Сны во сне и наяву. Научно-фантастический роман

– Да, почти полтора.

– Так как ты живешь?

– По-прежнему, Нинок, по-прежнему… Лучше – как ты?

Она решила взять легкий, чуть игривый, чуть ироничный тон и, посмеиваясь, принялась болтать что-то о работе, о сослуживцах. Потом, смягчив иронию, переключилась на Сережку, на его школьные проделки – у Виталия сын был еще маленький, но дочь в этом году тоже заканчивала седьмой класс… Но он не слушал, а она знала причину и искренне жалела его. Нет, правильно, что они расстались.

Она говорила и смотрела, как он не слушает. Курит, рассеяно глядя перед собой, а пальцы его нервно подрагивают. Она знала, что вот-вот он скажет то, ради чего ждал ее на остановке. Вот сейчас… нет, через минуту… или чуть позже. Или сегодня не скажет, но спустя несколько дней опять словно бы невзначай попадется на пути – и снова будет длиться эта сладкая пытка…

Нина по-доброму, по-хорошему жалела его – ведь не был же он ей совершенно безразличен. Ни тогда, ни сейчас – как ни странно… Даже тот самый синдром, при котором чувства в личности преобладают, перебарывая аналитическое мышление, не казался таким уж смешным – в нем.

– Нина!

– Да? – она прервалась на полуслове и, если бы могла, сжалась бы в комочек… Господи, что ему ответить? Что?

– Послушай, Нинок, – он говорил нарочито спокойно и даже как-то равнодушно. – Извини, я хотел спросить… Тебе не очень мешает в жизни, что я люблю тебя?

…Он проводил ее до остановки и, пока автобус трогался, не сводил с нее глаз, закуривая на ощупь.

Не достроившись, стена рухнула.

Первой реакцией была досада. Вот ведь как, не хватило выдержки. Элементарной силы воли! А казалось, стоит только захотеть…

Второй была простая мысль. Простая до ужаса. До того, что поначалу Нина лишь удивилась – как до сих пор она не приходила в голову?.. Только потом сама ее простота заставила Нину задохнуться в отчаянии, заставила понять – это еще один звонок. Может быть, один из последних.

Что значит – отгородиться от всех?

И Нина упрямо заставила себя додумать до конца: это и есть прямой и явный признак изменения психики. Это и есть очередное и следующее проявление того, что называется – «сходить с ума».

Она повторила открывшуюся истину вполголоса, теперь на слух выверяя ее точность и правильность:

– Сам факт появления мысли о необходимости полного ухода от окружающей действительности является проявлением начала изменения психики…

Вот так, оказывается. Вот так, оказывается, сходят с ума.

Теперь уже не за горами. Теперь уже скоро. Недели или месяцы. Или – дни?.. Ничего не изменить. Ни-че-го.

«Но если ты осознаешь, что сходишь с ума, значит, пока ты нормальная?.. Или – уже нет?»

Виталий поджидал ее возле работы во вторник.

В среду же ее домой привезла машина «Скорой помощи».

4

Был славный, тихий вечер. Огромное море мягко зализывало берег в нескольких шагах перед ней. У самой кромки, на границе воды и суши копошился в песке и россыпи мелких ракушек кто-то маленький и верткий, весь в реденькой золотистой шерстке. Волна повыше иногда настигала его, он пугливо взвизгивал и отскакивал, оглядываясь на Нину большими, почти круглыми глазами. И столько в его повадках и ужимках было милого, радостного, близкого и родного, что она чуть не плакала от щемящего умиления и ласковой нежности – хотя какую нежность могла испытывать Нина к этому забавному зверьку, похожему отдаленно на небольших бесхвостых лемуров из телевизионного «Клуба путешественников» с Юрием Сенкевичем…

Но таких снов-видений, приятных и добрых, несмотря на странность, она могла вспомнить очень и очень немного. Буквально единицы.

После них тоже охватывало оцепенение и оставалась слабость, зато не было дикого, почти животного страха, ощущения разбитости и лимонной выжатости. Нина была готова мириться с ними, лишь бы не снились те, другие…

Да только кто из нас способен управлять нашими снами?

5

Нина подняла глаза. Ветви близкого клена не закрывали неба – глубокого, прозрачного, густо-фиолетового южного неба. От бетонной стены дома тянуло жарой, но воздух успел остыть, стал по вечернему приятно прохладен.

– Вы знаете, – сказал она, – голова у меня не болит.

