Сахарные туфельки, Граваль, или Все вокруг круглого стола. Хроники Камелота

А королева тем часом дрыхла себе в обе ноздри и видела сны такие прекрасные, все равно как из Голливуда: отпуск в Италии и новые платья с женчугами, да рыцарство такое сплошь галантерейное, что лишь в сказках заморских бывает.

Хотя, по правде сказать, рыцари в тех снах были совершенные уж бесстыдники и разгуливали кругом просто в сплошных нагишах! Отчего королева даже и во сне краснела.

В совершенный контраст с ними рыцари местные, камелотские вели себя не в пример целомудренней, но правда ночи напролет, как уж оно издавна повелось – пили зелья хмельные-неразбавленные да скакали на стульях, ровно как на конях вкруг стола круглого, покуда весельем да разгульем вконец не утомлялись.

И иные, как Бахус-то их сильно одолевал, валились прямо под стол, а некоторые доползали еще и до круглой их общей спальни-опочивальни, где была большая округлая постель на всю рыцарскую хмельную братию с большой округлой тоже подушкой посередине.

Все эта спящая братия, ежели бы глянуть сверху на это круглое ложе с круглою же подушкой, являла спящими своими фигурами лучи некоего светила, которое, конечно, не светило.

Когда же все славное рыцарство от гульбы, наконец, утихомиривалось, то вскоре по всей округе шли такие дружные сопенья да храпенья, что и местные лягушки переставали квакать, уразумев, что такого оркестра им вовек не пересилить.

А совсем рядом, подле этой буйной и хмельной рыцарской жизни текла неприметно для славного воинства жизнь иная, обыкновенная: летали птицы, ползали букашки-мурашки, стрекотали кузнечики и было им всем совсем не до рыцарей, да и рыцарям не до них и обитали они, вроде как в совсем разных параллельных, отдельных мирах.

Но мир все-таки всегда един и не разделим, а потому и все мелкие части его составляющие какими-то своими местами непременно уж соприкасаются, и потому везде и повсюду окружают нас соседи видимые и невидимые и гости как нежданные так и нежелательные.

Что до короля Артура, то видел он, в отличие от королевы, в снах своих миры совсем иных свойств – ясно что королевские, ведь королям и сниться-то могут разве лишь королевские сны! Но, однако, и там во снах, как и в жизни он вовсю дозирал порядок – ведь каков человек таковы обычно и сны его.

Но если б король и не спал, а по обыкновению своему был на дозоре, то вряд ли бы в густом ночном мраке смог бы увидеть, что это там за гости являются без приглашений и куда деваются вследствие их посещений славные рыцарские кудри, потому как в кромешных потемках ни светлых ни темных дел было, право, не разглядеть.

И пока рыцари беззаботно спали пьяным, здоровым, рыцарским сном, в коем они и дальше веселились как и наяву, в открытые окошки залетали птахи большие и малые и потихоньку дергали из голов спящего воинства по волоску, по паре, а то и поболее – всяк по потребности и по надобности.

Нащипавши же полон клюв улетали крылатые гости, чтобы вскоре вновь возвратиться за новым урожаем. Как и все прочие более-менее разумные существа, старались они обустроиться на земной поверхности как можно лучше и таскали всяк – кто сколько мог для хозяйства, для семьи и для родного гнезда.

Но только было улетали одни гости, как следом прилетали другие; такова уж, как видно, простая жизненная математика: кому плюс, кому минус – кому прибыль, а кому и убыль! Одни себе из чужих волос хоромы устраивают, в то время как у других головы становятся голыми, точно вырубленный лес.

Но дабы и тут все совершалось более менее складно и законно, за порядком приглядывал столетний премудрый ворон, наблюдавший чтобы крылатый народец не чинил излишнего шума и честное рыцарство вдруг ненароком не пробудилось.

