Свет далеких звезд

Эдгар постоял несколько секунд, пока камера не запечатлела его лицо на всякий непредвиденный случай. Шелестя резиновыми полозьями, тяжелая дверь отъехала в сторону, открывая взору Эдгара полутемные стеллажи, тянущиеся бесконечно вдаль и бесконечно вверх, а также приставленные к ним стремянки. Затаив дыхание, Эдгар шагнул внутрь. Металлическая дверь закрылась с таким же тихим шелестом.

Прохладный воздух читального зала пьянил легким древесным ароматом. Справа от входа Эдгар увидел антикварный деревянный стол, на котором стоял монитор. Эдгар провел пальцем по экрану, и тот ожил. На белом фоне светились черные ряды букв и цифр. Это были номера полок, внутренних полок на полках, выдвижных и стационарных. Тысячи, десятки тысяч, миллионы стеллажей. Названия книг загружались и загружались. Чтобы остановить поток информации, Эдгар снова коснулся экрана, и на нем высветилась поисковая строка: «Введите название книги».

Поскольку за свою жизнь Эдгар прочел не так уж много книг, он приуныл, постоял в растерянности и, махнув рукой на электронный каталог, пошел вдоль стеллажей. Они были высокими и длинными, не было им ни конца, ни края. Эдгар решил хоть как-то оценить площадь читального зала и полез на одну из стремянок, приставленных вплотную к стеллажу. Крепкое дерево, надежные ступеньки, выемки для лучшего обхвата пальцами – все отзывалось в Эдгаре волнением и легкой дрожью. Он лез все выше и выше, пока не начали болеть колени. Оглядевшись, он понял, что мог бы и не совершать столь долгий и трудный путь наверх: вокруг, куда ни глянь, были только уходящие в бесконечность полки с книгами. Лабиринты, созданные из миллионов книг, и никого вокруг. Людей между стеллажами он все равно не увидел бы, но каким-то внутренним чутьем понял, что во всем бескрайнем читальном зале нет ни души. Почесав в затылке, Эдгар начал спускаться вниз.

Он вернулся к металлической двери, поискал ручки, задвижки, кнопки, сначала на самой двери, затем на косяках, подошел к столу с компьютером, поискал клавишу выхода, помахал карточкой перед сканером, но так ничего и не добился. Дверь не открывалась изнутри. Так вот, оказывается, почему обратно тем же путем никто никогда не выходил.

Эдгар снова пошел между стеллажами. Без особого интереса он осматривал стоящие там книги. Алфавитные указатели справа и тематические указатели слева ни о чем ему не говорили. Эдгар пытался найти выход. Несколько часов он бродил между книжными полками, глядя на потрепанные корешки, древние обложки, кожаные переплеты, усыпанные драгоценными камнями, совсем новые книги, изданные в единственном экземпляре специально для Библиотеки в то время, когда на бумажных носителях уже ничего не печатали.

«Так, два стакана муки, два желтка, отделенных от белка, и творожок сюда неси, малыш…» – Эдгар вспомнил, как мать, подсматривая рецепт в истрепанной записной книжке, пекла самые вкусные сырники на свете. Он как раз проходил мимо отдела с кулинарными книгами. Взял одну наугад и, открыв первую же страницу, увидел тот самый рецепт. Эдгар начал читать, рассматривая поэтапные фото готовки. Его голова слегка закружилась, в глазах потемнело, он уже не чувствовал тяжесть книги, но будто плыл по направлению к знакомому с детства аромату печеного творога. И вот он стоит на кухне, ему снова восемь, а мама просит его принести ингредиенты из холодильника. Это был не сон. Эдгар мог трогать, чувствовать, видеть и слышать все до мельчайших деталей. Твердая скорлупа яйца, холодная стальная миска, жирный рассыпчатый творог. Воздух пропитан запахом разогретого масла, смешанного с мельчайшими частицами муки. Ставя миску на стол, он случайно коснулся теплой маминой руки.

Эдгар открыл глаза. Его сердце колотилось, логика говорила ему: то, что произошло, не могло быть правдой, но сердце спорило с этим утверждением и побеждало. Эдгар провел пальцами по ребру ладони, на котором все еще теплело прикосновение к руке матери. Он поставил книгу на место и пошел дальше.

