Лето, пролитое на траву…

– Вань, давай мне свою «Белку». У него лезвие в разы лучше, чем у Артёмкиного коротыша.

Иван улыбнулся и передал складешок Глебу.

Артём, наблюдая всё это, не говоря ни слова, молча вынул нож из кармана. Он на секунду задержал его в руке, почувствовав привычный, уверенный вес дорогой вещи, и лишь потом нехотя протянул Степану.

Не говоря ни слова, Глеб мощным движением взвалил на плечо самую тяжёлую сумку. Степан, тем временем, ощетинился рюкзаками и поддел ногой авоську с картошкой.

– Выдвигаемся, – коротко бросил Глеб, и они зашагали в сторону Штаба. Иван, Артём и Роман двинулись в центр. Дорога до рынка пролегала через спальный район. Они шли по раскалённому асфальту, от которого волнами исходил зной, тяжёлый и обволакивающий. Воздух был густым и неподвижным, лишь изредка его шевелила пыльная волна от проезжавшего грузовика. Солнце висело в блёклом, выцветшем небе. С раскалённых крыш тянуло запахом гудрона и горячего железа. Город пах пылью, бензином и спелыми тополиными почками, которые лопались под ногами, выпуская клейкую смолу. Даже воробьи сидели на ветках притихшие, распушив перья.

– Представляете, – с энтузиазмом начал Артём, пытаясь развеять знойное оцепенение, – идём мы по лесу, а навстречу – кабан! Зверюга! Я – раз! – он энергично изобразил, как натягивает тетиву невидимого лука, – своим луком, прямо между глаз!

– Твой лук ещё неделю сохнуть будет, – усмехнулся Иван, сбивая с кеда репей. – Ты его и согнуть-то не сможешь.

– Ничего, можно и раньше, – вмешался Роман. – Всё равно будет огонь!

– Идея! – уверенно поддержал Артём.

Дорога уже упиралась в рыночную площадь, и оставалось пройти мимо угрюмой хрущёвки во дворе которой густо разрослись клёны. У подъезда, в тени от деревьев, обсиживали лавочку трое парней. Старше, лет по семнадцать-восемнадцать.

Один, тощий, в потёртой до дыр косухе, щурился, затягиваясь дешёвой сигаретой. Второй, коренастый, с обветренным лицом, в засаленной футболке «Адидас», что-то бубнил, рассеянно почесывая грудь. Третий, в майке-алкоголичке, поправлял на своей голове кепку. От них веяло чем-то чуждым и опасным, словно они были пришельцами из другого, неизвестного мира.

Ромка, увидев их, сразу насторожился.

–Пацаны, – едва слышно выдохнул он, замедляя шаг, – давайте обойдём. За домами.

Но время для манёвра было упущено. Тощий, в потёртой косухе, с лицом, испещрённым прыщами, лениво поднял голову. Его взгляд, мутный и липкий, медленно пополз по ним, не скользя, а будто бы ощупывая, оценивая стоимость и степень сопротивления. Это был взгляд хозяина, рассматривающего внезапно появившийся скот.

– О, глянь-ка, какая братва к нам пожаловала, – его голос был сиплым, а фальшивая, сладковатая панибратскость обволакивала страшнее прямой угрозы.

– А ну, подойдите сюда, поговорить надо. По-соседски.

Мальчишки переглянулись. Ноги налились тяжелой, ватной неподвижностью. Они нехотя поплыли вперед, повинуясь древнему инстинкту – не спровоцировать хищника резким движением.

Их не окружили. Никаких театральных выходок. Просто коренастый встал с лавки, наглухо перекрыв дорогу. Его тяжелая, широкая ладонь легла на плечо Ивана, не оставляя выбора.

– Тему одну нужно перетереть. – и с силой толкнул его в сторону подъезда.

