Тоска

скачать книгу бесплатно


Усложнять – не моя прерогатива. Но и упрощать не моя способность. Оставляем, как есть.

Закуриваю сигарету. Проблесковый маячок с моего остекленного буйка посреди океана таких же буйков. Когда-то пытался завести привычку писать дневник в заметках телефона. Сейчас самое время возобновить эту практику и начать писать действительно важные вещи. То, что не останется на затухшем клочке бумаги, посреди таких же прокисших слов. Все предыдущие заметки – удалить. В них ничего важного. Напишу новые и начну так:

«Здравствуй дорогой дневник. Мне кажется, что так пишут сопливые девочки, коей я не являюсь, но в моей памяти с приветствия начинается любой диалог. А тут больше исповедь, чем монолог или диалог себя настоящего с собой из будущего, который станет оценивать мои поступки и шаги со стороны правильности и приведших последствий. Но, я ведь еще мне знаю, что совершил и к чему это привело, поэтому могу говорить и делать всё, что не станет осудительным именно сейчас. Другого времени у меня нет. И, возможно, правильным будет говорить не просто с дневником, а действительно с собой. Значит, здравствуй, Леша!

Раньше мне казалось, что Катя – единственная кто действительно понимает и не осуждает за всё, что я делаю. Порой мне казалось, что она чересчур сильно всё понимает и способна достраивать фразы, когда я еще сам не знаю, что именно хочу сказать. Это была любовь. А сейчас Катя – единственная, кто меня не понимает. Мы стали другими и потеряли общую связь. Я не желаю ей ничего плохого, но время от времени осознаю, что делаю именно то, чего совсем не желаю. Неосознанно. Ненамеренно. Так выходит и это, увы, уже не изменить. Как и не изменить того, что ей со мной тяжело.

Возможно, если бы я ушел и не вернулся, то она в будущем могла бы стать счастливее. С кем-то, кто сможет оценить её по достоинству. Как будто, «я самый херовый из тех, кто был рядом. Жизнь пахнет дождем, а я пахну ядом, и в небе ванильном под песни амура, ты крикнешь: козел, а я крикну: дура». Чувствую себя погано даже от одних таких мыслей, но в них сейчас больше правды. Выйти и не вернуться. Может, даже, если меня собьет машина с зазевавшейся в соц. сети телочкой, то Катя сможет оплакать забытые чувства и отпустить по ветру все свои обиды. Или выскажется над моей могилой, выругается на чем свет стоит, зачертыхается за всё. Но, если ей станет от этого проще, то так даже лучше.

Как-то кардинально я замахиваюсь. Просто уйти – тоже решение.

Хотя, с другой стороны, если человека собьет машина и он очнется на том свете, то, что с ним произойдет? Точнее, что происходит на том свете, когда появляется новый мертвый человек. А разве там появляется человек или его душа в обличии человека, каким она была в земной жизни? Ну, предположим, что появляется человек, у которого еще сохраняется свой внешний облик и душа, но он уже не может считаться живым, так как перешел на новый уровень восприятия происходящего и удовлетворения потребностей, коих у него сейчас не должно быть. Ведь насыщение происходит теперь не телесное, а больше духовное. Если раньше, ты кормишь тело, чтобы сохранить душу, то теперь ты подпитываешь чем-то душу, чтобы быть в теле.

Получается, что человек застревает в каком-то подобии посмертия – месте, где собираются такие, как и ты, чтобы проследовать дорогой до Рая или Ада. Это так утрированно и заезжено, хоть мне и кажется, что система в посмертии намного сложнее. Бюрократия – это что-то на уровне инстинктов, значит присуще душе, соответственно здесь тоже имеет силу. Возможно, больше, чем в земной жизни.

А ведь такой сюжет можно вложить в новую книгу. Поразмышлять о происходящем на том свете. Придумать аквариум и запустить туда малька, а потом просто следить за тем, что происходит, не нарушая естественное движение и документировать результат. Вуаля, я получаю посмертие, а читатель – идею для размышления. Чувствую гнев христианства.

