Окно на тихую улицу

Но неугомонная Марина уже тянула за руку Андрюшу.

– Да посиди ты с нами! В кухне твоя Эмма, кофе готовит. Все равно ведь не отпущу, ты меня знаешь!

И Андрей был вынужден подчиниться. Но почему-то, вместо того чтобы примкнуть к гостям и дождаться обещанного кофе, его тут же повело в сторону кухни…

* * *

Эх! Не знаю, многим ли мужчинам приходилось бывать в ситуации Андрея? Об этом статистики нет. Потому что мало кто способен в этом признаться. Мне, скажу честно, не приходилось. И я не могу прочувствовать душу своего героя, не могу вам передать всего, что в душе его в тот миг творилось.

* * *

Эмма все еще стояла у окна, она будто дожидалась той фразы, которую вымучивал в себе Ромочка. А он совершенно серьезно намерился произнести ей: «Эмма, вы относитесь к тем редким женщинам, которых всегда хочется целовать!» Да-да, именно эта фраза уже выстроилась в его разгоряченном мозгу. К счастью, язык не успел повернуться. Но искры уже сыпались из глаз. И глаза эти (только глаза!) сразу же увидел вошедший Андрюша.

– Эмма, я за тобой, – сказал он срывающимся голосом.

Она вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. Затушила окурок и, совсем не глядя на мужа, сказала:

– Что-нибудь случилось?

– Да. Нам надо поговорить.

– Хорошо, – коротко ответила она и покинула ошалевшего Рому.

* * *

Они шли не рядом и не раздельно. Было похоже, что он конвоировал ее к троллейбусной остановке. Целая минута гнетущего молчания прошла с тех пор, как они распрощались с компанией.

– Так что же произошло? – спросила наконец Эмма.

Не сразу ответил Андрей. Но ответ его был зол и неприличен:

– Ничего. Просто хотелось посмотреть, с кем ты там! Трахнуться-то хоть успели? Или я слишком рано побеспокоил?

– Прекрати! – оборвала Эмма.

– Что, неужели неприятно? Или мелкий попался?

– Андрей, замолчи! – потребовала она останавливаясь.

– Хорошо, хорошо… Пошли. Я исполню долг мужа. Отведу заблудшую мать к ребенку. Должен же кто-то беспокоиться о ребенке!

Эмма презрительно промолчала и пошла.

Андрею это не понравилось. Он пыхтел и следовал за нею.

– Я приятно удивлен твоей прыткостью, – продолжал он, язвея лицом. – Все там еще только присматриваются между собой, общаются. Даже Димочка твой! А ты уже пошла по программе. Я восхищен! Интересно, вы уже из спальни перешли на кухню? Или из ванной? Ах, да, да! Просто покурить? Я после траханья тоже люблю выкурить сигаретку. Приятно так, знаешь.

Звонкая пощечина прервала поток злословия. Впервые в жизни Эмма ударила его. И он рассмеялся. Рассмеялся торжествующе.

– Какая прелесть! – воскликнул он. – Сколько достоинства! Обычная сучка, и на передок слабая, как все, а сколько гордости! Сколько спеси! А норов! Боже мой! Этот ублюдок в костюмчике, наверно, уже ссал перед тобой? В любви объяснялся? И, конечно же, возвышенно! В красивых фразах! А педерасты любят красивые фразы! Они с бабами только фразами и сношаются…

Эмма вскочила в подошедший троллейбус. Андрюша за ней. Присутствие пассажиров стесняло его. Однако молчать было трудно. Он не вытерпел и остановки. Приблизился к ней вплотную и прошептал:

– Взгляни, дорогая, прямо. Во-он тот паренек… Как на тебя косится! Ох, ох, ох!.. У людей, как у собак, – загулявшую сучку за версту чуют. Боже мой! Опусти-ка глазки ниже. Видишь, у него зашевелился? Вах-вах-вах!.. Да ты смотри какой!..

Троллейбус остановился, двери распахнулись, и Эмма бросилась прочь на улицу. Андрей остался. Некрасивый, растерянный, злой, с глазами как у взбесившегося кролика.

– Подонок! – твердила она вполголоса. – Подонок! Подонок!..

У нее началась внутренняя истерика. Она шла, не видя перед собою дороги. Она сдерживала слезы, но они рвались вместе с рыданиями. Ей хотелось плакать, хотелось упасть и плакать, как плачет маленький обиженный ребенок. Но осознание того, что человека, у которого она маленьким ребенком плакала на груди, уже нет, каким-то образом заставляло ее крепиться. И, вместо несчастного выражения, лицо приобретало холодный каменный вид. А просочившиеся слезы катились по ее щекам, будто капли дождя по мрамору.