– Эдгар, мы можем почитать ему вместе, если хочешь. – Лили стоит в дверях спальни, сжимая в руках увесистую книгу с любимыми сказками их сына.

– Он еще не спит? – удивляется Эдгар.

– Ждет, чтобы мы с тобой ему почитали. – Лили уходит в детскую.

Эдгар углубился в прохладную полутьму стеллажей. Словно по наитию, он придвинул стремянку, крепко прижал ее к полкам и полез наверх. Вдруг он увидел знакомый корешок. Помня о головокружении, которое заставило его покачнуться в прошлый раз, Эдгар спустился с лестницы, сел на пол, раскрыл книгу на середине и начал читать.

«В то самое утро, когда папа Муми-тролля построил наконец мост через реку, маленький зверек Снифф сделал открытие. Он нашел новую, никому не известную дорогу. Она уползала в дремучий темный лес, и Снифф долго стоял, глядя ей вслед».

Эдгар почувствовал на своей макушке тяжесть шляпы-цилиндра. Он посмотрел вниз и увидел, что его живот стал круглым и белым. Ему было совсем не страшно и ничуть не удивительно. На кухне их дома Муми-мама варила кофе, а Муми-сын играл где-то со своими друзьями. Эдгар, точнее Муми-папа, задумчиво прогуливался по саду, вспоминая о былых приключениях.

В этой сказке Эдгар провел так много времени, что, когда открыл глаза, не мог понять, почему его руки такие длинные, а тело худое и вытянутое. Он ощупал живот, но вместо белого мягкого тролльего меха там была лишь показавшаяся грубой льняная ткань рубашки. Эдгар аккуратно поставил книгу на полку. Чтобы выйти из библиотеки, ему понадобятся ориентиры, по которым можно будет найти дорогу к выходу. Он глубоко вздохнул и отправился дальше.

– Тебе стоит бороться за свои мечты. – Отец сидит в кресле, раскуривая трубку. Его лицо то и дело освещает вспыхивающий огонек. Эдгар напротив него: спина прямая, руки сложены на коленях.

– Я пока не знаю, кем хочу стать, – лепечет Эдгар.

Отец холодно смотрит на него, и завеса дыма окутывает его лицо.

– Вот, – он протягивает Эдгару книгу. – Читай. А завтра расскажешь, чему эта история научила тебя.

– Но она слишком толстая, я не успею… – Эдгар сжимает в руках книгу в твердом переплете.

– Не вздумай спорить со мной! Жду тебя в десять утра с кратким изложением. Теперь иди. – Отец отвернулся от Эдгара к камину и больше не проронил ни слова.

Эдгар пошел дальше. Краем глаза он видел знакомые названия. «Белый Клык», «Железная пята», «Дочь снегов», «Зов предков». Эдгар остановился перед стеллажом, на нижней полке которого его ждал «Мартин Иден». Эдгар содрогнулся: книга напомнила ему ту ночь, когда он, боясь пропустить хотя бы слово, читал роман Джека Лондона, ведя борьбу со сном и усталостью. Страх перед гневом отца был силен, но все равно к рассвету Эдгар уже спал, сминая подбородком шершавые желтые страницы.

«Его ум внезапно превратился в огромную камеру-обскуру, и перед ним бесконечной вереницей пронеслись разные картины его жизни: кочегарки, трюмы, доки, пристани, тюрьмы и трактиры, больницы и мрачные трущобы; все это нанизалось на один стержень – форму обращения, к которой он там привык».

Эдгар сидел с закрытыми глазами на полу, бледный и неподвижный, со стороны казалось, словно его душа уже покинула тело. Он проживал то, что хотел от него отец: сумасшедший труд, терпение, выдержку, самообладание. Он отказывал себе во всем ради единственной мечты, которой у самого Эдгара в жизни никогда и не было. Зато была у него, Мартина Идена. И вот он уже не отличает себя от человека, который смог достичь того, к чему стремился. Памятуя трагичную концовку романа, Эдгар остановился и открыл глаза. Он еще чувствовал во рту привкус морской волны, ловил запах порта и свежевыловленной рыбы, слышал аплодисменты, его рука еще сжимала чью-то ладонь в приветственном рукопожатии. Эдгар понял: только что он смог наверстать нечто, ускользнувшее от него в прошлом, то, что вроде особо его не беспокоило, но, будучи завершенным прямо сейчас, принесло ему душевное равновесие. Теперь Эдгару показалось, что отец был бы им доволен, и воспоминания о той ночи больше не вызывали в нем содрогания.

