Маджента

Каждый день Рамона и монахини читали книги в слух. Сестра Урсула отдавала предпочтение Евангелиям. Рамона – сказкам Гауфа и Перро. Сестра Изабель любила рассказывать длинные поучительные истории из житий святых. Таких историй в ее девичьей голове накопилось великое множество, и она не редко путала персонажей, отправляя Святого Христофора в пещеру ко львам.

В дальнем углу сада, у каменного забора, росла карликовая магнолия. Ствол ее был искривлен и покрыт наростами. Но цвела она божественно. Склонная к экзальтации сестра Изабель видела в этом символ страданий Господа. Она же поведала детям о Святой Касильде, чьим именем был назван приют. Собираясь тайно отнести еду брошенным в темницу христианам, святая была остановлена собственным отцом. Он потребовал показать, что она прячет. Касильда расправила складки платья. И на землю, к ногам отца, упали цветы. По легенде это были розы, но Изабель упомянула магнолию еще и потому, что в ее восприятии это каким-то образом было созвучно Марие Магдалине. Так было положено начало тайному паломничеству к цветущему дереву. Девочки собирали его лепестки. Прятали под подушки и простыни, загадывая желания.

За все время существования приюта, лишь один его воспитанник был усыновлен. Речь шла о Летисии, пострадавшей от директора Гомеса. Ей спешно нашли троюродную тетку и отправили в Санта-Крус-дель-Норте. Но это не мешало многим из них, особенно малышам, верить в то, что однажды откроется дверь и появится тот, кто заберет их отсюда навсегда. Поэтому всякий раз, когда в приюте оказывался редкий посетитель, дети высыпали шумной гурьбой в коридор. И внезапно стихнув, внимательно высматривали – не он ли.

Именно этот взгляд ощутил на себе Кристобаль Алиендэ, когда впервые переступил порог сиротского дома.

VI

Корвет причалил в бухте неподалеку от Пуэрто Падрэ. Две недели спустя Кристобаль очнулся в одном из обшарпанных номеров на постоялом дворе. Солнечный луч проникал сквозь щель в ставнях Кристобаль встал с кровати. Подошел к комоду. В старом поцарапанном зеркале он увидел худого, небритого, изможденного мужчину, в морских обносках, почти старика. Кристобаль устало ухмыльнулся. Ему едва перевалило за тридцать.

Денег, которые дал капитан, разделив багаж утопленников, хватило чтобы справить хоть какое-то, более-менее приличное, платье, побриться, привести себя в порядок и добраться до Баямо. Он рассчитывал устроиться куда-нибудь на подхвате. Куда угодно, лишь бы можно было прокормиться и перевести дух. Объявление о месте учителя, привлекло его обещанной отдельной комнатой и возможностью бесплатно столоваться. Он решил рискнуть.

К чести Рамоны дель Торо, у нее был тонкий, наметанный глаз и она сразу распознала, какого рода птица возникла перед ней. Костюм с чужого плеча был немного великоват. Кристобаль говорил несколько путано и избегал прямого взгляда. Несмотря на все это, ему удалось сохранить ясность мыслей и благородную осанку, а словарного запаса было достаточно, чтобы убедить Рамону попробовать. В конце концов, соперников у него не было. Синьора дель Торо могла и дальше играть в высокую честь, но правда состояла в том, что за три месяца Кристобаль был первым, кто обратился за должностью.

Комната оказалась маленькой и без удобств, если не считать крошечного умывальника в углу. Для естественных нужд Кристобаль должен был пользоваться приютовской уборной. Зато имелся отдельный вход с улицы. Общая стенка с цирюльней была настолько тонкой, что иногда он мог слышать, как бубнил или напевал цирюльник прижигая кому-то усы.

Договоренность была следующей. Кристобаль обязался обучать детей арифметике, началам истории и географии. В то время, как Рамона оставила за собой чтение и навыки письма. Небольшое жалованье подлежало выплате раз в месяц. Хотя сироты были приучены собираться вместе и сидеть некоторое время, не издавая посторонних звуков, Кристобаль вскоре осознал, что ему приходиться иметь дело с классической tabula rasa.