Она дошла до своего дома, но подниматься не стала. Повернулась и побрела по Бульвару.

Был одиннадцатый час. Любители прогулок уже разбрелись по домам, улицы опустели. Лишь на открытых площадках кафе все еще ворковала молодежь. Звенела музыка, светились витрины, опускалась прохлада. Город медленно отходил ко сну.

Эмма прошла мимо «Башни» и свернула к театру, бессознательно делая круг, чтобы вернуться к дому. У здания высокой гостиницы, где фонари уже не освещали ее, она разрыдалась. Она поняла, что не сможет удержать в себе обиду. Но выплеснуть ее можно было только слезами. И, вынув из сумки платочек, она принялась его, что называется, орошать.

Тут-то и возникла перед ней высокая фигура в распахнутом плаще.

– Эмма, кто вас обидел? – прозвучал приятный успокаивающий баритон, какой мог быть только у нашего Корбута.

Ни волнения, ни особого участия в этом голосе она не услышала. Подняв заплаканный взгляд, она увидела незнакомого мужчину, но тут же узнала его. Всего несколько часов назад он смотрел на нее. Смотрел, как смотрят на женщину, не более. Она его не помнила, но почему-то сразу узнала.

– Вы кто? – спросила она.

– Меня зовут Сережа, – ответил он просто. – Я директор кафе, которое строится в этом театре. Мы, кстати, с вами часто встречаемся. У вас симпатичный сынок. Очень похож на вас. Но все-таки что? Неприятности с мужем?

Прищуренный глаз Корбута внимательно смотрел ей в лицо. Она видела только этот прищуренный глаз.

– Откуда вы меня знаете?

– Ну кто же вас не знает! У нас не так много красивых женщин, чтобы их не знать. Так что же произошло? Могу чем-нибудь помочь?

От этих слов ей неожиданно сделалось легче. Глаза незаметно подсохли, только нос, раздраженный слезами, не позволял свободно дышать.

Эмма улыбнулась и промолчала.

– Не выношу, когда плачет женщина, – продолжал Корбут. – Конечно, я знаю, что ничем не могу вам помочь. Семейное дело! Но хотите, я набью ему морду? Ему обязательно надо набить морду за то, что он вас обидел!

– Да нет, не стоит. Лучше проводите меня до дома.

И они пошли.

Некоторое время молчали. Потом Эмма спросила:

– Но с чего все-таки вы взяли, что меня обидел муж?

Корбут хорошо умел пользоваться полученной информацией.

– Обычная логика, – сказал он. – Мне было достаточно узнать, что вы замужем.

– Ну и что? Разве у меня не могут быть другие неприятности?

– Нет, у вас не могут.

– Почему же?

– Да потому что у вас ревнивый муж! А это такая неприятность, от которой другие неприятности могут быть только приятностями.

Она усмехнулась и пристальнее посмотрела в лицо провожатого. Затем спросила:

– Вы его знаете?

– И знать не хочу.

– Тогда почему так говорите?

– Обычная логика, – значительно повторил Корбут.

– Понятно.

Переходя улицу, он тактично поддержал ее за локоть, после чего рука его нежно скользнула по предплечью и коснулась ладони. Все это произошло в какие-то секунды и, в общем-то, не имело особого значения. Чисто машинальный жест с его мужской стороны. Но она от этого испытала приятное ощущение.

– Ну все-таки? У вас с ним неприятности? – проговорил Корбут.

– Да, неприятности. И очень большие, – ответила она.

– Я это понял.

Она промолчала.

– И вы не очень хотите домой? – продолжал он.

– Мне надо домой.

– Но вы же не хотите его видеть!

– Я живу с матерью. И у меня ребенок, которого я хочу видеть.

– Ребенок, наверно, уже спит. Может, еще посидим где-нибудь?

– Спасибо. Вы и так были добры ко мне.

– Не за что. Рад, что вы немного успокоились.

– Да, я успокоилась. Спасибо вам, Сережа.

– Не стоит благодарности. Давай лучше будем друзьями и перейдем на «ты».

– Хорошо. С радостью.

И Корбут тут же подхватил ее руку, пожал легонько, а потом и поцеловал.

– Мне кажется, твои неприятности просто должны были случиться. Для того, чтобы мы встретились.

