Работорговцы

Он закрыл глаза, и в его памяти всплыла холодная сосредоточенность, с которой Селесте завязывала грубую скользящую петлю, чтобы повесить человека. Его пробрал лёгкий озноб при воспоминании о том, с какой удивительной спокойностью она совершила каждое своё движение.

«Её руки не дрогнули, её дух не ослабел, и даже не показалось, что её тронула полная ужаса мольба, с которой приговорённый смотрел на верёвку».

Даже он, переживший все муки ада и живший на грани безумия из-за Эрнандо Педрариаса, поколебался бы в момент казни, в то время как прежняя милая Селесте, всё ещё почти ребёнок, способный думать лишь о красивых платьях и симпатичных юношах, даже не моргнула, когда агонизирующий капитан Тирадентес обмочился от страха.

Он вспомнил зловещее шлёпанье мочи о пыльный пол грязного сарая и пришёл к выводу, что пройдёт ещё очень много времени, прежде чем эта мрачная сцена сотрётся из его памяти.

Спустя час он также осознал, что не сможет спать спокойно, зная, что тот несчастный всё ещё висит, болтаясь на балке. Поэтому он взял лопату и направился к большой хижине.

Он опоздал; Гаспар Ройтер сидел на одной из покосившихся ступенек крыльца, разглядывая могилу у своих ног и задумчиво покуривая длинную изящную трубку.

Он присел рядом.

–Почему вы это сделали? – спросил он через несколько минут.

Другой лишь пожал плечами.

–Какая разница? – наконец ответил он.

–Должна быть причина, – заметил он.

–Большинство вещей, которые я делал, я делал без веских причин, – последовал ответ. – И вот к чему это привело меня.

–Как так вышло, что образованный человек, настоящий английский джентльмен, оказался охотником за беглыми рабами на затерянном карибском острове?

–Быть образованным не значит быть джентльменом. И даже не обязательно англичанином, – возразил другой. – По крайней мере, это не гарантирует быть им вечно. Когда плебей начинает падать, он останавливается довольно быстро, ведь путь, который ему нужно пройти, обычно короток. Однако когда джентльмен падает в пропасть, он, как правило, падает дальше всех.

–Понимаю… Вы найдёте людей, которых просила моя дочь?

Другой кивнул:

–Я их найду.

–Вы думаете, такие люди существуют?

–Это зависит от того, что от них требуется. Сегодня на Ямайке многие не представляют, каким может быть их будущее. Если, как утверждает полковник Бьюкенен, это место перестало быть убежищем, а пиратство, азартные игры и проституция больше не считаются «честными способами заработка», а стали чем-то порицаемым, мы перешли от ночи к дню без всякого перехода. Для большинства перемена оказалась слишком резкой, чрезмерной. Как летучие мыши, они будут ослеплены солнечным светом.

–И можно будет доверять таким людям?

–Я научился много лет назад никому не доверять. Почему теперь что-то должно измениться?

На мгновение оба молча наблюдали за шумной семьёй попугаев, которые ссорились на ветке близлежащего самана. Наконец сам Мигель Эредиа прокомментировал, словно говорил больше с самим собой, чем с собеседником:

–Меня беспокоит моя дочь. Смерть её брата, кажется, свела её с ума. В детстве она его обожала, годами верила, что найдёт его, а когда наконец нашла, потеряла окончательно.

–Потеря тех, кого мы любим больше всего, – это суровая кузница, в которой обычно формируется наш характер, – спокойно ответил англичанин. – Я знаю это по собственному опыту. Боль – это единственный огонь, способный раскалить душу добела, и самое печальное, что мы никогда не знаем, какой формы она примет, если ударить по ней в этот момент. Я выбрал путь деградации, в то время как ваша дочь, похоже, выбирает приключение, неподобающее ни её возрасту, ни её полу. – Он повернулся и посмотрел на него. – Чего она, собственно, добивается?

–Я не уверен.

–Зачем вам эти люди?

Другой взглянул ему прямо в глаза, казалось, то, что он увидел, его убедило, и, наконец, он спросил:

–Сможете хранить секрет?

–Даю вам слово того, что осталось во мне от джентльмена.

–Этого достаточно. —Мигель Эредиа сделал небольшую паузу, но, не раздумывая долго, добавил: – Она намеревается снарядить корабль для борьбы с работорговлей.

