Кровь не вода. Часть 2

Альберт Таибов

Кровь не вода. Часть 2

«Враг – это тот, кто помнит твоё имя наизусть.

И тот, кто сотрет его без следа.»

От автора.

Дорогой читатель,

Перед тобой – сборник рассказов, каждый из которых – отдельная история, живущая по своим законам. Здесь есть место разным эмоциям: смешному и грустному, странному и трогательному, а порой – чему-то такому, что заставит задуматься или вздрогнуть.

Эти тексты рождались в разные моменты, в разных настроениях, но все они – части одного мира, который я хочу с тобой разделить. Возможно, в каких-то героях ты узнаешь себя, в каких-то ситуациях – отголоски собственных мыслей, а что-то покажется тебе совсем чужим. И это прекрасно.

Читай не спеша. Дай словам отзываться. А если захочешь поделиться впечатлением – я буду рад.

Спасибо, что открываешь эту книгу.

Таибов Альберт

«Бабушкины письма»

Лиза ненавидела этот дом. Старый дачный домик под Питером, где она проводила каждое лето в детстве, теперь казался ей заброшенным и чужим. После смерти бабушки пять лет назад сюда приезжали только для формальной уборки – родители хранили тут старые вещи, но жить было невозможно: скрипучие половицы, запах сырости и вечный холод, пробирающий до костей.

В этот раз Лиза приехала одна. Мама с папой были в отъезде, а в доме нужно было проверить трубы перед зимой.

– Хоть бы ничего не лопнуло, – вздохнула она, поднимаясь по шаткой лестнице на чердак.

Там, среди коробок с ёлочными игрушками и потрёпанных учебников её детства, стоял маленький деревянный сундук. Она видела его раньше, но никогда не открывала – бабушка говорила, что там «старое барахло».

Но в этот раз луч солнца, пробившийся сквозь пыльное окошко, упал прямо на него, будто подмигнув.

– Ну ладно…

Сундук не был заперт. Под крышкой лежала стопка писем, перевязанных голубой лентой, а под ними – потрёпанная тетрадь в кожаном переплёте.

Первый конверт был подписан незнакомым почерком:

«Моя дорогая Машенька…»

Лиза знала, что бабушку звали Марией, но близкие называли её Машенькой. А вот почерк… Она видела его раньше – в старых документах. Это был почерк деда, погибшего на войне ещё до рождения её отца.

Сердце забилось чаще. Она опустилась на пол, прислонившись к стене, и начала читать.

Письма были датированы 1943-44 годами. Дед писал с фронта – нежные, тёплые строчки, полные тоски по дому. Он рассказывал о товарищах, о редких минутах затишья, о том, как мечтал вернуться к ней и их маленькому сыну (отцу Лизы, который тогда был ещё младенцем).

«Сегодня видел поле с красными цветами. Вспомнил наши пионы у крыльца. Если бы я мог сейчас поцеловать твои руки…»

Лиза не могла оторваться. Она узнала, что бабушка и дед познакомились в этом самом доме – он тогда был молодым врачом, приехавшим на лето, а она – дочкой местного учителя. Они тайно встречались у реки, а потом, когда началась война, обвенчались за три дня до его отправки на фронт.

Самое потрясающее письмо лежало в самом низу. Оно было нераспечатанным, с пометкой «Вручить в случае моей гибели».

Лиза осторожно вскрыла конверт.

«Моя любимая. Если ты читаешь это, значит, я не вернулся. Прости меня за всё – за разлуку, за несказанные слова, за то, что не смог вырастить с тобой нашего сына. Но знай: я не исчез. Я там, где ты меня помнишь. В нашем саду, в шепоте листьев, в запахе дождя. А если тебе будет очень грустно – посмотри на пионы. Они расцветут для тебя. Твой навсегда, Андрей».

Лиза не заметила, как по её щекам потекли слёзы.

Она спустилась вниз и вышла в сад. Бабушка всегда ухаживала за цветами, но после её смерти всё заросло.

И тут Лиза увидела его. Одинокий куст пионов, почти задушенный сорняками, но… с одним алым бутоном.

– Но как?..

Она бросилась к нему, раздвигая траву. Цветок был настоящим – ярко-красным, как в письмах. И вдруг… Порыв ветра донёс до неё лёгкий запах духов – тех самых, бабушкиных. Лиза замерла.

– Бабушка?..

Никто не ответил. Но в этот момент она поняла. Дом не был пустым.

