Здравствуй, Шура!

Также Шура сообщила, что ее фотографию вывесили на доске почета.

04.07.1942

Мой брат Шура писал из Красного холма моей семье в Ижевск. Благодарит за присланное ему письмо и вспоминает прошлое, надеется увидеться со всей великой гавриловской родней. Сочувствует моей жене в ее трудной жизни, с болью вспоминает о своей матери и Ане. Он занимается по 12 часов, а иногда и ночью по четыре. Трудно, но нужно.

Получил от братьев по открытке и одну общую. От отца тоже.

06.07.1942

Я, отъехав от злополучной Графской, пишу жене Шуре в Ижевск:

«Жив, здоров, вчера послал открытку с Мичуринска, которую писал в Грязях. Нового адреса не знаю. Подъезжаю к Рязани, где, наверно, и отпущу эту открытку. Не буду описывать тебе, что со мной было, но раз пишу, значит все обошлось благополучно. Когда увидимся – расскажу. Последнее ваше письмо от 15 июня получил 27 июня. Очень рад, что ты посадила картошку. Держись, Шурочка, держи детей. Первого июля я послал тебе из Воронежа 147 рублей за первую половину июня, проследи получение. О дальнейшем буду писать. Ваш А.М.».

В Рязани я эту открытку не опустил. Была ночь, на фасаде я увидел надпись «Рязань» и услышал стрельбу зениток. Удалось отправить открытку только в 100 километрах от Рязани на станции Шилово.

08.07.1942

Открытка жене Шуре в Ижевск из Рузаевки:

«…Не знаю, долго ли мы будем в Сызрани, но ты напиши мне на главпочтамт Сызрани. Я из своего последнего места жительства выехал 4 июля. Что было – расскажу при встрече. Рузаевка – это самая близкая станция к вам, дальше буду отдаляться…».

11.07.1942

Открытка жене Шуре в Ижевск, пишу по дороге в Куйбышев:

«Вчера прибыли в Сызрань, и нас отправили на станцию Абдулино за Куйбышевым. Так что если писала на Сызрань, то зря… Теперь пиши на Абдулино. Жарко. По дороге молоко стоило по 15–20 рублей за литр, но я не беру – дорого. Обеды нам дают, хлеб по 500 граммов в день. Здесь спокойно, не то, что там. Уже давно не имею писем от вас…».

13.07.1942

Открытка жене Шуре в Ижевск:

«Отправил тебе из Кинели заказное письмо. Сейчас стоим на маленькой станции в 50 километрах от Абдулино, к вечеру будем на месте. Из Абдулино буду стараться попасть к вам на пару дней».

15.07.1942

Открытка жене Шуре в Ижевск из Абдулино:

«Вчера приехали в Абдулино. Стоим вблизи речонки Ик. Покупались, постирали белье, привели себя в порядок. Пиши скорей. Если останемся здесь надолго, то постараюсь заехать к вам хоть на пару дней. Бортников обещал отпустить».

14 июля на небольшой станции Абдулино приостановилось продвижение на восток. Здесь мой начальник Михал Михалыч Бортников развернул свою деятельность. Он со мной, как с главбухом группы, а после Воронежа и кассиром, позаботился о своевременной выплате всем жалования. Составили списки, и я медленно, но верно, стал опустошать свою торбу с деньгами, вывезенными мной из Воронежа. Деньги оказались очень кстати, так как с оформлением нашей группы в финансовых вопросах у местного ДН-3 задерживалось, требовалась команда из управления дороги и т. п. В конце концов нас прикрепили к ДН-3 (третьему отделению службы движения). Через главбуха ДН-3 Карамышева Петра Николаевича (моего ровесника) в дальнейшем я получал деньги для группы и отчитывался о них. С Карамышевым у нас конфликтов не было, и мы были на правах хороших знакомых. Позднее, 30 ноября 1942 года, я даже отправил ему открытку.