Эдгар осознавал, что не чувствует ни усталости, ни голода, ни какого-либо дискомфорта вообще. Он мог бы вечно ходить от стеллажа к стеллажу, перебирая то ли книги, то ли воспоминания. И вдруг ему невыносимо захотелось добраться до древних папирусов.

– Я буду археологом! – вопит маленький Эдгар, пытаясь перекричать звук подъезжающего поезда. Эдгар подпрыгивает и суетится. Он с силой дергает мать за руку, пытаясь обратить на себя ее внимание, но та упорно смотрит вдаль и молчит, ни на секунду не выпуская его руку из своей, сжимая в другой ручку чемодана. Они заходят в распахнутые двери поезда, идут по душному коридору. Эдгар вырывается и бежит в конец вагона. Там, раскуривая трубки, стоят двое мужчин в шортах песочного цвета. Их набитые всяким скарбом тюки покоятся рядом, отороченные москитной сеткой шляпы с круглыми полями спущены на загорелые шеи. Умолкнув, путешественники осматривают Эдгара с ног до головы. От них пахнет песком и раскаленным, опасным, выжигающим все на своем пути солнцем. Их ботинки покрыты грязью и тиной. В карманах вместо конфет они спрятали сокровища, извлеченные из древних гробниц. От пыли, осевшей на их одежде, веет тысячелетиями, сквозь нее на Эдгара внимательно глядят подведенные сурьмой глаза фараонов.

Забыв обо всем на свете, Эдгар пошел дальше. Словно кто-то невидимый вел его вперед, потом вправо, потом снова вперед и налево. Он приставил лестницу и сделал несколько шагов вверх по ступеням. Покрытая тонким слоем пыли, в глубине полки стояла книга в тряпичной обложке с застежкой. Ее листы – древние папирусы – таили в себе дух иссохших мумий. Джон Картер, «Гробница Тутанхамона». Это было именно то место, куда Эдгар хотел попасть всю свою жизнь, но однажды предпочел задвинуть несбыточные мечты куда подальше.

«Здесь нас ожидал сюрприз. В восточной стене усыпальницы оказалась низкая дверь, а за ней – еще одна комната, меньшая по размерам и более низкая, чем все предыдущие. Вход в эту комнату, в отличие от других, не был ни замурован, ни запечатан, поэтому мы смогли с порога заглянуть в нее. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: здесь, в этой маленькой комнате, хранятся ценнейшие сокровища гробницы».

Эдгар с замиранием сердца медленно идет в дальний конец древней усыпальницы, на его лице играют отблески газового фонаря, зажатого в руке.

* * *

Эдгар потерял счет времени. Он бродил по читальному залу и уже начал сомневаться в том, что хочет выйти отсюда на свет божий. Раньше его жизнь казалась ему незамысловатым парусником, что безмятежно дрейфует по волнам повседневности, но сейчас он заметил нечто иное. Теперь жизнь стала для Эдгара паромом, груженным упованиями, чужими и собственными ожиданиями, незавершенными делами, мечтами, которым он так и не приделал крылья.

Оказалось, что трюмы его парома заливала вода, пробоины то тут, то там со свистом изрыгали потопы. Несказанные слова любви, несостоявшиеся прощания, брошенные на полпути важные занятия. Теперь же он гордо стоял на верхней палубе в надежде, что сможет пережить заново все, что пропустил, и залатать все дыры. Пусть через персонажей книг, но он смог бы завершить дела их руками, договорить слова их губами, посмотреть на мир их глазами, ведь другого шанса у него все равно не будет. Никогда раньше он не понимал, чего лишился и как много он хочет исправить.