На этом всё. Буду стараться держать тебя в курсе событий. Ну, то есть себя держать в курсе».

В квартире было тихо. Кухня хрустела сухарями на столе и шелестела пакетиками на холодильнике. Паркет съедал звуки шагов, а стены сужали артерии переходов между комнатами. Не давали ни одному потоку циркулирующей энергии расплескаться за пределы этих перегородок. Катя заперлась в ванне и было слышно, как заработал водопад водопроводной химии. Она собиралась устроить, заплыв баттерфляем в своей бобриной запруде. Это надолго. Можно сходить подышать воздухом.

На лестничной площадке три лифта. И нажимая на серебристый кружок, я всегда начинаю играть в интуицию. Угадываю, какой именно лифт приедет меня забирать. Из десяти случаев шесть всегда безошибочные, один неверный, потому что звук у второго и третьего всегда одинаковый, а три я не угадываю, потому что тороплюсь. В этот раз приехал первый и из новой десятки первый промах, но я его оставлю без учета.

Из зеркала внутри кабины на меня смотрит совершенно другой человек: уставший и апатичный. Круги под глазами, морщины на лбу и от улыбки только две небольших траншеи по бокам губ. Выгляжу так, словно мою кожу сначала постирали при сорока градусах, а потом поставили на двухчасовой отжим, прежде чем пришили обратно и пустили в люди. Ладно, это только прогулка, а не ланч среди джентльменов.

На улице прохладно. Застегиваю молнию и прижимаю воротник. Зонт с треском открывается, будто раскрываю парашют на десятитысячах. Полет нормальный, переизбытка воздуха не чувствую, в ногах не ломит, люди не раздражают. Обычно гуляю в парк, но туда нужно идти, если есть какие-то вопросы, что нужно разрешить. Небольшая терапия при расхламлении чердака. А, когда на чердаке нет лишних коробок, то лучше прогуляться среди людей, подслушать случайный разговор или поплавать в общем потоке. Представить, что ты – как все, кто возвращается с работы или спешит на нее. В общем попытаться успеть опоздать, чтобы прийти вовремя, когда тебя уже не ждут.

Снова думаю о Кате и том, что она сказала, но вместо ответа, слышу строчки: «Мы мысленно делились чем попало, но отдавали то, что не вернуть. В надежде всё сберечь от снегопада, бездумно дали в луже утонуть». Вижу своё отражение в луже на асфальте и наступаю себе на лицо, оставляя лишь брызги на брюках.

А вот, если действительно, на том свете есть какие-нибудь организации, что занимаются новоприбывшими душами. То, что входит в их обязанности и, как они понимают, что кто-то прибыл? Ну, то есть это же не маршрутка, которая прибыла по маршруту и ссадила всех на остановке. После чего их встречает гид, который готов провести куда нужно. А, куда нужно? Да и, как выглядит тот, кто их встречает или отлавливает, или приманивает? Это кто-то из костей в плаще или такой же человек?

Не думаю, что этот кто-то выглядит, как будто по объявлению на работу пришел, а тут график 24/вечность, полный Божественный пакет и питание солнечной энергией, сытное ультрафиолетовое смузи. Звучит, как бред. Жаль, что мы не можем заглянуть на ту сторону. Умереть всего на пару минут, чтобы своими глазами увидеть и походить в другом мире. Идея очень сомнительная, да и какова будет плата, которую можно отдать за короткое путешествие? Нда. А смогу ли я понять, что мертв, если окажусь на том свете?

Леша скользил среди людей и даже не старался обходить лужи. Зонт перекрывал часть обзора, но все равно было видно больше, чем он мог закрыть. И дождь перестал застенчиво барабанить по карнизам, встав стеной. Было свежо и безветренно. Казалось, что и мир затих в единственном желании – сбежать с улицы. Покинуть обращенный на них взгляд неба, сменив его на облака потолков. Где в искусственных окнах весь мир, а в стальных коробках что-то похожее на огонь солнца, но регулируемое по желанию.

