Ловчий. Охотники и ловушка

Пинетти (с трудом переводя дух): Нет, к сожалению, а может, и к счастью, нет! Мы – в Таганрог! Надеюсь, к первой ямской избе она уже придет в чувство!

12а

Павильон. Март. Ночь. Петербург.

Салон мадам Шевалье

Страшные удары снаружи по двери. Мадам Шевалье в завлекательном неглиже отпирает входную дверь. Ее грубо отталкивают в сторону. В комнату врывается огромная толпа народу во главе с Платоном Зубовым. Платон хватает мадам за шею и, чуть ли не душа красавицу, притискивает ее к стене.

Платой Зубов: Что, сучка… Жить хочешь?! Говори, где дружок твой Кутайсов! У нас к нему дело есть…

ш евалье (пытаясь отодрать от себя липкие пальцы Зубова): А мне почем знать? Я ему – не жена… Какое вы имеете право?!

Яшвили (наваливаясь на мадам с другой стороны): Горячая штучка… Горячая! Что, грузин любишь?! Жить хочешь? Это ночью нам все дозволено!

Шевалье (с яростью): А наутро я кликну полицию! И Государю нажалуюсь! Он мне теперь должен!

Яшвили (хрипло и распаляясь): Никому и ничего он не должен! Я вот этой рукою вот позаботился! А к утру и дружок твой Кутайсов отмучается! И я буду твой следующий… Эй, братцы, подержите-ка барышню! Мне жениться приспичило!

Пьяные и злые убийцы Павла на бедную певицу толпою набрасываются. Похоже, что Кутайсова в доме нет и они так решили на девице свое зло и досаду выместить. Однако мадам дерется, кусается и царапается как дикая кошка. Тут раздается новый грохот и стук в многострадальную дверь. В комнату вваливаются офицеры полиции, во главе которых сам Кочубей.

Кочубей: Сдавайся, Кутайсов, ты арестованный!

Платон Зубов (от кучи малы вокруг Шевалье сразу отскакивая): Здесь его нет! Это я, Виктор Палыч!

Кочубей (хмурясь): А что это вы тут делаете?!

Платон Зубов (торопливо и будто от спутников открещиваясь): Да это… По их грузинским обычаям Яшвили с Кутайсова получает свой долг. На его девке в счет долга… так сказать… женится!

Кочубей (меняясь в лице): Так вы, сволочи, еще и насильники?! Взять всех! Всех в острог! (После первой кучи малы меж его людьми и убийцами Павла:) Кроме девки…

Еще через миг избитых и связанных убийц Павла полицейские выводят из комнаты. Мадам Шевалье в изодранном неглиже, с разбитым лицом с трудом поднимается и идет к зеркалу. Князь Кочубей на месте топчется и вдруг спрашивает.

Кочубей: А и впрямь твой Кутайсов этому Яшвили был должен?

Шевалье (грубым тоном): Я почем знаю? Коли так, хрен он у меня еще что получит, урод. А вся эта мразь и подавно.

Кочубей (решительно): Сей ночью эти люди уже совершили убийство. Если они еще раз придут, а вы им откажете… Мой приказ, собирайте-ка вещи и покидайте страну в двадцать четыре часа. Мои люди помогут вам вывезти из страны все нажитое. И еще. Я бы на вашем месте более с этими горными орлами не связывался.

Явно изумленная мадам Шевалье смотрит на министра внутренних дел, невольно улыбается и тихо спрашивает.

Шевалье: Может, останешься? А я сварю тебе кофе…

Кочубей (с сожалением покачивая головой): Пожалуй, был бы и рад… Однако ночь нынче страшная. Нельзя, чтобы воры да бандюки захватили бы улицу… А завтра вас уже увезут из империи. Может, к лучшему…

13а

Павильон. Март. Ночь. Михайловский замок.

Нижний этаж

По коридору в сырой серой мгле со всех ног бежит Мария Федоровна, за которой с трудом поспевают люди из ее свиты. Мария Федоровна взволнованно кричит.

Мария: То есть как?.. Все уехали?! А мои детки?!

Карловна (задыхаясь на бегу): Александр первым в Зимний усвистал, а за ним и вся его свита. Потом Костика на санитарной карете…

Мария (резко останавливаясь): То есть как это – на санитарной? Что, было еще покушение?!