Ну и покаркивал иногда тож, поучая нерадивых пернатых: «Соблюдайте, мол, очередность носатые, не тащите друг у дружки добра из под клювов и уважайте своего крылатого ближнего! Этакого-то хозяйства, как травы из голов человечьих, покуда мир стоит – на всю певчую братию достанет».

Однако, беспокойный внучек мудрого старого ворона, юный принц-ворон Карл Карлыч по имени, имел свои особые понятия и интересы и по вполне естественному любопытству молодости непременно хотелось ему взглянуть, как же там живут эти самые человеки и в особенности их короли. Посему и облетел он сперва кругом и оглядел все хоромы камелотские, сунув свой любопытный клюв в каждую горницу и камору.

В рыцарской круглой опочивальне стоял столь густой храп вперемешку с парами сивухи, что вороний принц опьянев впервые от той самой истины, коя, как считали римляне, содержится в вине, стал вдруг порхать то кругами то зигзагами.

И чтоб не натыкаться случайно на мебель, стены или иные предметы людского быта, почел Карл Карлыч за лучшее путешествовать далее по полу пешком – ковыляя попросту на своих двоих.

Неспешно прогулявшись и по круглому столу и под столом и подкрепившись там остатками рыцарской трапезы, перешел Карл Карлыч и к дальнейшим обзорам рыцарского быта. Пройдя по многим темным покоям, где мало чего и разглядишь, оказался он, наконец, в королевской опочивальне, где важно посапывали королевские носы их величеств. Но тут взошла такая полная Луна, что и вещи стали видны гораздо отчетливей, исключая короля Артура, конечно, спавшего в своих волшебных пимах. Зато уж королева была так же ясно видна со своей новой парижской прической – как гора Фудзи на японских гравюрах. Впрочем, сие достижение европейского тупейного искусства для птичьего ока мало отличалось от обыкновенного гнезда.

А в полумраке спальни сооружение это выглядело еще более привлекательным и юный ворон просто не нашел в себе сил, чтобы удержаться от соблазна устроиться в нем, как в своем родном родительском гнезде.

Королева тем часом находилась в местах еще весьма отдаленных ото всех земных пределов. Она обитала где-то в самых отдаленных, но приятных небесных сферах и примеряла платья из тончайшей облачной парчи – из коей верно шьются и хитоны для ангелов. В привычную земную явь, хотя бы и королевскую, возвращаться ей не больно-то и хотелось, а оказавшись в ней против воли, она до краев наполнилась весьма сердитыми веществами.

Она ведь любила во всем прежде всего лепоту и ритуалы, а садиться на голову королеве, хотя бы и птицам – являлось покушением на права их величеств, оскорбительным и обидным для столь легко ранимых королевских достоинств.

– Это, что еще за нахальство такое! – не уразумев еще спросонья, какого же сорта будет это нахальство, но на всякий случай уже бурно возмутилась королева и смахнула птицу, как смахивают всегда нечто чрезмерное и излишнее, мешающее жить. Юный ворон, принц Карл Карлыч был оскорблен подобным обращеньем, ничуть не менее королевы, он ведь тоже был принц, и хотя и птичий, но не привык к таким пренебрежительным обхожденьям, будучи с рожденья воспитан в приятном самообмане ложного величия, свойственного всем как крупным так и мелким величествам.

– Эти гомо сапиенсы ничуть не лучше зверей! – подумал при этом Карл Карлыч, – Только считают себя Бог весть кем, а ради равенства мыслей даже и казнят мудрецов. Как я слыхал, однажды гомо-демократы даже ни за что прикончили Сократа!

И отлетев к раскрытому окну и громко и возмущенно каркая вороний принц окончательно вернул королеву из мира чудесных королевских грез в мир менее чудесный, но реальный. И тогда королева поискав вокруг наощупь, чем бы ей таким запустить в нарушителя ее приятных видений, наткнулась вдруг в полутьме на артуров невидимый валенок. Королева сперва было удивилась, подумав:

«Ишь ведь, чего удумал старый хрен, прям в пимах дрыхнуть! А еще король называется, сущий мужлан неотесанный!» – и не раздумывая стащив с ноги короля валенок, запустила им в вороньего принца.