Деревянная дверь с глухим стуком захлопнулась, отсекая их от солнечного мира. Их вбросило в полумрак, пахнущий сыростью, мочой и чем-то едким. Этот липкий, сладковато-гнилостный смрад бил в ноздри. Вместе с коренастым в подъезд зашёл и тощий. Третий в майке остался на улице у подъезда.

– Ну что, бродяги, бабки есть? – коренастый ощерился, обнажив жёлтые зубы. – Слышь, Витёк, глянь, карманы у них. Видать на рынок, собрались, педики, блядь.

Тощий молча сунул руку в карман Ивана. Его пальцы, грубые и цепкие, будто щупальца, провели унизительный обыск. Вытащил компас.

– О, что это у нас? – он сипло рассмеялся. – Путешественник, блядь, нашёлся.

Тощий, не меняясь в лице, с презрением швырнул компас об стену. Хрупкое стекло звякнуло и рассыпалось звёздочками осколков.

–Херня. Бабки где?

– Какие деньги? – хрипло выдавил Иван. Голос ему не повиновался. – Мы на речку просто…

– Не гони, пацан, – тощий сплюнул ему под ноги. – Все вы просто. А потом оказывается, у папика «девятка», а в бардачке миллионы лежат. Выкладывай, что есть. Быстро. Не заставляй меня делать тебе больно.

Иван, чувствуя, как по щекам разливается огненная волна стыда, вытащил из заднего кармана смятые купюры. Тощий выхватил их, ловко пересчитал.

Ромка стоял, опустив голову. Его трясло, неконтролируемой дрожью. Мысли путались, но одна проносилась снова и снова, острая и ясная: «Мама… Что с ней будет, если меня…?» Он представлял её лицо, её слёзы, и этот страх был сильнее любого другого. Он не думал о себе. Он был из тех, кому есть за кого бояться.

– А этот что, обоссался уже? – тощий ткнул пальцем в сторону Романа, как в бракованный товар. – Щас еще обосрёшься, сука!

Тощий грубо вытряхнул из боковых карманов Романа несколько мелких, мокрых от пота купюр.

– Нищеброд. – бросил он и потянулся к задним карманам Романа. Тот заёрзал, попытался отодвинуться. – Что целка, не любишь, когда трогают?

Он обыскал карманы Ромки и посмотрел на Артёма.

– Доставай!

Артём, стоял и не сводил глаз со стены которая была испещрена материными надписями. Его лицо было маской, но внутри кипела ненависть. Не столько из-за неминуемой потери деньги, сколько из-за унижения, которое зажгло в нём жаркий, ядовитый стыд.

– У меня нет, – сквозь стиснутые зубы выдавил Артём. – Все у него… – он мотнул головой на Ивана, и вновь уставился в грязную стену.

– Ага, щас, – тощий сам полез в его карманы. Вывернул их.

На пол упало несколько смятых купюр. Тощий поднял их и передал их коренастому. После наклонился так, что его лицо оказалось в сантиметрах от лица Артёма. Глаза сузились до двух ядовитых щелочек.

– Слышь, урод…

В лицо Артёма ударило тяжёлым смрадом гнили из его рта.

– Самый хитрый что ли! Послушай меня, падаль, – голос тощего стал тише, шёпотом исповеди, отчего мурашки забегали по коже. – Я с тобой разговариваю. Ты меня, блядь, за лоха держишь? А ну раздевайся петушок!

Артём не двинулся с места. Взгляд его стал стеклянным.

– Я сказал, нету денег, – его голос прозвучал хрипло и неестественно громко в тесном подъезде.

Коренастый, наблюдавший за этим, тяжело вздохнул, как бы устав от недостойного зрелища.

– Вить, отстань от пацана. Видишь, дурак упёртый.

– Щас мы это исправим, – Тощий не отставал. Его пальцы вцепились в воротник Артёма. – Раздевайся, кому сказал! Я проверю, не в трусах ли у тебя золотой запас припрятан.

Внезапно Роман, до этого молча всхлипывавший, сделал шаг вперёд.