Карловна (подпихивая госпожу): Да не… Это – так! Поскользнулся, упал, когда очнется – вся рожа в гипсе… Ну у него и до того с лица воду не пить…

Доротея (торопливо пытаясь отвлечь госпожу): В общем, все уехали. Так что мы теперь одни во дворце. А еще говорят, все великие княжны до сей поры сидят в нижней кухне!

Мария (опять ускоряясь и с чувством): Вот урод! Весь в папашу! Сам уже усвистал, а детки мои все в этой сырости да морозе оставлены! Будто они ему не сестры да братики!

Наконец они добегают нижней кухни. Вся дверь изуродована пистолетными выстрелами. Судя по пробоинам, стреляли и внутрь кухни, и из кухни отстреливались. Мария Федоровна совершенно бледнеет и почти шепчет.

Мария: Даша, Карловна, что это?! Они что… Они хотели поубивать моих деточек?!

Салтыков (откуда-то сзади): Скорее не поубивать, а взять их для торга. Я это обоим цесаревичам как-то рассказывал.

Мария (со всхлипом и надрывом): Маша!!! Катя!!! Вы там?!!! Вы живы?!!

Из-за двери шум двигаемой мебели. Наконец, дверь приоткрывается, и оттуда выглядывает Марин с пистолетом в руке. При виде Государыни он торопливо спускает курки и радостно рапортует.

Марин: Прапорщик Марин и мои преображенцы! Осада мной выдержана! Все дети в целости!

Мария Павловна (из-за спины Марина): Ой, мама, это мама! Мы живы! Мы такого страху тут натерпелись!

Екатерина Павловна (перебивая сестру): Это были семеновцы Костика! А наши преображенцы нас всех спасли!

Мария (в ажитации): Слава богу! (Строгим голосом:) Девочки, мы тотчас едем в Павловск! Вы почему не выходите?!

Марин (извиняющимся тоном): Простите, Ваше Величество, мы тут немного приготовились к штурму…

Мария (решительно): Все ясно! Я забираю вас к себе в штат. Вы так и будете считаться в Преображенском полку, но жить извольте в Павловске! Отныне вы все – мои охранники. Марин, командуйте!

Салтыков (откуда-то из-за спин осторожно): А может быть, сперва в Зимний?! Изъявить почтение, так сказать… Может быть, присягнуть новому Императору…

Мария (с чувством): Ага, бегу уже – волосы назад! Аж запыхалася… Тут сестер его убивали, а он первый сдристнул! Ах, боялся опоздать на свою коронацию! А как же сестры?! Сперва я девочек в сухость и тепло отвезу, а там уж…

1б

Натура. Март. День. Лондон. Сент-Джемсский дворец

По ступеням дворца стремительно сбегает вниз лорд Нельсон. Он явно возбужден и радостно счастлив. Внизу у кареты его ждет Эмма Гамильтон. Нельсон, размахивая руками, ей громко кричит.

Нельсон: А ты была права, заяц мой! У гармонии мира границы нет-нет, да находятся! (Чмокая Эмму в щечку.) Трусливая жаба Питт у нас нынче в оставке – пришла пора надрать русским задницу! Жаль, конечно, что наглец Ушаков у нас нынче на Каспии…

Гамильтон: Погоди, а мы-то куда? И почему русские лучшего флотоводца сослали на Каспий?

Нельсон: Предположительно, Ушаков занимается переброской русских войск в Индию. Согласно донесеньям разведки, все русские дивизии нынче брошены в неведомый Оренбург и оттуда идут походом на Агру. Санкт-Петербург очищен от войск, и мы за эту глупость их вздрюкнем! Сегодня же выходим из Ярмута!

Гамильтон (с восторгом): И ты будешь командовать всем нашим флотом в этой войне?!

Нельсон (мрачнея): Увы, нет. Флотом назначен командовать адмирал Гайд-парк. Это тот, в чью честь назван скверик. А я всего лишь командую ударной группой… Мне, дорогая, завидуют!

2б

Павильон. Март. Вечер. Санкт-Петербург.

Зимний дворец. Покои Государя

В покоях Александра весьма многолюдно. Многие курят, и поэтому дым как одеялом накрывает людей, висит темною пеленой и колышется. Посреди комнаты за столом сидит молодой Государь с Кочубеем и Александром Голицыным. Прочие вокруг них стоят тесным кольцом и о чем-то шепчутся. А так как таких шепотков больно много – гул стоит такой, что почти никого не слышно.