Дети старшего возраста отнюдь не были умнее или восприимчивее. Наоборот, научить их чему-то оказалось гораздо тяжелее. Видимо, оттого, что подходящее время для этого было однажды упущено, а наверстывать, как известно, в разы труднее. Малыши наоборот, готовы были впитывать как губки, но и подавать знания им нужно было в ином, более доступном для них, ключе. И первые и вторые очень быстро утомлялись. Могли собраться, но ненадолго. А когда Кристобаль попробовал надавить и пригрозил наказаниями, все вместе ощетинились и ушли в глубокий отказ. Кристобаль обвел долгим взглядом этих насупившихся, сердитых горе-учеников, годных лишь на то, чтобы давать щелбаны друг другу, ржать и клясться самым страшным – «адской смертью», и на ум ему пришло одно единственное слово: зверьки.

Он был скверным педагогом. Честнее было сказать, что учителем он не был вообще. Ему не хватало ни выдержки, ни внимания. Поэтому все свелось к тому, что он из под палки отрабатывал то, за что ему так же плохо платили.

С самых первых уроков главной занозой на пути обучения оказался Хьюго Моралес, по прозвищу «Шершень». Кличку ему дали не только за излишнюю ядовитость, но и за то, что он, подволакивая правую ногу в саду, шуршал травой. Моралес был самым старшим мальчиком в приюте. В свое время он не раз выводил из себя директора Гомеса, за что провел множество часов в темной кладовке. Остальные ребята делали то, что говорил им Шершень. Он мог кашлянуть посреди урока и все, по уговору, начинали пялиться на потолок. Или поднять неимоверный галдеж. Кристобаль не раз раздумывал, как сломать хребет этому паршивцу, пока Моралес не совершил страшную оплошность.

Однажды Кристобаль увидел в его руках колоду карт. Он подошел к парте и протянул руку. Шершень неохотно отдал ему колоду. Кристобаль попробовал тасовать и намеренно просыпал несколько карт на пол. Класс рассмеялся. Расплывшийся в довольной ухмылке Шершень съязвил:

– Сыграем, господин учитель?

И они сыграли. Кристобаль пришел в полночь с подсвечником. Партия состоялась в классе, на учительском столе, вокруг которого столпились все старшаки. Перед началом он положил несколько ассигнаций и вопросительно взглянул на Хьюго. Тот достал из-за пазухи сложенную вдвое купюру. Начали по-маленькой. Кристобаль проиграл почти все, изучая, какие фокусы знает противник. А затем разделал его, как мясник индейку. Оставшийся без рубашки Шершень протянул какое-то краденное кольцо, но Кристобаль зло рассмеялся:

– Если хочешь отыграться, играй на рабство.

В итоге, Шершень стал рабом и, опустившись на колено, перед лицом молчаливых товарищей, той же ночью поклялся «адской смертью», что отныне будет выполнять все, что пожелается его господину – синьору Кристобалю Алиендэ. Господин отдал рабу его рубаху, деньги и отправил спать. Ко всем чертям.

Отныне одного взгляда Кристобаля было достаточно, чтобы ученики становились шелковыми. Уроки забирали меньше нервов, и это позволило ему сосредоточиться на том, ради чего он появился в городе.

Если Гавану принято было считать провинцией Мадрида, то Баямо был провинцией провинции. Большой, по местным масштабам, город сохранял свой патриархальный уклад. Оправившись после морских приключений, Кристобаль завязал кое-какие знакомства среди баямской знати. Провинциальный обыватель чувствовал в нем породу. То, как он говорил, как двигался, ход его мыслей были приметой столичных птиц. Появление столь образованного человека в «нашей глуши»…

Когда его спрашивали об этом, он не моргая, с выражением тоски в глубоких карих глазах, говорил, что устал от столичной суеты и приехал в Баямо развеяться, а заодно научить грамоте детей-сироток. Эта фраза, в сочетании с ладно сидящим костюмом, сражала сердца местных матрон наповал. В Баямо было несколько приличных заведений, где играли на серьезные, по здешним меркам, суммы. Кристобаль стал их завсегдатаем. Он мог бы разорить целые семьи, но предпочитал собирать яйца золотых кур, а потому регулярно проигрывал, чтобы не вызывать подозрений. Обычно партии затягивались заполночь. Затем он отправлялся в гости к очередной пассии, а если таковая отсутствовала или была занята, то в клуб, варьете или подпольный бордель. Из чего можно легко заключить, что в приют он возвращался во всей красе – невыспавшимся, небритым, со следами ночных утех.