Тот очень медленно поднялся на ноги, дважды прошёлся по свободному от зарослей пространству перед сараем и, обдумав услышанное, вынес вердикт:

–Не сомневаюсь, что она ещё более сумасшедшая, чем я думал. Работорговля стала главной движущей силой этого времени, ведь без чёрных эти земли никогда не будут процветать, и их бесконечные богатства будут потеряны навсегда. Транспортировка рабов из Африки подобна реке, более полноводной, чем Амазонка, и пытаться её остановить – всё равно что мечтать о том, чтобы перегородить Амазонку, имея на помощь только дырявое ведро.

–И всё же она намерена попробовать.

–Она погибнет в этой авантюре.

–К несчастью, я уже давно чувствую, что жизнь – это не то, к чему я питаю особую привязанность.

–Эта болезнь пройдёт со временем, – заметил Гаспар Ройтер. – Как ни парадоксально, но чем старее кожа, тем больше мы её ценим. Старуха, у которой едва ли осталось пару лет жизни, боится смерти больше, чем двадцать юношей, перед которыми долгие годы существования.

–Не похоже, чтобы вы, несмотря на возраст, чего-то боялись.

–Есть кое-что, чего я боюсь, – признался другой. – Продолжать погружаться в гниль этого отвратительного ремесла. Когда я бродил по горам, выискивая следы, я чувствовал себя как охотничья собака, которую продали в публичный дом. Иногда мне приходилось копаться в экскрементах, чтобы узнать, насколько далеко убежал беглец, и уверяю вас, в такие моменты меня охватывало почти непреодолимое желание достать оружие и пустить себе пулю в лоб.

–Сейчас у вас есть возможность сменить занятие. Присоединяйтесь к нам.

Его собеседник выглядел озадаченным, вернулся и сел рядом, спросив, как будто не веря своим ушам:

–Вы предлагаете мне перестать быть охотником за рабами и в одночасье стать их освободителем? Понимаете ли вы всю абсурдность вашего предложения?

–Более абсурдно, на мой взгляд, что английский джентльмен бродит по горам, копаясь в дерьме.

–В ваших словах есть доля правды.

–Так что?

Вопрос остался висеть в воздухе, поскольку, не решившись ответить, рыжий с выдающейся челюстью направился к своему коню, который ждал на другом конце поляны, вскочил на него без видимого усилия и на прощание лишь заметил:

–Я вас проинформирую.

Он исчез в кустарнике так, словно его чёрная кобыла обладала способностью проходить сквозь самую густую чащу, не потревожив ни единой ветки. А Мигель Эредиа ещё несколько минут оставался на месте, прежде чем решился прочитать короткую молитву за душу покойного капитана Тирадентеса.

Когда он приблизился к порогу дома, его дочь выбежала ему навстречу, звонко поцеловав в щёку и радостно воскликнув:

–У нас есть корабль!

–Ты уверена?

–Де Грааф сообщил мне своё предложение, и я его приняла. – Она триумфально показала чёрный дырявый флаг, который прятала за спиной. – Он прислал его мне, чтобы я сшила из него подушку.

–Хотел бы я сказать, что так же счастлив, как и ты, но я совсем не уверен. По-прежнему считаю это безумием.

–Когда Себастьян был жив, ты думал иначе: тогда тебе это казалось великолепной идеей.

–Себастьян был моряком; настоящим капитаном, способным держать в узде целую команду бывалых пиратов или вести свой корабль туда, куда нужно, без малейших колебаний… Но что ты знаешь о морском деле? И как мы найдём хорошего капитана или хотя бы штурмана, который не разобьёт нас о скалы в первый же переход?

В ответ девушка подошла к огромному комоду, занимавшему почти всю стену в глубине комнаты, открыла один из ящиков, показав, что он набит изумрудами.

–Вот с этим! – ответила она. – И с кредитными письмами и всем золотом, которое мы закопали вокруг. Мы богаты, отец. Невероятно богаты! И первое, чему я научилась ещё в детстве – с деньгами можно купить всё, что пожелаешь. Помни, что даже моя мать продала себя.

–Я никогда не хотел об этом помнить и жалею, что ты так упорно напоминаешь. Твоя мать продала себя, но не все такие.

–Это ещё предстоит доказать, – отрезала она. – А пока мне нужно купить хороших моряков.