Почувствовав слабость в ногах, Эдгар облокотился о стеллаж. Кончиками пальцев он перебирал тонкие обложки, вдыхал запах папирусов, типографской краски, кожи и тканей, в которые были бережно обернуты фолианты книг. Он может изменить и наверстать, осталось лишь понять, что именно…

Эдгару мерещились шаги тех, кто входил сюда до него, он слышал шелест переворачиваемых страниц, лестницы двигались от стеллажа к стеллажу в дремотной полутьме читального зала.

Эдгара до краев наполняла сила, которой он не чувствовал никогда прежде, и решимость наконец поступить правильно. Он снова закрыл глаза, разглядывая прохудившейся корабль своей жизни.

«Когда я освобождаюсь от того, кто я есть, я становлюсь тем, кем я могу быть».

Он держал в руках томик изречений Лао-Цзы. Теперь у него есть шанс исправить былые ошибки и стать новым Эдгаром, жизнь которого обретет смысл. Но это будет потом. Стеллажи уходят в бесконечность, а ему еще так много надо пережить заново. Он чувствует на своем лице дыхание всех, кого любил, слышит их ласковый шепот. Каждый, кто был ему дорог, стоит в эту минуту рядом с ним и ждет, когда Эдгар возьмет его с собой, поведет вдоль легионов книг, скажет все, что не успел сказать, и сделает все, что когда-то не смог для них сделать.

Счастливый конец

Легче зажечь одну маленькую

свечу, чем клясть темноту.

Конфуций

«Я все время делаю опечатки, даже в простых словах», – с досадой отметил Том, яростно стуча пальцами по клавишам. Он на секунду оторвался от монитора, посмотрел в синий проем открытого окна, зияющий посреди темной стены его кабинета.

«Постыдная безграмотность для писателя», – Том хихикнул, и смех его растворился в прокравшихся в кабинет раскаленных добела солнечных лучах.

– Осталась пара часов, и моя рукопись никому уже не будет нужна, – сообщил Том пустоте вокруг себя. – Я закончу свою очередную историю о прекрасном будущем человечества, а потом закрою глаза и со спокойным сердцем исчезну. Ха, прекрасное будущее – это что: злая ирония или глупая шутка?

Том забарабанил по клавиатуре с новой силой. Его работа кипела как никогда: буквы сами выпадали на монитор, толкались, склеивались в слова, пробелы мельтешили тут и там, расставленные порой не в том месте, внутри суетящихся торопливых слов. Но ему больше не было никакого дела до грамматики.

– Как легко работать, если уже ни на что не надеешься, а твой вымысел – это просто насмешка над реальностью, – философствовал Том, обращаясь то ли к себе, то ли к своим строчкам. Он делал небольшие перерывы, чтобы дать отдых уставшим пальцам, хрустел суставами, потирал глаза и снова исступленно принимался за работу.

Откуда-то издалека, будто из другого измерения, доносились крики. Голоса прибывали, наплывали и множились. Том нехотя оторвался от компьютера, встал и выглянул на улицу.

Дороги были пусты, по обожженному асфальту не ездили машины. Тянущиеся ввысь металлические громоотводы на небоскребах светились на солнце, словно горели огнем. На бетонных лицах домов в темных глазницах окон мелькали люди, выглядывали на секунду, чтобы увидеть небо, и исчезали за занавесками. Опустив усталые плечи, распластав огромное могучее тело, протянувшееся на сотни километров, впервые за тысячи лет город жил только одним – ожиданием.

Шум и перебранка на улице нарастали, голоса становились все громче и настойчивей.

– Не надо, оставьте его… – кричали одни.

– Он нужен нам сейчас! – возражали другие.

– Да, пусть он будет с нами сегодня, – настаивали третьи.

Сердце Тома ушло в пятки, он вдруг почувствовал себя беззащитным как ребенок. Голоса поднимались по лестнице, сотрясая разогретый воздух. Люди искали, стучали, хлопали дверьми. Том присел на корточки, съежился, закрыл уши руками.

– Они идут за мной, – шептал он. – Не надо! Оставьте меня в покое!

Его шепот становился все громче, пока не перешел в сдавленный крик. Дверь распахнулась.

– Том, – голосили одни.

– Мистер Паркер, – молили другие.

– Томас, ради всего святого, – заклинали третьи.

