скачать книгу бесплатно
и всё устроится тогда.
– Чье это? – спросила Светка, помолчав.
– Не знаю. Слышал когда-то давно. Еще в театралке.
Светка хмыкнула. Она не осталась равнодушной, я видел. В этом и есть одноразовая магия стихов – в пульсирующем сигнале, проникающем сквозь барьеры жизненного опыта. Возникающий резонанс не зависит от качества сигнала.
– А ведь это похоже… – начала Светка. – Это похоже… в общем, теперь я поняла, почему он тебе понравился.
– Понятия не имею, почему, – сказал я. – Никогда от него стихов не слышал.
Ты так и стоял, понурившись. «Не жмись, Есенин, – приказал я беззвучно. – Ну-ка, заканчивай».
Уловив сигнал, ты поднял голову и улыбнулся.
– А теперь станцуй, – попросила Светка.
Не трогаясь с места, ты смотрел на меня. Легонько развел руками, будто в недоумении. Жест получился мимолетным, скользящим, неосмысленным. Примерно как на гифке с удивленным Джоном Траволтой. Увидев это, Светка засмеялась.
– Не надо ничего, – сказала она. – Ты уже на проекте. Сергей ошибается редко… и потом, для твоей роли ничего особенного и не требуется.
«Как бы не так, – подумал я. – Мы перепишем сценарий».
* * *
Сцена была превращена в станцию метро. Даже буква «М» присутствовала – как символ. Впрочем, эта метровая «М» отчего-то была перевернута и больше напоминала «W». Что это означало, зритель мог догадаться сам.
Задник сцены изображал бесконечную каменную аркаду, за которой двигались тени высотой в полтора человеческих роста, и сполохи пламени как будто вырывались оттуда, и тогда было видно название станции, выложенное бронзовыми буквами по грязной кафельной плитке:
КРАСНЫЕ ВОРОТА
На сцене стояла скамейка. На скамейке сидели двое. Они как будто продолжали давно начатый разговор, иногда прерываясь, чтобы переждать поезд: в это время тяжелый гул накатывал откуда-то слева, шипели тормоза, огни перемещались; затем кровожадно схлопывались двери, и невидимый поезд с нарастающим воем проезжал и скрывался в кулисах, и становилось тихо. Пока тянулись эти томительные минуты, двое на скамейке сидели, словно зачарованные, и даже не глядели друг на друга.
Лунные фонари висели в воздухе. Тени позади неслышно двигались.
– Так о чем это мы? – спросил Берлиоз, поворачиваясь к собеседнику. – Я по-прежнему уверен: ваша поэзия, милейший Иван, хороша. Она актуальна. Эти ваши белые копейки, черные рублевки… простые, понятные образы, народ их любит. Но есть одна крохотная неувязка… на уровне ощущений…
Сидящий рядом поэт напрягся.
– Вы же в курсе нынешних трендов, – продолжал редактор. – Недаром вас в «Русский Крокодил» взяли («Недаром», – подтвердил поэт). – И рифмы свежие. Ну, как у вас там: под сиденьем бомба из пластика, на стекле нацарапана свастика…
– А что не так? – спросил Иван Бездомный.
– Нет, всё очень неплохо, повторяю. Долбить систему – так уж долбить. Разве что с точкой зрения надо определиться. Вот, к примеру, ваш лирический герой – он на стороне добра или на стороне зла?
– А на чьей стороне надо, чтобы напечатали?
– Ну… добро как бы в приоритете. Но зло регулярно имеет его сзади.
– Тогда добро не подходит, – огорчился поэт.
– В финале они меняются местами. Да вы не волнуйтесь так. Не воспринимайте буквально… я ведь все шучу.
– Значит, берете? – обрадовался поэт.
– Не надо торопиться. Я же сказал: надо определиться с точкой зрения. Я должен поближе узнать вашу. Вы – познакомиться с моей…
Иван ухмыльнулся:
– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду…
Не успел редактор объясниться, как на станцию с леденящим душу воем прибыл поезд. Игра теней на время отвлекла внимание зрителей. Но двое на лавке продолжали о чем-то говорить, склонив друг к другу головы.
– Вот и славно, Ванечка, что вы меня поняли, – закончил Берлиоз. – Полагаю, теперь ваш поэтический сборник будет принят в печать. Никаких препятствий к тому более нет.
В это время тень возникла в отдаленной арке, возникла и приблизилась. Сполохи огня послушно улеглись, и стало понятно, что тень принадлежит солидному господину лет сорока, в темной двойке, с залысинами и косичкой цвета воронова крыла, отменявшей его полное (во всем остальном) сходство с портфельным инвестором докризисных времен. И верно: был он при портфеле и при чрезвычайно дорогом галстуке. Ботинки на кожаной подметке стучали по мрамору, как копытца.