Александр: Итак, переходим к судейским. После снятия отцом Андрея Куракина там, как и везде, какой-то балаган и вертеп. Предлагаю во главу прокуратуры нашего нынешнего генерального казначея Гаврилу Державина.

Александр Голицын: Тю… Казначей… Так у него в казне сейчас ветер свищет! Совсем не умеет следить за деньгами.

Александр (со вздохом): Вот именно. Нам нужно срочно убирать его с казначейства. Но если просто убрать, скажут, что убрали мы его, потому что он был скверным слугой моего отца. Поэтому…

Кочубей (негодующе): Да за что ж к прокуратуре-то такая немилость?! Раз поэт, так пускай стихи пишет, а над прокуратурою-то издеваться за что?! Вон у нас в синодальной коллегии мест навалом. Пусть там средь святош и пиитствует. В прокуратуре дельные люди нужны, а не эти… писатели!

Александр (назидательно): А вот тут, Виктор, ты не прав. Синод мы тоже обязательно реформируем. Но посади мы пиита в Синод, как потом доказать, что он и в Синоде негож?! Ты ему слово, он тебе десять. Нет, ему такое место надо найти, чтобы дурь его была видна сразу же. Тогда и снимать его станет легче. Мол, прости, однако есть общее мнение, и народ требует.

Кочубей (с досадой): Ну, хорошо. (Немного спокойнее:) А пока суд да дело, объявить бы амнистию. Батюшка-то ваш в последние дни лютовал не по-детски.

В кругу за спинами Государя и его двух советников оживление. Слышны нестройные голоса.

Бецкой: Верно! Выпустить из острога Германна! Это же прекрасный инженер и строитель! А его с парадными частями в бой бросили!

Талызин: И молодого Алексея Ермолова! Ведь лучший командир был у Валерьяна Зубова! Лишь за это и взяли!

Хитрово: И атамана Платова отпустите из крепости!

Бецкой: Да вы в вашей мануфактур-коллегии отстали от жизни! Выпустили уж Матвея Ивановича… Еще Павел выпустил.

Хитрово: Так и что ж? Он уж все равно не жилец, на погибель сослан! Мы-то для похода и теплые и прохладные материалы для формы солдат, и смету на них уже подготовили, и солдатские рационы для войны на жаре посчитали, а царь-батюшка взял, да и послал их, бедолаг, без припасов. Ваше Величество! Верните донцов! А коли и вам уж приспичит вдруг в Индию, так мы нормально их снарядим. За государев заказ, за Царя и Отечество мы ж подрядимся со всей душой!

В толпе вокруг возникает движение. Появляется фон Пален, который подает Государю конверт.

Фон Пален: Срочное сообщение от нашего посла в Лондоне Семена Воронцова. Было экстренное заседанье парламента, на котором решено – тайно, без объявленья войны, напасть своим флотом на нашу страну.

Александр (аж от изумленья подскакивая): То есть как? Какой смысл?

Фон Пален: Приказано уничтожить наш флот на якорных стоянках, дабы мы не смогли отплыть в Индию. По словам Воронцова, англичане уверены, что все наши армии ушли в Оренбург и Петербург оголен.

Александр (шокированно): А у нас Петербург оголен? Я же только что переписывался со Сперанским, он сейчас как раз в Оренбурге. Там весь гарнизон – полтора инвалида! Какая к черту армия?!

Фон Пален (невозмутимо): Армия на местах. Англичанам сюрприз будет. В Оренбург движутся лишь донские казаки. Чтобы оттуда следовать в Индию.

Александр (с досадой): Что за чертовщина… (Вдруг ахая:) Боже, ведь мы уже объявили, что отца моего убили в результате английского заговора! Это что же получается – мы так хорошо все придумали, а англичане не в курсе?

Фон Пален (невозмутимо): То есть Панина, Платона Зубова и Бенигсена, а также простых исполнителей пора выпускать из-под ареста?!

Александр (стонущим голосом): Выпускайте. Немедленно. Объявите, что это был не английский заговор. Это (скорбно) папенька помер ударом. Апоплексическим! Вот! И это… Петр Алексеевич, срочно езжайте в Прибалтику. Флоту уйти со стоянок. А англичан надо встретить. Действуйте по понятию. Да, и просите помощи у Барклая и Витгенштейна, вы им не чужой!

Фон Пален в ответ козыряет и в толпе растворяется.

Голицын (голосом Павла): Ну, сынок. И что у нас по плану-то дальше?