На следующее утро Лиза позвонила родителям.

– Мама, папа… Я хочу восстановить бабушкин дом, – сказала она твёрдо.

Они удивились, но согласились. Лизе стало ясно, зачем она здесь. Она разобрала все письма, отсканировала их и даже нашла старые фотографии в бабушкином альбоме. А ещё она посадила новые пионы. Теперь, когда она приезжает в этот дом, она чувствует – они здесь. Дед, бабушка, их любовь, пережившая войну, время и даже смерть. И когда ветер качает алые лепестки, ей кажется, что кто-то невидимый берёт её за руку и шепчет:

«Спасибо, что помнишь».

«Обещание»

Декабрь 1941 года. Деревня под Саратовом. Ветер выл в печной трубе, заставляя пламя керосиновой лампы трепетать. Вера сидела на краю печи, поджав босые ноги, и смотрела, как отец укладывает вещмешок.

– Пап, а почему тебя забирают? – её голос дрожал. – Ты же не военный.

Иван остановился, положил тёплые рукавицы на стол и присел перед дочерью.

– Видишь ли, ласточка, – он погладил её русую косичку, – фашисты подходят к Москве. Все мужчины сейчас нужны на фронте.

Мать, Марья, резко хлопнула заслонкой печи.

– Тебе-то зачем? У тебя бронь! Тракторный завод – предприятие важное!

– Маруся… – Иван подошёл к жене, но та отвернулась к окну, где за стеклом кружила снежная мгла.

– Ты обещал, что больше не уйдёшь. После финской…

Вера соскользнула с печи и вцепилась в отцовский ремень.

– Я тоже не хочу, чтобы ты уходил! В школе Никита сказал, что на войне убивают! Это правда?

Комната наполнилась тяжёлым молчанием. Только часы на стене мерно тикали, отсчитывая последние мирные минуты.

Раннее утро. Железнодорожная станция. Платформа была заполнена женщинами с красными от бессонницы глазами. Детишки, завёрнутые в платки, сонно клевали носами. Вера прижалась к отцовской шинели – она пахла махоркой и чем-то чужим, военным.

– Пап, а когда снег растает – ты вернёшься? – её голосок дрогнул.

Иван опустился на одно колено, чтобы быть с дочкой на одном уровне.

– Как только наша яблоня зацветёт – встретимся у калитки. Обещаю.

– Поклянись!

Он перекрестился, потом приложил её ладошку к своей щеке.

– Клянусь твоими косами и мамиными пирогами. А пока я буду писать тебе. Каждую неделю.

Громкий гудок паровоза разрезал морозный воздух. Марья, до этого молча стоявшая в стороне, вдруг бросилась к мужу:

– Ваня, ты же знаешь, я…

– Знаю, – он крепко обнял её. – Береги Верку.

Когда эшелон тронулся, Вера вырвалась из материнских рук и побежала вдоль состава:

– Па-а-ап! Не забудь про яблоню!

Каждое утро Вера первой выскакивала к почтовому ящику. Когда приходили письма, она аккуратно разворачивала солдатские треугольники и читала вслух:

"Мои родные. Жив-здоров. Вчера отбили атаку. Верочка, как твоя грамота? Учись хорошо…"

– Мам, папа пишет, что у них там снег ещё глубже, чем у нас! – девочка тыкала пальцем в строчки. – И что они кормят ворон!

Марья молча гладила дочь по голове. Она-то понимала, что значит "кормить ворон" на солдатском жаргоне.

Однажды Вера принесла из школы новость:

– Нам сказали собирать тёплые вещи для фронта! Я отдам свои варежки!

– Ты что, замёрзнешь, – мать нахмурилась.

– Но папе же холодно! – в глазах девочки стояли слёзы. – Он писал, что у них валенки промокают!

Марья молча достала из сундука недоплетённые носки и принялась лихорадочно работать спицами.

Апрель 1943 года. Письма приходили всё реже. Последнее было датировано январем:

"Дорогие мои. Сидим в окопах под Сталинградом. Холод страшный, но мы держимся. Верочка, если я не вернусь к цветению, посади под яблоней…"

Далее шли зачёркнутые строчки. Видимо, цензор не пропустил.

– Что он хотел написать? – Вера водила пальцем по неразборчивым буквам.

Мать резко встала, опрокинув табурет:

– Хватит! Никаких "если не вернусь"! Он обещал!

Впервые Вера увидела, как мама плачет.