Он произнес это, не отрывая липкого взгляда от ее лица. Эмма немного смутилась и отняла свою руку от его губ.

– Что ты делаешь завтра? – спросил он тут же. – Может, встретимся? Я покажу тебе свое кафе. Посидим где-нибудь, поболтаем о жизни.

– Завтра? Завтра днем я свободна, – ответила она.

– Значит, увидимся?

– Не знаю. Может быть.

– Где и во сколько?

– Не знаю.

Вихрь пронесся в голове Корбута. И после этого вихря осталась одна блестящая мысль: «А квартирка-то наша в течение дня будет свободна!»

– С утра мне надо на базу. Потом в исполком. Часам к одиннадцати буду свободен. Так что, если ты не против, давай в одиннадцать на «Башне».

– Хорошо.

Они уже подошли к ее дому. Эмма остановилась.

– Ты здесь живешь? – спросил Корбут, обозревая здание. – Классное место. Квартиры здесь, наверно, хорошие. Я люблю квартиры старой планировки. Высокие потолки, паркетные полы. Простор! У моего друга такая квартира. Так у него в прихожке стоит теннисный стол! Но сам я, к сожалению, всю жизнь прожил в новом доме. Там все рассчитано, продуманно, все рационально. Шаг влево – головой об шкаф, шаг вправо – коленкой об тумбочку. Да еще маманя собачку на старость завела. Такого ублюдка… Я давно уже там не живу.

Он говорил все, что брело ему в голову, говорил, чтобы еще хоть немного удержать ее рядом. Она внимательно смотрела в его лицо, с таким видом, будто слушала. Но она лишь разглядывала его. Она вдруг увидела в нем того мужчину, который напрочь отсутствовал в Роме. И какая-то решительность заклокотала в ней. Она еще не успела ничего определенного подумать, но сердце почему-то отчаянно запрыгало.

– Ну хорошо. Спасибо. Значит, до завтра, – сказала она и повернулась, чтобы уйти.

Корбут взял ее за руку.

– Можно я тебя поцелую? – спросил он.

Она ничего не ответила, но приостановилась и замерла. Корбут коснулся губами шеи, щеки. Потом обнял ее и стал целовать в губы.

Ей показалось, будто все переворачивается вверх дном и она падает. Но в самый момент этого падения она собралась, вырвалась и, попрощавшись, тут же вошла в подъезд. Поднимаясь на свой этаж, она твердила себе: «Пусть все идет к черту! К черту! Пусть будет как будет! Значит, так и должно быть!»

* * *

Корбут еще долго стоял перед распахнутой дверью, смотрел в пустоту и улыбался. Радость лилась в его сердце. Почему-то сейчас удачу эту он расценивал как знак судьбы. В нем вспыхнула уверенность в себе, в своем предназначении и в своем успехе.

И он, взмахнув крылами своего плаща, поймал такси и промчался по ночным магазинам спящего города.

Глава девятая

Кто заказывает музыку?

Ну вот, казалось бы, всех героев своих разогнал я по домам и спать уложил, ан нет! Всех не уложишь. Многим еще не до сна. Ох, как еще далеко им до этого сна!.. Ночью жизнь не замирает, ночью обязательно кто-то не спит. И ночная жизнь города – не то что дневная.

Людям со слабыми нервами я настойчиво рекомендую по ночам не покидать своих постелей и не пытаться даже представлять себя в этой ночной жизни. То же я советую своему уставшему читателю, которого тошнит от насилия и безнравственности, захлестнувших сегодня уже и дневную жизнь. Попросту советую пропустить эту и следующие главы, а завтра продолжить чтение прямо с одиннадцатой главы, где, обещаю, действие начнется с чудесного солнечного утра. Да, да, ты ничего не потеряешь, мой благообразный читатель, если перепрыгнешь через некоторые канавы в нашей повести. Так что отдыхай. А я пока пройдусь вслед за Березкиной, за нашей бедной красавицей, которой так не везло на порядочных мужчин.

В большом зале ресторана «Юбилейный» играл полупьяный оркестр, играл на заказ. Уже четвертый раз под шум барабанов он кричал о том, что в саду у дяди Вани поспели вишни. Небритый по моде солист без всякого выражения на лице совал себе в рот микрофон и тупо смотрел на стол, за которым сидел толстяк, оплативший эту песню. Несколько разряженных дам, сверкая бижутерией, отплясывали неведомый культурным людям танец. Их ангажеры с упоительным выражением потряхивали животами и стремились при каждом удобном случае пустить свои руки по прыгающим женским телам.

