Когда Жребий падёт на тебя

– Ничего себе, выбор! А третьего не дано?

– Чего?

– Ну… не знаю.

– Вот и я не знаю.

Вот! Разве это может быть, чтобы человек ехал в машине и вслух разговаривал с призраком умершей старухи?!

– Типун тебе на язык! Я вовсе не умершая! А за старуху спасибо!

– Это за то, что не на что смотреть.

– Гляньте на него, какой мстительный Ваньша! Комплексуешь?

Всё!!! Закончили!

– Как скажешь.

Нажимаю на педаль. Машина оживает и вдавливает меня в кресло. Сто восемьдесят. Привет Максу!

– Смотри. Многие ДТП происходят от нарушения скоростного режима.

Не обращать внимания. Едем.

– Знаешь, Ваньша, мне, по большому счёту, по барабану. Я – всего лишь образ. Это тебе лететь вверх тормашками.

То ли я сам, то ли читающая мои мысли Бабуля посредством меня ослабляет давление на акселератор. Так мы никуда не успеем.

– Тише едешь, дальше будешь. Ни разу в детстве не играл?

Играл. Как сейчас помню залитую бетоном детскую площадку (это ж надо было додуматься детям, которые часто падают, делать бетонные площадки) и детскую игру. И действительно, до тех, кто слишком быстро стремился к водящему, на того и обрушивалось всё его внимание. Чего это я, вообще, завёлся?

– Ничего, Ваньша. Непривычно тебе просто. На то, что ты постиг должно уходить намного больше времени. Так сказать, в гомеопатических дозах, а тебе сразу передоз устроили.

– Кто?

– Кто-кто? Светлые силы. Хочешь их так называй, а хочешь, называй меня, Элю, Алиску, Максимку, Илью, Гавриила…

– Всё-всё, я понял! Получается, варган – это баркха?

– Единственный умный вопрос за шестнадцать часов! Ты прав. Я тут мухлюю потихоньку, мне можно: на пару-тройку суток передала свою Баркху тебе, вот ты и чувствуешь всякое. Но меня удивляет, что ты теряешься. Ты ж на герыче сидел, каждый раз за гранью ходил и возвращался, только слепой был. А сейчас, считай, то же самое, только ты уже можешь видеть. Давай, соберись! Раз выжил c героином, значит, что-то твёрдое в тебе есть: другие уже сгнили. К тому же пульку словил, и живой! Так что, вспомни свой опыт, возьми себя в руки, и вперёд!

Спустя какое-то время впереди на трассе в сгущающихся сумерках я вижу силуэт и сбрасываю скорость, но, видимо, слишком быстро шёл, не успела моя интуиция сработать: человек в форме предъявил свою волшебную палочку. Подруливаю к обочине и хватаюсь за варган.

Представляю, что увидел мент: за рулём тачки сидит водила и, как чукча, наяривает на варгане.

Тук-тук по стеклу. Твою ж мышь! Это же тот сержант, что нам по дороге в Самару попался!

– Старший сержант Омельченко.

О, точно, я запомнил! Это мы на границе Самарской области.

– Нарушаем?! Документы предъявите!

Я не успел сказать ни слова, в глазах потемнело, и в следующий момент я ощутил себя продолжающим движение, как ни в чём не бывало. Что это было?

– Всё в порядке. Ребята ничего не вспомнят. Эти нам не страшны.

– А которые страшны?

– Есть у них Девятка. Десятка без Макса. Вот те опасные.

Ну вот, Девятка какая-то!

– Не бойся, я с тобой.

– 00 часов 01 минута.

– … таким вот образом, Ваньша, и сошлись дорожки Бёрни и Эли. Ой, скажу тебе, какая любовь! Какая любовь!

– Бабуль, что-то мне подсказывает…

– Да-да, я слежу. Смотрел фильм с Одри Хепберн, как бишь его, «Римские каникулы», что ли?

– Нет.