– Знаю. – Баринов стоял чуть позади, она чувствовала его внимательный взгляд. – Вы хотели поскорее поговорить со мной.

– Да.

Баринов промолчал, ожидая продолжения.

– Вы очень пристально следили за мной весь вечер.

– Не следил. Наблюдал.

– Все равно.

– Пусть так… Но я вас слушаю, Нина Васильевна.

– Что вы хотите услышать?

– Все, что вы хотите рассказать… Ведь вам есть что рассказать? Кстати, меня зовут Павел Филиппович.

– Да-да, спасибо!.. Я, знаете, действительно забыла, извините… Вы психиатр?

Глаза привыкали к густеющим сумеркам, и боковым зрением она могла различить темный силуэт на фоне сероватой стены, дорисовывая памятью строгий костюм, белоснежную, с туго накрахмаленными манжетами и воротничком рубашку. А лицо его ускользало.

Баринов негромко рассмеялся – добродушно и не обидно.

– Смешные предрассудки… Стоит людям сказать, что кто-то работает с человеческим мозгом, так его с ходу обзывают психиатром.

– Разве стыдно – быть психиатром?

– А разве стыдно обращаться к психиатру за помощью?

На этот раз промолчала Нина.

– Вам нравится современная западная литература?

– Что?.. А-а, ну да, разумеется. Только я в последнее время мало читаю.

– Там все герои, так или иначе, но регулярно посещают своего врача-психотерапевта. Помните?

Нина кивнула.

– Но и в жизни каждому из нас не повредило бы хоть изредка попадать к нему на прием.

– Вот я и… пришла.

– Но я же не психиатр. И не психотерапевт.

– Тогда я, наверно, должна извиниться, – Нина повернулась к нему. – Я отняла у вас много времени, Павел Филиппович, а случай мой, получается, не в вашей компетенции. Извините.

– Ваш случай? – Баринов оторвался от стены и подошел к перилам балкона. Теперь он стоял рядом. – Ваш случай… Ну, начнем с того, что «вашего случая» я пока еще не видел, не знаю. А во-вторых, понимаете, это было бы слишком откровенно и потому для меня неинтересно.

– Вы полагаете, что шизофрения…

– Нина Васильевна! Право слово, не считайте меня несерьезнее, чем я есть. Правда, мы видимся с вами впервые…

– Но мой муж…

– Обещал вам приличного психиатра?

Нина поежилась и с преувеличенным вниманием принялась рассматривать узенький серпик над черной верхушкой клена. «Денежку бы ему показать». Небо быстро темнело, теряя прозрачность, и на нем все ярче проступали звезды.

– Д-да, – с трудом произнесла она.

Баринов снова рассмеялся. Негромко и коротко, но суше, чем в первый раз.

– Вот потому я не люблю, когда меня представляют кому-то через третьи руки. А тут, видимо, даже через четвертые-пятые.

– Однако ж и вы, ничего обо мне не зная, даже не поговорив со мной хотя бы по телефону, сразу пригласили на прием.

– В гости, Нина Васильевна, в гости. Такая у меня, с позволения сказать, метода… А кроме того – я наводил о вас справки. Видите, я от вас ничего не скрываю. А то, что вы впервые в этом доме, в этом обществе… Вы же заметили, что я за вами наблюдаю?

– Да, я поняла. Тест на поведение в незнакомой обстановке.

Баринов пошарил по карманам.

– Сигареты в комнате. А вам бы не помешал сейчас небольшой допинг. Вы же курите?

Нина крепче стиснула балконные перила.

– Нет-нет, не надо. Спасибо.

– Я все-таки принесу.

Он не закрыл дверь, и Нина слышала, как в комнате низкий, чуть с хрипотцой голос – видимо, та полная брюнетка с короткой стрижкой – пел одну из тех самоделок, что удаются только под гитару и только в понимающей компании, заранее настроенной в унисон:

Всю ночь со звонницы

в слепой бессоннице

гремят колокола:

о нас с тобой, о нас с тобой, —

о том, что ты ушел,

о том, что я ушла…

Нина снисходительно усмехнулась словам – так глобально, на весь мир объявлять колокольным звоном о личной трагедии двоих… Как говорится, по ком звонит колокол… Эдак никаких колоколов не напасешься.