В то время на Ямайке не было недостатка в хороших моряках, и стоило лишь разнестись слуху, что роскошный галеон Лорана де Граафа обзавёлся новым владельцем и ищет команду, как на пляже собрались десятки людей, дожидаясь разрешения подняться на борт.

Однако их удивлению не было предела, когда, переступив порог огромной капитанской каюты – которую предыдущий владелец обставил с таким вкусом, что это больше напоминало роскошный парижский бордель, чем пиратский корабль – они сталкивались с фактом, что на гигантском кресле из чёрного дерева и слоновой кости, украшенном фигурами полуобнажённых нимф, сидела привлекательная девушка с огромными проницательными глазами и суровым выражением лица, ставшая известной тем, что смогла извлечь из полузатонувшего судна невероятное богатство в виде огромных серебряных слитков.

Селеста Эредиа, по правую руку от которой обычно сидел её отец, а по левую иногда Гаспар Ройтер, лишь жестом предлагала новоприбывшему сесть на стул по другую сторону широкого стола и, немного понаблюдав за ним в тишине, обычно начинала расспрашивать о его прошлой деятельности.

– Всё, что ты скажешь, никогда не выйдет за пределы этой комнаты, – сразу же уточнила она. – Но будь уверен: если ты солжёшь, и я это обнаружу, ты будешь висеть на грот-мачте, как только мы выйдем в открытое море. Ты меня понял?

– Понял, сеньора.

– В таком случае хорошенько обдумай свои ответы, – добавила она. – Ты когда-нибудь плавал на пиратском, корсарском, работорговом или флибустьерском корабле?

– Да, сеньора.

– В таком случае, можешь идти.

Если же ответ был отрицательным, допрос продолжался ещё долго, и, после того как она делала быстрые записи в толстой тетради, всех отпускала с одними и теми же словами:

– Через неделю узнаешь, был ли ты отобран.

Обычная церемония заметно изменилась лишь в тот день, когда к ней явился крошечный человечек, чей мощный голос крайне странно контрастировал с его хрупким видом. Он с абсолютной естественностью заявил, что, несмотря на то, что последние три года занимался не слишком почтенной профессией шулера, его настоящей профессией был пост капитана венецианского флота.

– Почему вы оставили море?

– Потому что, прибыв в Порт-Ройал, я понял, что это мой настоящий мир. – Он сделал короткую паузу. – Но Порт-Ройала больше не существует.

– Вы дезертировали?

– Это не совсем точное слово, сеньора. Когда капитан считает себя слишком больным, чтобы исполнять свои обязанности, его привилегией является добровольная передача командования старшему помощнику. Именно это я и сделал.

– И чем же вы болели?

– Азартными играми. Я был одержим ими.

– А теперь?

– Азартные игры одерживают, когда есть шанс выиграть или проиграть. Но когда ты становишься профессионалом и понимаешь, что в долгосрочной перспективе всегда выигрываешь, это начинает наскучивать.

– Сохранили ли вы способность командовать?

– Уверен в этом. – Человечек сделал небольшую паузу. – На самом деле я абсолютно уверен. Однако предупреждаю вас: я капитан жёсткий и требовательный. На моём корабле дисциплина была столь же железной, как на любом венецианском судне. Даже больше, могу добавить.

– Вы ходили вдоль африканских берегов?

– Я плавал по всем побережьям и морям мира, но признаю: что касается Карибского моря, мне не помешал бы хороший лоцман.

Как только он покинул каюту, Селесте Эредиа поочерёдно взглянула на своего отца и на Гаспара Рейтера.

– Что скажете? – поинтересовалась она.

– Кажется, он подходящий человек, – признал англичанин. – Если он хотя бы наполовину такой хороший капитан, как игрок, у нас не будет проблем. Его слава с картами уже легендарна, и я не знал человека более хладнокровного и невозмутимого. Он может часами проигрывать молча, но вдруг, за три сдачи, оставляет противников без гроша.

– Он мошенничает?

– В Порт-Ройале каждого, кто жульничал, зарывали по шею в песок на пляже, чтобы его съели крабы. А он до сих пор жив.

– Возможно, это просто доказывает, что он умнее других шулеров.

– Это плюс в его пользу, – признал Мигель Эредиа. – Достаточно запретить азартные игры на борту, и проблема исчезнет.

– Экипажу нужны игры, – заметила его дочь. – Часто это их единственное развлечение. Лучше всего, что я могу предложить, – это запретить их среди офицеров.

– Вы запретите и ром?

