Темна вода во облацех. Научно-фантастический роман

4

Расстались они, как говорится, «при своих». Довольно мирно и без особой напряженности, как коллега с коллегой после обычного научного разговора. Правда, от обсуждения многих моментов Банник по-прежнему уклонялся, но это дело житейское – куда же он свою природную «сучность» денет? Его надо принимать таким как есть… или не принимать вовсе.

Обед в столовой подали вполне качественный, особенно неплох оказался тушеный кролик. И обслужили на уровне, как начальство положено – отдельный столик, официантка, льняная салфетка…

Прогулявшись по пустынным аллейкам – рабочее время, как-никак! – Баринов направился к себе «домой».

Помнится, кое-кто из его знакомых всерьез утверждал, что под алкоголем работается раскованнее, лучше и продуктивнее. Упор делался на поэтов да писателей, художников да актеров, а также ученых и изобретателей. На творческую личность, словом.

Баринов не спорил, лишь хмыкал скептически. Допускал с натяжкой, что актерам – может быть. И то, ежели стакан-другой перед выходом на сцену выводит их на определенный кураж. Трудновато без куража натурально изобразить Отелло или Турандот, Катерину или Фигаро, Офелию или Чацкого.

Для остальных же… Винцо да водочка иногда способствуют, конечно, полету фантазии, поэтому идею, сюжет, мысль подарить могут. Однако подшофе длительную, довольно нудную и кропотливую работу едва ли сделаешь нормально, как положено. Киркой и лопатой – куда ни шло, а «Войну и мир» или «Онегина» напишешь едва ли. А уж «К вопросу о функции ретикулярной формации головного мозга» – тем более…

Поколебавшись, Баринов убрал на место коньяк, достал бутылку «Посольской». Надираться нужно водкой, а лучше спиртом, но не коньяком, и тем паче не вином или пивом. И не рюмками, а стаканами.

Алкоголь – штука универсальная. Если вывести за скобки негатив, многое может – и утешить, и поддержать, и направить, и успокоить… и кое-что еще. Одного только никогда не даст – верного решения проблемы. И все же, и все же…

Он плеснул в стакан на три пальца.

Ох, мягко стелет Николай Осипович! Ох, мягко!..

Пусть не к месту, но вспомнился вдруг некий прокурор из числа приятелей Сереги Щетинкина. Рассуждали на «четверге» на очередную «вечную» тему, и тот сначала отмалчивался, а потом сказал нервно и выстрадано, почему и запомнилось: «Никогда ни в чем не верь преступнику. Пусть он клянется кем или чем угодно, хоть богом, хоть сатаной, хоть мамой, пусть размазывает по харе слюни пополам с соплями и ест землю – не верь! Лучше потом объясняться со следователем, чем с ключником Петром у небесных врат…»

Не этот ли сценарий сейчас разыгрывается? Тебя, Баринов, поматросят и бросят. В лучшем случае.

И все же, крути ни крути, а решать эту дилемму придется абсолютно однозначно: или работать или не работать.

Вопрос – на кого? Можно ведь, строго говоря, не на чужого дядю, на себя.

В запретные темы не лезть, сосредоточиться исключительно на «эффекте Афанасьевой-Банника». В конце концов, задета не только его профессиональная гордость и добросовестность. До сих пор подспудно преследует чувство вины перед Афанасьевой. Она ему доверилась, а он ничуть не облегчил, скорее, серьезно осложнил ей последний год-полтора. И теперь, после ее нелепой гибели, разобраться во всем его долг уже даже не столько как ученого, но просто человека.

Баринов с отвращением посмотрел на стакан, который так и держал в руке, не сделав ни глотка. «Пьянству бой – копейку в дом!» Встал из-за стола, выплеснул водку в мойку, смыл из крана… Нет, сейчас мозги требовали не этого.

«Динаму, значит?.. Ну-ну… Ладно, Николай Осипович, будет тебе динама». И не обижайся потом.

Он прошел в кабинет, сел в кресло. Вздохнул, потянулся за голубеньким скоросшивателем, который так и не стал убирать в сейф прошлым вечером.

Итак, вот он, предлагаемый план экспериментов. Но в таком виде он совершенно не годится. Поэтому первым делом его надо упорядочить и детализировать, вторым – развить и существенно дополнить.

Когда глаза начали слипаться, он придвинул к себе телефон.