Баринов появился быстро. Она спиной почувствовала его возвращение и лишь потом на перила упала тень, балконная дверь закрылась, отсекая свет и комнатные звуки. Нина повернулась. Баринов протягивал ей высокий узкий стакан с торчащей трубочкой из пластика.

– Вы ничего не пили. Я с вином не осмелился – не зная вашего вкуса. Коктейль, думаю, будет лучше.

– Спасибо.

Он помешал трубочкой в своем стакане. Тихонько тренькнули кусочки льда.

– Так вот, Нина Васильевна, давайте вернемся, так сказать, к нашим баранам… Я не психиатр, поэтому советовался по вашему поводу с профессором Метченко, побеседовал с вашей участковой – приятная женщина, не правда ли? И специалист оч-чень толковый… Так вот, со всей серьезностью говорю вам: не берите в голову. Забудьте все ваши фантазии. Шизофрения, психопатия, всякие там психопатологические синдромы – все слишком ординарно и нашего с вами внимания не заслуживают. В ваших симптомах мы трое не усматриваем повода обращаться к помощи психиатра. И вообще, если начистоту: меня не интересует патология… Вам это о чем-нибудь говорит?

Нина медленно покачала головой.

Сегодня, уходя на работу, Юра мимоходом бросил короткое: «Я тут договорился с одним весьма грамотным специалистом, доктором наук. Вечером идем к нему, так что не задерживайся».

Она настроилась на обычный визит к частнопрактикующему (может, подпольно) специалисту и единственно, что ее занимало, это размер гонорара и то, как этот гонорар передавать – даже после многих подобных визитов процедура передачи денег из рук в руки ее смущала и загодя нервировала.

Но здесь ничего не вязалось с прежним опытом.

Здесь неожиданно был стол с легкой закуской, веселая гурьба бутылок со спиртным в распахнутом баре – с названиями, большинство которых она и не слышала. Здесь, наконец, были люди, про которых каждый сказал бы, что они близкие знакомые или, что более похоже, друзья хозяев дома…

«Или они тоже больные?» – с растерянностью подумала Нина.

Какой-то поэт, Нина не запомнила его имени, читал стихи – свои и чужие. И те, и другие были ей незнакомы. Из-за сумбура, царившего в голове, оценить их в полной мере Нина не могла, но кое-что понравилось. Потом говорили о только что вышедшем пятом номере «Нового мира», обсуждали программу венгерского цирка, с неделю как гастролировавшего в городе. Высокая седоватая женщина с приятным строгим лицом преподавателя весьма профессионально показала несколько карточных фокусов. Сам хозяин к месту подал пару не слышанных анекдотов и повеселил всех имитацией диалога пьяного с попугаем. Кто-то, вернувшийся на днях из Москвы, рассказал о новой постановке «Гамлета» в оригинальной трактовке…

Для Нины такая обстановка оказалась настолько внове и так далека от того, к чему она привыкла на своих вечеринках с обильной едой и питьем, с оглушающей музыкой из лопавшихся от натуги шикарных акустических систем, с громкими несвязными разговорами – о работе, о спорте, о модах, о трудностях жизни… больше всего, конечно, о трудностях жизни, когда все наперебой уверяют друг друга в этих еле-еле преодолимых трудностях и взахлеб жалеют друг дружку, а заодно и себя…

Юрий, не разобравшись, с ходу вклинился в беседу и понес что-то о киевлянах и тбилисцах, о каком-то особенно некорректном судействе в последней встрече. Ему кто-то поддакнул – вежливо, так, чтобы не смутить, она очень остро почувствовала это! – и ненавязчиво перевел разговор на грузинский кинематограф.

Разговор то разбивался по группам, то становился общим, но оставался неизменно легким, интересным и, с удивлением отметила Нина, почти всегда нес какую-нибудь информацию. Не только для нее, а и для большинства, что было заметно… И она поняла: люди собрались здесь для общения. Для настоящего общения. И оно было для них по-настоящему приятно.

– Павел Филиппович, по какому случаю у вас гости?

– Ни по какому, Нина Васильевна.

– Или это… пациенты?

Баринов громко, от души рассмеялся.

– Тогда – кто они?

– Все гораздо проще, Нина Васильевна. Видите ли, последний четверг каждого месяца, если, конечно, я не в отъезде, я провожу с людьми мне приятными, то есть с друзьями и добрыми знакомыми. Иногда они приводят своих друзей и знакомых. Но сегодня все свои, из приглашенных только вы с мужем… Но вы, я вижу, и сейчас не пьете.