Замедлив шаг, человек с портфелем поравнялся с сидящими. А там и вовсе остановился.
– Так, стало быть, так-таки и нету? – спросил он грозным мефистофелевым басом. Но тут же сменил гнев на милость и сытно рассмеялся, вызвав гулкое эхо.
– Простите? – растерялся Берлиоз.
– Это вы меня простите, господа, – отвечал неизвестный. – Просто вспомнилось кое-что из классики.
Редактор и поэт вздохнули с облегчением.
– Профессор Волан-де-Морт, к вашим услугам, – отрекомендовался пришедший, слегка грассируя. – Или, по-русски, Воланд. Можно просто: W… Дубльве.
– Дубльве? – повторил Иван.
Трое с повышенной любезностью пожали друг другу руки. W. присел на краешек скамьи – но как-то очень точно между поэтом и редактором. И оказался на голову выше обоих.
– Я в Москве недавно, – заявил он. – Буквально… последним поездом.
Иван с беспокойством оглянулся. Поезд, похоже, и вправду был последним. Вот уже лишних пять минут на станции царила тишина.
– И вот, вы знаете, сразу… с корабля на бал… в белом плаще с алым подбоем… – гость словно забыл, о чем хотел сказать. – Да: вот. Книга. Меня интересует книга одного вашего автора.
– Но чем же мы могли бы… – начал Берлиоз.
– Могли бы. И даже очень могли бы. И вот именно вы – могли бы! – вскричал профессор. – Вы могли бы пресечь это безобразие. Вы, как редактор! Своими острыми ножницами! Да-да, любезнейший Михаил Александрович!
Иван Бездомный вновь ощутил легкое беспокойство. Берлиоз же взволновался и того больше. Откуда гость мог его знать столь коротко? Фигурой он был непубличной. В сценарии значилось: «редактор во втором по значению издательском доме». С первым по значению мы заключили рекламный контракт, поэтому его упоминать не следовало.
– Меркурий во втором доме… – забормотал меж тем загадочный W. – Луна взошла… сто тысяч на баннеры… SMM… наружка… тридцать процентов откат… откат спишем, так и быть… но вот что, – он вдруг сделался суров. – Я проплачиваю рекламу серии не для того, чтобы вы выпускали в свет гнусные пасквили на мою фирму.
– О чем вы, профессор? – спросил осторожный Берлиоз, который, впрочем, уже начал догадываться. – Я не занимаюсь коммерческой стороной вопро…
– И не нужно, – перебил Воланд. – Зато вы лично знаете этого… Мастера. Ведь вы его знаете?
– Не имею чести… – начал было Берлиоз, но осекся, убоявшись горящего взора W. – а тот даже головой замотал:
– Не лгите мне! Ох, не лгите!
Берлиоз молчал. Вот так, молчаливо он признал старшинство страшного гостя. Казалось, тому способствует и блеск перстня, неведомо как оказавшегося у того на пальце – со здоровенным алмазом, рассыпавшим вокруг искры. Иван Бездомный мог бы поклясться, что минутой раньше никакого алмаза не было.
А W. произнес глухо и со значением:
– Вы остановите допечатки «Алого Подбоя». Немедленно. Сейчас. Если не ошибаюсь, роман до сей поры в продаже? Отпечатано сто тысяч? Так вот: весь тираж изъять и уничтожить. Далее, вы обеспечите мне встречу с автором.
– «Алый Подбой» экранизируется, – напомнил несчастный Берлиоз. – Сегодня вечером закрытый показ в галерее Гельмгольца. Презентация фильма. Фуршет.
– Превосходно, – отозвался профессор. – Вот и поговорим… на фуршете. За кубком старого доброго фалернского… ха-ха.
Берлиоз поежился.
– Но это все равно какая-то ошибка, – сказал он. – Мастер – наш брэндовый автор. Следующий роман уже анонсирован… контракт действует… кроме всего прочего, мы заплатим неустойку…
– Мой с ним контракт тоже действует, – еще глуше сказал Воланд. – И это будет значительно более серьезная неустойка.
Бездомный поэт ловил каждое слово. Выражения вроде «отпечатано сто тысяч» или «брэндовый автор» заставляли его сердце биться чаще. Он сжимал кулаки, лицо его вспыхнуло багровыми пятнами.
– Я должен посоветоваться с руководством, – выдавил из себя Берлиоз.
– Я – руководство, – отвечал профессор. – Притом самое важное, какое только бывает. И даже не надейтесь поменяться со мной местами в финале.