Май 1943 года. Яблоня во дворе зацвела пышным цветом, но калитка так и не скрипнула. Вера целыми днями сидела на крыльце, глядя на дорогу.

– Дочка, иди ужинать, – мать положила руку ей на плечо.

– Подожди, мам. Папа же сказал…

– Вера! – Марья вдруг схватила дочь за плечи. – Папа не…

Она не смогла договорить. В калитку вошла соседка Акулина:

– Марья… Тебе… бумагу…

Похоронка была короткой: "Пропал без вести под Сталинградом". Вера выхватила листок:

– Это ошибка! Он же обещал!

Она побежала к яблоне, где земля была усыпана белыми лепестками.

– Пап! Ты же клялся!

Устав от слёз, Вера уснула прямо под деревом. Ей приснилось, что кто-то гладит её по волосам.

– Прости, ласточка…

Она открыла глаза. Над ней склонился отец – в той самой шинели, но без погон.

– Ты… обманул…

– Нет. – Он указал на цветущие ветви. – Разве я не вернулся?

Май 1965 года. Взрослая Вера вела за руку сына к памятнику погибшим.

– Мам, а почему ты кладёшь цветы к чужому имени? – спросил мальчик.

– Потому что у дедушки нет могилы, – она поправила алую гвоздику. – Но он здесь. В яблоневом цвете. В первом снеге. В нас с тобой.

Ветер подхватил лепестки с ближайших деревьев, унося их в голубое майское небо – словно миллионы неотправленных писем.

«Несыгранный вальс»

Кафе университета. Октябрьский дождь стучал в окна, а Алина, первокурсница журфака, злилась на весь мир – её ноутбук отказался включаться прямо перед сдачей репортажа.

– Эй, можно присесть?

Она подняла глаза. Перед ней стоял парень с двумя стаканами кофе – один явно предназначался ей.

– Нет.

– Понятно. Тогда я просто оставлю это здесь, – он поставил стакан перед ней. – Ты выглядишь так, будто готова убить этот ноутбук. Кофе поможет.

– Я не пью кофе от незнакомцев.

– Марк, – он улыбнулся. – Теперь мы знакомы.

Алина не хотела улыбаться, но её губы предательски дрогнули.

– Это не свидание, – предупредила Алина, когда он пригласил её в кино через неделю.

– Конечно нет, – согласился Марк. – Просто два человека, которые случайно смотрят один и тот же фильм в одном ряду.

Она притворялась, что не замечает, как он пялится на неё вместо экрана. А когда в тёмном зале его рука «случайно» коснулась её пальцев, не отдернула свою.

После сеанса он провожал её до дома под зонтом.

– Ты всё ещё уверена, что это не свидание?

– Абсолютно.

– Тогда завтра повторим.

Он признался ей в любви через три месяца – неожиданно, посреди ссоры.

– Ты вообще меня не слушаешь! – кричала Алина, топая ногой.

– Потому что я влюблён в тебя, чёрт возьми! – выпалил Марк.

Тишина.

– Что?

– Я сказал, что…

– Я слышала.

Она подошла ближе, схватила его за лицо и поцеловала так, что у него перехватило дыхание.

– Идиот. Я тоже.

Марк знал – Алина не из тех, кого можно завоевать цветами.

Он писал ей письма от руки (она смеялась: «Кто вообще так делает в 21 веке?»), но хранила каждое.

Он учился готовить её любимые сырники (первые три раза были катастрофой).

Однажды проехал 300 км ночью, потому что ей стало плохо в общежитии, а в городе не было никого, кто бы принёс лекарства.

– Ты совсем сумасшедший, – шептала она, когда он накрывал её одеялом.

– Только ради тебя.

Он сделал предложение на крыше их университета – там, где они впервые по-настоящему разговорились.

– Помнишь, ты сказала, что это не свидание?

– Ну и?

– Теперь это точно будет свидание. На всю жизнь.

Когда он опустился на одно колено, Алина заплакала впервые за их отношения.

– Да. Тысячу раз да.

За неделю до свадьбы они репетировали первый танец.

– Ты наступаешь мне на ноги, – смеялась Алина, когда Марк в очередной раз сбился с ритма.

– Потому что ты слишком красивая, – он притянул её ближе, целуя в макушку. – Я не могу сосредоточиться.

Она закатила глаза, но улыбка не сходила с её губ.

– Представляешь, через семь дней я стану твоей женой.

– А я твоим мужем, – он сделал серьёзное лицо. – Страшно?