И за секунду до того, как Леша ступил на зебру из-за поворота вылетела та, кого он представил, прежде чем решил, что интересно увидеть тот свет своими глазами. Ровно настолько, пока его еще можно будет реанимировать. Ровно настолько, чтобы оказаться случайной жертвой под колесами.

Глава 2. День первый

Голубые стены – это не то, что приятно увидеть после долгого сна. Открываешь глаза в надежде на новый прекрасный день, а узнаешь, что твой вчерашний день обрывается так, что теперь перед тобой больничный холод коридоров и тихие всхлипывания с соседних коек. Пахнет хлоркой, будто воздух, которым ты дышал до этого был отравлен испарениями свободомыслия и наслаждения, а сейчас ты должен вдыхать что-то тяжелое и отрезвляющее. В твоих мыслях не должно оставаться и капли сомнения по поводу выздоровления, но и самого здоровья как такового там тоже не будет. Здоровье – это состояние, при котором ты можешь испытывать весь спектр счастья без каких-либо отклонений в чувствах. А вот выздоровление – это долгая дорога по краю обрыва, когда у тебя перехватывает дыхание на каждой кочке и на вопрос: может мороженого? Ты отвечаешь: а может отвалите?

Раздражение – неотъемлемая часть выздоровления. Ты идешь на поправку и начинаешь замечать, как агрессия сменяется надеждой, а раздражение перерастает в способность видеть прекрасное. Тебя пичкают кислятиной, томно вздыхая, когда ты морщишься. А после выписки натягивают последнюю искусственную улыбку и провожают в путь до очередного свидания в ординаторской. Водоворот больных. Водопад рецептов и таблеток. Вселенная врачей и пациентов.

Леша открыл глаза и к своему удивлению был потерян не меньше, чем Танин мячик, что угодил в речку для сплава по тихому течению своей истории. Палата напоминала подъезд и по виду, и по запаху. Оскалившиеся стены пускали слюну побелки на пол, а подобие люстр, намертво, прилипшие к нёбу освещали толи часть комнаты, толи просто создавали вокруг себя облако света. И в этой тухлой комнате, пропотевая от затхлого запаха ссанины и хлора, очнулся Леша. У него было всего одно желание – спрыгнуть с этого, как кажется, похмельного вертолета и блевануть, причем прежде, чем кто-то осудительно цыкнет. Но всё оказалось намного сложнее.

По коридору шоркали чьи-то тапки. Ни голосов, ни звука каталок за дверью, только чьи-то одиночные шаги, причем такие мерзкие, что они отдавали эхом не только в коридоре, но и по мозгам. Будто тапки шаркали внутри черепной коробки. Будто коридор заканчивается, упираясь в затылок и этот больной целенаправленно стремится протестировать твою нервную систему. И чем ближе он приближается к своей цели, тем невыносимее это слушать и слышать вообще. Затем звук затихает и открывается дверь. На пороге стоит мужчина в халате. Он отрывает нос от бумаг, улавливая запах мочи, затем переводит взгляд на Лешу и натянуто улыбается в пустоту.

– Доброе утро, Алексей Викторович. Меня зовут Виктор Алексеевич и я, заведующий отделением травматологии.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? Катя здесь?

– Ну, как откуда, у нас ваш телефон и мы смогли дозвониться вашей Маме. Она-то и сообщила нам все нужные данные, для того, чтобы мы могли завести на вас карту. Как же без карты?! А то, случись с вами что-то еще, а данных просто нет.

– А как разблокировали?

– Ручками. У вас же их не оторвало, что было бы очень прискорбно, – врач усмехнулся.

– Вы издеваетесь?

– Простите, неуместный врачебный юмор. – он выждал секундную паузу. -Скажите, как вы себя чувствуете?

– А для ответа можно использовать любое слово?

– Абсолютно, если вы чувствуете, что именно оно сможет охарактеризовать общее самочувствие.

– Ебано. Ну, то есть плохо. На три из десяти.