Девушка с головы до ног оглядела англичанина, задавшего этот вопрос.

– Это вас беспокоит?

– Зачем отрицать? Хороший кувшин рома на закате помогает скрасить ночную тьму.

– Но он затуманивает рассудок. Мой брат учил меня, что на борту всегда должен быть запас рома, но раздавать его стоит лишь по особым случаям. – Она сделала паузу. – Хорошо! Согласны, что этот малый может быть тем капитаном, который нам нужен. Кстати, как его зовут?

– Буэнарриво. Арриго Буэнарриво.

– Буэнарриво? – удивилась Селесте Эредиа. – Вы шутите? Капитан корабля с именем Буэнарриво? Несомненно, он был рождён предопределённым.

– Насколько я знаю, он принадлежит к старинному роду венецианских моряков, но на острове его больше знают по прозвищу Тресрейес.

– И почему?

– Потому что однажды он выиграл целый бордель с более чем двадцатью девушками, собрав три короля подряд.

Час спустя, оставшись наедине с дочерью, Мигель Эредиа не мог удержаться от жалоб.

– Как ты можешь думать о том, чтобы собрать команду из охотников за рабами, шулеров, владельцев борделей и всего того сброда, который мир выбросил в самый греховный город на свете? Это безумие!

– Я была бы безумной, если бы пыталась нанять писцов, семинаристов или честных отцов семейства, – заметила Селесте. – Я делаю всё возможное, чтобы выбрать лучшее из этого мусора, но чудес от меня ждать не стоит. Это те материалы, которые у меня есть, чтобы сплести мою корзину.

– И зачем тебе эта корзина?

В ответ его дочь взяла его за руку и подвела к гигантскому кормовому окну, кивком головы указывая на полсотни чернокожих, которые изнурённо расчищали развалины старого Порт-Ройала под палящим солнцем.

– Вот зачем! – сказала она. – Я хочу, чтобы однажды эти несчастные имели право находиться в тени в полдень. Это несправедливо! – добавила она. – Несправедливо, что их заставляют плавиться на солнце, пока мы просто смотрим на них.

– Если они так тебя волнуют, купи их и отпусти на свободу.

– Даже у меня нет столько денег, чтобы выкупить всех рабов на этом острове, – заметила девушка. – И даже если бы они у меня были, на следующий день привезли бы ещё и ещё, потому что пока есть те, кто покупает, найдутся и те, кто продаёт. Нет! – уверенно продолжила она. – Проблему работорговли нельзя решить в месте назначения. Она решается в месте её происхождения.

– Я тебя понимаю, дочь, – ответил человек, которого с каждым днём всё больше подавляла тяжесть происходящего. – Понимаю твои намерения и восхищаюсь твоей решимостью, но меня тревожит масштаб задачи, которую ты решила взвалить на себя. Ты ведь всё ещё почти ребёнок!

–Слава Богу! —воскликнула она, садясь на край огромной кровати, которую любострастный Де Грааф делил порой сразу с тремя или четырьмя любовницами. – Если бы это было не так, мне бы и в голову не пришло снаряжать этот корабль. Но не беспокойся: быть молодой не значит быть безрассудной. Я тщательно обдумываю каждый шаг.

–Ты не слишком долго раздумывала, когда повесила капитана Тирадентеса, – заметил её отец. – Я всё ещё считаю, что его смерть была бесполезной.

–Часто жизни оказываются бесполезными, а не смерти. Я не думаю, что этот подлец когда-либо принёс кому-то хоть что-то хорошее.

Она поднялась с кровати, подошла к окну, снова взглянула на море, раскинувшееся за узкой полоской земли, где когда-то стоял Порт-Ройал, и, не оборачиваясь к отцу, сказала:

–Пора тебе серьёзно задуматься, готов ли ты помочь мне безоговорочно, или же у тебя остаются сомнения по поводу моих намерений. Я знаю, что это будет трудная война, и надежд на победу нет, но я всё равно её начну. Как говорил брат Ансельмо: «Важно не достичь Бога, а двигаться к Его свету». – Теперь она села на подоконник, и, обрамлённая небом и морем за спиной, с её детским лицом и ногами, болтавшими в воздухе, она выглядела скорее озорной девчонкой, обсуждающей весёлый пикник, чем решительной женщиной, готовящейся начать безумный крестовый поход. – Тебе следовало бы знать брата Ансельмо, – прошептала она почти неслышно. – Тебе стоило слушать его так, как слушала я все эти годы, чтобы понять, что эти бедные создания – такие же дети Господа, как и мы, и у них есть бессмертная душа, достойная спасения не меньше, чем наша.