– Ужасно, – она притворилась испуганной, но тут же рассмеялась.

Они не знали, что это их последний совместный смех.

Свадьба была назначена на субботу. В четверг Алина поехала за платьем – последняя примерка.

– Ты точно не хочешь со мной? — она поправляла сережку в ухе, глядя на Марка.

– Не могу, совещание. Но вечером всё расскажешь! – он поцеловал её в лоб. – Только не подглядывай в зеркало раньше времени.

Она улыбнулась, села в машину и помахала рукой.

Он так и не услышал её звонка через час.

Телефон зазвонил, когда Марк выходил из офиса.

– Это «Скорая». Вы значитесь как экстренный контакт Алины Соколовой…

Голос на другом конце говорил что-то про ДТП, про фуру, выехавшую на встречную полосу.

Марк не помнил, как доехал до больницы.

– Она жива? – его голос звучал хрипло.

– В коме, – врач избегал его взгляда. – Шансы есть, но…

Он не слышал остального.

Алина лежала, как спящая принцесса. Только вместо замка – больничная палата, вместо волшебства – аппараты, пикающие в такт её сердцу.

– Ты же обещала не подглядывать в зеркало, – Марк гладил её руку, на которой уже не было обручального кольца – его сняли врачи.

Он приходил каждый день. Читал ей вслух их переписку, включал песню, под которую они должны были танцевать.

– Проснись, – шептал он. – У нас же свадьба.

Но она молчала.

В день, когда они должны были стать мужем и женой, Марк пришёл в костюме.

– Я знаю, ты хотела всё по плану, — он расстелил на тумбочке маленькую скатерть, поставил свечи.

Врачи молча наблюдали, как он надевает обручальное кольцо на её палец.

– Я, Марк Сергеев, беру тебя, Алина…

Голос срывался.

– Беру тебя…

Он не мог продолжать.

Она умерла тихо, на рассвете. Марк спал в кресле рядом, держа её за руку.

– Марк… — медсестра осторожно тронула его плечо.

Он понял всё, ещё не открыв глаза.

Он настоял, чтобы её похоронили в том самом платье.

– Она так хотела его надеть…

Гроб опускали в землю под ту самую песню, под которую они должны были танцевать. Марк стоял, сжимая в руках их свадебные кольца.

– Прости, что не уберёг…

Дождь смешивался со слезами.

Прошло пять лет. Марк так и не женился. Каждый год в день их свадьбы он приходит на кладбище и оставляет у её памятника белые розы.

– Я всё ещё жду тебя, — шепчет он.

И кажется, что ветер в ответ тихо трогает лепестки – будто чья-то невидимая рука.

«Тень брата»

Они родились в бурю. Мать кричала так, что заглушала гром, а отец, бледный, как мел, сжимал подлокотники кресла в приемной.

– Двойня! – акушерка вынесла первого. – Мальчик!

Ребенок орал так, что дрожали стекла в окнах.

– И… еще один.

Второй лежал тихо, лишь хватая ртом воздух, будто удивленный шумом мира.

– Близнецы? – отец протянул дрожащие руки.

– Нет. Двойняшки. Они… разные.

Один – с ямочкой на левой щеке, громкий, сжимающий крошечные кулачки. Другой – с родинкой под правым глазом, смотрящий вдаль серьезными серыми глазами.

Алексей и Марк. Старший и младший. Гром и тишина.

– Марк, иди есть! – мать звала в пятый раз, помешивая суп.

– Он не слышит! – Алекс с разбегу влетал в комнату, сметая все на пути, и хватал брата за руку. – Бежим!

Марк вздрагивал, выпуская из рук книгу, и позволял тащить себя на кухню, где мать качала головой:

– Ты его совсем избалуешь.

– Он мой брат, – Алекс надувал щеки. – Я решаю, когда ему есть.

А вечером, когда Марк просыпался от кошмаров, Алекс пробирался к нему на кровать и шептал:

– Не бойся. Я тут.

И Марк засыпал, уткнувшись лбом в его плечо.

– Смотри-ка, очкарик!

Трое старшеклассников окружили Марка у школы. Он прижал к груди учебники, не поднимая глаз.

– Что, слабо ответить?

Первый толчок. Второй. Книги упали в грязь.

И тут —

– Руки от него убери!

Алекс врезался в самого крупного, как торпеда. Он дрался, как зверь, не чувствуя ударов, пока кровь не залила ему лицо.

