Когда Жребий падёт на тебя

– Как всё сходится, – говорит он, – даже волосы на загривке дыбом встают!

Он, кстати, тоже изменился за эти дни: всё такой же нелепый, странный, но появился в нём какой-то внутренний жёсткий каркас – как у жуков, только внутри. Глаза его стали глубже, черты лица суше, острее. Что-то загорелось в нём.

– Нам нужно учиться, – говорю.

– Да, – кивает он, – техническую часть вопроса мы можем со спокойной душой доверить Ивану. А вот духовными вещами придётся заниматься нам.

– Дух Акимыча взывает о помощи, – говорю, – Предотвратив преступление, мы успокоим покойника и всё население. Чем не миссия?

Кивает.

– Слушай, – говорю я внезапно в непонятном, сходном с невесомостью порыве, – сними свою шапочку.

Его глаза тускнеют.

– Там ничего интересного.

– Это для тебя. – Как могу, делаю умоляющий вид.

– Ну, если это поможет делу, – стаскивает с головы шапочку.

Она прячет под собой исполосованную шрамами белую голову, поросшую неровными островками волос тёмного цвета. Я улыбаюсь. Он, глядя на меня, тоже пытается улыбнуться. Боже, у него, оказывается немного оттопыренные уши! Из-за этого он сразу делается подростком робким и неопытным. И эта его неумелая улыбка! Сколько ему лет?

– Так намного лучше! – говорю искренне. Ведь, правда, лучше, чем эта дурацкая шапка.

Он гладит голову ладонью со смущённой улыбкой подростка.

– А на затылке у меня ничего не растёт.

Действительно, затылок у него полностью лысый, а внизу у шеи – длинный поперечный шрам.

– Там под кожей титановая пластина. Ударили чем-то по затылку.

Я слегка прикасаюсь к страшному шраму и кончики пальцев пронзает уколами электричества. Он тоже вздрагивает. Моё дыхание застыло. Он смотрит прямо мне в глаза. Повисает щемящая тишина… он отводит взгляд. А я вижу, причину, повлёкшую вживление в него титановой пластины. И это вовсе не табурет. Я ясно вижу воронёный, потёртый на гранях ствол пистолета Макарова.

Но всё-таки, что же сейчас такое было? Этот взгляд, это оцепенение, это ожидание? Почему меня тянет к этому человеку? И почему он меня сторонится? Я же приехала к нему! И он пришёл за мной, и спас меня! Разве не он мой Ноён? Никак не может Иван быть Ноёном!

– Нам нужно больше заниматься, – говорит он, – мы должны подсказать друг другу свои методики, ты же заметила наше взаимное усиление?

Ещё бы я не заметила! Когда ты нёс меня под дождём, тогда, когда нас преследовал пёс, я почувствовала, что только ты сможешь дать мне то, что я хочу. Я повелась было на Ивана, но… он, как все, а ты не как все…

– Да, я стала сильнее, благодаря тебе!

– И я… благодаря… тебе.

– А как тебя зовут на самом деле? А то Ватман, Ватман… Бэтмен в ватнике.

Снова у него смущённое лицо школьника. Будь у меня младший брат, он так же пялился бы в никуда, так же морщил бы нос в поиске ответа… у меня снова замирает сердце.

– Я не могу вспомнить. По паспорту я Непомнящий Сергей Филиппович.

– Ужасно! Это ещё хуже, чем Ватман!

Кривая улыбка:

– Поэтому Ватман.

– С чего начнём, Ватный Человек?

Он смеётся! Ватман-Мраморное Лицо – смеётся! Его глаза при этом так сияют, что совсем не замечаешь криво изогнутых, будто сведённых судорогой губ.

– Прошу тебя, не надевай больше эту шапку.

Долго смотрит мне в глаза, снова отводит взгляд.

– Хорошо. Но на улице я её буду надевать, а то очень заметно.

– Неужели? Думаешь, твои шрамы кто-то замечает в этом уродливом мире?