Нина послушно подняла стакан и втянула глоток пахучей, пряной жидкости.

– Ну как? Нравится, нет? – Баринов заглянул ей в лицо.

Прислушиваясь к ощущениям, Нина снова попробовала коктейль.

– Вы знаете, довольно неплохо. Такой вкус… необычный. Только немного крепко.

– О, это мой фирменный. Даже названия не имеет. Предупреждаю – рецепт не даю никому. Захотите еще – милости прошу ко мне… Ну что ж, Нина Васильевна, допивайте, да пойдем в кабинет. Там вы мне все-все расскажите.

– Подождите, а как же… как же ваши гости?

– Ничего, Нина Васильевна, не беспокойтесь. Я же говорил – это не гости. Это друзья.

6

…Нина твердо знала, что дело, которым они занимаются многие бесконечные часы, должно спасти не только ее, но и всех остальных, всю ту общность, полноправным членом которой она ощущала себя в каждый миг. Должно быть, так же думали и чувствовали окружающие, и работали молча, сосредоточенно, экономно тратя силы, но не жалея их. Спину ломило, кисти рук – большие, грубые – не гнулись от холода, перехватывая дужки тяжелых ведер, набранных, словно бочки, из клепок и стянутые металлическими обручами.

Она стояла в цепочке вполоборота и, поворачиваясь всем туловищем, различала справа и слева женские фигуры. Прямо перед ней смутно просматривалась такая же цепочка, но из мужчин – бородатых, непривычно-страшного вида, в длинных рубахах навыпуск, с непокрытыми головами. Они передавали справа налево полные ведра. По ее цепочке ведра шли обратно – слева направо – уже пустые, без воды, но все равно неимоверно тяжелые.

Три факела, укрепленные в той стороне, куда подавалась вода, чадно горели; в их скупом, пляшущем свете можно было разглядеть чуть в стороне неподвижную группу мужчин. Нина почти видела – или убедила себя в этом? – что все они в островерхих шлемах, в широких, накинутых на плечи плащах, с мечами и щитами…

Ветра не было. Падал крупными хлопьями снег. Он смерзался на ресницах, но ведра шли и шли бесконечной чередой, и нельзя было прерваться на миг, чтобы оттереть лицо. Не то, чтобы получше рассмотреть ту странную группу.

У ближнего факела полные ведра поднимали на подмостки, оттуда они на веревках уходили вверх, в темноту. И на веревках же возвращались, уже пустые. За подмостками угадывалась мощная, сложенная из громадных бревен стена… Не туда ли, на верх стены, подавались все новые и новые порции обжигающе-холодной, парящей светлым дымком на морозе, черной, студеной воды?..

– Есть сны, которые я бы не хотела рассказывать.

– Я некоторым образом врач, Нина Васильевна.

– Ну и что? Я говорю с вами как с врачом.

– Мне можно сказать все.

– Ах, нет, не то! Совсем не то, что вы думаете… Вы извините, Павел Филиппович, но зато я не врач. Мне просто очень, понимаете, очень неприятно их вспоминать. Противно до тошноты.

– Тогда ладно, оставим их пока в покое.

– Да-да!.. Может быть, когда-нибудь потом.

– Спокойнее, Нина Васильевна. Спокойнее. Рассказывайте то, что считаете возможным.

– Хорошо… Итак, есть сны непонятные. То есть, они почти все непонятные, но есть такие, которые я даже для себя описать не берусь… Понимаете, весь сон – какое-то смутное ощущение. Иногда сильнее, иногда слабее. Ни действий, ни… как бы сказать… иллюстраций, что ли. Нет картинки… или образов – это точнее. Нет ничего, что бы напоминало сон. Даже мыслей нет, одно лишь смутно-понятное чувство, желание. Иногда чувство голода или жажды. Иногда страха. Иногда – извините – влечения к противоположному полу… А ведь я нередко ощущаю и вижу себя не женщиной, а мужчиной… Да, вот так, это чувство строго дифференцировано. Оно строго одно, словно кто-то искусственно выделил его из всего многообразия человеческих чувств. Или не человеческих, я не знаю. Но достаточно близко похожих на человеческие… Я вам рассказывала о лемуроподобном существе?

– Детеныш на берегу моря?

– Да, именно… Но я опять сбилась. Там другое. Там обычные, человеческие чувства в обличии не человека, а так сон как сон, с действиями, с картинками…

– Мы потом подумаем над этим, Нина Васильевна. Продолжайте, пожалуйста.