В роли парторга группы был связист Белорусской железной дороги Желубовский Василий Дмитриевич. Он не раз подозрительно косился на мой «денежный ящик» – холщовую сумку – такое хранение денег не укладывалось ни в какие инструкции и правила. Слава Аллаху! Все мои денежные операции прошли без инцидентов.

В Абдулино мы простояли лето и осень. Почти беспрерывно громыхали на запад воинские эшелоны с техникой. Мы с нетерпением ждали сводок информбюро. У Бортникова выстукивала на машинке какие-то бумажки Крикунова Софья Алексеевна. Сам Бортников не всегда вел себя достойно. Ропот прошел, когда однажды он, будучи пьяным, свалился на перроне. Но у меня отношения с ним были неплохие. Свое обещание он выполнил и отпустил меня в отпуск.

19.07.1942

Шура написала мне, что послала письмо в Сызрань о том, что на заводе добавили норму выработки при той же оплате, и от этого Шура будет получать не 700 рублей в месяц, а меньше. Просит выслать мою фотокарточку или нарисовать себя: «…давно не видела и хочу представить, какой ты сейчас есть».

«…Была у мамы два раза, и кое-что приносила от них…».

21.07.1942

Я получил билет № 050383 сроком до 5 августа 1942 г. до станции Ижевск. В этот же день я выехал из Абдулино.

24.07.1942

Когда я, выехав из Бердяуша, покатил вдоль Уральского хребта к своим дорогим родным, Шура писала мне письмо, в котором сообщала, что получила открытку из Абдулино и очень рада, что я предполагаю быть у них: «зайчик наш скучает по папе». Говорит о получении денег и писем от меня, о нормах выработки. Их цех получил переходящее красное знамя. На заводе ей дали два кубометра дров из отходов. Один кубометр Шура привезла домой, заплатив извозчику 100 рублей, а дрова два километра стоят 30 рублей. На дополнительной работе по уборке территории завода Шура заработала еще три кубометра дров: «только как их привезти?». Были в деревне.

«…На работе было плохо – температура 38,1, грипп. Но потом оказалось, что переутомление. Врач сказал: «Вам нужно отдохнуть», а освобождение не дал. Борюсь со своей болезнью, но нужно дать больше боеприпасов фронту. Приезжай, ждем. Твои Вера, Борик и жена Шура».

25.07.1942

Я прибыл в Ижевск, была трогательная встреча и слезы радости.

Срок билета и, следовательно, отпуска заканчивался пятого августа. А так как дорога отнимала четыре дня, в моем распоряжении была только неделя, которая пролетела незаметно.

Не знаю, в этот ли мой приезд в Удмуртию или позже память сохранила приятные эпизоды: вот мы с Шурой стоим у куста малины, и ее так много, она такая вкусная, ее обилие я впервые в жизни вижу только здесь, в Удмуртии; а вот мы с Шурой и Бориком идем вдоль узкоколейки – Борик устал, просится на ручки, но мама уговаривает его, и он идет и идет, бедняжка, прошел не один километр под беспрерывные мамины призывы дойти то до того, то до другого кустика или дерева. Помню также, как пленные немцы грузили на платформу кряжистые бревна – работали быстро, слаженно. Вспоминаю, как в Среднем Постоле купаюсь в речке, а Шура на берегу сушит белье. Такие эпизоды всплывают у меня в памяти, когда пишу эти строки. К сожалению, память не всегда может воспроизвести и подсказать события в их хронологическом порядке, как это делает сохранившаяся запись на бумаге. Но ничего «бумажного» об этих днях моего отпуска у меня не сохранилось.

02.08.1942

Я снова расстаюсь со своей семьей.

Далее восстановить прошлое мне снова будут помогать письма тех времен.

03.08.1942

На следующей день после моего отъезда жена Шура пишет мне в Абдулино о работе, о том, что после болезни ведет Борика в детский сад. Шура жалеет, что мало хлеба дала мне с собой.