– Не в этом дело. Шапка легко может стать маской. Это её главная функция.

– То есть ты постоянно носишь с собой маску?

– А ты?

– Слушай, а ведь так ты настраиваешь всё что тебя окружает против себя.

– Чем?

– Тем, что ты отгораживаешься от него, ждёшь от него подвоха. Чего ждёшь, то, обычно, и приходит. Подвох. Ты же так на страже уже долго?

– Да, давненько.

– Получается, что ты сам всё это притягиваешь. Вот и меня притянул к себе.

– Вот тут прошу поподробнее, – он в порыве напяливает шапку, потом стягивает её, суёт в карман штанов.

– Как меня занесло, сначала к тебе на тот мост, за четыреста вёрст, а теперь сюда?! Ты очень силён энергетически, и вызвав своей готовностью весь негатив на себя, привлёк меня.

– Ты тоже негатив? – я чувствую, как его воля раздувается, словно пузырь, вытесняя мою.

– Ну, по законам физики друг к другу притягиваются разнозаряженные частицы, так что я, всё-таки, позитив. Да, если даже негатив, то минус на минус дают плюс.

Не знаю, зачем я сейчас несу этот бред, просто так наши характеры притираются друг к другу. Не зря говорят: в споре рождается истина. Мы перебрасываемся с ним шуточными подколками, наше эго, воля вытесняют друг друга. В воздухе нарастает ощущение грозы. И вдруг это ощущение исчезает. Будто два мыльных пузыря, сросшись, превратились в один. Наступает покой. Наши сенсоры открыты. Сеанс начинается. Мы проникаем друг в друга, постигаем сущность и становимся одним целым. У нас нет тайн, нет скрытых уголков. Мы едины, в этом слиянии – счастье и ужас, боль и радость познания, открытия иных миров, эйфория, экстаз, напряжение всех сил, желание идти ещё дальше и вдруг – взрыв, всплеск энергии, разъединяющей нас, каждый снова стал сам собой, но мы уже на другом витке спирали, я знаю, мы вместе навсегда. И вот обессиленные, беспомощные смотрим друг другу в глаза. Это невозможно передать словами. Такого опыта у меня ещё никогда не было. Я переполнена им до самой макушки. С ума сойти! Похоже, я знаю, как он лечит людей.

3.

Всё-таки, несмотря на то, что я злюсь на Ивана, он оказался очень нужен. За два дня устроил здесь целую типографию, и теперь я рассматриваю снимки Самары. Не знаю, на кого я злюсь больше, на Ивана с его сюсюканьем, или на Ватмана с его безразличием!

Именно Иван разгадал ребус Монгола: пятьдесят семь и пятьдесят семь – это координаты. «Все цифры, это либо даты, либо координаты», – сказал он. Иван вбил цифры в GPS-навигатор. Карта показала село Молёбки. От Самары до точки на карте шестьсот шестьдесят шесть километров! Село Молёбки славится паранормальными явлениями. Похоже, это ещё одна точка нашего маршрута. Но сначала нужно закончить дело со стариком в бабочке.

– Как тебе удалось сделать такие снимки? – фото распечатаны на листах А4. Город на них, как на ладони, сфотографированный с разных ракурсов.

– Это теле– или радиовышка. Забрался туда и сфотографировал.

Все снимки покрыты точками, пятнышками, разводами. И все они колют в ладонь при сканировании их рукой. Трагедии. Несчастные случаи. Аварии, Внезапные смерти. Пожары. Все снимки изъедены, как сыр дырами. Я смотрю снимок за снимком, словно выпуск зловещих новостей, ход косы Жнеца.

Вот пьяный водитель сбил женщину с коляской. Женщина умерла на месте, ребёнок остался жить, но тяжело травмирован.

Вот обторчанная молодежь напугала беременную женщину. Выкидыш. Женщина выбросилась из окна.

Вот молодой парень умер от передозировки.

Вот пенсионер упал. Инфаркт. Его можно было спасти, но, думали, пьяный, и не помогли.