– Есть сны с продолжением. То есть, в различное время я вижу сны, связанные между собой местом, действующими лицами… Вот, я уже начинаю оперировать чуть ли не драматургическими понятиями.

– Скорее, кинематографическими… Как вы отличаете эти сны от обычных? По каким признакам?

– Очень просто. Во-первых, обыкновенные сны по сравнению с этими очень плохо «сделаны».

– Сделаны?

– Н-ну, чтобы яснее… Понимаете, обыкновенные сны – это как киноленты начала века. Все прыгает, дергается, на глаза лезет что попало. Люди на ниточках, словно марионетки… И вдруг – широкий экран! Стереофильм или, по-современному, голограмма. Цвет, объем, звук, запах… Не знаю, понятно ли я говорю…

– Говорите, говорите. Будет непонятно, переспрошу.

– Так вот, те, другие сны всегда цветные и очень-очень ясные, словно и не сны вовсе. За исключением тех, где одни ощущения… Такие они – вроде бы внутри меня цветной телевизор.

– В них есть для вас что-нибудь знакомое? Какие-нибудь элементы пережитого, читанного, слышанного?

– Нет.

– Так категорично?

– Да, конечно. Ведь я, Павел Филиппович, сама много размышляла над ними. Поэтому так категорично – нет.

– Понятно.

– Я хотела разобраться сама… Вот еще такая деталь: ничего и никогда в снах я изменить не могу. Случается, что несколько раз подряд вижу один и тот же сон – вот как, например, смотришь уже виденный фильм. В одном из них я играю в кости на каком-то восточном базаре, может, современном, может, средневековом. Я мужчина. Одежда самая простая: халат, чалма, пояс, из-за которого я достаю мешочки с деньгами – золотыми и серебряными монетами необычного вида, есть даже квадратные, даже с дырками посредине. Я проигрываюсь в пух и прах, что называется. Я сама, то есть именно я, а не он, играть не хочу, я помню, чем все кончится. Но тот, чьими глазами я вижу, входит в азарт, который я прекрасно чувствую, и, сам взвинчивая ставки, проигрывает. Над ним смеются, а он встает, спускается с помоста, на котором сидел вместе с другими игроками и любопытными, и сразу оказывается на базарной площади. Женщины в паранджах несут какие-то тюки, мужчина верхом на осле чуть не наезжает на меня. Тут ко мне подскакивает маленький, грязный, полуголый мальчишка, протягивает руку, просит что-то, видимо, милостыню, а я, то есть он, изо всех сил даю ему затрещину. Мальчишка летит прямо под ноги толпе, а я оборачиваюсь, злобно грожу кулаком в сторону чайханы. А там смеются, показывают на меня, то есть на него, пальцами. Тут мне что-то перехватывает грудь, в районе сердца словно вспыхивает огонь – так становится горячо! – и сон заканчивается… Или вот еще. Я сижу у огня – небольшого, экономного костерка, окруженного аккуратно уложенными неровными камнями. Рядом со мной еще кто-то…

– Одну минуту, Нина Васильевна. Кассета кончилась, я поставлю другую и продолжим.

Несмотря на открытое окно, в кабинете было жарко и душно.

Кончилась еще одна магнитофонная кассета и Нина почувствовала, что силы ее на исходе. Но спать не хотелось – слишком много кофе, слишком много сигарет – и заканчивать она не стремилась. Впервые она рассказывала все. Или почти все. Ей вдруг встретился такой заинтересованный слушатель, что хотелось высказаться как можно полнее, а там – будь что будет! Если он даже не поможет, то хотя бы выслушает.

…Эти трижды проклятые сны начали сниться ей лет с четырнадцати. Первый сон она уже точно вспомнить не могла, но хорошо помнила, как сразу испугалась его – до онемения, до потных ладоней.

И началось. Ни с того ни с сего, вдруг, появились сны, наполненные странным. Она сразу отличила их от простых, привычных и незамысловатых снов, которые легко смотрятся и так же легко забываются. Иногда несуразные, иногда интересные, но всегда незлобивые, смешные своей нелепостью, где все-все как бы понарошку.

Так, забавная и нелепая чересполосица.