«…Саша, ты прости мне мои слезы, нужно было хорошо распрощаться, а я плакала, не могла удержать слез. Буду больше и лучше работать, чтоб скорее одержали победу над врагом. Плохо пишу – болит палец, но в скорую помощь не пошла, боюсь, будут резать…».

В этот же день на станции Дружинино я пишу Шуре, что выехал из Агрыза ночью, удалось хорошо поспать на третьей полке. В Дружинино приехал в 15 часов и до семи утра следующего дня нужно ждать поезд, т. е. ночь придется дремать на вокзале.

«…Думаю, доберусь до места к пятому августа. Поел в буфете суп, с чаем съел пол хлеба, который ты дала мне в дорогу…».

Третьего же августа мой брат Шура Гаврилов писал мне в Абдулино:

«Жду ответа, а его нет. Кажется, близко один возле другого, а связь у нас долгая. Послал письма тебе, Шуре, отцу. Ответа нет. Живу в Красном холме. Надоело… Ночью холодно, днем – бураны с пылью. Заканчиваю учиться. Если ответишь сразу, то ответ получу, если несколько запоздаешь – сомневаюсь. Что знаешь об отце? Я с Вернадовки ничего от него не получал. Пиши о себе. Должен получить фото и, если получу, то тебе, дорогой Саша, пришлю обязательно. Целую крепко, твой братыш Шура».

09.08.1942

В своем коротком письме жене Шуре в Ижевск я написал, что был на речке, постирал и высушил все, что на мне, даже суконный пиджак. Но пиджак мало изменился, просто очень выцвел, а мне казалось, что грязный.

«…Это письмо пошлю 10 августа, потому что сегодня на почте выходной, а я хочу отправить заказным. Вере в колхоз письмо заканчиваю. Сахневичу на его открытку, посланную тебе, я ответил».

15.08.1942

Письмо от жены Шуры из Ижевска:

«Сижу на тротуаре, на коленях книга и на книге пишу это письмо. На работу нужно идти к часу ночи. На своем огороде накопала корзинку картошки. Под кустом штук шесть-семь. Идут холодные дожди, гниет картошка. Помидоры и огурцы не зреют. Дочка Вера в деревне, и нам стало легче. Из-за болезни пальца работаю не на станке, а на разных работах. Скучно после твоего отъезда, чуть не плачу. Работницы все спрашивают, не больна ли я, такой странный вид. Борик плачет, допытывается, где папа, наверное, уехал на войну? Однажды встал в шесть утра и просит кушать, пришлось встать и накормить, а он опять: «Где папа? Он на войне, а ты меня дуришь». Насилу его успокоила. Приехала Уварова, бурчит. Получила письмо от отчима и Шурика. Адрес отчима: ст. Вернадовка, восстановительный поезд 3052 (Тамбовской области)».

19.08.1942

Письмо брата Шуры из Красного холма моей семье в Ижевск:

«Получил письма от вашего папы и от вас. Саша считается моим спасителем, который нашел меня и связал с семьей. Сообщите мне его адрес. Был очень рад, получив письмо от племянницы Верочки. Живу, учусь, скоро выпустят командиром. Получил от отца 200 рублей, за которые очень и очень благодарен. Я не забуду этот гостинец отца».

25.08.1942

Брат Шура снова пишет моей семье в Ижевск из Красного холма, благодарит за их письмо. Рассказал, что из моего письма узнал о том, как «я был у семьи и очень радостно и счастливо провел несколько дней». О моих описаниях, как тяжело приходится Шуре с детьми, что рад моим письмам. Получил от отца со станции Мещовска, что под Москвой, письмо. Пишет об учебе, о том, что они обедают за «земляными столами, и пыль летит к нам, как прибавка». Сообщает цены.