– Ага, хорошо, – врач отметил что-то в бумагах и продолжил, – вас тошнило сегодня? Может, сходили под себя?

– Бля, я что похож на овощ, который ссыт под себя? – что-то внутри завопило от злости.

– Я этого не говорил. Я лишь хочу понять, как вы себя чувствуете и можно ли вас будет выписать или нужно еще оставить на пару дней под присмотром? Поэтому, мои вопросы не имеют за собой ничего такого зазорного, только уточнения и чисто в медицинских целях.

– Нет, я не ходил под себя! Это кто-то с соседней койки, я его еще не видел, но сразу почувствовал, как проснулся. И меня сильно тошнит, будто я с похмелья. Ощущение, что по мне, как катком прошлись.

– А что вы последнее помните? Знаете, где вы сейчас?

– Я понимаю, что в больнице, но не могу вспомнить почему именно здесь оказался. Такой большой провал в воспоминаниях, как в сериалах, когда человек ушел в кому, а потом проснулся через несколько лет и понятия не имеет, что в мире происходит. А у меня в воспоминаниях, я иду по улице, а затем просыпаюсь здесь и мне хочется блевать. И я вообще ни черта не понимаю.

– Ага, хорошо. – Врач снова что-то отмечает и продолжает, – вас привезли вчера вечером к нам в отделение, после аварии на перекрестке. У вас легкое сотрясение мозга, можно сказать ушиб и многочисленные гематомы по всему телу. Еще несколько трещин в ребрах, но это не критично, желательно не поднимать никаких тяжестей и дать костям спокойно срастись вновь. А, чтобы гематомы быстрее рассосались я выпишу вам мазь и рецепт вы получите на выписке. Там же я пропишу таблетки, что нужно пить при острой головной боли. Вы должны не игнорировать боль, а приглушать стимуляторами.

Врач напоминал типичного мужчину лет сорока с огромной щеткой над губой. Его голубые глаза в тон стенам бегло искали на чем остановиться, чтобы не смотреть в глаза пациенту. Двойной подбородок выпирал вперед, наградив его неправильным прикусом, а где-то под халатом на толстой цепи висел крестик. Не обязательно быть верующим, чтобы носить крестик, но престижа это добавляет в глазах пациентов.

И пока он объяснял последствия аварии, Леша видел свою картину происходящего. Всего за секунду до удара, визг колес отчетливо отразился от гладкого асфальта. Эхо коснулось проходящих мимо людей, оставив вне участия. Никто не обратил внимание на звук, но каждый увидел падение. Леша налетел на капот машины и отскочил на несколько метров, так, что хватило удариться головой об асфальт, но остаться живым. Мысли предательски рисовали картину того, что могло случиться, если бы удар был чуть сильнее и он смог бы увидеть тот свет. Тогда и удар был бы оправдан и само его появление, пусть и случайное. Только всё случилось иначе и тем лучше, ведь никогда не знаешь, кто придет тебе на помощь?

Лишняя секунда могла обернуться крахом всего путешествия. Экскурсионная прогулка могла закончиться реальным заточением в месте, которое до этого никто не видел. Получается, что чем сильнее желание, тем быстрее оно исполняется и совершенно не важно как, главное, что для тебя.

– Можете сказать, сколько вам полных лет и назвать адрес проживания?

– Это зачем?

– Хочу проверить, не связан ли ушиб с потерей памяти. Бывают такие случаи, что после аварии человек не может вспомнить простейших вещей. Так сказать, кратковременная потеря памяти. После нескольких дней лечения и должного ухода пациент восстанавливает полную картину происходящего и к нему возвращаются воспоминания. Тогда человек может полностью рассказать, что он знает о себе и соответственно вернуться в мир. Но, если у вас этого не будет наблюдаться, то для нас обоих это будет лучше. Быстрее сможете вернуться к привычной жизни.

– Мне тридцать один год. Я проживаю в Люберцах…

– Достаточно. Точную улицу, дом, квартиру помните?