– Не трогайте его! – выдохнул он, и голос его сорвался на писк. – Вот… возьмите… у меня ещё есть… – Он протянул зажатую в потной ладони сторублёвую монету, которую, видимо, судорожно прятал всё это время.

Этот жалкий, детский жест был настолько искренним и безнадёжным, что даже коренастый на секунду опешил. Тощий же фыркнул и отшвырнул его руку.

– Иди отсюда, сопляк, – брезгливо бросил он Ромке и снова повернулся к Артёму.

– Вить, сука, не жести. – крикнул он – А теперь меня слушайте…если кому пизданёте, станете стукачами. А стать стукачом это значит потерять уважение у людей. А значит мы можем сделать с вами всё что угодно. Поэтому мы вас найдём. – Его голос стал тихим, почти ласковым. – Узнаем, где вы живёте и найдём. А потом…вот представите, что мы сделаем с вами с каждым…по отдельности… Вы же знаете, что делают со стукачами?

Он сжал кулак и несколько раз ударил по нему ладошкой и перевёл взгляд на Ромку, который тихо всхлипывал, не в силах сдержаться, его тело содрогалось в унизительных конвульсиях.

– Эй защитник дырявый! – крикнул коренастый, глядя на Ромку.

Ромка вздрогнул и поднял мокрое, перекошенное стыдом и страхом лицо.

– А может твоих друзей отпустить, а тебя на кожаную иглу посадить?

Ромка всхлипнул и снова опустил голову, содрогаясь от беззвучных рыданий.

– Вы меня поняли? – он посмотрел на каждого, добиваясь кивка, немого признания их рабского статуса. Увидев покорность в их глазах, он довольно хмыкнул. – А теперь съебнули отсюда, лохи. И чтоб я вас тут больше не видел!

Они не стали ждать второго приглашения. Выбежав на улицу, ослеплённые солнцем, которое теперь казалось им издевательски ярким, и, не останавливаясь, побежали во двор другого дома, расположенного за злополучной пятиэтажкой, подчиняясь единственному инстинкту – быть подальше от этого места, от этой вони, от самих себя.

Унижение жгло их изнутри, как раскалённая игла. Они были не просто ограблены – их сломали морально, заставив почувствовать себя ничтожной, бесправной скотиной, чья жизнь и достоинство ничего не стоят.

– Всё… всё пропало, – Роман опустился на корточки, и его плечи затряслись. – Денег нет… Мама… она же эти копейки собирала… а я… Они…они нас как…

– Молчи, – резко, почти злобно оборвал его Артём. Он был бледен, как полотно, но держался. Лишь правая нога тряслась мелкой дрожью. Внутри всё переворачивалось от ярости и всепоглощающего стыда, но сквозь это пробивалось одно холодное, ясное понимание. Он ненавидел, и эта ненависть была единственным, что согревало его изнутри.

– Всё к чёрту… – прошипел Иван. Мрази… мрази… мрази. – он сжал в бессильной злобе кулаки.

– Пошли, – сквозь зубы, с усилием повторил Артём и, развернувшись, зашагал прочь. Он шёл не повернул в сторону Штаба, он шёл к рынку. Иван и Ромка, погружённые в себя, поплелись за ним, словно призраки, неся на себе невидимый груз только что пережитого унижения.

Они брели в гнетущем молчании, уткнувшись взглядами в асфальт. Дорога до рынка показалась вечностью. Артём, не говоря ни слова, свернул за глухую стенку киоска и остановился.

– Всё, стойте. Пошлите за киоск. Ром, как мы зайдём посмотри, чтобы никого не было и иди к нам.

За киоском он опустился на одно колено, снял кроссовок. Из-под стельки он вытащил несколько смятых, но целых купюр.

– Держи, – Артём протянул деньги Ивану. – Пятьдесят тысяч и три по десять. Припрятал.

Иван смотрел на деньги, потом на Артёма. В его глазах было не просто недоверие и облегчение – был шок, граничащий с благоговением перед этим странным, холодным мальчиком.