В дальнем углу, где было спокойнее всего, за самым шикарным столом расположилась интересующая нас компания. Центральную фигуру являл собой, конечно же, Колесников. Невозмутимый и страшный в тусклом красноватом освещении. В крепком лице его читалось столько значительности, что, казалось, все остальные клиенты вместе с самим рестораном, с его дорогой отделкой, с официантами, поварами, с посудой и кушаньями, с кассой и директором в придачу, все собрались и организовались лишь для того, чтобы составить фон этому значительному лицу.

По правую руку его сидел Боб, совершенно трезвый, как и сам Колесников, ибо единожды услышал от него фразу: «Чем больше ты пьешь, тем ниже твое место». Значительностью вида он, безусловно, уступал своему боссу. Однако любой из присутствующих мог безошибочно определить его здесь вторым лицом.

Место напротив занимал худощавый, отнюдь не спортивного, но вполне интеллигентного вида пожилой человек по имени Богомол. Иван Валерианович Богомолов являлся мозговым центром в составе команды. Он был источником информации, ходячим компьютером и базой всех данных. Колесников в его присутствии нуждался всегда и обращался к нему исключительно по имени и отчеству. В настоящий момент ходячий компьютер сидел, что называется, пьяненьким. Он нещадно мял свои губы, ворочал остатками пищи в ротовой полости и, покачивая отяжелевшей головой, силился поднять глаза на Березкину, которая была посажена слева от босса.

Света наша с безучастным лицом смотрела на безучастного солиста. Но она не слушала его и не думала о нем. Она и не понимала того, что подсознательно человеческие глаза всегда ищут нечто себе подобное, нечто себе под стать. Она много пила и курила, чтобы подавить в себе страх и брезгливость. Боялась она сидящего рядом, но что вызывало в ней брезгливость, не знала и сама. Пока все еще было пристойно.

Колесников заехал за ней минута в минуту, как обещал. Увидев вместо Ларисы маленькую сконфуженную Русину, он всего лишь ухмыльнулся. И уже в машине, сидя с Березкиной на заднем сиденье (Боб, как верный и квалифицированный охранник, исполнял обязанности водителя), Колесников произнес:

– Неужели я попросил ее о слишком большом одолжении?

– Что? Ты о чем? – растерялась Березкина.

– Ты знаешь о чем!

И она, как настоящая подруга, понесла ответ:

– Мишенька, честное слово, ей сегодня надо быть дома! У нее же ребенок… болеет. И с матерью тоже проблемы. Вчера приходил Степанов. Там были такие разборки! Не знаю, не знаю. Но Лорка сегодня целый день не в духе.

Колесников, казалось, не слушал ее, хотя с пониманием кивал головой. И уже перед самым рестораном вдруг проявил свою легендарную непредсказуемость.

– Боби, а ну-ка давай мы сначала зарулим к несчастной мамочке. Может, для бедного ребенка срочно требуются лекарства? А мы при наших возможностях, как последние свиньи, будем балдеть в кабаке? Не-ет, я такого не допущу!

Догадливый Боби лихо развернул машину, и у Березкиной сжалось сердечко.

– Я по наивности своей думал, что причина совсем другая, – проговорил через минуту Колесников. – Думал, что она завела себе хо-речка. Втихаря. И даже боится мне об этом сказать.

Березкина напряженно молчала. Колесников внимательно поглядывал на нее и злобно ухмылялся.

– Что вы, бабы, за народ такой! – взорвался он наконец. – Никогда от вас откровенности не дождешься. А потом еще обижаетесь, что к вам плохо относятся! Ну что молчишь? Ничего не хочешь сказать в защиту своей подруги?

Жизнь, которая уже немало нашлепала по щекам нашу Свету, особой мудрости ее еще не научила. Однако один весьма устойчивый рефлекс в ней выработался. Чем сложнее был переплет, тем больше равнодушия читалось в ее лице. В самых неприятных ситуациях Березкина выглядела просто мумией. За что, скажу я по секрету, многие мужчины называли ее отмороженной.

– Хоть она мне и подруга, но я ей не мама, – сказала она с некоторой брезгливостью.

– Я думал, вы ближе друг другу, – заметил Колесников, несколько озадаченный ее реакцией. И тут же решительно сказал: – Давай назад, Боби! Не будем терять самое ценное, что у нас есть, – время. Я же знаю, что ее нет дома. Так ведь, Света?..