Александр: Помните был у нас самый первый борец с коррупцией – Михаил Сперанский? Я ему уже написал. Просил его стать секретарем Андрею Куракину и все как есть в работе прокуратуры у него выведать. Вижу нашим следующим обер-прокурором именно Михаила Сперанского.

Кочубей (с радостью): Согласен. Он тогда хорошие материалы по всем министрам у нас подготовил.

Александр (сухо): Кроме Эльзы. Но с этой напастью нам жить и жить…

Из толпы возникают Наследник Константин со своей свитой, а также в окружении семеновцев генерал Голенищев-Кутузов. Глаз у Наследника заплыл, половина лица синяя как слива и слегка вмята. Генерал Воур торопливо докладывает.

Боур: Ваше Величество, ваш брат и Наследник к вам с жалобой. Этой ночью генерал Голенищев-Кутузов… рукоприкладствовал! Надобно его – в крепость!

Голенищев-Кутузов: Все наветы и враки! Меня там вообще не было!

Александр (с видимым интересом): А где же вы были?

Голенищев-Кутузов: Арестовывал моего начальника – Кологривова! Андрей Семеныч, подь сюды!

Из толпы выходит молоденький генерал Андрей Кологривов.

Вытянувшись в струнку, он бойко докладывает.

Кологривов: Мы дома у меня играли в карты. В вист…

Александр (в глазах которого загорается искра): В вист? Вдвоем?

Голенищев очень нехорошо смотрит на своего командира, и тот торопливо поясняет.

Кологривов: Ну это такой особый вариант. Для двоих. А как часы пробили полночь, Павел Васильевич меня и арестовал. А потом мы продолжили играть в карты.

Александр (с невинным лицом): Так вы арестованный? А где же кандалы?

Голенищев-Кутузов (радостным голосом): Дык на рассвете вдруг выяснилось, что все Андрюхины слова на прежнего государя – это не хула, а самая что ни на есть правда. Я его сразу и выпустил…

При этих словах Наследник Константин начинает что-то негодующе булькать, а Боур с Яновским наперебой выкрикивают.

Боур: Ложь это. Был он там в замке.

Яновский: Он бил Наследника. По лицу! Я – свидетель!

Кологривов (запальчиво): Да ладно вам! Ежели б Павел Васильевич его хоть бы раз, тот бы помер! Вот вам истинный крест! Паша, скажи!

Голенищев-Кутузов (срычанием): Да я покажу!

Камера в замедлении показывает нам, как Голенищев вдруг бьет Наследника Константина. Мы не видим момент удара, ибо Голенищев, оказывается, движется просто стремительно. Мы только слышим удар, а потом характерный шмяк – будто кто-то снова с размаху швырнул крупный кусок мяса об стену.

Кологривов (с гордостью): Вот видите! Павел Васильевич бьет всегда с правой, а у цесаревича морда была не с той стороны кем-то битая. Ищите левшу!

Яновский (растерянно): Господа, Ваше Величество! Рукоприкладство!

Кочубей (пряча усмешку): Это никакое не рукоприкладство! Это был следственный эксперимент!

Александр (разводя руками): Согласен. Ищите левшу. А Павел Васильевич бьет явно с правой.

3б

Павильон. Март. День. Рига. Дом Эльзы

В главном зале прямо на полу разложена большая карта Прибалтики. Вокруг нее стоят фон Пален, Эльза, Барклай и Петр фон Витгенштейн. Лица у всех угрюмо сосредоточены. Фон Пален докладывает.

Фон Пален: Враг идет в большой силе. Они и меньшим числом кораблей под командой штатного дипломата Вентворта сделали из Копенгагена гору пылающих углей, а нынче в бой брошен Ноте Fleet – лучшая их эскадра под командой самого лорда Нельсона.

Барклай: Я читал доклад Ушакова, этот Нельсон – редкостный gondon и maniacus vulgaris, но в бою с ним все ж лучше не связываться.

Фон Пален: Все так. Пока что этот отморозок не проиграл ни одного своего сражения.

Эльза: Я поняла. У них лучший на свете флот, самые быстрые корабли и самый тяжелый бортовой залп, а у нас – спасибо Павлу-лунатику – корабли тихоходны и неповоротливы, ибо их из сырой сосны выстроили. Я это усвоила. Полагаю, для флота нет выбора. Надобно отступать.

Барклай: Согласен. Однако бой все же дать им придется. Один лишь вопрос, как?!