– Ну и зря. Тот фильм по их истории снят, ну, или очень похоже. Только дело не в Риме было, а в Лондоне.

– Ну, Бабуль…

– И тебя поздравляю. Вот оно – одиннадцатое октября.

Мне стало тепло и радостно. Я вспомнил Алису, вспомнил её поцелуй в Самаре… Как только обнулился мой счётчик, я успокоился и поблагодарил небо за то, что оно послало нам Алису, эту чудо-ведьмочку…

Вдруг по рулю будто ударили ломом, он стал неподатливым, а машина начала вести себя как корыто на льду, её понесло на встречку. Я сбросил газ, вознося благодарность всем-всем и Светлым силам, что трасса пуста. Кое-как выруливаю на обочину и выдыхаю.

– Колесо лопнуло!

Голограмма Бабули смотрит на меня, округлив глаза и рот.

– Они уже Там. Макс ранен.

Дева.

– Зачем?! Зачем ты лишаешь его Силы?! – призрак Дины со злобой смотрит на меня.

Неужели я, Королева, должна отчитываться перед мёртвой душой?

– Молчи! – говорю, добавляя грома в голос, – Не тебе судить! Ты мертва! Ты должна понимать, что нельзя дробить Силу. Я – это Сила! А я и Макс – уже не Сила, а дыра в колесе! На одни только споры куча времени уйдёт! Так что, молю тебя, помоги! Или хотя бы не мешай!

Не знаю, откуда выходят из меня эти слова, во мне сейчас говорят лишь эмоции и Знание.

– Пойми, – говорю, – ты уже мертва. Мне очень жаль, но это так. Давай дружить. Я знаю, ты, как и я, любишь его. Я знаю, что появление Макса стало смыслом твоей жизни, а после того, как он исчез, тебе стало незачем жить. Прости.

Дина теперь ведёт себя, как все призраки передо мной: стоит, безвольно опустив руки и голову, глядя на меня сквозь завесу волос.

– Дина, поведай мне, что знаешь об Аускани.

– Ты, наверняка, знаешь сама. Ты же видела Янтагу, – она говорит это явное имя собственное, а я слышу, как параллельно звучит «Забулон», причём возникает его англоязычная транскрипция «Zaboolon». Мгновенно выстраивается логическое дерево: Аускани–Янтагу (Zaboolon). А–Я, A-Z. Откуда-то издалека раздаётся приятный баритон с армянскими обертонами:

Омега и Альфа, Конец и Начало

Возникает на мгновение и уходит Иван, который жаловался на музыку в голове. Да. Теперь я его понимаю. Тут же возникает ещё один образ: тёмное необозримое пространство, набитое душами, копошащимися по колено в пыли. Нет света – глаза пусты. Нет Времени, только бесконечная толкотня в прахе. И вдруг где-то вдалеке сверху вниз ударяет осязаемый столб ярко-белого света. Все души оборачиваются на раздражитель. Все смотрят на этот столб с восхищением, или это всего лишь отражение в мёртвых глазах? Все смотрят с завистью, ведь только те видят Свет, кому не выпало счастье стать Светом, это она, Дина, предстала пред мои очи. Это она стала Светом.

Покорённая Дина начинает рассказ.

– Очень давно, когда я была жива и совсем молода, я охотилась в лесу. Вопреки запретам Нибу, я отправилась к Разлому, ведь только там я могла встретить что-то интересное для себя – весь восточный Гурганский лес я исходила с малолетства. Я выслеживала дичь, когда увидела, что меня окружают существа в небесных одеждах.

– Как это?