«Так, домашние номера у них, вроде бы, с девятки», – и набрал почти наугад: девять – ноль-ноль-один.

– Слушаю, – почти сразу, после третьего гудка ответил нужный голос – Банник, видимо, тоже засиделся допоздна.

– Добрый вечер, Николай Осипович. Что звоню – предупредить, что с завтрашнего дня, то есть с субботы, ты спишь в лаборатории под моим присмотром. Такой вариант устраивает?

– Безусловно, – ответ последовал без малейшей паузы, словно был запланирован. – Долгополова озадачишь сам или мне подключиться?

– От тебя требуется одно – быть на месте в двадцать один час. – Баринов усмехнулся в трубку: – Для очередного собеседования… На этом все. Спокойной ночи, нормальных снов.

– — – — – — – — – — – — – — —

*См. роман «Сны во сне и наяву»

Глава 4

1

Неделя получилась плотной.

Давненько, весьма давненько не приходилось работать с такой интенсивностью и напряжением. Прямо-таки с ожесточением. Ну, случалось такое в студенчестве. И, пожалуй, первые годы во Фрунзе. Когда еще не приелась эта игрушка взрослых людей – наука. Когда еще любознательность хлестала через край, еще было запредельно интересно – а до каких таких жгучих тайн смогу докопаться лично я?..

Задача была поставлена – объяснить эффект Афанасьевой-Банника, и ее надо было решать. Причем, желательно – по понятным причинам – как можно скорее.

Оборудование имелось – наипрекраснейшее, наиновейшее и наисовременнейшее.

И Долгополов оказался ассистентом толковым и грамотным, даром, что заместитель директора. Инициативы не проявлял, но в качестве ведомого пришелся очень даже к месту. Правда, иногда слегка раздражал ярко выраженным стремлением к услужливости – такие и зажженную спичку вовремя поднесут, и креслице пододвинут, и за пивком сгоняют… Но информирован и знающ был в достаточной степени и, получив, видимо, соответствующие инструкции, охотно и исчерпывающе отвечал на все вопросы Баринова.

На удивление, с самой лучшей стороны проявил себя старый знакомец Шишков. Расторопный, понятливый, исполнительный. С несколько замедленной реакцией, но это несущественно, работе не мешало… Помогали ему четверо лаборантов, все молодцы до тридцати. Молчаливые, внимательные, достаточно профессиональные, чем-то неуловимо похожие друг на друга. То ли спортивностью, то ли строгим и невозмутимым выражением лиц… Поначалу Баринов специально приглядывался, но особой военной выправки ни у кого не заметил. И все же во внешнем виде принадлежность их к определенному ведомству чувствовалась. То ли в безликости, то ли в стандартности – бог разберет!.. Шишков в свое время каждого из них представил по именам, но, честно говоря, Баринов запомнил плоховато, иногда путался.

Наличествовал, естественно, и подопытный – сам Банник собственной персоной. Кстати, относился он к своему участию в экспериментах спокойно и невозмутимо, как любой другой уверенный в себе подопытный, а уж их-то Баринов насмотрелся. Вечером к назначенному времени приходил, утром, приведя себя в порядок, вежливо попрощавшись, уходил. И отличался от обычных «кроликов» и «морских свинок» одним-единственным вопросом на прощанье: «Павел Филиппович, сегодня я тебе буду нужен?»

Но в его дневном участии в настоящий момент необходимости не усматривалось. Пока ничего нового Баринов привносить не собирался. Он словно повторял пройденное, только ускоренно, на рапиде, заранее зная, что получит на том или ином этапе.

Черновая работа.

Существенно помогало, что имелся уже наработанный огромный, правда, бессистемный объем первичной информации. Тут были и самые общие, и узко специфические анализы конкретного объекта, километры энцефалограмм в состоянии сна и бодрствования, а также при воздействии на него алкоголем и галлюциногенами.

Баринов читал ленты самописцев и легко вычленял в биоритмах знакомые пички и тремор, флуктуации и аномалии…

«И повторится все, как встарь»… Только на другом, следующем витке спирали.

Всю эту неделю он дежурил в лаборатории, когда там, в шлеме цереброскопа, обвешанный датчиками, спал Банник. И ждал того сна. Почему было так важно самому зафиксировать этот момент, он и сам не очень отчетливо понимал, однако ждал.