Витгенштейн (с чувством): Чертовы корабли. Вот если мы их подловили на суше, я бы еще посмотрел, что тяжелее – их бортовой залп или залп моих полевых батарей. Но как же на сушу их выманить?

Эльза (с горечью): Была бы здесь наша Шарло, она бы сразу придумала. Помните, как она сумела перевести торговлю в Ригу из Митавы…

Барклай (встрепенувшись): И впрямь! Мы тогда все думали о свойствах реки, а Шарлотта Иоганновна вспомнила про пару спорных хуторов на границе. Так ведь и здесь то же самое. Мы думаем о том, как заставить их подойти ближе к суше, а они ведь и сами желают именно этого! У них приказ утопить весь наш флот, так и пусть приходят и топят!

Эльза (с угрозой в голосе): Михаил Богданович, потрудитесь объясниться! Это как – наш флот утопят?!

Барклай (возбужденно): Вы не поняли! Военный флот мы, конечно же, отведем весь в Кронштадт под защиту береговых батарей. Но у нас есть торговый флот! А как врагу издали выяснить, чьи паруса он видит на горизонте?

Витгенштейн: Торговые суда врагу лишь на зуб…

Барклай (размахивая руками): Да посмотрите же! Вот Эзельские острова. Фарватеры между ними извилистые, и кругом одни мели. Вы, Петр Христианнович, немедля перебрасываете всю свою артиллерию на острова и в кустах да деревьях все маскируете. Ежели враг залезет в проливы, идти в них они могут только гуськом и все время подставляя борта под ваши пушки. А куда стрелять им в ответ? По кустам да деревьям, из которых вы по ним палите?!

Витгенштейн: А ведь верно! Они же в этом узком лабиринте не смогут отойти от меня! Ба, да я же в них смогу стрелять не только лишь ядрами, но и картечью, а то и камнями! Набьем ямку на берегу порохом, наложим камней, да побольше, а как корабль по проливу пойдет, так – бдыщь! И все пространство меж островами – сплошной каменный дождь. Да по парусам их – навылет! А там пали уже по стоячему из кустов, а они против нас, как будто бы на ладони. Да только… (Задумывается.) Как же их в эти узкие проливы завести?

Эльза (светлея лицом): Поняла. У них приказ уничтожить наш флот. Из-за островов меж деревьями они видят множество парусов, но не могут разглядеть силуэтов судов, которые острова и лес от них загораживают. Они начинают подходить ближе, а наши паруса вглубь архипелага от них скорей прячутся. У джентльменов охотничий азарт разгорается, они пытаются догнать русские корабли и лезут в проливы. А там – Петин бдыщь по их парусам и оснастке. Сбили им паруса и начинаем работать в упор полевой артиллерией. Мне все понятно.

Фон Пален (подытоживая): Ну что ж, вот и славно. Осталось лишь разделить полномочия.

Эльза: Опять же понятно. Петр Христианнович на островах с его пушками. Я с этого бока в Риге, чтоб прикрыть южный фас, вы с того бока от эзельской позиции – в Ревеле, чтоб прикрыть всех нас с севера. А Михаил Богданович – на тех самых кораблях, которые врага у нас будут заманивать.

4б

Павильон. Март. Ночь. Санкт-Петербург.

Михайловский замок

В темном, сыром и холодном замке пусто и жутко. По длинным гулким коридорам идут поручик Аргамаков и генерал Талызин. В их руках зажженные факелы, которые чадят и трещат. Аргамаков испуганно шепчет.

Аргамаков: Да он это, он, вот вам истинный крест. Я когда в первый раз его увидал, со страху чуть не обделался!

Талызин (недоверчиво): Врешь, поди… Ты мне лучше скажи, чего это ты в полк вернулся из Павловска?

Аргамаков: А вы не в курсе? В ночь смены царствий об этом и не подумали, а после Государыня отказалась присягать сыну в верности. Сказала, раз, мол, она его родила да выкормила и вырастила, стало быть, она ему, как мать, верная. А нарочно клясться на Библии он ее не принудит. Ну и все. Кто верен Марии Федоровне, стало быть – не верны Александру. Я и подумал, что хорошим все это не кончится. Лучше я тут буду верен царю, чем там – не верен ему.

Талызин (одобрительно): Складно. А я вот… Что это?

Аргамаков (в ужасе): Вы видели? Видели?! Это он! Он… Тень отца царя Александра!

Талызин (хрипло): Да, да – он посмотрел на меня и покачал головой! А еще грозил пальцем!