– В этих одеждах отражалось небо. У них были человеческие лица вверху, а внизу, где у людей челюсть, у них были хоботы. В детстве, первую половину которого я старалась забыть, я много чего видела на невольничьем рынке, видела и слонов. У каждого из окружавших меня существ из нижней части лица торчал хобот, уходящий за спину, а на голове у каждого был мыльный пузырь. Я испугалась, но успела бросить в них бумеры и кинжалы. Я увидела, как бумеры отскочили от пузырей, от одного кинжала существо отмахнулось, а второй пронзил небесные одежды. Клянусь, я видела кровь! Такая течёт во всех живых существах! Я даже услышала, прежде чем меня поразила странная слабость: майор, доложите! Вот стерва, ножом пырнула, кто бы знал! Я уснула. Потом меня разбудил Нибу, разогнавший гамалобусов. Через девять месяцев у меня родился Майло, мой сын. Как раз перед появлением Макса его похитили по прихоти одного негодяя. Мы с Максом много пережили прежде, чем Макс исчез, я потом нашла заказчика. Он сказал, что Майло забрали небесные люди. Я склонна ему верить: после того, чему я его подвергла, не врут. Нибу сказал, что нашему миру настал конец. К тому же, как и говорил Макс, активизировались куиджи, стали нападать на окрестности. Жажда золота и крови переполняла их. Гур пал первым, а в Гане меня отравили. Лишь после смерти я увидела, о чём говорил Макс «если пойдёшь прямо, то выйдешь с обратной стороны». Оказалось, Аускани – маленький шарик в Пространстве, а Гурганский лес – микроскопическая точка на яблоке. Мало того, оказалось, что у Аускани есть близнец – Янтага, красный рай. Небесные люди пришли оттуда. Они заставили всех Аускани верить им, убив и воскресив моего Майло, покарав куиджи, мешавших всем. Никто из смертных не задумывался, как могли полоумные куиджи захватить большую часть материка, как не с помощью небесных людей. А если кто и задумывался – долго не жил. Так они поработили Аускани. Потом те, кто мог заплатить переселились на Янтагу, оставив неимущих гнить здесь, на свалке. Аускани высосали досуха, теперь это пластиковая пустыня. Естественный прирост населения – это ссылаемые с Янтаги преступники и сумасшедшие. Рождённые здесь – большая редкость. За ними охотятся церберы. По Закону каждая семья Аускани должна принести своего первенца в жертву. А так как на второго ребёнка здесь мало у кого хватает сил, то все первенцы наперечёт. Все как могут, прячут. Но, на то и церберы, чтобы искать.

– А жертвы для чего? – задаю вопрос, хотя и знаю ответ.

– Ты же сама маг не из последних, понимаешь, что здесь тоже всё завязано на магии. Проклятья на крови – самые страшные. У всех аускани есть задатки, только развивать их не дают. А чтобы неповадно было, первенцев-младенцев отбирают и свозят на экватор в Красную пирамиду, где каждый раз, когда Янтага в зените, аккурат над Красной Пирамидой, режут младенца, а его кровью поливают Артефакт.

Вот он – Храм! И ещё одна баркха Виолетты, вредящая нам. У неё ещё есть баркха! План уничтожить эту Красную пирамиду требует своего претворения в жизнь. Но, боюсь, это всего лишь отсрочка, а не решение вопроса.

Дальше мы с Диной углубляемся в Астрал, где я пишу всю картину, а Дина – мой мольберт. Нужно постараться, чтобы найти соответствующий цвет для зависти, или смеха, или потягушек, или яркой звонкой ярости. Я рисую действительность.

Воин.

Вы не представляете, как приятно ощущать на своих обветренных щеках прикосновение листвы обычного дерева! Обычного в нашем понимании. То, чем является дерево на Аускани – величайшая реликвия, средоточие надежд и желаний. У этого дерева даже есть имя. Тапилуя. Дающая жизнь. Я стою, погрузив лицо в его крону, и буквально ощущаю, как дерево выдыхает кислород. Его листья прохладны и нежны, как кожа любимой. Если прислушаться, можно даже услышать шепот его дыхания – хор многоголосых гласных, переплетающихся между собой. Дерево – средоточие этого поселения, которое даже зовётся по имени дерева. В радиусе ста километров от Тапилуи никого и ничего – только мусорный ветер и четыре ленты асфальта, каждая под прямым углом от соседней. Говорят, если посмотреть сверху, то вся Аускани поделена на квадраты. Одетая в сетку планета-свалка. Кое-где, на перекрёстке, или на трассе можно увидеть поселение, где сохранились оазисы: толи дерево, толи незагаженый источник воды. Бывает, что совпадают все возможности, и у поселения есть и вода, и деревья, но это редкость. Мир нехватчиков. Серая мусорная пустыня с вечным одеялом низких туч, из которых не падает дождь. Дождь здесь такая же редкость, как и солнечный свет. День от ночи здесь отличается оттенком света. Днём это более интенсивный, еле пробивающийся сквозь сплошные облака белый свет, а ночью – багровое зарево.