– Не знаю, – равнодушно отвечала Березкина.

– Знаешь, знаешь. Ну да хрен с вами. Завтра разберемся, – угрожающе произнес Колесников и тут же назидательно добавил: – Гоняться за женщиной, Боби, – это самое бесполезное дело. К тому же самое позорное, если ты мужик!

– Согласен, босс! – последовал ответ из-за руля.

Березкина, несмотря на свой страх, произнесла весьма твердо:

– Я тоже согласна.

Колесников с недоумением посмотрел на нее.

– Что ты хотела этим сказать?

– Только то, что сказала.

Он воспринял это как дерзость.

– Послушай, Светик, ты была бы хорошей девочкой, если бы не попала под влияние своей подруги. Завтра же! Завтра же проведу с ней воспитательную работу!

– Я никогда не была хорошей девочкой, – упрямо сказала Березкина.

И с раздражением подумала, что сейчас она и подражает своей подруге. Степанова умела вести себя нагло с самыми крутыми мужиками. И это ее качество действительно вызывало у Березкиной восхищение, смешанное с завистью. Однако сейчас раздражение ее было вызвано другой причиной. Никогда Степанова не спала с тем, кто был ей омерзителен. Березкину же всегда побеждал страх, и она, заглушая брезгливость свою алкоголем, ложилась с тем, кто ее выбирал.

Колесников выдержал небольшую паузу, затем внушительно произнес:

– Нет, ты была хорошей девочкой! И останешься ею.

Возразить что-либо на это у нее не хватило духу. Нестерпимо захотелось выпить и закурить – чтобы легче дышалось. Она посмотрела на Русину, которая вдавилась в сиденье, и вдруг пожалела, что взяла ее с собой. Для себя она уже оправдывала свое малодушие, но перед подругами ей всегда приходилось играть мучительную комедию.

* * *

Русина оставалась молчаливой и в ресторане. К ней подсел такой же молчаливый громила и, не говоря ни слова, принялся ее рассматривать. Он подошел к столику спустя полчаса совершенно неожиданно, когда казалось, что компания окончательно собралась. Новое явление подействовало на женщин угнетающе.

– Это наш Федор. Мрачный специалист, – отрекомендовал подошедшего Колесников.

Больше о нем не было сказано ни слова. Ни слова не произнес и сам Федор. И в какой области он являлся специалистом и почему именно мрачным, так и осталось загадкой. Березкина собралась было сострить по этому поводу, но, взглянув на личность явившегося, передумала.

А представляло собой лицо Федора редчайшее сочетание креп-кости, мрачности и абсолютного отсутствия каких-либо мыслей или эмоций в глазах. При встрече с таким лицом всякий нормальный человек непременно сочтет нужным посторониться, а более впечатлительный обязательно при этом подумает: «Ну и рожа!» И втайне еще порадуется, что у него с этой рожей нет ничего общего.

Через полчаса, после того как Федор насытил свой крепкий организм лучшими блюдами лучшего в городе ресторана, Колесников обратился к нему с единственным вопросом:

– У тебя все готово?

На что Федор молча кивнул угрюмой головой.

– Я сам поеду с тобой, – сказал Колесников.

После этого он обратился к Березкиной:

– Впрочем, это и хорошо, что подруги твоей сегодня нет. Я бы все равно был вынужден ее оставить. Дела, понимаешь ли. Такая жизнь сегодня, Светик! Если хочешь выплыть, то будешь работать даже тогда, когда отдыхаешь! – И он тяжело вздохнул.

– Зачем же ты тогда нас сюда притащил? – спросила Березкина.

– О-о! На этот счет не волнуйся. Без внимания ты не останешься. Мужику всегда необходимо женское присутствие, чем бы он ни занимался. Скоро сюда подойдет человек. И я бы очень хотел, чтобы он не скучал, пока меня не будет.

– Понятно, – процедила сквозь зубы Березкина.

– Ты зря так к этому относишься. Очень хороший человек, кстати. Богатый и щедрый. Не старый, не вонючий. Умный, приятный. Правда, болван в отношениях с женщинами. Но это распространенная болезнь среди умных людей. Природа, знаешь ли, всегда скупа. Большой ум – маленький перец, большой перец – маленький ум.

Тут Колесников, удовлетворенный своим красноречием, соизволил поинтересоваться:

– Не поверишь, но до сих пор я не могу добиться от женщин правды, кого же они предпочитают. Ты, как друг, можешь мне ответить на этот вечный вопрос?