Аргамаков (взвизгивая): Он! Он возвращается! Вы видите – он манит пальцем! Чур меня! Чур! Я за ним не пойду!

Талызин (с отчаянием): Кто ты?! Дух бесплотный… Зачем? Почему?! Мы ж не хотели! Сын твой лично мне обещал, что не станет он тебя убивать… Я лишь за этим… Что… Руку?! Ты просишь, чтобы я пожал тебе руку?! Чур меня! Чур!

5б

Павильон. Март. Вечер. Санкт-Петербург.

Зимний дворец. Покои Государя

В кабинет Государя входит князь Кочубей. Он оказывается в густом сизом облаке и от этого начинает сразу же кашлять. Откуда-то из клубов дыма раздается вдруг голос покойного Павла.

Голицын (голосом Павла): Кто ты, о несчастный, что посмел потревожить мой вечный сон и покой?!

Кочубей (пытаясь прокашляться): Да вы что, охренели вконец – жечь столько ладана?! А это что за душок?! Анаша?!

Александр (печально): Преображенцы докладывают, что папенька мой не умер, а в виде духа бесплотного всякую ночь бродит в Михайловском. А раз призраки – порождения тьмы, вот мы и жжем елей с ладаном, чтоб отогнать нечисть. А анаша и немножечко опия – это чтоб веселей сидеть было. А то от одного елея и ладана – тоска, брат…

Кочубей (ошарашенно): А ничего, что от опия – те еще глюки?!

Голицын (хихикая): Зато они ведь хорошие и успокоительные. Это не тень отца Александра с разбитою головой да затянутым вокруг горла шарфиком… Опять же от анаши у нас весело. Хи-хи! И не страшно!

Кочубей (растерянно): Ну да… На хихикс от нее здорово пробивает.

Александр (устало): Что там? Видишь, мы заняты.

Кочубей: Странная история. Германн Иван Иваныч. Его за пораженье в Голландии батюшка ваш упек на всю жизнь в острог. А он там головой тронулся. Сидит, все смеется да повторяет только одну фразу. «Тройка, семерка, туз».

Александр (с интересом): А что сие значит?

Кочубей (разводя руками): Вот это неведомо. Он лишь все тасует три карты – тройку крестей, семь черви и бубновый туз. Тасует, раздает их себе, а потом смеется, а еще порой плачет. У меня вопрос. Вы ему подписали амнистию, а может, лучше его на улицу-то не выпускать? А то он либо народ смутит, либо сам покалечится.

Александр (задумчиво): Пожалуй… Пусть лучше Германн и дальше остается в узилище. Однако что ж это значит? Трефовая тройка, червонная семерка и бубновый туз. Будто гадание…

Голицын: Я знаю, что это. Это черная ворожба. Ты душу свою обещаешь навсегда диаволу, а он дает тебе за это три карты. Надобно положить их на черный алтарь по очереди и окропить их кровью то ли невинной девицы, то ли младенца. Тогда нечистый тебе все и устроит.

Кочубей: То есть как?

Голицын в ответ ныряет в опийно-конопляный туман и возникает оттуда, держа три карты.

Голицын: А вот так! Что в сиих картах странного? Вроде бы ничего. А хитрость есть. Нечистый – отец лжи и норовит нас обманывать. Он все, что обещал, сделает, но и ты все должен сделать по правилам. Первой Германн, видать, положил тройку треф. Она значит великое мастерство и огромные знания. И да, он действительно был хороший штабист и большой инженер. Затем семь червей. А это удачный брак и большая любовь. Опять-таки верно – взял в жены дочь министра водных каналов и мелиорации. И наконец туз бубен. Великая удача и счастье.

Александр (растерянно): Так в чем здесь подвох?

Голицын (с лукавым смешком): В том, что у всякой карты есть две стороны: прямая и вверх ногами. Если положить карту на алтарь прямо, все будет, как и обещано, а ежели вверх ногами, то бубновый туз означает бесчестье и казнь.

Кочубей (недоверчиво): И какой же идиот положит его вверх ногами?

Голицын протягивает князю карты.

Голицын (с издевкою в голосе): Раз ты у нас, князь, такой умный, так положи, милок, все три карты правильно. С тройкою да семеркой ясно, ибо все понимают, где у треф иль червей верх, а где низ. Ты бубнового туза положи!

Царь Александр карты у Кочубея выхватывает и начинает их крутить в руках то так, то этак.