Может, потому, что Банник до сих пор категорически избегал говорить о содержании своих снов. Таких же самых, что мучили Афанасьеву. А что они были такими же, Баринову стало ясно с самого начала, он эту мысль даже не подвергал сомнению. На соответствующих ЭЭГ Банника он сразу же обнаружил шестую фазу. И если сравнивать с ЭЭГ шестой фазы Афанасьевой, которые Баринов помнил наизусть, то, не считая чисто индивидуальных отклонений, они были один в один.

И он ждал – вдруг Банник, разбуженный после этого сна, забудется и проговорится о его содержании… Зачем это было надо, Баринов тоже отчетливо не представлял, но почему-то был уверен, что информация будет далеко не лишней.

Но не везло, нужного сна не случалось.

А в субботу после обеда Банник зашел в его кабинет и сообщил с досадой:

– К сожалению, Павел Филиппович, придется на время прерваться. Я ведь, как ты знаешь, не только ученый, но и злобный администратор, и закоснелый бюрократ. Хочешь – не хочешь, а большое хозяйство требует постоянного присмотра. А тут в Красноярске очередные сложности. Ты уж извини, потерпи несколько дней, хорошо?

– Рванешь в Красноярск?

– Нет, в Москву. Объясняться надо тут, а в Сибири без меня управятся, кому надо хвосты накрутят.

С отъездом Банника он словно споткнулся на бегу, и ощущение это было не из приятных.

Не работалось. Вернее, работалось, но как-то наперекосяк, непродуктивно. Отчеты, протоколы экспериментов, ленты электроэнцефалограмм… вдруг все стало навевать какую-то вселенскую тоску. Сухо, пресно, безвкусно. Форменная жвачка, а живого дела не видно.

В довершение вдруг появилась бессонница.

Он теперь не засиживался за полночь, а как все нормальные люди заканчивал работу не позже восьми. Ужинал, смотрел программу «Время», полчаса прогуливался перед сном… Но как только за окном брезжил рассвет, просыпался и уснуть уже, несмотря на все усилия, не мог. А к химии прибегать очень не хотелось.

То ли на третье, то ли на четвертое подобное утро он вышел из коттеджа.

Ночью прошел дождь – спокойный, крупный, теплый. Такие дожди в народе называют грибными.

Сразу на крыльце почувствовалась утренняя летняя свежесть. Солнце только-только поднялось и еще не начало заметно пригревать. По-над землею стелился холодный влажный воздух, и, попав в его струю, Баринов невольно поежился. Прямо таки по песне: «Холодок бежит за ворот…» Помнится, пели в пионерском детстве.

И с удивлением вдруг осознал, что, вообще-то говоря, уже конец августа…

Баринов неторопливо вышел на центральную площадь.

Дворники, похоже, пошабашили. В дальней перспективе аллейки промелькнул, завершая свой маршрут, утренний патруль с могучей овчаркой на поводке. А жители коттеджей, пожалуй, еще и не просыпались. Спешить не приходится, до места работы – три минуты неспешного ходу. Это у тех, кто жил на территории. А тех, кто за оградой, из Москвы или из поселка, «вольняшек», как их с оглядкой и вполголоса называли, хотя какие они вольные, скажем так, расконвоированные, привозили без четверти восемь. Автобусы гуськом, минуя проходную, въезжали в сетчатый загончик, наподобие баскетбольной площадки, и пассажиры, предъявив пропуска у такой же сетчатой калитки, прогулочным шагом расходились по рабочим местам.

Территория, куда хватал глаз, была пустынна. Светла, чиста, уютна и пустынна. Словно в одночасье человечество исчезло с лица земли, но оставило все, как было, нетронутым и не разоренным.

Он присел на скамеечку.

Позади парадный вход в административный корпус, впереди – бронзовый вождь мирового пролетариата на постаменте: вид со спины. Полы пальтишка порывисто взметнулись, кепка на затылке, правая рука революционно выброшена вперед… Баринов невольно усмехнулся, вспомнив анекдот, чрезвычайно похожий на правду – как перед главным зданием некоего райцентра стоял вождь вот в такой же позе, в левой руке комкал кепку, а вторая красовалась у него на голове. Долго стоял, может, десятилетия, пока какой-то дотошный зевака эту пикантную деталь не углядел и не озвучил.

…Ну да ладно, бог с ним, с вождем. Продолжим утренний моцион. Вон по той аллейке, что ведет в сторону от коттеджей, Баринов еще не гулял.