Вот рабочий на стройке рухнул с шестнадцатого этажа, по ходу зацепив с собой сварщика на десятом. Сварщик был в защите, поэтому отделался лишь переломом ребра. Они повисли на его защите. Несчастный полторы долгих минуты сползал вниз, до самой обуви сварщика.

Вот коллекторы хотели припугнуть должника и бросили на балкон кусок горящей пластмассы. На балконе спал младенец в коляске. От удушья он умер.

Десятки, сотни картин. Я уже не могу на всё это смотреть, а я ещё не нашла то, что нужно.

– Эти я самые первые сделал позавчера, – говорит Иван, – а здесь вчерашние, просто ездил и фотографировал. А сегодня как раз выезжать собираюсь.

Дверь открылась и вошёл Ватман. В присутствии Ивана он не снимает шапки.

– Ваня, – говорит он с ходу, – а нет ли где фотографий жертв? Может, помогут. Привет, Алиса.

– Привет.

Ваня уходит делать новые фото. Даю снимки Ватману. Пусть посмотрит, может, чего увидит. В его присутствии происшествия становятся чётче, острее, обрастая сомнительными подробностями. Какое-то время мы на пару смотрим программу происшествий. После просмотра всех изображений, я предлагаю ему потанцевать.

– Зачем? – удивился, даже испугался Ватман.

Он больше не идёт на контакт. Постоянно сторонится.

– Ты заметил, что для успеха сеансов нам нужно почувствовать друг друга, войти в резонанс.

– Да, заметил.

– Давай сегодня потанцуем. Мне хочется потанцевать. Разве тебе не хочется? Я хочу ещё раз войти в транс.

И снова перетягивание каната. Он упирается, я настаиваю. Он медленно соглашается. Сеанс начался.

4.

Снова выглядывает из дымки знакомое лунообразное лицо Монгола.

– Долгих вёсен, госпожа!

– И тебе, Монгол!

– Мне вёсны теперь ни к чему, как не страшны зимы. А зовут меня Октай. Понимающий.

– Мир тебе, Октай.

– Поздравляю тебя, госпожа. Ты нашла господина. Та Ноён олох.

И вдруг мои глаза наполнились слезами, смывая изображение всадника.

Подушка оказалась мокрой, всё-таки я плакала наяву, а не только во сне. Даже Монгол Октай сказал, что я нашла его. А он сопротивляется! Избегает меня! Видит же, как я к нему отношусь, ну почему он так ведёт себя со мной? Иду умываться. Смотрю на своё отражение. Что ему не нравится? Может, что я лысая? Что не так? Эх, Октай, Октай, твои слова, ему бы в уши. Мне кажется, что чем он лучшее меня узнаёт, тем дальше отстраняется!

Выхожу из ванной. Конечно, не успеешь в себя прийти! Иван. Тут как тут!

– Доброе утро, королева! Я тебе новые фотки подвёз.

– Спасибо.

– И вот, как босс просил, фото жертв. Какие нашлись.

Стопка фоток улиц и три детских лица. Девочки. Двенадцать, одиннадцать и тринадцать лет. Две мёртвые. Одна в «дурке». Белый фургон. Дядя Саша.

– Ох ты! – вырывается у меня.

– Что?

– Видения пошли.

Раскладываю фото улиц вереницей, а сверху кладу фотографии детей.

– Босса разбудить?

– Не надо, пусть спит, без него обойдёмся.

Ему бы всё спать!

Вот! Фотография с остановкой городского транспорта и парочкой бесформенных пятен, похожих на фото пламени. Одно – старушка, замёрзшая здесь и пятно, что оставила вот эта девочка. Вероника. Двенадцать лет. Белый фургон остановился. Подошёл лысоватый, круглолицый, полнощёкий дяденька, чем-то похожий на актёра Евгения Леонова. Дядя Саша. Стук двери.

– Ты сможешь вспомнить, где это место?

– Незачем вспоминать, у меня на карте отмечено. Видишь, в углу фотографии шифр?