Том поднял голову и посмотрел на толпу, собравшуюся в его доме, в его кабинете. От них исходил запах пота, жара, солнца, ветра, гнева, надежды, отчаяния и улиц, по которым они только что прошли.

– Пойдемте с нами, Томас Паркер, мы просим вас, – настойчиво пригласил чей-то твердый голос.

– Оставьте меня в покое, – слабо сопротивлялся Том. – Дайте мне закончить рассказ. Отдайте мне эти последние часы перед тем, как все будет кончено.

– Вы напрасно теряете время, потому что… – начал чей-то голос.

– Ваша рукопись сгорит, и никто ее уже не прочтет, – продолжил другой голос из толпы.

– А ведь вы можете быть рядом с нами в такой день! – выкрикнул звонкий голос.

– Да, мы просим вас быть с нами, говорить с нами, как вы говорили все эти годы со страниц ваших книг, – добавил чей-то баритон.

И толпа замерла в ожидании.

Том вдруг расслабился, огляделся вокруг. Он бросил взгляд на экран своего компьютера, на котором мелькала одинокая черточка, будто ждала продолжения истории, которую он теперь никогда не допишет.

Том оглядел свой кабинет: полки, гнущиеся под тяжестью книг, темный прохладный закуток между шкафом и столом, в котором вальяжно расположилось потертое, но такое родное кресло, засохший цветок-мухоловка, склонивший мертвые зубастые головки. Том попрощался со всем, что знал, со всем, что обещало ждать его возвращения несмотря ни на что.

С мрачным лицом он вышел вслед за толпой на улицу. Люди обтекали его, ласкали взглядами, улыбались, благодарили и старались держаться к нему поближе.

Мягкий от жара асфальт таял под ногами. Город еще дышал, но уже начал задыхаться, а уходящие за горизонт улицы вдруг ожили, заполняясь людьми. Они выходили из своих домов, неся детей, держась за руки, поддерживая стариков. В едином порыве они стекались в одном направлении, влекомые центром притяжения, пополняя толпу, собравшуюся вокруг Тома.

– Я читал все ваши книги, мистер Паркер. – По правую руку от Тома шел мужчина лет пятидесяти. – Меня зовут Тедди.

– Уж я-то думал, что мы будем творить историю еще тысячи лет, а сегодня настал наш последний день. Что ты на это скажешь, Тедди? – горько усмехнулся Том.

– А что тут скажешь? – Тедди обреченно махнул рукой.

– Тогда зачем я вам нужен? – вскипел Том. – Для чего меня вытащили из кабинета?

– Двадцать четыре часа назад, когда объявили, что надежды для Земли больше нет, мы все попрятались в своих домах, закрылись на щеколды. Выключили телевизор, перерезали кабели интернета. Каждый из нас остался наедине со своим горем, – волновался Тедди.

– Я понимаю, – сказал Том. – Когда мы узнали, что последний день – вот он, не через тысячу лет, а прямо тут, у порога, гремит и катится неотвратимо, чтобы размолоть наши косточки, обуглить тела, утрамбовать и закатать в раскаленную лаву всех до единого, каждый от бессилия спрятался в свое горе, как в темную пещеру.

– Да, но сейчас… – Тедди не успел закончить фразу.

Они вышли на площадь, в центре которой еще вчера бил фонтан. От площади лучами расходились широкие улицы: яркие витрины, ресторанные столики, покрытые клетчатыми скатертями, лотки с хот-догами и цветочные павильоны. Какими ненужными стали теперь эти недавно живые, движущиеся, грохочущие, полные жизни улицы. Двадцать четыре часа прошло с тех пор, как мир погрузился в прощание с самим собой.

Они остановились.

– И чего вы хотите? – спросил Том окруживших его людей.

– Отпереть засовы, выйти на улицу, вдохнуть в последний раз горячий воздух и услышать очередной счастливый конец вашей истории о светлом будущем человечества.