Первой на это обратила внимание сестра Урсула. Как и полагается бдительной католичке, она не могла пройти мимо вопиющего факта и поделилась с директрисой. Рамона немедленно посетила урок. Кристобаль не был пьян, но от него явно слышался запах спиртного. Она увидела и то, чего не заметила монахиня – большой пунцовый засос на затылке. Что и требовалось доказать – мысленно сказала она самой себе.

В глазах Рамоны таким поведением Кристобаль позорил оказанное ему доверие. Формально, он отрабатывал деньги, но Рамона видела, что он относиться к своему долгу спустя рукава. А едва она попробовала тактично ему указать, как он стал огрызаться едкими шуточками.

Неудивительно, что отношения между ними испортились.

Она считала, что подобрала птенца, выкормила его, и вот теперь, немного оперившись, эта птичка начинает клевать пальцы, из которых брала и берет крошки.

Он же чувствовал себя дворянином, у которого стащили одежду во время купания. То, что ему подвернулась добрая самаритянка, протянувшая крестьянские штаны – конечно, похвально. Но это не значит, что, во-первых, он должен носить их, не снимая, а во-вторых, потакать всем ее прихотям по гроб жизни. Раз уж на то пошло, он уже давно мог себе позволить отказаться и от места, и от квартиры, а не делал этого только потому, что хорошо помнил о превратностях судьбы. Сегодня ты король, а завтра – нищий.

Рамона видела в нем типичный пример кобелирующей личности. Мужчину, который, в угоду своей похоти, готов обманывать и уничтожать. Для таких честь женщины – ничто. Обычно они немногословны, хитры и готовы на любые жертвы во имя своей темной страсти. Единственное чувство, которые они способны внушать рассудительным дамам – это брезгливость.

Кристобаль видел в Рамоне засидевшуюся вдову, возомнившую себя квочкой. Слишком привлекательную и умную, но в силу своего характера, склонную к излишнему самопожертвованию. Лечь на алтарь – дело ваше. Но не стоит требовать того же от других. Можно прекрасно печь, не вываливаясь в сахарной пудре. Ему казалось, что она часто отрывала от себя там, где этого совсем не требовалось. Быть может он обращал на нее меньше внимания, чем ей хотелось. Увы. Она была хороша собой, но он прибывал в том возрасте, когда мужчина уже не принадлежит порывам. Как старый опытный наездник: красивый круп еще заставляет поворачивать голову, но трясти чем-то в седле хочется все меньше.

После крупного выигрыша и жуткой попойки, Кристобаль однажды появился в приюте в изжеванных брюках с помятым лицом. Получасовые умывания помогли не очень. Он переоделся, почистил зубы и даже вставил сорванную по дороге гвоздику в петлицу. К своему несчастью, в коридоре он нос к носу столкнулся с сестрой Урсулой. Эта прозорливица снова увидела его на сквозь: потаскуна-гуляку с куриным пером в волосах. Поэтому, когда посреди урока открылась дверь и сестра Изабель сообщила, что госпожа директор ожидает его незамедлительно в своем кабинете, он не удивился.

– Говорят, вы ночевали в курятнике? – с порога поинтересовалась Рамона.

– А… Вам уже донесли?

Кристобаль ощупал волосы и, вправду, обнаружил маленькое белое перо, видимо, от перины. Он осмотрел его внимательно, перед тем как промолвить на полном серьезе:

– Напраслина не к лицу Божьим слугам.

– О чем вы?

– Кому, как не сестре Урсуле понимать тайный язык знамений.

– Знамений? – переспросила Рамона

– Именно. Господь наш Иисус говорит: будьте просты как голуби и мудры как змии. Видит Бог – я старался. Но змей во мне съел моего голубя.

Кристобаль поднес перо к самому носу и скосил на него глаза, покручивая в пальцах:

– Вот. Только что отрыгнул перышко.

Когда он вышел, Рамона дель Торо отвернулась к окну и тихо выдохнула:

– Шут.

VII

На рассвете, 10 октября 1868 года, через три месяца после убийства табачного барона Хоакина Эстрадеса, дипломированный юрист и масон Ка́рлос Мануэ́ль де Се́спедес дель Касти́льо собственноручно пробил в колокол на своей сахарной плантации Ла-Демахагуа.

