скачать книгу бесплатно
Толик вскоре успокоился, затих, глаза закатились, дыхание было частым и тяжелым.
– Он что-то видит, – прошептала Таня Альфие, но услышали все. – У него часто так. Видит или слышит. Говорит, к нам идет Матерь…
– Какая еще матерь? – раздраженно спросил Степан, оглянувшись на нее. – Откуда идет?
– Оттуда, – показала Таня рукой. На юг, сообразил я. – Она идет, чтобы позаботиться о нас.
Мне стало нехорошо. Вспомнилось то чувство в машине, когда я отчетливо ощутил приближение какого-то существа…
– Нет там никакой матери, – заявил Степан. – У Толика… проблемы со здоровьем, вот и все. Поэтому мерещится всякое. А вы слушаете и повторяете, как попугаи.
– Слушай, Степан, – осторожно сказал я. – Ты же сам говоришь: сверхъестественные вещи творятся. Три Волны и все такое. Почему тогда отрицаешь, что Толик может правду говорить?
Степан выдохнул то ли с раздражением, то ли с состраданием ко мне, убогому. Ребята переводили взгляды с меня на него и обратно. Степан поднялся и подошел ко мне. Я отодвинулся и потянулся к финке на поясе, но Степан не обратил на это внимания.
– Три Волны, Тим, – это данность. Это свершившийся факт. А бред этого мальчишки – всего лишь бред. Если мы будем любую чепуху принимать за откровение… или сигнал свыше, не знаю… во что мы превратимся? В кого? В дурачков? Мы должны следовать здравому смыслу и фактам. Факты указывают, что Выживших единицы, что мы почти все молоды, и что-то нас всех, черт бы подрал, объединяет! Поэтому мы должны держаться вместе и ждать того дня, когда это все разъяснится. Понимаешь? Скажи, Тим, ты со мной?
“Со мной”, отметил я автоматически. Не “с нами”, а “со мной”. Пастырь хренов!
Хотя, если вдуматься, он прав. Что-то нас, Бродяг, объединяет. А мы все срёмся да срёмся, объединяться не желаем. Готов спорить, если бы эти салаги не были салагами, а взрослыми, послали бы давно этого прилизанного Пастыря куда подальше. Вот вырастут и пошлют, наверное. Если он им окончательно не вывихнет мозги.
– Переночую здесь, – уклончиво ответил я. – Если не против. А завтра решу.
На мгновение Степан набычился, потом улыбнулся, похлопал меня по плечу.
– Вот и славно! Нам нужны сильные парни. А ты вроде крепкий. Оставайся, конечно. Захар покажет тебе комнату.
Он вернулся к обмякшему Толику, а Захар повел меня в двухэтажное здание. Я не забыл прихватить биту.
– Захар, – сказал я, пока мы шли, – тебе нравится Степан?
– Степан Анатольевич у нас в школе преподавал, – охотно сообщил Захар уже и так мне известное. – Интересно рассказывать умеет. Строгий, но хороший. – Пацан подумал и добавил: – Если бы не он, мы бы от голода подохли бы. То есть умерли. Как деревенская скотина.
– А у Толика – часто так?
– Иногда бывает. Степану Анатольевичу ужасно не нравится. А Таня охотиться умеет, – прибавил Захар без перехода и повода. – У нее это круто получается! Силки ставит на птиц, в прошлом месяце фазана завалила пращой, прикиньте?!
– Прикинул.
– Мы тогда ещё в деревне жили. Степан Афанасьевич ругал ее, фазана выкинул, жалко, – понурился Захар. Жалел он не фазана, конечно, а мясо.
– Из фазана супчик неплохой получился бы, – согласился я, хотя сроду не пробовал фазанятину.
Захар воспрял – понравилось, что я его поддерживаю.
– Ага! Меня уже от консервов тошнит. Степан Анатольевич нам много чего запрещает, хотя закона больше нет. Альфия петь любит, так Степан Анатольевич запрещает петь. Типа в нашем мире от песен никакой пользы. Надо добывать себе пищу, а не песни распевать.
– А что еще Толик говорит, когда у него приступ, как сейчас? Что за следы на грязи?
Захар пожал плечами. Мы вошли в двухэтажное здание и двинулись по коридору. Зашли в одну из комнат. Она была уютно обставлена: тяжелые шторы на окнах, две деревянные застеленные кровати, шкаф, письменный стол, древний комп, стеллаж на стене с тонкими буклетами о здоровом питании. Между кроватями стоял выключенный электрический обогреватель в виде батареи отопления. Было холодно, но не катастрофично. Я присел на одну кровать, поставив биту между колен, Захар – на вторую.