–Как?.. Ты… ты знал?! Ты почему нам не сказал? Там же… они же…

– А чего болтать-то? – Артём надел кроссовок, его движения были спокойными, контрастируя с их недавней истерической дрожью. – Отец говорил: чёрный нал нужно держать ближе к телу, а лучше всего под кожей. Вот я его и послушал. Они забрали мелочь. Считай, на откуп отдали. А главное – у нас. Не денег жалко… – и его голос сбился. Он сжал губы и шумно втянул носом воздух.

– Тём, Тём, – Иван потряс Артёма за плечо. – Ты чего? Ты такой герой!

– Какой я герой? – с внезапной горечью вырвалось у Артёма. – Стоял и молчал, как паршивый щенок. Деньги… деньги спрятал, а себя… себя не смог.

– А эти мрази… – Иван улыбнулся, пытаясь его подбодрить. – Тём, ты нож Степану отдал… А ведь его бы точно прихватили.

– Я вообще про нож забыл, – честно признался Артём. – Просто… у отца всегда так: главное – не показывать вида, что тебя достали. Сказал, что самые опасные враги – это те, кто умеет ждать и делать вид, что сломлен. А потом…

– А потом? – не понял Иван.

– А потом не знаю, – Артём вытер лицо рукавом. – Он не договорил. Но сейчас я понял. Они думали, что сломали нас. А мы их… надули. Чуть-чуть, но надули.

– Чудной ты! Тём, деньги они как соль – Иван задумался на секунду, подбирая слова, и снова улыбнулся. – Они фигня! И много их не нужно! Ну как-то так!

Это был не просто спасенный запас денег. Это была крошечная, но очень важная моральная победа. В мире, где только что продемонстрировали полную их бесправность, они смогли проявить хитрость и сохранить крупицу своего достоинства. И главным героем этой победы был Артём, чья холодная, расчётливая голова оказалась сильнее примитивного беспредела.

– Теперь – на рынок, – твёрдо сказал Иван, и в его голос вернулись знакомые командирские нотки. – Быстро, пока нас опять не поймали.

Они шли к рынку, но теперь это было не то беззаботное шествие, что час назад. Иван шёл, сжав кулаки, и его взгляд выискивал на улице каждую подозрительную тень. Роман, съёжившись, беспрестанно оглядывался, будто ожидая, что из-за угла снова появится Тощий. Лишь Артём шагал ровно, с странным, почти отрешённым спокойствием человека, который только что открыл в себе новую, незнакомую силу – силу обмана, давшую ему власть над обстоятельствами.

Площадь встретила их оглушительной какофонией. Воздух был густым коктейлем из ароматов шашлыка, горячего масла, свежей зелени и сладких ягод. Крики зазывал, гул толпы, яркие пятна прилавков – алые помидоры, полосатые арбузы – всё это давило на глаза и уши.

Молча они пробирались сквозь рыночную суету к желанному ряду с консервами. Авоська Романа болталась на плече, как немой упрёк.

– Вот тут, – прохрипел Иван, останавливаясь у прилавка с тушёнкой. За стойкой стояла дородная женщина в накрахмаленном фартуке.

– Сколько у вас тушёнка, говяжья, в больших банках?

Женщина неспешно, оценивающе оглядела троих потрёпанных мальчишек.

– По пять, – отрезала она, не двигаясь с места.

Иван молча кивнул, уже доставая деньги, но его опередил Артём.

– Тётя, а если пять банок возьмём, по четыре пятьсот? – в голосе его появились заискивающие, деловые нотки.

Женщина удивлённо подняла бровь.

– С каких это пор детский сад торгуется?

– Мы не детский сад, – парировал Артём. – Мы в поход собрались. На три дня. А тушёнка – наше главное богатство. И у вас, говорят, самая вкусная, – соврал он.

Уголки губ женщины дрогнули.

– Главное богатство… Ладно, пройдохи. Для «главного богатства» – по четыре девятьсот. Только для тебя, мой племянничек.