– Молодец! Как у тебя всё схвачено!

– А то!

– Тогда срочно вези меня туда!

– Сейчас. Ключи возьму. Босс не нужен?

– Нет.

Босс! Босс! Барбос!!! Неужели он не понимает?! Нет, ну как он может не понимать?! Он же всё видит! Видит всё! «Всё» не просто слово. Я ж перед ним как на ладони! Он же понимает, что не просто так я пришла на мост! Тогда почему?

– … ехать.

Передо мной вопрошающие глаза Ивана. Мы в машине, он за рулём.

– Что?

– Я говорю, туда можно двумя путями доехать.

– Мне без разницы, как ехать. Ты же за рулём.

– Алиса, что происходит? На тебе лица нет!

– Всё нормально!

– У вас что-то с боссом?

Ещё один ясновидящий, человек-рентген!

– Я же сказала, всё нормально! Всё! Нормально! Что непонятно?

– Да всё, блин, понятно!

– Останови где-нибудь!

Останавливаемся.

– Ты фильм «Бандитки» смотрел?

– Не помню.

– Не важно. Там женщина говорит: мне нужно успокоиться. И целует главного героя.

– И что?

Какой тугой! Как же с ним тяжело.

– Мне нужно успокоиться!

И целую его. Долго, со вкусом, так, что он начинает часто дышать. Вот тебе, долбаный Ватман! Этот поцелуй я бы с удовольствием подарила тебе, но ты сам виноват, дружочек! Я отрываюсь от Ивана. Поправляю одежду.

– Что это было?

– Я успокоилась. А ты? – Всегда хотела так попробовать! И это здорово!

– Я бы не сказал. Что это было?

– Ничего! Мне нужно было разрядиться! Слишком много всего! Чтобы успокоиться, я бы могла и ухо тебе откусить! Но, считаю, что поступила с тобой гуманно, а ты ещё недоволен! Поехали дальше!

Мы быстро оказались на месте. Я спокойна. Иван – тоже. По крайней мере, он сидит молча. Ватман, Сергей Филиппыч, я тебе за всё это отомщу!

Развернись, и стань где-нибудь рядом.

– Не надо разворачиваться, просто подходи и садись. Я стану в тридцати метрах.

Он всегда делает так, что его слово оказывается последним! Как же всё меня бесит!

Выхожу из машины, и, несмотря на солнечный день, чувствую озноб. Энергия смерти. Остановка. Обычная отечественная остановка общественного транспорта. Облупившаяся, небрежно наложенная слоями краска неизвестных тонов. В основном, оттенки синего цвета. Всё сделано из каких-то труб. Подобные конструкции я видела в туристическом сериале, когда ведущие приехали в бедную африканскую страну. Подобие лавочки, сваренной из арматуры повреждено. Это каким Халком надо быть, чтобы оторвать три железных прута и попытаться их завить в канат! Одна сторона остановки подломлена, вероятно, от удара автомобиля, врезавшегося в остановку. Неровный, покрытый прогалинами асфальт.

И тут улица, остановка, окружающие её дома, заборы и деревья резко меняются. Если сказать – цвет, то разом кто-то во всё окружающее добавил пепла (всё стало серым). Если сказать – перспектива, то всё разом стало каким-то двумерным, плоским. Если говорить о фракции, то воздух, невидимый и прозрачный стал вдруг вязким белёсым инертным желе.

Я вижу силуэт старушки. Она боится. Именно страх не даёт ей уйти дальше. Бедные. Бедные неприкаянные души миллионов, не знавших Бога и Успокоения. Только страх владел ими при жизни. И страх не отпускает их после смерти. Мне так жаль эту бабульку, у которой жизнь отняла всё. Она осталась одна. Один в поле не воин, учат нас в школе. Но оставляют тебя одного, когда ты достигаешь «возраста дожития». Даже у первобытных племён старики – гарант будущего, хранители устоев. А здесь – возраст дожития… Дожития. Ну и слово!