– Да.

– Добраться сами сможете или за вами кто-то приедет?

– Смогу. А кто знает, что я в больнице? Только Мама, но она слишком далеко живет, чтобы приехать за мной.

– Вы назвали имя Катя в самом начале.

– Да, это моя девушка, но вы сказали, что ей не звонили. Значит, она не знает и не приходила. Можете вернуть мой телефон?

– Он лежит в кладовой за регистратурой. Но, насколько я помню, он разряжен. Мы успели дозвониться до вашей Мамы, а после он разрядился.

– Так и когда я могу уйти домой?

– После обеда. У вас будет еще одна перевязка и вы сможете спокойно уйти домой. У сестры заберете одежду и рецепт на таблетки и мазь от гематом. Еще я оставлю направление на повторный осмотр и напишу названия нескольких лекарств, которые нужно пропить курсом.

– Спасибо.

– И еще, Алексей, не забрасывайте писать начатый дневник. Я уверен, что то, что вы будете там отмечать, поможет в дальнейшем. А вас ждет нечто более трудное, чем столкновение с машиной. Возможно, самое трудное из того, что с вами происходило в реальной жизни, нежели произойдет в Пробуждении. До свидания!

– Не понял. Что вы имеете ввиду?

Врач проигнорировал последний вопрос и вышел. Леша успел запомнить, что на ногах у него были тапочки, похожие на те, что носил раньше отец. И рваный на пятке носок. Очень странное дело, но тоже похожий на тот, который мог носить отец. Почему именно отец вспомнился Леше он не понимал, но больше всего его заботили последние слова заведующего. Он будто начинал фразу так, как мог говорить в мыслях, а закончил так, как он закончил бы сам для себя вслух.

Снова шлепанье тапок в коридоре, но уже в обратную сторону.

День, как день рождение без даты. Не помнишь, как уснул в прошлом дне, но проснулся так, словно этот день для тебя первый. Такое видимое разделение на то, что было вчера и то, что происходит сегодня. Два разных дня и, как будто две разных жизни. С сегодняшнего дня нужно смириться, что гематомы – это теперь часть моего сегодня, впрочем, как и боль в области ребер. Раз мне теперь нужно быть осторожным, то привычные раньше вещи не смогу выполнять с простотой. Не думаю, что и напрягаться придется, но осторожным быть обязан. Головная боль, как она есть сейчас – это тоже что-то новое для меня. Раньше я испытывал похмелье, но после одного сеанса «очищения» в тазоприёмник становилось легче и день приобретал окрас не флешбеков высадки во Вьетнаме, а вполне человеческой жизни. Помыт, побрит, сыт и уже окунулся в бездонный порноокеан информации интернета. Быт, обыденность, забытие.

Если получается крутить головой, то нужно посмотреть кто рядом со мной. Уж больно странный этот тип, да еще и нестерпимая вонь, которая его окружает, а меня выворачивает.

Леша помассировал шею руками и сфокусировался на размякшем потолке. Точнее на остатках белого суфле, что свисает с него, как жуткие ожоги. Попытка крутить головой без тошноты должна решить один неразрешимый вопрос: кто ссытся рядом с ним, да еще и стонет, словно парализованный. Может ему нужна помощь, но что Леша, что заведующий, который проигнорировал и этот вопрос, точнее ответ, не обращают на него внимание. Может, заведующий что-то знает и это вполне нормальная практика в отделении, но вонь, что сопровождает всё это утро, уже перестает быть шуткой.

И стоило ему развернуться, как он остолбенел и потерял ход мысли.