Он не торопясь прошел метров двести-триста, и аллейка вдруг кончилась, почти упершись в стену из бетонных плит, которая, как он понимал, охватывала по периметру весь научный городок.

Баринов пригляделся – стена не достигала и трех метров, а в отдельных местах, там, где природой предусмотрены разного рода неровности в виде пригорков и ложбинок, даже поменьше. Скажем, два с небольшим.

Некогда он неплохо выпрыгивал над сеткой, ставя блок. Тренер хвалил.

Итак, разбежаться посильней, оттолкнуться, используя как трамплин вот эту лысоватую кочку, ухватиться за верх стены… Смотри-ка, с первого раза… А подтянуться труда не составит. Колючей проволоки вроде не видно, поверху из бетона битое стекло и бутылочные горлышки не торчат…

Ага, вот и сюрприз-объяснение. Охрана объекта ориентирована на защиту от несанкционированного проникновения, а не от побега. По ту сторону прямиком у стены ров, вернее, рукотворная лощинка поболее метра глубиной, да с крутыми откосами. Так что вернуться тем же манером не получится…

Да и ладно. Есть ли смысл возвращаться? Надо – сами вернут.

Значит, так. Перво-наперво, выбраться на дорогу, голоснуть. Из ближнего Подмосковья, где бы он ни находился, любой колхозный водила за стольник доставит в Сосновку. В карманах пусто, однако у родни перехватит… Или в Подольск, там тоже имеются родственники и знакомые… А дальше – война план подскажет.

Баринов осторожно сполз на ту сторону, повис на вытянутых руках. Еще раз через плечо пригляделся ко дну лощинки и, что есть силы, оттолкнулся от стены ногами. Удар оказался достаточно силен, но, как и положено, он завалился на бок в невысокую траву. Помнится, на первом занятии фехтовальной секции тренер сказал, оглядывая строй: «Оружие я вам, ребята, пока не дам. Пока мы с вами будем учиться грамотно двигаться и так же грамотно падать. В жизни такая штука всегда пригодится»…

Не без труда он поднялся по крутому откосу к зарослям ежевики. Не удержался, кинул несколько переспевших сизо-черных ягод в рот. Забытый вкус, черт дери!.. Впереди, метрах в трех, сплошняком начинались деревья, вроде как лесополоса. Придется продираться сквозь них, а там еще и подлесок.

Поднимая ноги повыше, Баринов сделал несколько шагов по сплошному ежевичному ковру и все же зацепился за какую-то плеть. Дернул ногой посильнее и запоздало увидел, что это не ветка, не стебель, а тонкая стальная проволока. Справа раздался негромкий хлопок. Подвела вегетатика: надо было ничком бросаться на землю, а не поворачивать голову на звук. По глазам ударила вспышка – белая, ярчайшая, словно сто тысяч сполохов электросварки. Она не только ослепила, она сбила с ног и даже на какой-то миг заставила потерять сознание.

Он пришел в себя лежа на боку, неудобно подвернув руку, и ничего не видел – в глазах вперемешку плавали темно-фиолетовые и багровые пятна.

«Только бы не пожгло сетчатку, – почти испуганно подумал Баринов. – Если не ожег, через несколько минут зрение восстановится… Но вот дадут ли мне эти минуты?»

Плотнее зажмурившись, он принялся энергично массировать лицо – лоб, виски, переносицу, скулы…

Очень, очень самонадеянно повел он себя. Как сопливый пацан-недоучка. Недооценил местную службу безопасности, ох, недооценил. Так глупо и бездарно напороться на элементарную растяжку! Хорошо еще, что фотоимпульсный боеприпас, а не, скажем, противопехотная мина или обыкновенная «лимонка». Хотя конечно, убивать потенциального нарушителя в данном случае совершенно необязательно, достаточно парализовать взрывом световой гранаты. Подходи – и бери его, тепленького, голыми руками… Зря, очень зря он не стал в свое время слушать Арзыбова о системе охраны «объекта».

– Эге! – раздался откуда-то сверху негромкий голос. – Да это, похоже, наш товарищ директор!

Конфуз, в общем-то, случился изрядный.

И что больше всего било по самолюбию, никто его так и не спросил – а какого рожна врио директора режимного НИИ понадобилось рано утром, тайком, перелазить через забор этого самого режимного НИИ?..