–Может быть, ты права, – признал Мигель Эредиа, несколько озадаченный новым поворотом разговора. – Я никогда не задумывался об этом серьёзно, но не стану отрицать, что у них может быть бессмертная душа, если тебе так угодно. Но я не приемлю того, что, говоря о брате Ансельмо и Боге, ты вешаешь человека.

–Смерть этого негодяя не имеет к этому никакого отношения, – ответила она. – Это была простая месть, и если однажды Господь потребует от меня ответа, я за это отвечу. Но теперь та боль и ярость утихли, и важно только будущее.

–Какое будущее? Я не вижу в этом ни малейшего будущего.

–Как это не видишь? – почти возмутилась она. – Каждый человек, спасённый от рабства, уже сам по себе – будущее. Не наше, конечно, но их. И каждый раз, когда чёрный обретает свободу, другие понимают, что свобода возможна, и тоже начинают за неё бороться. Кто-то должен начать делать больше, чем просто говорить, и чем больше я об этом думаю, тем сильнее убеждаюсь, что, возможно, Господь избрал меня для этой задачи.

–Святые небеса! Да ты просто фанатичка, – притворно ужаснулся её отец. – Так вот что ты хочешь: стать фанатичкой, озарённой Светом Господа, готовой взяться за оружие?

–Есть большая разница между тем, чтобы быть «фанатичкой» и тем, чтобы бездействовать, – обиженно поправила его дочь. – Для брата Ансельмо отец Лас Касас был фанатиком, который в итоге принёс больше вреда, чем пользы своими призывами в защиту индейцев, но он предпочитал его тысячам священников, которые молча и соучастливо принимают бесконечные бесчинства, творящиеся ежедневно с чёрными, индейцами и метисами. Если я ошибаюсь, отправляясь в море, чтобы сражаться с работорговцами, моя ошибка ничтожна по сравнению с теми, кто ничего не делает. Бездействие может быть гораздо более виновным, чем действие.

–Никогда ещё я не слышал, чтобы ты говорила с таким жаром, – всё больше удивлялся Мигель Эредиа. – Я и представить себе не мог, что ты так думаешь.

–Возможно, потому что мы никогда не обсуждали это раньше, а возможно, потому что события последних дней заставили всплыть на поверхность то, что всегда жило во мне, но о чём я сама не догадывалась. Часто нужен толчок, чтобы дерево сбросило свои плоды, и несомненно, что землетрясение стало таким толчком.

Прежде чем её отец успел возразить, раздался осторожный стук в дверь. Когда Селеста открыла, перед ней возникла огромная фигура старшего плотника, угрюмого баскофранцуза, которого никто не знал под другим прозвищем, кроме «Габачо». Он, приподняв край огромной соломенной шляпы, с которой никогда не расставался, коротко и с жутким акцентом сказал:

–Нашёл грот-мачту. Очень хорошая.

–Где?

–Португальский брикбарк на мели.

–«Ботафумейро»? – Громила едва заметно кивнул, и Селеста не удержалась от комментария, обращённого к отцу: – Как ни иронично, но корабль этого мерзавца решит нашу серьёзную проблему. – Она снова повернулась к французу: – Что тебе нужно?

–Двадцать человек и разрешение, полковник.

–Можешь рассчитывать на это. Как дела с остальным?

–Через две недели выйдем в море.

Он не преувеличивал, поскольку командовал целой армией рабочих, которые трудились с рассвета до полудня и с полудня до поздней ночи. Когда-то роскошный галеон на глазах обретал былую мощь и маневренность. На суше в это время десятки людей чинили паруса, канаты и приводили в порядок пушки.

Слава о необычной щедрости, с которой девушка вознаграждала своих людей, разнеслась по всему острову, и в те дни, когда землетрясение разрушило большинство источников дохода, не осталось ни одного человека, кто бы не хотел воспользоваться этой возможностью.

Неподалёку от стоянки корабля вырос импровизированный лагерь из парусиновых палаток, и с наступлением ночи вспыхивали костры, звенели гитары, а выжившие после катастрофы проститутки старались наверстать упущенное время.