– Через пару часов от всех нас не останется и следа, – мрачно констатировал Том. – Ни человека, ни птицы, ни животного, ни паршивого таракана, ни-че-го! И все знают это, знают лучше, чем собственное имя. Нас настигнет, опалит, припечет, сожжет и, наконец, развеет в прах без остатка. Будто не было ни миллионов лет, прожитых на Земле, ни бесчисленного количества следов, оставленных на песке. Не было шумных городов и деревень, раскинутых среди лесов и полей, словно мазки на бескрайних полотнах. Мы должны смотреть, как необъятная история человечества, казавшаяся нам такой значительной, будет низвергнута в небытие за несколько секунд, – добавил Том, глядя куда-то за горизонт. – А теперь мы можем только стоять и смотреть, как рушится мир.

Том взобрался повыше, сначала на большую нижнюю, затем на маленькую верхнюю чашу пересохшего фонтана. Он видел лица, обращенные к нему, глаза, устремленные на него. Кто-то подал ему громкоговоритель.

– Что вы хотите услышать от меня? – спросил их Том, и его голос прокатился по улицам.

Толпа заколыхалась, загудела, зашуршала и засопела.

– Вы – писатель, Том, просто будьте с нами в последний час. Дайте нам надежду, – попросил Тедди.

– Все ваши истории заканчивались хорошо. «И жили они долго и счастливо…» – выкрикнул голос из толпы.

– Это была просто выдумка! – воскликнул Том. – Надежды нет, мы потеряли ее двадцать четыре часа назад.

– Так придумайте ее, сотворите ее для нас, – примирительно сказал Тедди.

Улицы до отказа заполнились людьми, желающими в свой последний час внимать писателю Томасу Паркеру. Многие смотрели вверх. Том тоже поднял голову. Из ярко-синего небо готовилось стать ало-красным. Этот невообразимый для земного неба цвет, который увидит человечество перед своей гибелью, лишь угадывался, сквозил намеками среди облаков. Но обращенные в вышину глаза – зеленые, серые, карие – знали, что именно так и будет. Руки ощущали на себе обжигающие разрушительные лучи вызверившегося на Землю Солнца. Сегодня все вдруг стали будто бы единым организмом, косяком рыб, думающим одним сознанием и желающим одного и того же.

Том окинул взглядом людей, собравшихся вокруг него. «Легче всего принять скорую и неотвратимую судьбу, покачиваясь на волнах собственных грез», – подумал он, поднял громкоговоритель, прижал его к губам и закрыл глаза.

– Однажды, – начал он, – через много лет…

Он замолчал. Толпа притихла, молодые поддерживали стариков, дети сидели на плечах отцов и матерей.

– Через много лет, когда вас уже не будет на свете…

Люди испуганно зарокотали.

– А ваши дети состарятся, и дети ваших детей вырастут… – продолжил Том, и толпа вздохнула с облегчением.

«Ведь все это неправда, я лгу себе и всем вокруг», – беспокоился Том, сжимая громкоговоритель в усталой руке.

– Мир будет совершенно другим. Поверьте мне, прекраснее Земли не будет ничего во Вселенной, – продолжал он, превозмогая себя, и слезы безнадежности катились по его щекам. – Там, где вы сейчас стоите, на этих самых улицах, на дорогах, по которым вы пройдете завтра…

Отовсюду доносились радостные вздохи. Женщины зажмуривались, старики покачивались в такт словам Тома, мальчики и девочки радостно прижимались к уверенно стоящим на земле отцам.

– В домах, где послезавтра вы будете готовить ужин для тех, кого любите…

Он говорил и говорил целый час и сам начал верить в то, о чем рассказывает. Пальцы, привыкшие стучать по клавишам в такт его мыслям, подрагивали.

А когда небо над городом, над Землей стало немыслимо красным и жар затопил улицы и потек лавой к площади, погребая под собой людей, осевших на асфальт, словно растаявшая горстка снега, писатель Томас Паркер закончил сказку о прекрасном будущем человечества.

И его история, вопреки всему, имела счастливый конец.

Примечания

1

Старуха-ведьма (у южных немцев, австрийцев), проносящаяся в новогодние ночи по небу во главе Дикой охоты (ср. воплощения зимы и смерти типа славянской Марены, а также обычай «жечь фрау Холле» – разжигать новогодний огонь), или, напротив, добрая женщина в белых одеяниях, разносящая подарки хорошим людям и наказывающая плохих.