– Он много чего говорит. Только непонятно. Будто ругается. И будто не он это, а кто другой через него говорит. Толян у нас особенный, мы его не обижаем.
– Он раньше тоже таким был? До того, как появились Буйные?
Захар махнул рукой:
– Он всегда был с приветом, только болтать всякое начал после Буйных. Виктор Геннадьевич сказал, что у Толяна Первая Волна открыла дар какой-то. А Степан Анатольевич ругался на него. Что никакого дара нет, просто у Толяна крыша поехала.
За дверью кто-то прошел. Я выглянул: Степан нес на руках Толика. Он повернул в конце коридора налево и, судя по звуку шагов, начал подниматься по лестнице.
– Не понял, – сказал я, вернувшись на кровать. – Ваш завуч с вами был после Первой Волны? Его разве не Буйный убил?
– Ну да. Только не когда буча поднялась, а позже. Мы вместе выживали. Степан Анатольевич и Виктор Геннадьевич постоянно ругались. А потом Буйный Виктора Геннадьевича убил.
– Ты видел? – помолчав, спросил я.
– Не. Степан Анатольевич видел. Сам похоронил его в лесу возле деревни.
Я выпрямился. Так-так!
– Буйный куда потом делся?
– Убежал и спрятался – не найдешь.
– А о чем ваши преподы ругались?
– О том, что дальше делать. Виктор Геннадьевич хотел на контакт идти, а Степан Анатольевич – ждать Великого Дня.
– Какой контакт?
– Не знаю.
Я еще поболтал со словоохотливым пацаном и понял, что больше ничего нового не узнаю. Захар показал, как врубить электрический обогреватель, и ушел, а я повалился на койку. Приятно было вытянуться после двух суток сидения или лежания в машине. Может, действительно остаться? Степан с придурью, но здесь какое-никакое общество, поболтать можно. Не тянуло меня снова ехать куда глаза глядят совершенно одному.
Думал-думал и уснул. В комнате заметно потеплело благодаря обогревателю. Проснулся я в сумерках. Позевывая, вышел на улицу – солнце исчезло за холмом, по фиолетовому небу плыли розовые облака, похолодало, ночь грозила заморозками.
Здесь, между холмов и среди деревьев, сгустилась фиолетовая темнота. Впереди, за шлагбаумом, горел огонь, отбрасывая всполохи оранжевого света на стволы деревьев и стены столовой. Сон с меня мигом слетел – там же моя машина!
Побежал к шлагбауму, а там реально горит, искрит, трещит большой костер. Маленькие фигурки подбрасывали в него сучья. Я узнал наших детишек. Мой джип был метрах в тридцати, и я успокоился.
– Что делаете?
Одетые в разноцветные куртки, Таня, Альфия и Захар продолжали трудиться и не услышали вопроса. Или проигнорировали. Толик не работал. Просто стоял в расстегнутой куртке возле костра, закрыв глаза, и легонько улыбался. Признаться, от этой улыбки меня мороз продрал по коже, хотя от костра тянуло жаром. Отблески огня играли на его лице, и я увидел кровоподтек на подбородке.
Я подошел к Толику.
– Что стряслось? Это откуда? Кто тебя ударил? Или ты упал?
Толик внезапно открыл глаза – черные зрачки во всю радужку. Сказал:
– Она уже близко, наша новая Матерь. Чуешь?
Я отшатнулся, посмотрел вдаль, в синеющую даль. Там тянулась невидимая трасса, за ней простиралась холодная равнина. Я никого и ничего не видел, но чуял. Ощущение было такое же, как тогда в машине. Я чувствовал приближение существа женского пола, вроде бы доброе… Или нет?
Пронзило сильное желание прыгнуть в тачку и погнать прочь отсюда.
– Это что такое? – раздалось сзади. – Как это понимать?
В круг света вышел Степан – взлохмаченный, злой, пальто нараспашку.
Таня бросила очередную ветку в огонь и сказала:
– Это сигнал для нашей Матери. Она совсем скоро будет здесь.
– Да что за бред вы несете?
Таня открыла рот, чтобы ответить, но Толик перебил:
– Он не чувствует. Он – Пастырь, которого не просили нас пасти. Мы не бараны. Мы дети, и нам нужна Мать.
– Нам нужна Мать, – эхом откликнулась Таня, – а не Пастырь.
Даже в красных отблесках пламени я заметил, как побледнел Степан.
– Вы одержимые! Тим, ты видишь?
Я кашлянул.
– Я тоже что-то такое чувствую, Степан. И это факт.
У нашего Пастыря аж рожу перекосило. А я спросил:
– Скажи-ка, откуда у Толика этот синяк на лице, а? Ты его избивал? Часто этим занимаешься?