– Трое на одного – честно?! – хрипел он, вытирая ладонью разбитую губу.

Когда учителя разняли их, Марк молча поднял книги и протянул брату носовой платок.

– Зачем ты это сделал?

– Потому что ты мой, – Алекс ухмыльнулся, обнажая окровавленные зубы.

В тот вечер, сидя на подоконнике с разбитыми коленями, они впервые порезали ладони и сжали руки:

– Братья. Навсегда. Кровь смешалась. Алекс смеялся. Марк сжимал зубы, чтобы не заплакать.

– Я поступаю в театральный!

Алекс размахивал бумагами, глаза горели. Он уже видел свое имя на афишах.

Марк поднял взгляд от учебника по анатомии:

– А я – в медицинский.

Тишина.

– Ты что, с ума сошел?! – Алекс швырнул бумаги на стол. – Мы же мечтали вместе…

– Ты мечтал, – Марк закрыл книгу. – Я просто шел за тобой.

Алекс побледнел.

– Значит, все это время…

– Я устал быть тенью.

Дверь хлопнула так, что с полки упала их общая детская фотография.

Стекло треснуло ровно посередине.

Годы развели их. Алекс стал звездой. Его лицо с ямочкой улыбалось с афиш, его голос звучал в радиоэфирах. Он жил в свете софитов, в вихре поклонников, в мире, где не было места тишине.

Марк спасал жизни. Его руки, тонкие и ловкие, резали плоть, чтобы исцелять. Но глаза, те самые серые глаза, оставались пустыми.

Они встречались раз в год – у матери на день рождения.

– Как дела? – спрашивал Алекс, разливая вино.

– Нормально, – отвечал Марк.

И оба знали – между ними теперь пропасть.

Звонок.

– Ваш брат в реанимации.

Марк уронил телефон. Он мчался по ночному городу, вспоминая, как в детстве Алекс тащил его за руку через дорогу.

– Держись, держись, держись…

Но когда он ворвался в палату, мир остановился.

Алекс лежал, опутанный проводами. Лицо – бледное, без ямочки, без улыбки.

– Автокатастрофа, – врач не смотрел в глаза. – Пьяный водитель. Шансов… нет.

Марк схватил его за халат:

– Ты лжешь!

Но монитор показывал ровную линию.

Он остался с ним наедине.

– Помнишь, как мы прятались в шкафу от мамы? – Марк сжал его холодную руку. – Ты всегда закрывал меня собой.

Тишина.

– Я не могу… без тебя.

И тогда —

Палец Алекса дрогнул. Один раз. Словно прощальное рукопожатие.

Марк зарыдал.

На похоронах собрались сотни людей.

– Он был таким ярким, – рыдала женщина, которую Марк не знал.

Он стоял молча, глядя на гроб.

– Вы похожи, – сказала незнакомка.

– Нет, – прошептал Марк. – Он был светом. А я – всего лишь его тень.

Когда громко хлопнула крышка гроба, кто-то вскрикнул.

Марк не дрогнул. Он бросил в могилу их детскую фотографию – ту самую, с трещиной посередине.

Прошли годы. Марк спасал чужие жизни, но не мог спасти себя.

Однажды, выходя из больницы, он увидел мальчишек-близнецов.

Один – с ямочкой – тащил за руку тихоню в очках.

– Беги быстрее!

Марк замер.

И вдруг ясно услышал за спиной смех. Тот самый, громкий, беззаботный. Он обернулся. Никого. Только ветер играл листьями, будто кто-то невидимый пробежал сквозь них.

Афиша театра:

"Тень брата"

На фото – молодой актер. С ямочкой. Марк купил билет.

В последней сцене герой стоял у зеркала:

– Где ты?

За кулисами раздался голос:

– Я здесь.

Актер повернулся к залу. Прямо к Марку. И улыбнулся. Так, как улыбался только Алекс. Марк вскочил с места и выбежал в ночь. Дождь смешивался со слезами. Где-то в темноте звенел смех. Его смех.

«ВЯНУЩИЙ СВЕТ»

Дождь стучал по крыше старого склада, когда Анна впервые увидела её. Девушка лежала на спине, руки сложены на груди, словно в гробу. Губы синие, но улыбающиеся. В волосах – застывшие капли дождя. И на груди – алая роза, уже увядающая, с почерневшими краями лепестков.

– Тихое убийство, – пробормотал Матвеев, приседая рядом. – Ни следов борьбы, ни повреждений.

Анна надела перчатки, осторожно взяла цветок.