Сами аборигены тоже серенькие, как и их мир, невзрачные дистрофики. По их дикому Закону они отдают первенцев в жертву. Поэтому та семья, которой посчастливилось забеременеть второй раз, становится стратегической единицей всего поселения. Эта семья под стать дереву обретает статус божества. На него работает всё поселение. По закону, вторые дети – собственность поселения, и только они являются его будущим. Чем больше в поселении таких семей, тем сильнее и богаче поселение. Основные товары при торговле между поселениями: семена и саженцы деревьев, вода, собранный в пакеты кислород, невесты и женихи. Животные идут как разменная мелочь. Дикий край. Самый странный ресурс аборигенов – их экскременты. В силу того, что в атмосфере много углекислого газа, то есть углерода, при нехватке воды организмы аборигенов, извините, буквально гадят углём, чья энергоёмкость выше, чем у мусора. Понятно, что товаром не является, так как такое топливо у каждого своё.

Между прочим, я сейчас совершаю святотатство, воткнувшись немытой харей в кущу Тапилуи. Но мне можно. Я и сам у них тут за бога. Ещё бы, я отбил у Патруля Долга их первенцев, что родились в последний год. Узнав о приближении ежегодной комиссии этого Патруля, я организовал жителей, оснастил их, чем мог, научил этим пользоваться, и раскокошили мы этот Патруль, как котят. Как аборигены были рады, ведь по Закону, если младенцу исполнится год, то он остаётся в поселении. Пели, радовались, меня на руках носили. Алису побаиваются и не понимают, что за этим Патрулём придут. Можно их понять, жизнь такая убогая, что думать наперёд совсем ни к чему – никто не скажет наверняка, что будет завтра, даром, что у всех зачатки магических способностей. Но теперь им придётся поучиться стратегии. В том бою мы захватили кучу оружия и техники. Теперь осваиваем. К моей гордости, на моей стороне ни одного трупа, только семь ранений, и три из них лёгкие. Четыре – средней тяжести, но с медициной Острова – это просто семечки.

Тапилуя стоит в огромной кадке, врытой в землю на Центральной площади. Над ней распростёрся огромный шатёр из полиэтиленовой плёнки, куда поднимается кислород. Там его пакуют в пакеты. Жесть: деньги из воздуха. По краям шатра горят электрические лампы, давая свет для дерева. Для него работают самые новые, оснащённые запчастями генераторы. Я дышу кислородом, вынув фильтры из ноздрей, и это приятно. Мозг наполняется холодной самоотстранённостью, как и подобает мне, Максу, местному богу войны. Макс – бог войны, классно звучит. Я знаю, что церберы придут, и их будет много больше. Поэтому кислород необходим мне, чтобы думать. Это понимают и аборигены, поэтому мне можно уткнуться в листву.

После боя с Патрулём прошло два месяца. Странное ощущение: зная, что на земле сейчас проходит один день, видеть здесь ту же по ощущениям смену дней и недель. Всё существование растворяется в серости. Ужасный цвет!

Я снова редко вижу Алису, она заперлась в ангаре и колдует. Зато со стороны здешней прекрасной половины населения я ощущаю постоянный интерес. Пять семейств нашего городка, общей численностью в триста пять человек, выбрали из своих семейств дочерей, жён и прочую родню женского пола и наперебой сватают мне. Как у наших народов севера.