Два охранника заботливо помогли встать, отряхнуться от всякого мусора, даже дали хлебнуть подкисленной лимонным соком воды из фляжки… Зрение к тому времени практически восстановилось, и Баринов разглядел на верху стены третьего, который прилаживал там веревочную лестницу вроде корабельного штормтрапа.

– Забраться сможете? – вполголоса спросил он и, увидев кивок Баринова, неслышно соскользнул на ту сторону.

Когда они вчетвером оказались на аллейке, кто-то из охранников, видимо, старший, не спросил, а предложил неуверенно:

– Может, в санчасть… Как вы?

– Нет-нет, спасибо! Лучше домой.

– И то верно, – легко согласился тот.

На пути они никого не встретили.

Перешагнув порог коттеджа, Баринов оглянулся. Трое крепких молодых парней в спортивных костюмах свободного покроя молча стояли на аллее, спокойно и серьезно смотрели ему вслед.

2

Явных последствий инцидент не имел.

Во всяком случае, ни в этот день, ни в следующий никто даже взглядом, или ухмылкой, или еще как-нибудь не намекнул, что он-де в курсе… Правда, и общался-то Баринов лишь с секретаршей, с Долгополовым и с Шишком и его ребятами.

И Арзыбов не объявлялся. Уж ему-то непременно доложили о попытке… не проникновения, конечно, на режимный объект, но, скажем так, «несанкционированного нарушения периметра». Или как там у них это называется.

По утрам Баринов бесцельно отсиживал минут пятнадцать в кабинете – вроде как отметился на работе, потом шел в лабораторию или в спецхран библиотеки. Вечером еще пару часов проводил за письменным столом у себя в коттедже.

А в четверг секретарша после традиционных слов приветствия сказала, слегка понизив голос:

– Вчера поздно ночью приехал Николай Осипович. – И на вопросительный взгляд Баринова добавила: – Еще не появлялся.

– Очень хорошо, спасибо, Анна Сергеевна! – Баринов на секунду задумался. Пожалуй, встречу, после всего случившегося, лучше провести гарантировано наедине. – Я вот что вас попрошу: предупредите Николая Осиповича, что я иду к нему.

Кнопку Баринов нажал решительно и твердо, потому, наверное, и зуммер внутри прозвучал громко, требовательно.

Банник открыл дверь, и Баринов даже присвистнул.

– Что, Николай Осипович, бандитская пуля?

Банник потрогал кончиками пальцев левую скулу и скривился.

– До сих пор болит, зараза!.. Что, сильно заметно?

– Ну, я же как-никак медик! – усмехнулся Баринов. – Что стряслось-то?

– Мешок с кулаками в темноте с карниза упал!.. Ладно, пришел – заходи.

Прошли на кухню. Банник, похоже, заканчивал завтрак.

– Есть будешь?

– Нет, спасибо. От кофейку не откажусь.

– И какого хрена ты туда полез? – вполне добродушно спросил Банник, доставая вторую чашку. – Там за лесополосой еще один забор из колючки, плюс другие разнообразные сюрпризы.

– Уже донесли?

– Не донесли, а доложили, – мирно ответил Банник и даже улыбнулся. – Кстати, водится у меня в знакомцах весьма высокопоставленный чин, который утверждает, что ни один здравомыслящий юрист никогда не станет считать побег из мест заключения криминальным. Тяга к свободе для человека естественна и моральна, стремление же наказывать за нее, наоборот, безнравственно. Другое дело, что соответствующая статья Уголовного кодекса даже за попытку к бегству автоматически ужесточает первоначальное наказание. Грубо говоря, к оставшемуся сроку «довешивает» еще три года.

– Это намек?

– Констатация факта. Ладно, бери свой кофе, пошли в кабинет.

Здесь Банник подошел к громадному сейфу в углу, присел перед ним, заслоняя спиной от Баринова дверцу, и достал из нижнего отделения небольшой кейс черной тисненой кожи. Молча положил его на столик перед Бариновым. Сам сел напротив.

– Бери, бери, это твое.

Баринов прихлебнул остывающий кофе, прищурясь, посмотрел на собеседника, не торопясь откинул крышку.

Вот уж чего не ожидал, так не ожидал… Сердце невольно сделало перебой.