– Снотворное?

– Скорее всего. Вскрытие покажет.

Но она уже знала. Это был ОН.

Через две недели – вторая. Нашли в заброшенной оранжерее. Девушка сидела на скамейке, будто заснула, глядя на мертвые растения. В руках – роза. На этот раз не алая, а белая, с розоватыми прожилками у основания.

– Он меняет цвет, – Анна записала в блокнот.

– Играет с нами, – хрипло сказал Матвеев.

На вскрытии выяснилось – сердце остановлено инъекцией. Аккуратно. Без боли.

Третью нашли в публичной библиотеке. Застывшая за столом, с книгой в руках. На странице – засохшая роза. Черная.

– Он оставляет их там, где они любили бывать, – Анна провела пальцем по корешкам книг. – Значит, следил за ними.

– Или знал лично, – добавил Матвеев.

В кармане жертвы нашли записку:

"Спокойной ночи, звездочка."

– Он выбирает девушек 20-25 лет, темноволосых, с короткими стрижками, – Анна разложила фото на доске. – Знакомится, подсыпает снотворное, потом убивает. Аккуратно. Без крови.

– Романтик, – хмыкнул кто-то.

– Нет. Это не любовь, – Анна ткнула пальцем в снимки. – Он коллекционирует моменты. Смотрит, как умирает красота. Роза – символ.

В углу фото жертв улыбались. На столе лежали три цветка.

Ночью Анна сидела в пустой квартире, листая досье.

2015 год – первое убийство. Девушка в парке. Роза.

2018 год – вторая. В кафе. Роза.

2020-2023 – перерыв.

2024 – снова. Чаще.

– Где ты был эти три года? – шептала она.

На столе стояла чашка с остывшим кофе. Рядом – фото с Михаилом. Погиб два года назад в ДТП.

Четвертую нашли в старом кинотеатре. Но в этот раз розы не было.

– Ошибся? – спросил Матвеев.

Анна осмотрела тело.

– Нет. Смотри.

На шее – след от укола. Но не на месте вены. На сонной артерии.

– Он спешил.

А потом она увидела его. В проеме двери. Высокий. Очки. Борода. Он улыбнулся и исчез.

Анна начала видеть его везде. В толпе у метро. В окне напротив участка. В зеркале лифта. Но каждый раз, когда она бросалась в погоню – пустота. Однажды ночью она проснулась от запаха роз. На тумбочке лежала свежая. И записка:

"Ты уже часть коллекции, Анна."

Тело нашли в зимнем саду ботанического института. Девушка лежала среди тропических растений, ее темные волосы рассыпались по мху, словно черные корни. В сложенных на груди руках – розовая роза, ее лепестки еще сохраняли влажность, будто сорваны несколько часов назад. Анна присела рядом, чувствуя, как холодный пот стекает по спине.

– Он ускоряется, – сказала она вслух, но больше для себя.

Матвеев молча кивнул, переворачивая в руках конверт, найденный рядом с телом.

– Тебе.

Белый конверт. На нем – ее имя, написанное аккуратным, почти каллиграфическим почерком. Анна развернула его дрожащими пальцами.

"Дорогая Анна,

Ты так близко подошла. Но видишь ли ты узор?

Первая – алая, как жизнь.

Вторая – белая, как невинность.

Третья – черная, как конец.

Четвертая… О, четвертая была особенной. Ты ведь заметила?

А эта – розовая. Цвет утраченных надежд.

Скоро ты поймешь. Скоро мы встретимся.

Твой поклонник."

– Черт побери! – Матвеев швырнул очки на стол. – Он издевается!

Но Анна не слышала его. Ее пальцы сжали письмо так сильно, что бумага порвалась. Он знал, что она заметила.

"Я сижу в своем кабинете и смотрю на доску с фотографиями. Пять девушек. Пять роз. Пять историй, оборванных слишком рано.

Михаил смеется на фото в рамке. "Ты всегда слишком много думаешь", – сказал бы он сейчас. Но я не могу остановиться.

Почему он пропустил четвертую? Или… не пропустил?

Может, это был кто-то другой?

Нет. Слишком чисто. Слишком… идеально.

Он просто хотел, чтобы я заметила. Чтобы я поняла, что вижу его почерк даже там, где его нет. Он играет со мной. И я даже не знаю правил."

– Нашли кое-что, – техник в лаборатории указал на экран. – На пятой жертве – микроскопические частицы глины. Специфический состав.