьбе Баринова.

– Черт дери, прямо к цыганке какой обращайся! – в сердцах сказал он тогда.

Игорь помялся и осторожно напомнил об их «коллекции» гадалок, знахарей, ясновидящих и прочих лиц, обладающих экстрасенсорными способностями. И, как наиболее внушающего доверие, упомянул Коровникова.

Долго не раздумывая, поехали к нему, по дороге прихватили у Лизы из альбома фото Баринова, на всякий случай.

Игоря Коровников знал плоховато, Щетинкина вообще видел первый раз и поначалу попытался от всего отнекиваться – мол, и я не я, и лошадь не моя… И вообще об экстрасенсах только слышал, сам же он простой «травник», собирает лекарственные дикоросы, сдает в аптеки, ну, иногда кое-кого пользует, по доброте души…

Однако под мягким давлением сдался. Но заявил, что при всем уважении к Павлу Филипповичу все равно ничем помочь не сможет.

– Я ж целитель, не телепат какой-нибудь, не гадалка доморощенная…

– Врачеватель, значит, – задумчиво сказал Щетинкин.

– Целитель, – терпеливо поправил Коровников. – От слова «целостность». Я восстанавливаю целостность, полноту организма, а врач – врачует, лекарь – лечит… Разницу улавливаете?

– Ну что ж, извините, Василий Петрович. На нет и суда нет. Идемте, Сергей Валерьевич, – поднялся Игорь из-за стола, отставив чашку с душистым отваром, которым их угостил хозяин.

– Вот что я вам посоветую, – явно колеблясь и раздумывая, сказал Коровников, глядя на фотографию Баринова. – Раз уж считаете, что все способы хороши… Дам я вам адресок. Правда, сам Павел Филиппович, когда я его на ту гражданку вывел, только посмеялся, даже не стал заносить в свой кондуит. А вы сходите, может, что путное получится.

Отправил Коровников их действительно к цыганке, Вите Ионовне. Озабоченно попросил быть с ней повежливее, не спорить, беспрекословно делать все, что скажет…

Жила она в Молдавановке, одном из самых криминальных районов города, в шикарном особняке красного кирпича, спрятавшимся за высоким глухим забором – только блестела поверх него крыша из светлой кровельной жести, с затейливым флюгером на коньке.

Калитку в зеленых металлических воротах открыла сама хозяйка. Внимательным взглядом осмотрела сначала щетинкинскую «Волгу», потом их самих, кивнула и отступила на шаг, приглашая войти. И здесь же, во дворе, даже не дослушав, потребовала аванс – двадцать пять рублей, и непременно одной бумажкой.

– В руки не давай, вон туда положи и камушком сверху придави, – она указала на стол под навесом в глубине двора.

В дом прошли через заднее крыльцо, сразу попали в небольшую полутемную комнатку, всю увешенную коврами. Из мебели – только лишь посредине круглый полированный стол без скатерти, вкруговую пять стульев в белых полотняных чехлах.

Сели: Щетинкин и Игорь – бок обок, хозяйка – через стол напротив. Щетинкин достал из кармана фотографию, молча положил перед ней.

Цыганка мельком глянула на фото, взяла в руки, зачем-то понюхала, приложила обратной стороной ко лбу и замерла, прикрыв глаза.

Как ни пытался, ее возраста Щетинкин определить не мог. Слишком размытый диапазон получался – от тридцати до пятидесяти. А то и больше… Лицо гладкое, холеное, без следа косметики, и губы не накрашены. Глазища громадные, в пол-лица. Руки – светлые, ухоженные, ногти без лака, но с маникюром, полированные. Одета на типичный цыганский манер – платок, цветастая юбка до пола, глухая плотная блузка с длинными рукавами, но кроме массивных серег и двух перстней с крупными камнями – никакого другого золота…

Наконец она положила фотографию на стол и посмотрела на них с тем же неподвижным выражением лица.

– Что хотите знать об этом человеке?

– Все, что можно, – ответил Щетинкин заготовлено.

Легкая улыбка скользнула по лицу цыганки.

– Думаю, ему не понравится, если все, что можно.

– Но он жив? – нетерпеливо спросил Щетинкин.

– Жив и здоров, если вы это хотите. – Она перевела взгляд на Игоря. – А его кровному родственнику я так скажу… В казенном доме он, и очень к своим рвется. Кровит душа его, плачет. Закрыли его не по его желанию, никуда не пускают. И запоры крепкие, и люди специальные стерегут. Только он пока и сам, куда идти не знает… Большой человек, ученый человек… Ест-спит хорошо, по лесу гуляет. Думает много, мечется в разные стороны своими мыслями. И сердце его никак не успокоится… Скоро известие от него придет, только его самого не скоро увидите. Потерпеть придется.