Даже явились на борт несколько музыкантов, предлагая свои услуги для восстановления распущенного оркестра капитана Де Графа, но всех их Селеста отпустила одними и теми же словами:

– Мне нужны не флейтисты, а мужчины, готовые рискнуть жизнью в открытом море. Это уже не пиратский корабль и не плавучий бордель.

Однако однажды утром она попросила англичанина Ройтера найти лучшую вышивальщицу на острове, и когда та предстала перед ней, Селеста без всяких предисловий заявила:

– Я дам тебе пятьдесят дублонов, если ты вышьешь для меня флаг и сохранишь рисунок в тайне. Но предупреждаю: если разболтаешь, я велю отрезать тебе язык.

Глаза доброй женщины распахнулись от удивления, она немного замялась, но почти сразу ответила дрожащим голосом:

– Сеньора… за пятьдесят дублонов я унесу с собой в могилу не одну тайну, а сто. Когда начинать?

– Прямо сейчас. Ты закроешься в каюте первого помощника и не выйдешь оттуда, пока не закончишь работу.

– Какой рисунок?

– Завтра увидишь.

Четыре дня спустя сам Лоран де Граф попросил разрешения подняться на борт и, осмотрев «критическим глазом работу кузнецов и плотников», уселся рядом с Селестой, которая ждала его в тени на кормовом поднятии.

– Поздравляю! – сказал он. – Не может быть сомнений, что ты делаешь отличную работу. Я бы и сам лучше не справился.

– Ты сомневался?

– Вовсе нет! – ответил голландец своей ослепительной улыбкой профессионального соблазнителя. – Достаточно поговорить с тобой один раз, чтобы представить, на что ты способна… – Он бросил на нее самый вызывающий взгляд. – Жаль только, что ты так молода! – добавил он.

– Проблема не в моем возрасте, а в твоем, – с насмешкой ответила она. – И я уже предупреждала тебя, что красивые мужчины меня не привлекают. – Она протянула руку и дружески хлопнула его по предплечью. – Что ты собираешься делать теперь, когда тебя вынуждают стать честным?

– Пока точно не знаю, – искренне ответил он. – Но после расчета с моей командой у меня осталось ровно столько, чтобы открыть неплохой бордель в Париже. – Он подмигнул ей. – Можно было бы назвать его «Порт-Рояль». Как тебе идея?

– Плохая. Это как если бы ребенок открыл фабрику леденцов.

– Леденцы заканчиваются, когда их сосешь, – рассмеялся он. – А шлюхи – нет.

– Пусть так, – ответила девушка. – Но было бы печально, если бы последний великий пират Карибского моря, выживший представитель грозной и уважаемой династии, закончил свои дни в качестве «тазика» в публичном доме. Как ни крути, ты остаешься Великим Лораном де Графом и должен уважать себя.

– Ты говоришь о самоуважении, сидя на моем флаге? Не смеши меня!

Она взглянула на него с заговорщическим теплом, в котором читалась искренняя привязанность к человеку, готовящемуся начать последний большой переход своей жизни.

– Я сделаю тебе обещание, которое, возможно, порадует твою грязную, извращенную душонку, – прошептала она, наклоняясь к нему, хотя было очевидно, что никто их не слышит. – В тот день, когда мои ягодицы перестанут быть достойными сидеть на твоем флаге, я выброшу подушку в море.

Голландец распахнул глаза с комически-надежным выражением лица:

– Сегодня ночью?

– Нет, извини, – спокойно ответила она. – Не сегодня ночью и, вероятно, даже не в этом году.

– Какая жалость! – вздохнул он. – Моя нянька, француженка, к слову, научила меня и весьма убедительно доказала, что потеря девственности в раннем возрасте пробуждает дух и расширяет «горизонты».

– Я скорее думаю, что расширяет это кое-что другое, – рассмеялась она. – И пока меня все устраивает, хотя должна признать, что ты был ближе всех к тому, чтобы пробудить мой дух. Ты действительно очаровательный мужчина, и мне хотелось бы сохранить этот воспоминание.

– Ты тоже очаровательное создание, хотя все говорят, что ты тверже кремня. Знаешь, как тебя называют? – При ее молчаливом жесте отрицания он добавил, почти нарочито четко артикулируя: – Серебряная Дама.

– Серебряная Дама? – повторила девушка, словно обдумывая это. – Если честно, мне это даже нравится. И подходит: не каждому удается поднять из моря состояние в слитках серебра.