«Сколько я не спрашивал у брата Вани, где его жена, он мне не писал. Я ехал с ней до самого Кинеля, где шатался с Жориком Анискиным дней пять-шесть, валяясь под заборами. Мы ехали вместе, и, кажется, родная связь у нас есть, и она знала, что я еду сам, один, но никогда не спросила – кушал ли ты сегодня или за эти три дня – нет. Люди помогли. Один еврейчик из Сновских, у которого я работал на засолпункте последнее лето, и то, узнав о моем положении, дал мне 30 рублей, которые мне сильно помогли. Тогда они еще немного больше стоили, чем сейчас. Но это ерунда, на это я не серчаю. Пусть живут своей жизнью. Будем мы живы – заживем! Только, пожалуйста, дорогая Шура, прошу не сообщать это Ване. Пусть он об этом не знает. Пишите, хоть и не часто. Если есть у вас фотокарточка, то прошу выслать мне. За своей, в военной форме, пойду завтра».

26.08.1942

Сохранилась справка Краснохолмского военно-пехотного училища о том, что семья Гаврилова пользуется льготами как семья военнослужащего.

28.08.1942

Жена Шура пишет, что ездила к маме в колхоз:

«…Ходили с Бориком за грибами: грузди, рыжики. Жарили – вкусно. Вера пока осталась в колхозе, и нам остается больше хлеба. Достала 20 штук открыток. Из-за отсутствия транспорта дрова, три кубометра, еще не получила…».

В этот же день брат Шура пишет мне из Красного холма в Абдулино:

«Здравствуй, дорогой брат Сашенька!!!».

До смерти рад, что получил от тебя письмо. Я все там же, учусь успешно. В сентябре предполагается выпуск, потом госэкзамены и все!!! Эх, как было бы хорошо увидеться с тобой при переезде после окончания. С Шурой переписываюсь, тяжело ей с детьми. Получил письмо от дорогой племянницы Верочки. Несмотря на ее малые годы, она так умело сформулировала письмо, что не верилось, что это писала ученица, окончившая два класса. Такая еще крошка, прожившая на свете каких-то девять лет, описывает, что очень тяжело приходится ее маме. А она, как хозяйка, остается сама дома. Я горжусь такой племянницей Верочкой! Недавно получил письмо от 18 июля от отца и Вани. Письмо со станции Мордвес, что в 200 километрах от Москвы. Они работают вместе. Считают Ижевск и твою жену связующим пунктом. Я был семь дней в госпитале. Большое спасибо отцу за 200 рублей, которые получил после госпиталя, но я их не требовал. Я этого не забуду, отца поблагодарю, лишь бы живым остаться в этой кровавой войне. Просит выслать фотокарточку и обещает выслать свою. Крепко, по-братски, целую, твой верный брат Шура».

02.09.1942

Письмо жены Шуры из Ижевска в Абдулино:

«…Пишу письмо в очереди за рыбой. Наконец, привезли дрова на двух подводах. Уплатила за разрешение 58 рублей, за дрова 45 рублей, за подводу 300 рублей и 1 килограмм хлеба. Очень устала с перевозкой дров, болит спина и все тело, кашель, насморк. Наша Вера еще в колхозе, а занятия в школе в первого сентября. Мне без Веры как-то спокойнее, я с ней все нервничаю. Картошка подросла, нужно копать. Тертую морковку Борик ест каждый день. Помидоры зреют слабо – холодно. Беспокоюсь насчет обуви. Рыбы не хватило – зря стояла, досадно, плакать хочется, а на ночь на работу…».

05.09.1942

В короткой открытке, которую Шура пишет в 12 часов ночи из Ижевска мне в Абдулино, сообщает, что собирается на работу на ночь. Вера все еще в колхозе, и Шура собирается туда съездить. Борик сам одевается, сам ходит в детский сад, часто вспоминает папу.

07.09.1942

Пишу жене Шуре в Ижевск о полученных от нее письмах, о письмах из колхоза от Веры шестого сентября.