Я быстро читаю заклинания, подкрепляю магическим ритуалом, и безвестная Миронова Ульяна Кирилловна, упокоенная теперь, растворяется в тумане окружающего. Тень девочки. Лишь след. Она ещё жива, от мёртвой я бы могла что-то узнать, но это место полно страха и отчаянья. Сильные эмоции растворяются в окружающей среде, и слой за слоем исчезают. Чем ярче эмоция, тем глубже шрам. И зарастает дольше. Этому шраму не более шести лет. Девочка. Вероника. Двенадцать лет. Возвращалась домой из музыкальной школы. С подружками загулялась и оказалась на этой остановке. Именно скрипка послужила сигналом к атаке. Дядя Саша за многие метры увидел девочку на остановке. Скрипка пометила её. Он любил всё возвышенное и красивое. След ещё живой… она уже мертва и давно, но на данный отрезок времени ещё живой Вероники помогает увидеть картину: белый фургон (не разбираюсь в марках автомобилей) останавливается у остановки. Высокий полный «пушистый» (похожий на Винни-Пуха) дяденька выходит из машины и подходит к девочке с чехлом от скрипки. В руках он держит очаровательного, пепельного, пищащего, и в этом писке одновременно открывающего широкую пасть и закрывающего огромные глаза котёнка. Сердце девочки со скрипкой завоёвано! Кто сказал, что любовь не убивает?!

Мне становится дурно. Если бы не этот котёнок… Этот дядя Саша – настоящий монстр! Он воспользовался Знанием, чтобы совратить невинное дитя. Холодный, мерзкий в своей циничности расчёт против искренней детской любви! Я выкашливаю из себя боль этого места, и серый туман нездешнего измерения. Обычная остановка в обычном городе на Волге-матушке реке. Наша синяя «Ауди» стоит у кромки дороги. Иду туда.

– Как прошло? – спрашивает Иван, пристально вглядывается в моё лицо.

– Всё хорошо, – слышу я свой голос. Меня душат слёзы, но голос отвечает, что всё хорошо.

– А по тебе не скажешь, – говорит Иван, – если тебе нужно успокоиться, то, пожалуйста, я не против.

– Ваня, – говорю усталым голосом, – рыцари, если им очень повезёт, довольствуются единственным моментом благосклонности королевы.

Видно, что он не ожидал такого ответа.

– Но… – на его лице гримаса озадаченности, – это говорят про ночь с королевой, и… – он запнулся на полуслове, встретившись с моим уничтожающим властным взглядом.

Я вижу, как его раздувшееся эго, наколовшись на мой взгляд, лопается и опадает, словно воздушный шарик. Разве это Ноён?!

– Ваня, – говорю, – девочка упомянула о каком-то кладбище. Нужно найти и поснимать кладбища. На север от города, на Лесное кладбище не едь. Мы там уже были. Где-то близко отсюда есть кладбища. На одном из них место. Ну, Место, понимаешь?

Кивает.

– Мы едем домой?

– Да.

– Тогда я изучу карту города, найду кладбища, и спокойно, в два дня объезжу их. Хватит два дня? Или ускориться?

– Чем скорее, тем лучше.

Молодец Иван, готов на компромиссы ради любви. А я? Готова на такие компромиссы? Если бы знать, чему уступать! Ватман, я тебя ненавижу!

5.

Когда Иван уезжает, Ватман снимает шапку, что очень меня радует, и говорит с осуждением:

– Вы не разбудили меня.

– Зачем? Мы прекрасно справились без тебя.

– И всё же вы не разбудили меня.

Да! Я не разбудила тебя! Потому что… потому что ты слепой, а если не слепой, то ещё хуже – бесчувственный ты сукин сын! Чего ты боишься?! Неужели ты не понимаешь, что вдвоём мы станем сильнее?!

– Я уехала на полчаса, а ты уже устраиваешь сцены?!

– Никаких сцен я не устраиваю, просто… несколько дней закрытого пространства… я привык к одиночеству, а мы с тобой взаимодействуем каждый день. Уже и не помню, который по счёту…

Если честно, я тоже. Знаю одно, что ещё не новолуние. До новолуния ещё два дня.