К тому времени Нина уже знала, что человек во сне переживает только то, что с ним случилось наяву, а значит, ничего «лишнего» видеть не может и не должен. В очередной научно-популярной книжке она прочитала про человека, который вдруг во сне увидел, что на крыльце дома, где он жил, вместо стеклянного шара появилась большая еловая шишка из меди. Наутро домашние слушали его «вещий» сон и пожимали плечами, переглядываясь. Действительно, несколько дней назад вместо разбитого шара установили новое украшение, ну и что? А то, что этот человек, объяснялось в брошюре, занятый своими мыслями, ходил мимо, но не обращал явно на это внимание. Однако в мозгу тот факт запечатлелся и однажды во сне вдруг всплыл из подсознания.

Нина помнила, как поразил ее тогда этот пример связи сознания и подсознания. Но она-то видела в своих снах нечто иное! Да такое, с чем в реальной жизни столкнуться никак не могла. Ни под каким видом.

Наутро после таких странных и страшных снов сильно болело сердце, а хуже всего, что под их гнетом Нина ходила по несколько дней подряд.

Долго, года полтора-два она ничего никому не говорила. Однако ж сны не кончались, даже, как ей казалось, становились ярче, конкретнее, продолжительнее, и она рассказала о них матери. Не вдаваясь, впрочем, в подробности, а о многом попросту умалчивая.

Пошли в поликлинику. Возрастное – авторитетно заявила участковая, но все же направила к кардиологу и невропатологу. Сердце нашли в норме, однако легкий невроз все же присутствовал. Попить бромчику, побольше свежего воздуха, заняться активными видами спорта.

«У девочки развитое воображение. Она много читает?»

Читала Нина много.

И, веря без оглядки брошюрным популяризаторам, пыталась понять, откуда все же ворвались в ее сны жуткие сцены казней и пыток, сражений и драк, насилия и убийств. Уже тогда она догадывалась, что и сны мирной тематики, но из той же категории, она, согласно науке, видеть тоже не имела права. Не говоря уж о снах, от которых она наедине сама с собой багровела от стыда и смущения…

– Вы устали, Нина Васильевна. Все, хватит.

– Ничего-ничего! Я могу еще.

– У вас очень утомленный вид. Вот уже круги под глазами, извините… Да-а, замучил я вас.

Она через силу улыбнулась в ответ.

– Машина у меня внизу, у подъезда. Я вас отвезу.

– Не стоит, Павел Филиппович, вы ведь тоже устали. Лучше вызовите такси, пожалуйста.

– Я привык работать по ночам. Отвезу вас, заодно проветрюсь. А вернусь – заново прослушаю все это. – Баринов выключил магнитофон и указал на лежащие рядом кассеты. – Вон сколько интересного вы мне рассказали. Чтобы все осмыслить, тут работы – о-го-го!

– Вы думаете… – Она помедлила. – Вы думаете, что это излечимо?

– Во-первых, я думаю, что лечить здесь нечего и некого. Это не болезнь. Слушая вас сегодня, я только утвердился в этом. А во-вторых… Во-вторых, вас послал мне сам господь наш Саваоф, не боюсь в этом признаться. В общем, будем работать вместе. Согласны?

– Да, но… но я ничего не понимаю!

– Все-все-все! Больше никаких разговоров! С ума сойти – четвертый час! А вам завтра на работу… Вот что, хотите больничный? Я утром позвоню главврачу вашей поликлиники.

– Нет, что вы, что вы! Спасибо, Павел Филиппович, это лишнее. Я завтра могу выйти во вторую смену.

– Ну, как хотите. Тогда созвонимся в субботу. А дома примите вот это. – Баринов пошарил в ящике стола и достал пластмассовую коробочку. – Хорошее венгерское снотворное, вам сейчас надо… И – давайте руку на наше дальнейшее сотрудничество. А?

Нина машинально пожала протянутую руку – по-женски небольшую, но сильную и энергичную.

…В углу гостиной светилось одинокое бра. Все уже, конечно, разошлись. Юрий спал в кресле у журнального столика. Нина подошла к нему и еле сдержалась. Позабытое глухое бешенство первых лет его загульного пьянства вдруг снова подкатило под сердце, пеленой застлало глаза.

Она беспомощно оглянулась. В дверях стоял Баринов со связкой ключей в руках, легонько покачивая брелком на цепочке. Глаза его были серьезны и полны сочувствия.

Глава 2

1

Старенькая стиральная машина плевалась пеной, надрываясь от перегрузки. На кухне шипели конфорки, булькали кастрюли. По всей квартире резко пахло подгоревшим луком.