«…Ездил на следующую станцию, работал с шести часов утра до семи вечера на воскреснике по замене рельс. Не вздумай, Шура, возвращать обратно деньги. Один я проживу, а у тебя дети. Если будут рассылать, то попрошусь на Казанскую железную дорогу. Варю супы из круп, данных тобой, запускаю лапу в сухари. Верочке в колхозе хорошо насчет кормежки, а вот учеба срывается. Встречал соседку по дому № 12 Ряпину – она здесь в колхозе. Встречал Лехманшу – тут с вагоном стоит, сам Лехман около Белебея. Бортников поехал к семье, а семья в письмах спрашивает – где он? У нас по ночам холодно, пыльно, ветрено. Отвечу Вере в колхоз и Шурке нашему напишу, пошлю ему фото, где мы в саду у Коленченко сняты. Ивану шлю ответ. Есть слух, что нас отправят в Горький…».

09.09.1942

Письмо жене Шуре в Ижевск из Абдулино:

«Здравствуйте, моя дорогая Шура и сынок Борик!

Получил твое письмо. Доволен, что ты получила дрова. Я добыл два килограмма воблы и пачку табаку, так что теперь «откурюсь» за долгое время. Значит, ты моего третьего письма не получила? В нем я описывал, как у нас проходило переосвидетельствование и переучет. В этом письме я кое-что повторяю из написанного мною седьмого сентября. Заканчиваю, коптилка начинает гаснуть. Да, уже ясно, что мы разъедемся. Но пока пиши на Абдулино».

В этот же день жена Шура вместе со своим письмом вернула мне свои старые письма, которые вернулись ей из Воронежа: «Не серчай, дорогой, что шлю старые письма».

Шура написала длинное письмо, в котором полно и много описала текущие дела, полученные письма, работу, дрова.

«…Приехала на подводе моя Вера с колхоза. Мама и сестра Вера советуют оставить нашу Веру в колхозной школе… Собралась ехать на дровяной узкоколейке в колхоз. Доехала до колхоза «Ударник», а оттуда пешком. Пришла к своим, после бани выпили по рюмке, хорошо угостили. Купила молока, мама дала кое-что. Когда собралась уходить – пришел Вася. Шла домой с 10 часов утра до трех дня, болят ноги, хочется спать».

Также Шура спрашивает моего совета – оставить ли Веру учиться в колхозе. Шура решила не отсылать ее в деревню до выкопки картошки.

«…Получила письма от Шурика и Толика. Адрес Гавриловых В.А. и И.В.: станция Шилово, в/п 3052. Обещают дать мобилизованным ботинки. Взаимоотношения с хозяйкой натянутые. За квартиру плачу, дрова даю, что им еще надо? Лида советует ехать к тебе и ездить вслед за тобой. Я ей отвечаю: мне и здесь хорошо, надо поработать для фронта…».

Молодец, Шура!

10.09.1942

Вижунов получил несколько телеграмм.

Из Горького в Абдулино Вижунову:

«Согласно ЦГЛ прошу немедленно командировать Локоть, Ковалева, Молчанова, Митрофанова. Телеграфте выезд. Решение с вопросом помещения задерживается. Требуется ваше вмешательство. Райгумто Соколов».

И вторая:

«Вижунов. Немедленно командируйте мое распоряжение Локоть Молчанова Мороз Митрофанова Севастюк могу принять Котельнич окладом 700 рублей. Телеграфте выезд. Место бронируется до 15 сентября. Райкумто Соколов».

11.09.1942

Письмо жене Шуре в Ижевск из Абдулино:

«…У меня уже есть коптилка и немного керосина, и я не ложусь спать с наступлением темноты…».

Спрашиваю ее совета, проситься ли на Казанскую железную дорогу, где я могу быть ближе к ним, но не вместе, или же на Горьковскую железную дорогу в Котельнич вместе со всеми нашими, и где будет наш начальник Соколов. Пишу, что некоторые забрали свои семьи в Абдулино, а теперь не знают, как быть. Высказываю мысль, что, если устроюсь где-либо на Казанской железной дороге – сорву Шуру с завода, а потом меня возьмут в Армию. Жду быстрого ответа. Далее описываю свои дела с питанием, что закончилось ее пшено и прочее. О ценах: картошка 60 руб. пуд, молоко 20 руб. литр, мясо 150 руб. за килограмм.