– Где Ваня?

– Уехал фотографировать кладбища. Мне девочка сказала, что дядя Саша, он так себя называл, вёз её мимо кладбища, перед тем, как остановиться.

– Алиса, – говорит он, – давай заниматься только делом, хорошо? Поверь, если мы начнём расслабляться, то быстро получим плюху.

– Расслабляться?! Ты сказал, расслабляться?! Не могу поверить! Это ты называешь расслабляться? Ты не понимаешь, что отношения требуют всей серьёзности, отдачи всех сил, сосредоточения всех энергий? Ты называешь это – расслабляться?!

– Пойми, когда я был один, я отвечал сам за себя, теперь же мне приходится отвечать за нас. Это намного сложнее. На мне лежит ваша безопасность. И если я буду с тобой, это повредит мне, сделает меня вдвое слабее.

– Но, почему слабее? Я думаю, что ты станешь только сильнее! Разве не так?

– Не знаю…

Возникла пауза, когда он избегал моего взгляда.

– Почему ты отвергаешь вариант с Иваном? Он неплохой парень, умный. Не калека.

– Я сказала, что Иван – не вариант! Всё!

Я тебя укушу! Чего ты боишься, я же вижу твой страх!

– Знаешь, глядя на него, я уверен, что Иван – самый лучший твой рыцарь. Исколесил почти весь город.

– Так это из-за него? Из-за Ивана ты игнорируешь меня? Иван! Парень, на которого можно положиться! Знаешь, что, Ватман? Иди ты к чёрту! Я хотела быть с тобой! Но ты… Я сегодня целовалась с Иваном!

Его лицо изменилось, будто ему в лоб попали бумажной бомбочкой – не больно, но отвлекает – глаза, до этого горевшие, погасли, будто ему оставили собаку на время, и он уже успел к ней привыкнуть, и вдруг хозяин забирает её обратно!

– Ну, – бормочет он. – я же говорил, что Ваня – наилучший вариант, он больше, чем я заслуживает… это же здорово, что у тебя с Иваном всё получается…

Ах ты гад!!! Злость на Ватмана, на Ивана, на саму себя перехлестнула через край и выплеснулась звонкой пощёчиной. Его левая щека загорается малиновым светом. Глаза, к моей радости, тоже загораются. Теперь вижу гнев в его глазах, недоумение… понимание? Снова размахиваюсь, но он перехватывает руку, заводит мне за спину, я бью другой рукой, он перехватывает её и тоже заводит за спину. Обе наших руки заняты, он, гася мои порывы, прижимает меня к себе, чтобы держать мои руки, он должен меня крепче обнимать. Смотрим друг другу в глаза. Тяжело и часто дышим. Я метнулась к его лицу, чтобы укусить, но он губами перехватил мой рот, и впился в него поцелуем. Всё наэлектризованное происходящее вокруг взрывается в ярком фейерверке, меня пронзает молнией, и я слышу: в дверь стучат.

– Кто там?!!!!!!!! Что надо?!! – орём мы в один голос.

– Извините, молодые люди, – слышен из-за двери бодрый тенорок Адольфа Олеговича, – ко мне волею судьбы зашёл давнишний друг, коего я не видел уже не менее пары пятилеток. Знаете, как трудно, будучи пожилым человеком, удерживать в памяти прожитое. И как бывают дороги моменты таких встреч. Их, поверьте, всё меньше и меньше. К тому же он принёс превосходный коньяк! Поймите, нам двоим не справиться с такими дозами превосходных коньяков!

Ах, Адольф Олегович! Чтоб вас… все любили!

– Вадим, – официальным тоном представляется гость и с достоинством кивает головой. Седая шевелюра аккуратно уложена в косой пробор. Высокий лоб подчёркнут прямым носом, фундаментом которого являются твёрдые губы, заключенные в эспаньолку, серые глаза навыкате смотрят так, словно заглядывают прямо в душу. Меня всегда восхищали такие старички. Стильные, поддерживающие огонёк молодости хотя бы во внешнем виде. Наперекор окружающей серости и безвкусице.