Поэт так и обмер. Воланд обернулся к нему:
– Вы его не слушайте, Иван Николаевич. Слушайте себя. С вами, может быть, сейчас самое важное в жизни происходит, а вы не замечаете.
Бездомный прикрыл глаза. И не заметил, как его редактор поднимается со скамьи, глядя прямо перед собой.
– Прошу прощения. Мой поезд, – проговорил Берлиоз механическим голосом.
И точно: запоздалый поезд уже громыхал в тоннеле. Зрители даже ощутили движение воздуха – или это им только показалось?
– Я провожу, – любезно сказал W. – Это и мой поезд тоже.
Почти под руку, но очевидно очень далекие друг от друга, двое скрылись в ближайшей арке. Иван остался сидеть, зажмурившись.
В следующее мгновение что-то произошло: поезд бешено загудел и, не сбавляя хода, пронесся мимо платформы – только цепочка огней промелькнула слева направо, – и одновременно с этим раздался человеческий вопль и еще один звук, такой звук, будто где-то лопнула басовая рояльная струна. Один из лунных фонарей вдруг лопнул, и осколки посыпались на пол. Тогда Иван Бездомный поднял глаза.
Некий круглый предмет медленно выкатился из арки. Он светился фосфорическим светом, мягко и укоризненно.
Это была отрезанная голова Берлиоза.
Иван вскрикнул и вскочил. Немедленно вслед за этим фонари погасли, и наступило полное затемнение. Только языки пламени вырывались из-за арок, будто пронесшийся поезд оставил за собой след из горящей нефти. Было видно, как длинная щуплая фигурка мечется по платформе, не зная, что предпринять; гул поезда, против ожидания, не стихал, а висел в воздухе, висел – и вдруг оборвался.
Фигура бездомного поэта возникла в световом луче.
– Профессор, – произнес Иван. – Где вы?
Свет погас. В зале перешептывались.
В абсолютной темноте прошло с полминуты. Потом стало светлее, словно после тяжелой ночи наконец наступило утро; лунные фонари разгорелись в полную силу, сполохи пламени, напротив, куда-то делись. Ничего нехорошего больше не было в «Красных Воротах», и даже буква «М» приняла обычный вид. Вот какой-то человек из массовки будто бы спустился с эскалатора, и поспешил, и скрылся под аркой; другой спустился следом и тоже поспешил.
Третьим был милиционер. Он не торопясь подошел к лежавшему на лавке человеку. Ткнул черной дубинкой.
– А? Чего? – испуганно прохрипел бездомный.
Милиционер стоял над ним, строгий, как ангел смерти. Человек в лохмотьях опустил ноги на пол. Потер лоб грязной ладонью. Попробовал пригладить вихры – не вышло.
– Пройдемте, – лаконически предложил милиционер.
Свет вдруг стал ослепительно ярким. Прожектора били сверху и снизу, с рампы. Это заменяло занавес.
Раздались редкие хлопки. Софиты погасли. Осветители включили люстры в зале.
– Ну ладно, – сказала мне Светка. – Для первого раза неплохо.
Я улыбнулся. В целом всё и вправду было здорово. И костюмы пришлись впору.
Иван Бездомный – ты то есть – пружинисто соскочил со сцены и подбежал к нам, на ходу причесываясь пятерней. Твои глаза блестели.
– Как вам? – теперь ты старался поскорее сбросить рваное пальто из бомжовского реквизита. – Мы немножко недожали в начале. Ничего?
– Савик просто золото, – сказала Светка. – Берлиоз тоже в порядке.
Я глядел на тебя. В мокрой футболке, в джинсах Trussardi ты выглядел поэтично. Нет, я не ошибся с выбором. Только какая-то мелочь не давала мне покоя. Какая-то крохотная неувязка.
– Что это за самостоятельные находки? – спросил я. – Зачем ты звал профессора?
– Я сам придумал, – смутился ты. – Там в сценарии как-то глупо. Он стоит и молчит. Типа в трансе.
– А почему так проникновенно? Он же на твоих глазах человека убил. Надо было орать во всю глотку. Милицию звать.
– Ну… как-то не получилось.
– Да ладно, – сказала Светка. – Все верно. Я тут тоже подумала: Савик же к нему обращался перед тем, как… в общем, нужно было закрыть диалог.
– Поговорить ему захотелось, – сказал я. – Все-то ему слов мало.
– Не ворчи.
Светка тронула меня за плечо. Она была довольна. Мы отрепетировали только несколько картин, но пока что всё шло по плану.
– На сегодня довольно, милостивые государи? – пробасил подошедший Савик Рогозинский (уже без портфеля). Он улыбался. Я пожал ему руку:
