Мы все виноваты

Сэр Эдмунд Розенталь положил руки на стол, словно этим жестом требовал тишины и внимания – и все действительно тут же замолчали. Он расплылся в широкой улыбке.—Минутку! – сказал он. – Вы замечаете, как за несколько минут начали разбрасываться идеями, будто фейерверками? Это похоже на «Алису в стране чудес». Никто не гарантирует, что Египет согласится отдать часть своей территории, и что палестинцы захотят покинуть свои дома.—И правда, сэр Эдмунд, – признал Буба Оконо. – Никто ничего нам не гарантирует. Но если бы я искал гарантий, то вкладывал бы деньги в государственные облигации, а не в несбыточные мечты. Всё, чего я прошу, – раз уж я собираюсь потратить столько денег, пусть это будет на что-то действительно стоящее. А эта безумная затея мне кажется восхитительной.—Не могу не согласиться. Но мой вопрос в том, стоит ли именно нам решать заранее, какой будет эта страна, или лучше доверить это настоящим профессионалам.

Наима Фонсека с глубокой нежностью взяла старика за руку и ответила:—Не существует «настоящих профессионалов» в создании стран, ведь никто этого раньше не делал. А если уж говорить обо мне – моя удача унаследована, я не финансовый гений, как вы, – то все присутствующие за этим столом, без сомнения, одни из самых умных и подготовленных людей на планете. Я полностью уверена, что вы сможете наметить основные направления, которые затем архитекторы, градостроители и инженеры воплотят в жизнь, потому что за этим столом есть главное: добрая воля, вера и энтузиазм.—И куча сумасшедших.—Лучше мечта безумца, чем реальность здравомыслящего.—В этом случае – да, дорогая. Согласен. Но раз уж я самый старый в группе, вынужден взять на себя роль «адвоката дьявола» и немного остудить пыл.—Нет, только не это! – горячо воскликнул Билл Спэнглер. – Никогда не берите на себя роль «адвоката дьявола». Ненавижу этот термин. Их развелось, как грибов после дождя, и сколько себя помню, я сталкивался с бездарями, которые всё отвергают, прикрываясь этим расхожим выражением. Уверен, если бы мы слушали таких людей, нас бы здесь сейчас не было.—Вполне возможно, – согласился англичанин. – Прошу прощения, возможно, это было неудачное выражение. Если хотите, заменю его на «модератор».—Так гораздо лучше.—В таком случае, прошу признать, что Юпитер становится модератором чрезмерного энтузиазма. – Он качал головой, добавляя: – Мне нравится быть Юпитером!—А мне всё так же не нравится быть Плутоном, – посетовал либериец.—Ты всё ещё можешь выбрать другое имя. Как тебе Меркурий?—Подумаю.—Да уж, замечательно! – возмутился Ваффи Вад. – Если ты на каждый выбор имени тратишь два дня, мы состаримся, так ничего и не начав.—Не дави на него! – попросил Оман Тласс. – Он имеет право обдумывать всё столько, сколько нужно. Сейчас главное – понять, имеем ли мы хоть малейшее представление, сколько стоит построить страну.—В два раза меньше, чем разрушить, – немедленно ответила Наима Фонсека, словно заранее приготовилась.—Откуда ты знаешь?—Потому что когда разрушают страну, гибнут и человеческие жизни – а им цены нет.—Точно подмечено, жив Бог! – не сдержался Билл Спэнглер. – И верно, вместе со страной уничтожаются заводы, источники богатства – а это потери, которые трудно подсчитать. – Американец несколько раз ударил открытой ладонью по столу, будто подчёркивая важность следующей фразы: – Первое, что мы должны сделать, – это нанять команду пиарщиков, способных убедить бизнесменов, что инвестировать в зарождающуюся страну – это отличная возможность.—Если вы подадите пример, многие последуют за вами, – заметил Гаэтано Дердерян.—Знаю такую поговорку, – пробурчал банкир. – «Если видишь, что еврей выпрыгивает в окно – прыгай за ним: наверняка внизу деньги».—Я не имел в виду именно евреев, – уточнил пернамбуканец. – Если всемирно известный Билл Спэнглер построит завод по производству компьютеров, могущественный Такедо Сукуна откроет сеть отелей, ловкий Оман Тласс – верфи, а вы – филиал своего банка, инвесторы со всего мира сбегутся, как пчёлы на мёд.

– Но мы ведь договорились, что ввязываемся в это не ради денег, – запротестовал японец.– В данном случае речь не пойдёт о деньгах, а о том, чтобы сделать что-то хорошее, пусть и косвенно. А если это ещё и принесёт прибыль – тем лучше.– Если смотреть с этой стороны…– Меркурий.Все обернулись к африканцу.– Что ты сказал?– Я сказал – Меркурий. Он мне больше нравится, чем Плутон.– Плутон тебе больше подойдёт, – заметил Ваффи Вад. – Но, как говорится, на вкус и цвет… Что касается меня, я согласен: если нам удастся создать это новое государство, вложения в него станут хорошим доказательством того, что мы верим в то, что делаем.– Разумеется, верим.– В таком случае, я готов построить электростанцию и сеть опреснительных установок.– Отлично! – резко воскликнул англичанин, вскакивая на ноги. – Раз уж мы, похоже, пришли к согласию, предлагаю пойти поужинать, потому что умираю с голоду. Я попрошу секретаря собрать всю возможную информацию об этом почти неизвестном Синайском полуострове, и завтра мы продолжим. Есть возражения?– Юпитер приказывает!– Юпитер не приказывает, – уточнил он. – Юпитер лишь предлагает. Хотя я и предполагаю, что Олимп был чем-то вроде диктатуры, у нас тут демократия. А в восемь часов у меня начинает урчать в животе, а в девять – закрываются глаза. Возраст, что поделать!

После изысканного ужина, совершенно не свойственного английскому хозяину, гости стали расходиться один за другим. И вот на широкой террасе, откуда открывался вид на бассейн и на игривую луну над спокойным морем, остались лишь Наима Фонсека, Ваффи Вад и пернамбуканец.

После долгого молчания, в котором каждый, казалось, погрузился в свои мысли, последний из них произнёс:– Не знаю, как вас благодарить за то, что подумали обо мне для этой работы. Я действительно в восторге.– Благодарить тебе не за что, – тут же возразил дубаец. – Не думаю, что нашёлся бы кто-то, более подходящий, чем ты, чтобы воплотить этот замысел. И доказательство тому – уже предложенная тобой действительно выдающаяся идея. Один только факт, что мы пытаемся решить проблему между евреями и палестинцами, оправдывает любые усилия и любые расходы.– Мне вот интересно, как раньше это никому не пришло в голову, – заметила венесуэлка. – Это ведь так просто!– Слишком часто самые простые решения – наименее очевидные, – подытожил Ваффи Вад. – И также слишком часто те, кто их видит, не решаются их озвучить из-за их кажущейся наивности. Мы живём в чрезмерно сложном мире, где нас с детства приучают, что белое – это не совсем белое, а чёрное – не совсем чёрное. Часто мы тратим полжизни, пытаясь найти серый цвет там, где его нет, только потому, что кто-то, считающий себя умником, убедил нас, что серый должен быть всегда.– С этим у меня горький опыт, – признался Гаэтано Дердериан. – Я проиграл самую важную партию в своей жизни, ту, что могла бы дать мне шанс побороться за мировое первенство, потому что упрямо пытался поставить изощрённый мат с помощью коней, хотя достаточно было просто продвинуть пешку. Даже самый глупый это видел. Все – кроме меня.– Так вот я благодарю Бога, что ты этого не увидел, – уверенно сказала Наима Фонсека. – Если бы ты тогда добрался до титула, то сейчас не сидел бы здесь. А я искренне считаю, что ты приносишь гораздо больше пользы, предлагая идеи и решая проблемы, чем играя в шахматы.– Но, возможно, я бы вошёл в историю как первый бразилец, получивший мировую шахматную корону.– И ты думаешь, это сделало бы тебя счастливее?– В тот момент – да.– Понимаю. Но имей в виду: достигнув вершины, тебе пришлось бы её удерживать, а значит, ты бы посвятил всё своё время шахматам, оставив в стороне одну из важнейших сторон своего таланта – воображение.– Может быть, ты права. И совершенно ясно, что избыток воображения – злейший враг профессионального игрока. Проигранная партия – лучшее тому доказательство.– Так давай же порадуемся, что всё так и вышло! – заключила венесуэлка. – А теперь скажи мне, что меня сильно беспокоит: а вдруг Синай действительно необитаем, потому что абсолютно непригоден для жизни?