Вадим принёс какую-то нестандартной формы бутылку с этикетками, усыпанными иностранным текстом

– Представляете, я в магазине вижу на витрине жевательную резинку. Становлюсь в очередь. Подходит моя. Говорю, дайте мне вот эту жевательную резинку, а она – таких нет. Как нет? Вот же витрина! Как можно выложить на витрину товар, которого нет?! Я стоял, ждал очереди, чтобы узнать, что таких нет? Я ей говорю: тогда почему они у вас на витрине? А она: потому что это муляж! Представляете?! Я не нашёл, что ей сказать. У нас, просто разные понятия о времени. Для неё время – муляж – конец смены, когда заканчивается рабочий день, чем скорее оно пройдёт, тем быстрее придут выходные, а за ними – получка и так далее. А мне пришлось потратить бесценные мгновения, стоя бесцельно за этими трижды ненужными жевательными резинками!

На Вадиме неплохая пиджачная пара и галстук не в тон с туфлями. Он увидел, что я обратила на это внимание, и зарделся. Даже стал плечами пожимать. Если бы он знал, в какой момент он припёрся со своим коньяком, то остался в той очереди до утра!

Мы с Ватманом переглядываемся. Я вижу, что его давит смех. Конечно, отмазался! Но ещё, я вижу, что он тоже не устоял. Я ловлю его жадные взгляды на теле. Поцелуй мой был не хуже, чем с Иваном, так что…

Коньяк, действительно, хорош. Я пила маленькими глотками, обжигая горло, не закусывая, чувствуя, как кровь становится быстрой и горячей, она бежит вниз, к ногам, а ноги всё тяжелее и тяжелее, но голова совершенно ясная, чистая. Если бы я пару недель назад увидела себя сейчас, я бы не поверила такому. Я тогда и я сейчас – два разных человека. Возбуждение постепенно сходит на нет.

– Когда они поднакидаются, – шепчет Ватман, – можно вернуться. А то гложет чувство чего-то недоделанного!

Глаза горят! Вот! Вот Ноён! А то, Ваня, Ваня…

И вдруг я слышу голос Вани.

– Ого! Что за пир?

Он стоит на пороге кухни, и вид у него какой-то хитрый и торжественный.

– Вадим, – говорю, – ваш коньяк превосходен. Но я больше не буду его пить. Последствия могут быть непро… непро… непроправимые.

Вдруг я поняла, что пьяна. Ещё чего не хватало! Возьми себя в руки, дочь Самурая!

Иван, что-то доказывает Вадиму, и всё это на фоне бормотания Адольфа. Всё шумно, громко и утомительно.

– Россия, – торжественно говорит Вадим, уже порядком наконьяченный, – Давайте поговорим об этом существительном. Где? Господа, где вы видите Россию? Вам же ясно сказано: Российская Федерация! Россию, к несчастью, постиг Советский Союз, а уж потом она скатилась до Федерации. Рифма: дегенерация. Помните у Лермонтова?

Прощай, немытая Россия.

Страна рабов, страна господ…

Все в школе учили. Сто девяносто шесть лет назад это было, а как до сих пор в точку! Два века назад Россия было страной рабов и господ. После 1917 года господами стали рабы. А кем же тогда должны быть рабы у рабов?! Я, ты и ты – все мы предки рабов! Российская, блин, Федерация! Дети мои, слава Богу, что мне не много осталось, что я, наконец, склею свои старые больные ласты. Ни в одной стране ни один гражданин не мечтает умереть!

Видно, что коньяк, каким бы хорошим он не был, очень своеобразно и, в то же время, предсказуемо влияет на гостя хозяина дома: глаза горят, как у мартовского кота, на челе выступили благородные капли пота, речь приобрела характер красноречивого действа на римском форуме, даже поза характерная.