– Могу, – с неожиданной уверенностью сказала Березкина.

– Нет, я серьезно! – вырвалось у Колесникова.

В этот момент в непробиваемом его лице просветилось совершенно искреннее любопытство. Березкина опять же хотела съязвить, но по причине дурного настроения не смогла ничего быстро сообразить. И всего лишь холодно ответила:

– Ни того ни другого.

– Врешь, – разочарованно произнес Колесников. – Все вы врете! На свою же голову и врете. Искренность! Вот чего по-настоящему нам не хватает. Ни от кого нельзя добиться искренности!

Колесников на секунду задумался, после чего злобно закончил:

– Оттого мы и звереем. Приходится вырывать ее зубами!

Закончил он громко, так что все сидящие за столом невольно съежились. Кроме мрачного специалиста Федора. Его бесцветные глаза и широкие ноздри постепенно оживали, он продолжал разглядывать сидящую рядом маленькую женщину. Казалось, в этот момент для него ничего вокруг не существовало.

Колесников поднял взгляд на Богомола и повел совершенно непонятную для женщин, пугающую речь:

– Иван Валерианович, по-моему, твоя цифра несколько занижена.

– Моя цифра реальна, – попытался тут же возразить Иван Валерианович.

Но босс лишь повысил затвердевающий голос:

– Занижена по причине твоей мягкости и доброты. Но я тебе должен заметить, уважаемый Иван Валерианович, что эти библейские качества не для нашей работы. У нас еще есть время. Так что ты пока думай. Прикинь получше. Посчитай.

Пьянеющий «компьютер» тут же выдал ответ:

– Мне два раза думать не надо. Когда я буду думать два раза, тогда меня надо будет отправлять на свалку. Больше сорока штук с них не возьмешь. Они пролетели на закупках. Если бы на пару дней раньше, как я говорил…

– Ну хорошо, хорошо, – как бы опомнился Колесников и постарался переключить тему: – Что-то, Света, ты сегодня не в себе!

Унылый вид нашей красавицы начинал его раздражать. Он продолжил:

– Ты, наверно, можешь веселиться только в обществе своей подруги? Без нее как рыба без воды? У меня такое впечатление, что мы справляем чьи-то поминки!

– А почему бы и нет! Вполне может быть, – неожиданно подметил Боби. – Только авансом. Поминки по нашему другу из «Меркурия». Уж если ты сам собираешься составить компанию Феде!

Колесников кинул на помощника снисходительный взгляд. Тонкость этого замечания ему была по душе. Он остался доволен собой, потому как приблизил к себе не дурака. Однако реакция его была неожиданной.

– Следи за базаром, Боб! – процедил он сквозь зубы.

И Боб тут же понял, что сболтнул лишнее. Причем непростительно. До него с ужасом дошло, что при всей видимой беспечности босс не позволил себе произнести что-либо конкретное. А он в первой же остроумной фразе начисто выложил планы предстоящей операции.

Он с испугом взглянул на Русину. Но та, придавленная вниманием мрачного Федора, казалось, вообще не воспринимала ничего происходящего вокруг. Затем он покосился на Березкину. Весь вечер он заставлял себя не смотреть на нее. И сейчас увидел то, чего больше всего боялся. Откровенная усталость и совершенно наглая брезгливость были в ее осоловелых глазах.

Двойственное чувство ощутил в себе Боб. С одной стороны, вид этой женщины его успокоил, а с другой – возмутил. Ибо он ясно уже понимал, что неуместным своим остроумием блеснул ради нее. «Сука!» – подумал он чуть ли не вслух. Но тут же спохватился, взял себя в руки и совсем тихонечко подумал еще раз: «Ох и с-сука!»

Березкина тем временем с раздражением вспоминала подругу. Ей почему-то показалось, что причиной дурного настроения была именно Лариса, которая бросила ее одну, бросила предательски. Намек Колесникова на то, что без своей подруги она мало что собой представляет, больно задел ее. Она была занята своей болью и действительно не слышала никаких острот предназначенного ей юнца. Рисовка и бравада в мужской компании были для нее привычны, она могла совершенно точно предвидеть их разговор – беспардонный базар о женщинах, о своих делах, о бабках и о козлах, которых надо мочить. И сейчас ей было непонятно, каким образом в такой атмосфере Степановой всегда удавалось смеяться и смешить компанию.