Блять, а где человек, что рядом со мной стонал? Если это какой-то прикол, то чертовски не смешной. Может я вообще не в аварию попал, а это был какой-то запланированный розыгрыш, вышедший из-под контроля на дороге, но в этом отделении продолжающийся? Я знаю только одного человека, что мог такое придумать и продолжать реализовывать, даже с негативными последствиями. Это в его стиле и за это я его люблю, но вряд ли он сейчас в этом городе. Он обычно предупреждает, когда вернется, а мы последний раз с ним разговаривали пару месяцев назад, когда он только заселился в бунгало на Бали. Значит, это не может быть он. Еще и позвонить ему не могу. Но, тогда предположим, что это даже не звук из моей палаты, раз я тут один, а предположим из соседней. Тогда откуда этот нестерпимый запах мочи? Не может человек за стеной так уссатся, что провоняет всё отделение. Если только… – Леша одернул одеяло, но там было сухо, – обоссался не я.

Соседнюю кровать тоже никто не занимал. Леша находился в пустой палате, окнами выходящей не на улицу, а на спину соседнего здания. Кирпичи отражали дневной свет, но недостаточно, чтобы в комнате было светло днем. Ощущение времени в такой обстановке, также, как и галлюцинации становятся реальными. Звуки, слова, запахи могут стать обманом не только зрения, но осязания и обоняния. В любой момент реальность повернется таким образом, что ни одно из происходящих событий не сможет называться настоящим. И никаким временем вообще. Обман, в который придется поверить, ведь этот розыгрыш подстраивает не ситуация или человек, а мозг и он уже верит в это. И где бы не оказался, ты все равно увидишь то, что не хочешь принять.

Внезапно ребра потянуло так, будто весь сеанс иглоукалывания пришелся лишь на правую сторону и точечно под ребра. На стенах нет ни одного подобия часов, впрочем, как и тех, кто мог подсказать время. Леша вышел в коридор, но и там практически никого. Тишина. Если есть понятие гробовой тишины, то она звучала именно так, как Леша слышал её в стенах этого отделения. Склизкая, ватная, в которой ты увяз. Само отделение навевало дежавю, точно в таком же он лежал в двенадцать лет, когда сломал ногу в первый раз; в этом же отделении он был и в двадцать три, когда попал в аварию на мотоцикле и сломал ногу во второй раз; и в этом же отделении он в свои тридцать один. Разница была только в том, что это было в разных городах. Закольцованный шаблон.

Когда придумывали больничные халаты для персонала, тогда и разработали дизайн отделений, чтобы пациенты могли ощущать себя спокойно в одинаковых коридорах. Где бы ты не жил, ты всегда попадешь в одно и тоже отделение. Не удивительно было бы увидеть и персонал похожий друг на друга. «Один персонал во все регионы. Одна медицина для всех регионов» – утопичный слоган, но почему- то не кажущийся таковым.

– И что, совсем никого? – Леша покрутился на одном месте и увидел мужчину, сидящего рядом с его палатой. – Подскажите, а сколько сейчас время?

– Ровно четырнадцать часов. – мрачно ответил мужчина, закрывая лицо газетой.

– Отлично, пора уходить. – и уже про себя спросил: Так, где тут регистратура?

Прежде чем искать медсестру, Леша решил удостовериться, что всё происходящее реально. Он наклонился к незнакомцу и посмотрел на верхних полях газеты дату выпуска: 1 мая 2022 года. А на главной странице фотография человека в метро и большими буквами: «Человек пропал в метро». Внезапное облегчение вернуло его в реальность, и он выдохнул. Если вчера был последний день апреля, то сегодня соответственно должен быть первый день мая, как это и случилось. Пусть хоть одна вещь сошлась с тем, что должно существовать. Остальное можно списать на галлюцинации, да и вообще не предавать особого значения. Мало ли, что может происходить с человеком после ушиба головы. Слышать и чувствовать странности находясь в больничной палате, там, где испытывают твою волю к выздоровлению – это вполне нормальные вещи. На свежем воздухе эта блажь исчезнет.

В конце коридора появилась медсестра. Она вышла из крайней палаты и пошла в сторону сестринской. Туда же пошел и Леша. Они столкнулись у двери и только тогда девушка оторвала взгляд от бумаг и произнесла:

– Вы опаздываете. – начала она противным писклявым голосом. – Вам сказано было прийти в обед и ни минутой позже. Почему я должна вас ждать?