После заживления раны я снова потерял свои способности, вернее, они стали неуправляемыми и спонтанными. Моя аптечка пригодилась: после её применения мои горожане преобразились, стали здоровее выглядеть, и мне кажется, сами местные мужики прекрасно справятся со своими женщинами. Но эти пять самых настырных хорошеньких созданий постоянно следуют за мной. И сейчас стоят за сенью дерева и плотоядно хихикают. Чем не гарем?

Больше всего меня напрягает моё вынужденное бездействие. А особенно, неведение. Разведка, понятное дело, здесь вообще не налажена. Просто разрозненные городища, наложенные на сетку дорог. Иногда, тоже пару раз за год, Небожители привозят отбросы своего общества и выбрасывают в пустыне. Кто-то добредает до жилья, кто-то нет. Относительное процветание на Аускани напрямую зависит от условий поселения. Говорят, что в двух неделях пути отсюда лежит город Ганду, Выросший на месте разрушенного Гана. Там есть даже озеро пресной воды, много растительности и людей. А здесь просто деревушка. Все построения – хибары из подножного мусора, как в нашей Африке. Все говорят, что нет смысла строить крепче – частые ураганы и пожары. Единственная крепкая постройка – Центральная площадь. Ведь на площади единственный яркий предмет, радующий глаз – Тапилуя, древо Жизни. Если бы не оно, не было бы сейчас этой деревушки в триста пять еле-еле жителей. Всё остальное – унылый серый мусор. Зеркальный мир. Неужели, то же ждёт Землю?

Алиса витает где-то там, куда теперь мне нет хода. С тех пор, как она выбилась в королевы, мы стали, как чужие. Я понимаю, что на её плечи легла непомерная тяжесть, но я на что?! Я же в ответе за неё! А она меня будто не замечает. Всё понимаю, но в душе, обидно, как пэтэушнику! «Вот, что с людя́ми делает любовь»!

Выхожу из-под шатра над Центральной площадью. Воздух сразу же становится тяжёлым. Вставляю фильтры. Моя очаровательная пятёрка устремляется следом, держась на почтительном расстоянии. Встречные мужчины сгибаются в поклоне. Сначала это было неловко, но со временем я посчитал: пусть, это хорошо для дисциплины. Киваю в ответ. Встречные женщины, наоборот, становятся в самых выгодных позах. Бордель какой-то! Видимо, такой стиль поведения и жизни в их условиях – единственная надежда на будущее. Те преступники с Забулона, что выбираются к ним, либо мирятся с их правилами, либо отправляются дальше – погибать, либо отшельничают поодаль, не углубляясь в пластиковую пустыню. Сколько нам ещё здесь торчать? Я хоть сейчас сразился бы с ещё какими-нибудь Патрулями, заодно проверил бы, чему научил своё войско. Пытаюсь напрячь свои Силы, дышу, медитирую, хоть как-то стараюсь добыть информацию. Но тщетно. Я даже перестал видеть Дину. У меня есть подозрения, что Алиса как-то вылечила меня после того ранения. Почему так? Почему женщина выбирает самого крутого мужика, чтобы сделать из него слепого котенка?!