– В нем живет скверна! – взвизгнул Степан. – Я пытался вытравить ее! Мы должны покорно ждать Великого Дня, и нам не нужны никакие сверх… сверхъестественные способности! Это есть грех!
– Почему?
Степан уставился на меня – глаза выпучены, нижняя губа трясется.
– Не понимаешь? Это ведь Апокалипсис! Не зомбиапокалипсис, не вирусоапокалипсис, не еще какой-нибудь говноапокалипсис, а самый настоящий Судный день! Последний шанс для выживших умерить гордыню, победить невежество, склониться перед тем, кому обязан своим существованием! А вы тут телепатией увлеклись, какую-то Матерь ждете! Это у вас посттравматический синдром!.. Язычники!
Я повернулся к детям – они встали между костром и Степаном, молча на него смотрели. Красные всполохи играли на их неподвижных лицах. Им бы деревянные маски надеть, да бубен в руки… Действительно, язычники.
– А зачем детей-то бить? – спросил я. – От посттравматического синдрома новыми травмами хочешь вылечить?
– “Для детей розгу не жалей”, – сказал Степан, успокаиваясь. – Надо воспитывать из мальчиков мужчин, а не хлюпиков – ни то, ни се. Врубаешься, Тим? Не потакать их фантазиям. Мы должны твердо стоять на земле.
– Ты должен был о них заботиться, – сказал я. – Быть им папой или старшим братом на худой конец, а не вонючим пастырем. Фанатик ты больной! И убийца, скорее всего. Это ведь ты Виктора Геннадьевича завалил?
Степан хохотнул.
– Посмотрите-ка на него, какой правильный! А ты, можно подумать, никого не убивал за всю жизнь?
Я потупился. Ответить было нечего. Мне ведь не только Буйных или Оборотней приходилось убивать…
– Витя не разделял мои цели, его тоже вечно несло куда-то не туда. Вздумал зайти на территорию электростанции и установить контакт с теми, кто там работает. А ведь все знают, что вокруг станций пояс аномалий! Не зря этот пояс там – значит, соваться туда не следует.
Нет, лично я об этом не слышал. Еще в городе приходила мысль забраться на станцию, но родители отговаривали. Станция находилась далеко от нашего дома, и у меня постоянно был забот полон рот, чтобы искать еще приключения на задницу.
Я колебался. Да и что я мог сделать? Степан со своими детишками тут окопался давно, а я – новенький. По словам Захара, Степан не такой уж и плохой, разве что строгий. Но я понятия не имел, как воспитывать детей; братишек и сестренок у меня нет. Может, и правда для них розгу жалеть не надо, иначе на голову сядут?
Завтра уеду отсюда, и пусть живут как хотят. Не мое дело.
Степан, вероятно, уловил мое настроение. Отвел от меня взгляд, потеряв интерес, обратился к воспитанникам:
– Так, ребятки, давайте-ка загасим костер. Опасно. Пожар случится или Бугимены на огонек заглянут. Захар, пойдем за лопатами – засыпем костер…
– Нет.
Я не понял, кто это сказал – Захар или Толик. Или они оба одновременно. Детишки по-прежнему стояли спиной к костру, лиц толком не разглядеть.
Степан окаменел. Выдохнул:
– Хорошо. Тогда я сам…
И повернулся, чтобы, надо полагать, пойти за лопатой.
– Мы вам не позволим. – На сей раз это был голос Тани.
Степан медленно развернулся к ним. На меня не обращал внимания – то ли был уверен, что я не вмешаюсь, то ли не считал за достойного противника. В отличие от детишек. Он подошел к воспитанникам.
– Вы поднимете руку на учителя? – произнес он настолько учительским тоном, что мне почудилось, словно я снова попал в третий класс и меня сейчас поставят в угол.
– Если заставите, – холодно ответил Толик.
Я не успел среагировать – Степан влепил ему пощечину. Свистяще прошипел:
– Да как же из тебя этого беса-то выгнать? Чего ж ты уцепился за него, Анатолий? Думаешь, это особенным тебя делает? Это все равно что гордится сифилисом, которым заразился!
Он снова размахнулся, но детки не шелохнулись. Я ухитрился разглядеть, как Альфия зажмурилась, а Таня вздрогнула.
– Эй, спокуха! – встрял я. Не мог уже просто наблюдать за этой херней.
Шагнул к Степану, но тот ловко выхватил из-за брюк сзади пистолет – на вид настоящий. Учитель прицелился в меня.
– Тебе, Тим, лучше сесть в свою машину и уехать, – процедил он. – Вижу, ты не совсем достоин. Погуляй по свету, погляди, потом вернешься, если захочешь, двери открыты. Надеюсь, ты не погибнешь.