«…От дум про вас спал плохо, да и клопы не давали…».

14.09.1942

В открытке жене Шуре я сообщаю, что как главбуху мне дали хлебную карточку на 800 граммов, надолго ли? Пока в Абдулино. Купался, хотя прохладно.

15.09.1942

Письмо из Абдулино в Казань главному бухгалтеру Казанской железной дороги:

«…Я работал главным бухгалтером Гомельской дистанции сигнализации и связи до эвакуации Гомеля, то есть до августа 1941 года. В настоящее время работаю главным бухгалтером руководящей группы Управления Белорусской железной дороги, которая через недели две ликвидируется. Я бы хотел работать на Казанской железной дороге, дабы быть ближе к семье, проживающей в Ижевске. Убедительно прошу ответить мне, если у вас вакансия главного бухгалтера и где, и могу ли я просить назначить меня на Казанскую железную дорогу. Год рождения 1901. С 1915 по 1920 гг. работал в службе Пути рассыльным, конторщиком, счетоводом. С 1920 по 1924 гг. служил в Красной армии, с 1924 по 1932 гг. на счетной работе в службе Пути, с 1932 до 1936 гг. – начальник конторы дистанции связи, и с 1936 г. по настоящее время – главным бухгалтером».

17.09.1942

В письме к жене Шуре в Ижевск, написанном в Абдулино, я жалуюсь, что вагон не отапливается – дует так, что коптилка гаснет. Понемногу рассчитываю людей и заканчиваю свои дела. Есть распоряжение направить меня на Северо-Печорскую железную дорогу, где-то на север от Котласа.

И действительно была такая телеграмма от НКПС (прим. – народный комиссариат путей сообщения):

«Абдулино Вижунову. Освободившихся работы отчетной группы бухгалтеров Мороз, Митрофанова откомандируйте ст. Котлас распоряжение Северо-Печорской для работы специальности. Севастюк ст. Котельнич Горьковской ж.д. главным бухгалтером базу ГУМТО НКПС. Зам ИГЛ Бунин».

В этот же день жена Шура писала мне, что картошку выкопала, нарвала три корзины помидоров. Рассказала о Вере – пошла учиться в Ижевске, Борик капризничает. У Шуры совет один – чтобы я был поближе к ним. «Скучаю, нет прямо сил».

18.09.1942

В письме к жене Шуре я опять жалуюсь на холод в вагоне – окна выбиты, кое-где фанера. Ночью накрываюсь двумя одеялами и шинелью с головой. Днем на дворе сварил в котелке картошку, сделал толченку.

«…Рад, что дети у тебя в хорошем состоянии, а вот сама ты, бедняжка, похудела. Нажимай на обеды в столовке, не перебирай, ешь все, что дают и проси добавки. Рад, что с работой наладилось, и ты опять перешла на станок… Лидин совет никуда не годится, ехать вам ко мне не следует. Она так рассуждает, потому что живет вдали от войны и не знает ее прелестей. Другое дело, что вы им надоели, и они готовы спихнуть вас хоть куда, лишь бы вернуть себе мирный покой. Привет колхозникам. Да, Вера с бабушкой немало помогают, спасибо им большое. Жалею, что не распилил всех дров, будучи у вас, болели ноги. Как ты решила с переделкой шинели себе на пальто? Письмо мое к отчиму вернули из Вернадовки. Шурику послал фото».

Шура же написала мне, что из колхоза сообщили о болезни корью Эдика и Борика (дети Веры), и что Борик безнадежен – он слаб, не ест.