Сбоку на дне сразу бросились в глаза – его часы «Электроника» с металлическим браслетом, зажигалка, початая пачка «Интер», расческа, выстиранный и выглаженный носовой платок. Все то, что было при нем, когда его в бессознательном состоянии волокли в машину на даче у Сергея. Рядом, придавив три пухлые большие конверты, лежал его любимый бумажник, подарок Лизы на десятую годовщину свадьбы. Но он-то оставался дома, как помнится, во внутреннем кармане пиджака от рабочего костюма…

Еще несколько мгновений Баринов смотрел внутрь, потом поднял голову.

– Там, в конвертах, – Банник небрежно шевельнул пальцем в сторону кейса, – документы: паспорт, партбилет, трудовая книжка… ну и все остальное – выписка из приказа, дипломы, удостоверения… Разберешься. Ну и деньги – зарплата за август, командировочные, сверхурочные, премиальные, за выслугу, за степень, безводные, высокогорные, за удаленность… Половина аккредитивами на предъявителя, половина наличными.

Надо было что-то сказать, но на ум ничего не приходило. Даже спросить прямо, в лоб, что все это значило, у Баринова не хватило духа. Может быть, смалодушничал, боясь разочарования, как честно признался сам себе, а может, просто не хотел показать Баннику своей радости, своего торжества по поводу окончания заключения. Ничего, эта сволочь обойдется, перетопчется и не облезет!.. Все ж таки не по его вышло, и не добился он ничего, как ни пытался, как ни пыжился, как из кожи вон ни лез…

Поэтому Баринов просто сидел и изо всех сил старался как можно более равнодушными глазами смотреть на Банника. Просто ждал, что последует далее.

– Ладно, Баринов, можешь не благодарить… Ты же любишь налегке путешествовать, не так ли? Значит, личные вещички упакуй, через недельку их тебе туда, во Фрунзе, доставят. На квартиру, я имею в виду. А тебя как, сразу в Домодедово или в «Университетскую»?

– А это тебя не слишком обременит? – Баринов закрыл кейс и снова взял в руки чашку.

– О-о, нет-нет, нисколько, не извольте беспокоиться, милостивый государь! – Банник даже поднял руки вверх. – Ваше удобство – превыше всего!.. И все же усиленно рекомендую задержаться на пару деньков в первопрестольной, пообвыкнуть в новых-то условиях. Осмотреться, поразмышлять на досуге.

Баринов удивился, такого Банника он видел впервые. Оказывается, он может ерничать и фиглярничать. Да-а, многогранна личность человеческая, даже такая подлая и беспринципная.

– Ну что ж, может ты и прав, пусть будет «Университетская», – слегка задумавшись, согласно кивнул он. – Да вот только я сижу и гадаю – какую еще подлянку ты мне подготовил? А конкретно – я хотя бы до гостиницы-то живой доеду?

Банник театрально встал в позу – даже вытянул руку по направлению к Баринову и торжественно продекламировал:

– «Послушай, Денисов Иван! Теперь ты не егерь мой. Приказ уж по роте дан, можешь идти домой»*.

Нет, определенно с Банником что-то случилось, и довольно серьезное. Эдакая резвость и веселость из него полезла, прямо-таки кавээнная. И что-то близкое к благодушию так и прет из всех дырок… Уж не связанно ли это с отметиной на морде?

– И откуда такой альтруизм?

Банник усмехнулся.

– Дружка своего новосибирского благодари. Такую волну поднял!.. Да, кстати, советую подождать до утра. Сегодня в двадцать один ноль-ноль Москвы дадут по межгороду Киргизию. На твой домашний телефон.

Ай да Борис, ай да молодец! Нет, ребята, хорошо иметь настоящих друзей. А уж если они еще вдобавок люди влиятельные… Спасибо, Боря, искреннее спасибо!

Баринов отставил недопитую чашку и поднялся.

– Ну что ж, Николай Осипович, гранд мерси за хлеб-соль, за доброту и ласку. Будешь у нас на Колыме – заглядывай.

Банник сидел, вальяжно развалившись на диване, улыбался туманно, и добродушно кивал в такт его словам. А когда Баринов, подхватив кейс, направился к выходу, сказал ему в спину:

– Павел Филиппович, будь ласка, тормозни на минуточку. Давай уточним. Твоя Запевалова родом из Красноярского края, не так ли?.. Нашли мы ту деревеньку. И родственничков её тоже. Пообщаться с ними не желаешь?

Баринов остановился в дверях и обернулся.

– А с какой стати? Что мне это даст того, чего я не знаю?

– Да как тебе сказать… Вдруг от этого тандема Запевалова-Афанасьева ниточка протянется.