Гаэтано Дердериан помолчал, обдумывая ответ. Медленно отпил из стоявшего перед ним бокала, поочерёдно посмотрел на обоих собеседников и наконец сказал:– Эскимосы живут на полюсе при минус сорока и ниже, а туареги – в сердце Сахары при плюс сорока и выше. Ни на полюсах, ни в Сахаре нет юнцов, подрывающих себя с поясом шахида, уничтожая всех вокруг. И ни на полюсах, ни в Сахаре нет Ариэля Шарона, способного отдать приказ бомбить город, полный мирных жителей. Нет в мире такого места, даже сурового Синая, которое за год вызвало бы столько смертей, сколько вызывают люди за один день в Израиле или на Западном берегу. Я уверен: любой, даже самый негостеприимный, пустынный край можно сделать обитаемым, вложив достаточно денег. А вот ни одни деньги не способны погасить расовую ненависть и религиозную вражду.– Я бы всё отдала, лишь бы ты оказался прав.– Думаю, я и есть прав. – Пернамбуканец повернулся к Ваффи Ваду: – Помнишь ту огромную опреснительную установку, что вы строите в Иордании? – Когда тот молча кивнул, он продолжил: – Сколько бы стоило построить такую же на Синае?– Без понятия, ведь условия совсем другие. В Иордании есть Иорданская впадина, благодаря которой снижаются производственные затраты, хотя инвестиции выше из-за необходимости транспортировки воды – сначала солёной, потом пресной – на почти триста километров.– Одно из преимуществ Синайского полуострова в том, что он со всех сторон окружён морем, и лишь его географический центр, где расположен настоящий безжизненный пустынный массив, находится в ста километрах от ближайшего побережья. Если забыть об этой центральной части, я считаю, можно спокойно орошать полосу земли шириной километров в пятьдесят вдоль каждого берега. – Он кивнул. – А это, на мой взгляд, немаленькая территория.– Слишком большая, пожалуй, – признал дубаец. – Ты прикидывал, сколько будет стоить снабдить такую территорию питьевой водой?– Будет стоить. Как всегда и навсегда – денег. Но имей в виду одну вещь: по ту сторону залива Акаба, менее чем в двадцати километрах, находится Саудовская Аравия – мусульманская страна, богатая нефтью и газом, для которой этот вооружённый конфликт представляет собой постоянную угрозу. Если нам удастся убедить их власти проложить под заливом – он ведь очень мелкий – газопровод к опреснительным станциям, то стоимость питьевой воды будет ниже, чем в Европе.– Вижу, ты всё хорошо продумал.– Я принялся за эту работу потому, что верю: способен справиться. К тому же это ты объяснил мне, как работает опреснительная установка и каковы её потребности. Именно тогда я начал обдумывать всё это – ведь моя память служит не только для хранения тысяч шахматных партий. Если я что-то слышу, вижу или читаю – я запоминаю это навсегда.– А я вот не могу вспомнить даже собственный номер телефона, – с досадой сказал Ваффи Вад. – И чтобы не расстраиваться от того, что ты – ходячая энциклопедия, я иду спать. И вообще, чтоб тебя!Он скрылся в доме так, будто ему подложили перец под зад, и Наима Фонсека не удержалась от комментария:– Он тебя любит и восхищается тобой, но, честно говоря, ты его иногда бесишь. – Она улыбнулась так, как умела только она. – И если честно, со мной бывает то же самое. Ты такой умный, что аж тошно.– Не хочу казаться всезнайкой, – вздохнул бразилец. – На самом деле я многого не знаю. Просто стараюсь хорошо знать то, что знаю.– Вот уж клянусь, жду не дождусь, когда всплывёт тема, в которой ты ни черта не понимаешь, – искренне призналась она. – Я никогда не считала себя дурой, но сегодня чувствую себя как "глупая Белоснежка и семь гениев".– Ты и на грош не глупа.

– И не про Белоснежку, вот уж досада! Но как ты думаешь, что может чувствовать кто-то вроде меня, когда слышит, как говорит такой тип, как Билл Спэнглер, способный создать все эти компьютерные программы и ещё тысячу вещей, о которых я не имею ни малейшего понятия – и, скорее всего, никогда не пойму, как они работают?

– Полагаю, он почувствовал бы то же самое, если бы ему пришлось управлять твоими детскими домами и пытаться сделать счастливыми кучу детей.

– Это несравнимо.

– Ошибаешься! – настаивал её собеседник. – Сколько у тебя сейчас детей?

– Две тысячи триста.