«…Вера просила Васю приехать, но он и не думает. Вася ведет себя нехорошо как муж, и не знаю, зачем Вере жить с таким. Ко мне придирается: «Почему не поехала с Сашей?». А я отвечаю, что мне и здесь хорошо. А вчера говорит: «Ты поставь свою кровать в комнату, а я свою – в спальню». Я говорю – хорошо, только не сегодня, потому что Борик уже спит. Тогда он предложил перейти в комнату, где хлопцы живут, а их сюда. Я не соглашаюсь. Прибежала хозяйка и кричит: «Выбирайся, я здесь хозяйка!». Я отвечаю, что там холодно и с детьми не пойду, а будете выгонять силой – пожалуюсь. В выходной переставлю кровать в комнату, пускай Васька спит в спальне. У нас холодно, вчера принесла щепок и топила…».

19.09.1942

Жена Шура снова написала мне письмо в Абдулино с советом ехать туда, куда и все. Так, по ее мнению, мне будет легче среди своих. На зиму у нее есть картошка пудов десять, для Веры валенки, галоши и пальто пошила бабушка из своего старого. У Шуры и Борика есть пальто, обуты. К зиме готовы.

«…У Веры больны дети. Если будет поезд, я съезжу в колхоз…».

Тем временем брат Шура писал мне в Абдулино:

«Госэкзамены сдал на отлично, присвоили звание лейтенанта. Обмундирован хорошо, а теперь выпала великая честь от Великой Родины – стать на ее защиту. Три дня гуляли по Красному холму, а завтра в путь-дорожку. Говорят, туда, где ты работал, то есть в Воронеж. От отца ничего нет, очень скучаю и волнуюсь. Свои фото разошлю через твою Шуру, так верней. Если что узнаешь об отце, передавай ему привет от всего сердца, и всем, кто знает меня…».

20.09.1942

В письме жене Шуре в Ижевск говорю о разных мелочах своей жизни, как она просила.

«…Пробуду в Абдулино до конца месяца, а потом, рассчитав всех, обязан ехать на Северо-Печорскую железную дорогу. Там, говорят, цыгане, поэтому я купил три пучка чеснока. Хорошо, что у вас к зиме есть дрова, картошка, хлеб, с работой дело налажено, и я буду более-менее спокоен за вас. Мне остается переживать лишь разлуку с вами. Бортников как уехал 20 августа, так его и нет. Говорил – к семье, а жена в письмах спрашивает: где он?…».

22.09.1942

Хотя брат Шура писал ранее, что 20 сентября они выезжают, 22 сентября он пишет мне из Красного холма о том, что пока совершенно неизвестно, как долго они тут будут. Мое письмо с карточкой получил: «Карточка напомнила мне тихую жизнь, закрепил образ твоей жены».

Жена Шура делится в открытке своими неприятностями. В восемь часов повела Борика в садик, а с девяти до трех мерзла в очереди за сахаром, но получила только 1,4 кг.

«…У меня неудача. Бураки, что во дворе, которые я садила, полола и поливала, наша хозяйка все вырвала – пуда два, и когда Вася спросил – зачем, она ответила: «Что я, с голоду должна помирать?». Мой труд пропал даром, пусть она ими подавится, пусть ее черт заберет».

24.09.1942

В письме к жене Шуре в Ижевск из Акмолинска я пишу, что меня переселили в другой вагон: купе отдельное, но не закрывается. Вагон не отапливают, а уже прохладно. Сам варю редко, дожди мешают, а варю во дворе.

«…Значит, Вера у тебя. Конечно, ей в деревне лучше, но раз Борик сам боится, то приходится согласиться…».

25.09.1942

На мою просьбу главный бухгалтер Казанской железной дороги Давыдов ответил так:

«Главному бухгалтеру Руководящей группы Управления Белорусской железной дороги товарищу Мороз А.А.

На Казанской железной дороге вам может быть предоставлена должность старшего бухгалтера в одной из хозяйственных единиц Агрызского узла (близ города Ижевска). При согласии на такое перемещение прошу прибыть в Управление дороги, имея на руках передаточные документы. Если к моменту вашего прибытия на дорогу в Агрызском узле окажется должность главного бухгалтера какой-либо хозяйственной единицы, возможно, вы будете назначены главным бухгалтером».