На улице уже совсем неуютно. Вся эта серость страшно действует на нервы. Бездействие гнетёт. Сейчас снова продолжать изучать матчасть, приёмы с оружием, стрельбы. Страшно раздражает неспособность аборигенов учиться чему-то новому. Есть, конечно, некоторые, которыми я поставил сержантами над всеми. Они учатся легко, но их – единицы. Некоторых так и не научить, что существует предохранитель. Он у них постоянно в положении, неадекватном ситуации. И это вне боя! В бою, он, глядишь, и в себя пальнёт не с той стороны! Ой, не знаю. Алиса говорит, задействуй местных, поднимай их, учи. Я б рад, да не учатся они! И никак не поймут, что на смену Патрулю, который ехал стричь овец, и по незнанию попал в засаду, придут волки, обученные убивать. Они до сих пор чувствуют себя победителями. Ещё бы, десять младенцев остались в общине! У них спокон веков не было такой ситуации! И они относятся ко всему абсолютно несерьёзно. Вводить палочный режим не даёт жалость к этим и без того обиженным существам, а дисциплина ограничивается поклонами, сержантам адски тяжело держать их в узде. Оружие, ясное дело, я у них отобрал, только для учений и на стрельбище. Я, кстати, тоже обучился их вооружению, так как моего гуманного боезапаса не хватит на их Патрули. Ничего себе, скажу вам, ружбайки. Добротные. Очень напоминают советские «Калаши». Мины хорошие. Гранаты – не очень, каждая третья даёт осечку. Алиса говорит, что скоро выдаст весь расклад по обстановке и окончательным задачам. Что-то она там колдует.

В вечных сумерках здешнего дня приходится вглядываться вперёд. Свой фонарик пришлось поставить на зарядку, а здешний ветряк уже поизносился: его не хватает не только на освещение улиц, но даже на зарядку аккумулятора. Поэтому посреди улиц на расстоянии пятидесяти метров стоят корзины из металлических прутьев, в них горят костры, добавляющие свои миазмы в почти осязаемый чад. Снова нужно чистить фильтры! Внизу относительно спокойно, веет лишь не дающий свежести сквозняк, а вверху – над поселением – ревёт ветер. Весьма и весьма унылое место. Улица ограничивается стенами разнокалиберных хибар, высоких и наглухо задраенных. Я не вижу их, но знаю, что пять моих спутниц следуют по пятам, играя в свои игры, строя свои интриги.

Это куда же меня занесло, мама дорогая?! Что за бред? Где гопота, что бросалась врассыпную только при виде биты? Где старая добрая Земелюшка? Тоска!

Когда я минул очередную корзину с огнём, и прошёл половину до следующей навстречу выросли три фигуры. Они, как у них заведено, склонились передо мной, я, как обычно, кивнул, и в это момент что-то кольнуло, ударило электрозарядом, пошёл адреналин. Всё как обычно, три склонённые фигуры. Только поклон более долгий и глубокий, только боковые фигуры медленно движутся, огибая меня, играя на том, как колышутся тени от костров. Всё это читается боковым зрением и интуицией, а когда центровой оказывается сзади, включается привычное боевое замедление. Я оборачиваюсь, когда он в замахе снизу посылает левой длинное белое лезвие мне в печень. Я мощно выбрасываю правую ногу, моё колено вонзается прямо в место, где начинается его кисть с кинжалом в кулаке. Он, наверное, не успел понять, почему я живой, а ему так больно. Звенит оброненный кинжал, а я для вразумления и острастки атакую правой локтем ему в область шеи и плеча. Лопается ключичная кость. Двое бросают свои «перья» и исчезают в сумраке, заставив завизжать мою свиту. Слышны крики боли, наверняка, барышни пустили в ход ноготки. Нападавший скулит, хватаясь за больное. Улыбаюсь ему:

– Ну что же ты, дружище с ножичком на бога прёшь? Совсем ополоумели здесь? Пойдём, побеседуем по душам. Да не дёргайся уже. Попался, держись, а дёргаться не смей, а то обломок кости проткнёт твою сонную артерию, и тебе каюк, понял?!

Кажется, понял.

– Ладно, не скули. Если всё расскажешь, помогу тебе, и рука за день заживёт, а не расскажешь…

Молчит пока, сразу колоться не хочет, может, такой смелый, а может, наоборот, боится.

– Эй, девочки! – свита тут как тут, – возьмите-ка этого парнишку в колечко, чтоб никто к нему не вошёл, и он не вышел. Только осторожно, он ранен.

Барышни нежно хватают голубка под белы рученьки, за бочка, одна даже… опустим подробности. Одним словом, не дёрнется мой пленник без их на то ведома. И снайперу не сработать. Хотя, какой снайпер? Темень такая, да и видимость – ноль.