– И ты правда думаешь, что кто-нибудь из таких мужчин смог бы сделать счастливыми две тысячи триста детей?

– Как ты обычно говоришь, всё дело в деньгах.

– Ошибаешься! В этом конкретном случае денег недостаточно. Тут нужно очень много любви, много понимания и бесконечное терпение – всего того, чего у нас нет. Мужчина, каким бы умным он ни был, редко может хорошо сыграть роль матери, а уж тем более – матери для двух тысяч трёхсот детей.

– Признаю, порой даже мне это даётся с огромным трудом.

– Так вот я тебе гарантирую: на третий день я бы уже гонялся за ними по полям с ружьём.

– Сомневаюсь. Когда ты приезжаешь в гости, ты ведёшь себя просто очаровательно.

– В гости, дорогая! В гости. И, полагаю, во многом потому, что ты рядом. Такой рациональный человек, как я, никогда не сможет понять существ, которые кажутся мне абсолютно иррациональными.

– А если бы речь шла о твоём собственном ребёнке?

– Мой ребёнок должен быть рационален – иначе он не мой ребёнок.

– А мать может быть иррациональной?

– Я бы никогда не женился на иррациональной женщине.

Теперь Наима Фонсека не смогла удержаться – у неё вырвался весёлый смех.

– Вот как! – насмешливо воскликнула она. – Это меня успокаивает – значит, мне не грозит, что ты сделаешь мне предложение.

– А тебя беспокоила такая возможность? – слегка обиделся он.

Она посмотрела ему прямо в глаза – и было очевидно, что, когда Наима Фонсека смотрит в упор, ей невозможно солгать.

– А ты никогда об этом не думал? – мягко спросила она.

– По тысяче раз в день! – признался он.

– И ты думаешь, я этого не знаю?

– Полагаю, что знаешь.

– И тебя удивляет, что мне тревожно не быть уверенной, что я ответила бы, если бы ты вдруг решился? Ты мой лучший друг, я восхищаюсь тобой больше, чем кем-либо на этом свете, и как мужчина ты всё ещё вполне «ничего себе», как сказали бы мои девчонки. Гарантирую, ты поставил бы меня в сложное положение, ведь, как я слышала, стоящих мужчин нынче днём с огнём не сыщешь.

Гаэтано Дердериан поднялся, подошёл к перилам, долго смотрел на море и огни, тянувшиеся вдоль берега бесконечной гирляндой, а затем повернулся с лёгкой досадой в голосе:

– Не понимаю, как, чёрт побери, тебе всегда удаётся ускользнуть, когда я пытаюсь поговорить с тобой серьёзно. Ты как угорь, почувствовавший опасность: рвёшься вперёд прежде, чем кто-то успеет прижать, и исчезаешь так, что не успеваешь даже среагировать.

– Опыт, мой дорогой! Опыт. Учитывай, что мужчины начинают преследовать меня почти с тех пор, как я себя помню.

– Но, надеюсь, я для тебя не просто один из них?

– Нет, дорогой. Не просто. И именно в этом и заключается проблема.

Глава 3

Дама Адриатики как раз завершила своё первое официальное кругосветное путешествие, и теперь стояла в доке генуэзской верфи, проходя строгую проверку после тяжёлого испытания, вызванного более чем шестимесячным плаванием, в ходе которого ей пришлось столкнуться с яростным тайфуном у берегов Филиппин.

Это был, без сомнения, великолепный корабль водоизмещением почти восемьдесят тысяч брутто-регистровых тонн и длиной в двести девяносто метров, обслуживаемый семистами членами экипажа и способный вместить до двух тысяч пассажиров, размещённых в тысяче ста роскошных каютах.

На борту имелись вертолётная площадка, два бассейна, кинозалы, дискотека, казино, шесть ресторанов с кухнями самых разных народов мира, бесчисленное количество магазинов, спортзал и всё, о чём только могли мечтать те, кто стремился провести несколько месяцев в расслабляющем плавании.

Корабль не продавался, но, как известно, всё имеет свою цену.– Сколько бы ни стоил корабль – это неважно, ведь речь идёт об инвестиции, которая всегда окупается, – вновь настаивал Билл Спэнглер. – Найдите лучший.

И, по мнению Гаэтано Дердеряна, Дама Адриатики была лучшим судном, которое только можно было себе представить для задуманного проекта, хотя и требовались определённые переделки, чтобы превратить круизное судно в нечто вроде огромного и весьма своеобразного «плавучего офиса», где мужчины и женщины самых разных национальностей, религий и идеологий могли бы жить бок о бок в течение месяцев, а то и лет, стремясь найти лучшее будущее для всего человечества.