– Так я и пришел вовремя. Сейчас четырнадцать часов. – Леша начал оправдываться, хоть и был уверен, что прав.

– Сейчас вообще-то пятнадцать часов, а не четырнадцать. И лишний час мне пришлось провести не за обедом, а разыскивая вас по всему отделению. Разве, так поступают порядочные люди?

– Но откуда я знал, сколько сейчас времени, если в палате нет часов?

– Но вы же с уверенность мне назвали время, значит откуда-то знаете. Иначе просто промолчали, а не вздумали выяснять отношения.

– Да я и не выясняю отношения. Просто говорю, что узнал время и пришел. Мне мужчина в коридоре подсказал, а то, что он перепутал четырнадцать и пятнадцать, так это не моя проблема.

– Ну и не моя точно. Вы опоздали, и я осталась без обеда. Так что давайте не будем пререкаться.

– Да я и не собирался с вами пререкаться. Давайте перевяжемся или что там нужно сделать, и я пойду домой.

– Одолжений мне тоже не нужно делать. Садитесь на кушетку, – девушка показала рукой на серую лавочку, обтянутую клеенкой, – и распутывайте бинт на голове.

– Сам?

– А вам в этом нужна какая-то помощь?

– Ну, ведь там травма или ушиб, я точно не знаю? Вы ведь медсестра, вам виднее.

– Мне то виднее. Травма – это отсутствие рук, а у вас они на месте. Так что садитесь и распутывайте бинт.

– Снова шутка про руки. У вас тут какие-то странные шутки, что у заведующего, что у медсестры. – произнес вполголоса.

– Что вы говорите?

– Ничего. Я понял, что нужно распутывать всё самому.

– Начинайте! Я заполню бумаги и подойду.

Бинты были больше не нужны. Все ссадины за ночь зарубцевались, и медсестра обработала их только мазью, после чего отпустила Лешу. Он забрал свои вещи из кладовой и первым делом достал телефон. Он действительно разрядился и по стеклу пошли трещины, но раз с него вчера успели дозвониться Маме, значит телефон еще фурычит. Возможно Катя с ума сходит? В Москве слишком много больниц и не думаю, что она смогла бы не дозвониться во все. Или она совсем никуда не звонила и не искала? Её ведь нет в приемном отделении. Её вообще нигде нет. Как и того незнакомца, что подсказал время. Кого он тогда ждал, если в палате кроме меня никого не было? Ведь не было, я же крутил головой, а кровати все были не заняты. Странное место. Хорошо, что не придется здесь остаться надолго.

У входа в больницу стояли бомбилы. Работенка не пыльная, считая, что каждый больной, что выходит, обязательно будет искать машину. Не было случаев, чтобы кто-то после голубых казематов согласился еще с людьми ехать в несколько пересадок до дома. Комфортнее сесть в машину, переплатить за удобство и всю дорогу размышлять о том, как прекрасен мир, когда вся твоя жизнь не делится на прием лекарства, больничную утку и просмотр телепередачи – невероятная жизнь за окном. И не важно какой водитель, главное, чтобы всю дорогу играла музыка и он чрезвычайно учтиво молчал. Сейчас точно не до разговоров и вряд ли хоть один будет интересный. Скорее у водилы пол семьи лежало в больницах, а кто-нибудь и вовсе совершил побег, чтобы напиться водочки, потому что трубы горят, а спиртягу медсестры не дают, грымзы. Или же он поделится душещипательной историей о том, как ему вырезали аппендицит, после чего он заболел ветрянкой, чего не произошло с ним в детстве, а потом и вовсе коронавирус застал не вовремя. В общем молчаливый водитель – золото, пиздлявый – разочарование.

– Шеф, сколько возьмешь до Люберец?

– За пятьсот. Поедешь?

– Не наглей, четыреста, ты же не в Москву меня повезешь.

– Ладно, садись.

– А может за триста пятьдесят?

– Теперь ты не наглей, я же согласился на четыреста. Или уже не едешь?