Куда его теперь? Надо опознать.

– Господин, – слышу, – ай!

– Хочешь что-то сказать?

– Куда ты меня?

– Построю сейчас всех жителей и предъявлю тебя, богоубийцу, а там посмотрим.

– Нет, господин, нет! Прошу, не губи семью! Из-за меня все погорят.

– Вот ты опомнился, дружок! Как на меня с ножом шёл, не думал о семье.

– Как же не думал? Как раз думал! Чтоб семью прокормить и пошёл на это.

– Кто ж тебя надоумил?

– Это Джашбаж Гашпандрагуй.

Вот те раз! Кто такой? Я даже произнести это имя не смогу!

– Что за Джабжбрашбрагуй?

– Нет, Джабжбрашбрагуй Бражбай, это глава одной из пяти семей, а это Гашпандрагуй Джашбаж, отшельник с западной пустоши. Он дал мне тридцать пять бобов, чтобы я пощекотал тебя.

– Меня, за тридцать пять бобов?! Ну, вы даёте!

– Господин, – женский голос, – с ним были сообщники, двое, мимо нас пробегали, мы с девочками им мордашки подрали слегка. Найти их будет проще простого.

– Спасибо, барышни, – говорю.

– Служим тебе, господин, – хором.

Вот это охрана у меня!

– Пойдёмте, милые, мы его в ангар отведём к тёте Алисе.

– Куда угодно, господин!

– Нет, только не к ведьме!

Скажите, какой щепетильный наёмный убийца попался: нет, не перед строем, нет, не к ведьме.

– Девочки, заткните его.

Короткий писк и долгое мычание.

Ну, дела! Скучно было? Вот тебе веселушка! Какой-то отшельник с непроизносимым именем нанял каких-то лохов, чтобы убить меня. Хорошо, что я предусмотрительно запер всё огнестрельное оружие. Но, с другой стороны, что эти лохопеты смогут против меня даже если будут с ружбайками? Они, вон, в испуге ножи побросали, будто они им руки жгли всю дорогу! А с пушкой, клянусь, с предохранителя не сняли бы. Эх, Джашбашбай, или как там тебя, неужели ты тоже такой глупенький, как аускани. Судя по имени, ты с Забулона, там господа живут, а они не дураки. Что-то здесь не так!

Подходим к амбару. Мой пленник совсем скис. Не знаю, что они там говорят меж собой про Алису, но на нём лица нет от страха. И не мудрено: из амбара со всех щелей, невидимых доселе, лезет яркий свет, будто там работает сварочный аппарат, или лежит кусок звезды. Алиса колдует.

– Эй, – пытаюсь поймать взглядом его беспорядочно, как во сне, двигающиеся зрачки, пульсирующие ужасом, – слышишь меня?

– Д-д-д-да, – у бедняги аж челюсть сводит!

– Послушай меня. Если расскажешь правду, тебе ничего не будет. Как тебя зовут?

– Какаккакорвусс.

– Что? Какакакорвус?

– Н-нет. К-Корвус. Корвус Браг.

В отличие от забулонцев, аускани имеют более благозвучные имена. Корвус Браг. Звучит, как римский патриций.

– Ладно, Корвус, будь другом, следуй за мной.

– Она съест моё сердце!

– А кишками обмотает этот ангар. Не бойся, Корвус, я с тобой.

Стучу в жестяную дверь. Стук раскатывается по всему ангару. Солнце внутри гаснет.

– Войдите.

Встряхиваю пленника, обмякшего после приглашения, и шагаю в дверь, открывшуюся сама собой.

Алиса встречает нас во всеоружии: она вдвое больше нас и висит под самым потолком высоченного ангара. У Корвуса мелко задрожала нижняя челюсть, а по глазам, ставшим прозрачными, я понял, что он пустил струйку от ужаса. Ах, Алиса! А если он помрёт от страха?