За две недели до этого бразилец собрал высший состав своих сотрудников в тихом отеле на окраине Женевы не только для того, чтобы сообщить им о странной природе своей новой работы, но прежде всего чтобы выяснить, сколько из них готовы покинуть свои дома на неопределённый срок, чтобы «отправиться в плавание» по маршруту, который, возможно, никогда не закончится, ведь никто не сможет сказать, когда завершится тяжкий труд по проектированию лучшего мира.

– А кто за всё это платит? – был первый и вполне логичный вопрос.– Этого я сказать не могу.– Даже нам?– Даже вам. И дело вовсе не в том, что я сомневаюсь в вашей порядочности, – пояснил он. – Это первый и самый обязывающий пункт в контракте, который я подписал.– В таком случае, – захотел уточнить валлиец Джерри Келли, самый старший в группе и, как правило, исполнявший обязанности второго по командованию, – кто нам даст гарантии, что в какой-то момент финансирование не прекратится, и мы не окажемся «на мели»?– Я. Что бы ни случилось, ваши нынешние места в Derderian y Asociados будут за вами закреплены.– В этом я не сомневаюсь, – признал собеседник. – Но если сейчас, когда мы заслужили себе отличную репутацию в исследовательской сфере, мы внезапно сменим направление деятельности, вполне может случиться так, что, вернувшись, мы потеряем лучших клиентов.– Это очевидный риск, и я лично готов его принять, – признал пернамбуканец. – С моей точки зрения, это самое захватывающее приключение, с каким только может столкнуться человек, и я намерен принять вызов со всеми его последствиями. Но я понимаю, что не у всех одинаковая ситуация, поэтому у меня есть альтернативное предложение.– Какое?– Derderian y Asociados не должна перестать быть исследовательским агентством, – сказал он. – Я продолжу исполнять обязанности президента и буду вмешиваться в самые сложные дела, когда потребуется. А генеральным директором станет Индро Карневалли. Есть возражения?

Дюжина голов отрицательно покачала – все прекрасно понимали, что итальянец, несмотря на то что был самым молодым из них, обладал наилучшими качествами, чтобы заменить человека, который до сих пор был уникальным мозгом этой необычной организации.

Убедившись в этом, бразилец добавил:– В таком случае у вас два варианта: либо продолжать как прежде, но под другим руководством, либо остаться с тем же руководителем, но заняться совершенно другой деятельностью.– Ну и выбор, скажешь тоже!

Восемь мужчин и шесть женщин, прибывших из разных стран и континентов, переглянулись – каждый, казалось, пытался понять, что думает сосед о возможности столь резкой перемены в жизни.

У всех были семьи, друзья, дом, район, город… Словом, корни, привязанные к конкретному месту. И перспектива оставить всё это на неопределённое время ради жизни на борту, пусть и самого роскошного корабля, вызывала у них заметную тревогу.

Тем не менее, вопреки здравому смыслу, первым поднял руку юный Индро Карневалли.

– Всё это звучит замечательно, – сказал он. – Но я считаю, что это несправедливо: ведь я – единственный, кому не предложили выбора.– Потому что ты необходим для управления компанией.Тот уверенно покачал головой и указал:– В Derderian y Asociados единственный по-настоящему незаменимый человек – это Гаэтано Дердерян. Все остальные – просто «ассоциированные», которые без твоего руководства ничем не отличаются от остальных компаний в этой сфере. Признаю, я многому научился, но пока недостаточно, чтобы занять твоё место. – Он выразительно махнул рукой, недвусмысленно давая понять свои намерения, и заключил: – Благодарю за доверие, но считаю, что эта должность мне пока не по силам.– Разве не мне решать, так ли это?– Нет. С должным уважением – не тебе. Это моя жизнь. Я молод, холост, ничем не связан ни с кем и ни с чем, и у меня нет особого стремления быстро разбогатеть. Гарантирую тебе: мне куда интереснее участвовать в создании лучшего мира или нового государства для палестинцев, чем сидеть в кабинете и копаться в грязных делишках мошенников, шатающихся на свободе.