По привычке, черные африканские рабы вяло потянулись из своих бараков к площади. Они ждали, что надсмотрщик, как всегда, распределит их по нарядам. Но его нигде не было. Вместо него у колокольного столба они увидели хозяина. В белой рубахе, в галстуке -бабочке он подождал, пока соберутся все. В толпе рабов прокатился непонятный ропот. Мало кто понимал, что происходит. Многие восприняли появление хозяина как недобрый знак и на всякий случай осмотрелись вокруг в поисках лестницы4. Когда тихий гомон прекратился, Сеспедес сделал несколько шагов вперед, обвел их глазами и произнес громко, чтобы услышали все, до последнего человека в дальних рядах: – Вы свободны.

Никто не пошевелился. Тогда Сеспедес сказал:

– Вы больше не рабы. А все мы, кубинцы, больше не будем рабами Испании. Те из вас, кому дорога свобода, кто готов освободить своих братьев, пусть выйдет и станет здесь, рядом со мной.

Когда он замолчал, десятки голосов в этой толпе перевели сказанное хозяином, и сначала один, затем второй, третий, четвертый приблизились к Сеспедесу. А потом все остальные огромной волной сомкнулись вокруг него.

Он повел их к Яре. Испанцы прознали о заговоре и оказались готовы к нападению. В жуткой бойне, с кольями против пуль и сабель, полегло много бывших рабов Сеспедэса.

Он сам чудом уцелел. Отступив с оставшимися людьми к речной долине, они перевели дух и исчезли, как уходят воды во время отлива.

Но волна вскоре вернулась. И на этот раз мощно и неудержимо. Через три дня после поражения повстанцы взяли восемь городов в восточной части острова. В каждом из них они разоружали испанские гарнизоны и теперь могли отвечать пулями на пули. Хуже того, бывший испанский кавалерист Гомес-и-Баэс обучал вчерашних рабов тактике смертельного боя мачете.

– Все вы умеете рубить тростник, – шутил он. – А теперь я научу вас рубить королевских солдат.

После каждой победы к ним присоединялось все больше и больше людей, и тот, кто с холма взглянул бы ночью на их лагерь увидел бы бесконечное множество костров, до самого горизонта, под шатром звездного неба.

Время восстания было выбрано не случайно. Оно стало прямым отголоском событий, произошедших на материке. Месяцем раньше, в сентябре, пал Кадис. Вернувшийся в Испанию из ссылки легендарный маршал Франсиско Серрано возглавил мятежные войска и повел их к Севилье. Он разбил правительственные силы в одном переходе от Кордовы. Остатки испанской армии перешли на сторону восставших. Узнав о поражении, королева Изабелла Вторая в начале октября спешно бежала из страны во Францию, под защиту Наполеона. Прежний режим пал. Испания была открыта переменам.

В Баямо уже полгода на всех столбах желтели расклеенные полицией портреты Франсиско Агилеры, бывшего городского мэра, магистра масонской ложи. Организованный им Революционный комитет Баямо был раскрыт. Испанцы арестовали многих его членов, но Агилере удалось скрыться. Богатый плантатор и сахарозаводчик, он тоже отпустил своих рабов, как это сделал Сеспедес, и даже выставил на торги все свое имущество, чтобы собрать деньги на борьбу за свободу людей острова. Его искали. Его ловили. Но поймать не могли. Не смотря на обещанную награду в десять тысяч реалов, мудрый и хитрый Агилера распознавал любую западню и выбирался из нее невредимым. Коррумпированные жандармы дружно пожимали плечами.

Кристобаль проснулся оттого, что за окном приюта одна за другой грохотали телеги, груженные деревянными балками и мешками с песком. Он оделся и отправился завтракать. Первое, что бросалось в глаза – всеобщая сумятица. Второе- обилие мундиров. Офицеры и полицейские попадались на каждом шагу. У городских перекрестков спешно возводились мешочные баррикады и пропускные посты. Рядом обживались вновь прибывшие солдаты. Все это порождало неразбериху и настоящий транспортный хаос. Возы с товарами отправляли в объезд. Возницы возмущались, солдаты грозили оружием.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Эти тенистые убежища – место встречи для всех, искалеченных жизнью. Шарль Бодлер. Парижский сплин (пер. с франц. Т. Источниковой).

2

Вы правы, Сюпо. Вы так долго подглядывали в замочную скважину, что стали ясновидящей. Жак Ануй. Орнифль, или Сквозной ветерок (пер. с франц. С. Тархановой).

3

(исп.) здесь, «Насрать».

4

на Кубе рабов часто наказывали, привязывая к лестнице.