Теперь уже бразилец не смог удержаться от восклицания:– Да ты издеваешься! Если ты откажешься, мои планы летят к чертям.– Мне очень жаль, но так и есть. Кроме того, я лично считаю, что Джерри куда больше подходит на эту роль, чем я.– Забудь про меня, малыш! – тут же возразил тот, к кому он обратился. – Гаэтано знает уже много лет, что я никогда не соглашусь стать президентом. И ясно одно – куда он, туда и я. К тому же мне даже нравится идея жить на корабле. Дети у меня женаты, а жена уже не первый год пилит меня с капризом устроить долгое морское путешествие. Хотела плавание – получай!

Гаэтано Дердерян Гимарайнш, которого впервые за долгое время видели искренне растерянным, несколько раз потёр нос – верный признак того, что он не знал, как поступить, и наконец почти застенчиво спросил:– Есть добровольцы занять моё место?

Молчание.– Да это ведь не так уж плохо!То же молчание.– И хорошо оплачивается…

– Послушай, – решилась вмешаться прагматичная Мадлен Перро, – мы все давно в этом деле и прекрасно понимаем: если компания ещё жива, то только благодаря тебе. И под чьим бы другим управлением она не оказалась, она полетит в пропасть. Мы – хорошие сотрудники, возможно, лучшие, потому что ты нас выбрал и обучил, но «принцип Питера» гласит: никто не должен стремиться к должности, превышающей его компетенции. Если уж Derderian y Asociados суждено умереть – лучше уж прикончим её сейчас и здесь, чем позволим ей загнуться без славы и смысла.

Прозвучал дружный гул одобрения, и пернамбуканец оказался ещё более ошеломлён, чем раньше.– Но я ведь столько работал, чтобы поднять эту компанию, – с горечью сказал он. – Я не хочу, чтобы она умерла.

– Надо было подумать об этом, когда подписывал контракт, дорогой, – упрекнула его, без особой строгости, всегда провокационная и соблазнительная Эрика Фрейберг. – Нельзя вечно быть «и в церкви, и на колокольне». Что касается меня, я иду на борт, но понимаю, что у некоторых есть личные причины этого не делать.

Воцарилась новая пауза, но теперь это было одно из тех долгих молчаний, которые его сотрудники знали как необходимые Гаэтано Дердеряну, когда ему приходилось принимать решение.

А это, пожалуй, было одним из самых трудных решений за всю его жизнь, поскольку речь шла о ликвидации или сохранении предприятия, на становление которого ушли многие годы, усилия и жертвы.

Практически начав с нуля, он сумел создать самое современное и эффективное агентство расследований на планете, и с течением времени, проявив бесконечное терпение, подобрал лучших корреспондентов в каждой стране, сплетя сложную сеть информации, которая действовала столь быстро и свободно, что ни одна официальная бюрократическая структура не могла даже мечтать сравниться с ней.

У него были собственные лаборатории, гигантские архивы и самая сложная и совершенная аппаратура, какую только мог изобрести человек. Но главным его богатством были сотрудники неоценимой ценности, и потому сама мысль добровольно разобрать по винтикам организацию, ежегодно приносящую миллионы и помогающую влиятельным правительствам решать сложнейшие задачи, вызывала у него головокружение.

Наконец, громко фыркнув, словно желая показать, насколько он подавлен грузом ответственности, бразилец вновь обратился к Индро Карневалли с мольбой:

– Прошу тебя…

Итальянец только твердо покачал головой:

– Не рассчитывай на меня.

– Маскальцоне! Ладно! Вот моё последнее предложение! Девять месяцев на суше и три – на борту. Или ты уходишь из компании.

– Это шантаж.

– Согласен. Но мне нужно сохранить нашу структуру на суше в качестве логистической поддержки корабля. Так что лучшее, что мы можем сделать – это сохранить текущую сеть офисов и корреспондентов. Если появится важное дело – мы беремся за него, ты занимаешься расследованием, а я приезжаю помочь.

– По-прежнему считаю это самоуправством.

– Ладно, и с этим согласен. Но помни: я – начальник. Я тебя нанял и я тебя научил. И могу уволить, когда мне вздумается. Понимаю, тебе больше хочется вечных каникул на прекрасной яхте, путешествия по экзотическим странам и попытки спасти мир, чем сидеть в кабинете, изучая скучные отчеты, но в жизни нужно уметь справляться как с хорошим, так и с плохим. Ты согласен или нет?

– А как ты думаешь? – буркнул итальянец с явной неохотой. – У меня нет выбора.

– Ты очень хорош. Мог бы открыть собственное агентство.