Ворон Карл Карлыч еще раз каркнув на этакое-то людское гостеприимство – вылетел из окошка, выпнутый под самый хвост угодившим туда незримым королевским валенком, ну а там на просторе всяк полетел уже в своем собственном направлении: ворон вверх да в близлежащий лес, а валенок вниз – прямо в ров заполненный темной зеленой водой, где царствовали лишь комары да лягушки.

Разлетелись тут и прочие птицы – воры ночные, прихватив напоследок еще и изрядную толику рыцарских кудрей.

И тогда наступила совсем замирная тишина, нарушаемая лишь мерным как прибой храпом рыцарей и прочих обитателей замка, включая слуг, собак, кошек и всех прочих спящих, но умеющих сопеть и храпеть существ.

А утром, едва лишь проснувшись, король как обычно принялся за дозорную свою службу.

Но поспешивши на дозор Артур в торопях не обратил вниманья на то, что обут-то он на сей раз всего лишь наполовину, и таким каков и был – с одним валенком на левой ноге и ступил в рыцарскую опочивальню, по привычке считая себя абсолютно незримым.

Рыцарям со вчерашнего перепою и без того уже было тошно пребывать в здешнем мире, а тут еще пришлось вдруг узреть такое отчего и у трезвого-то глаза непременно уж сами собой повылезут на лоб. Явился вдруг их взорам король, вроде и во всем явном своем облике, но только почему-то не всей своей королевской персоной, а всего лишь ее половиной!

– Вот те и здрасте-мордасте! – поразились такой невозможной картине рыцари и терли тут, конечно, во всю мочь глаза, чтобы вернуться к привычной видимости, да только напрасно, потому что второй королевской половины при всех их стараньях никак не появлялось.

– И до чего ж мы, братцы-рыцари, допились! – сказал Косоротль, рыцарь искушенный, как в воинских делах так и в выпивонах – Так глядишь скоро и зеленые слоники нам явятся! Нет, джентльмены, пора нам, видать, бросать совсем эти хмельные занятия! И все прочие рыцари тут же с ним совершенно согласились и бросили. И зареклось все рыцарство с той поры никоего зелья для веселья отныне не употреблять.

А держится ли оно данного слова и в самом деле, то разве самому лишь рыцарству и ведомо.

Ведь и мусульманцы, хотя заветы магометовы и сильно вроде почитают и неукоснительно блюдут, опасаясь божьих кар и наказаний да, слышно, Бахусово-то зелье несмотря на все те обеты тишком да тайком, но, однако, употребляют.

Свинка

Пожалуй, что и верно, как глаголют некоторые, что де вся жизнь Артурова была одно лишь сплошное приключение, хотя, по правде-то говоря, сам он никаких приключений сроду и не искивал.

Это они за ним вечно увязывались, как примерно и тень за всяким предметом ли, человеком ли – извечно и неотвязно следует.

Такая уж, как видно была у него судьба. А от судьбы своей ни зайцу ускакать ни птице улететь невозможно, да и мышке мелкой серой в норке от нее не укрыться.

Испокон уже заведен в мире земном такой порядок и как ни крутись ни вертись, а от судьбы своей никаким ни кручением ни верчением не отвертишься. Она словно, как шкура ко всякому живому существу приторочена, а из шкуры своей кто же вылезти может?  И вот живой тому пример.

Как-то однажды, поздней совсем осенью, захотелось королю Артуру поохотиться. Ну раз так уж хочется, то и отправился он, конечно, на охоту, да только лучше бы все ж не отправлялся. День-то был хмурый и слякотный, и попромок король насквозь и попромерз порядком, так что кроме злейшей простуды никакой прочей добычи и добыть не сподобился.

Ну и прихворнул в результате основательно. Так что, лежит король Артур, который уж день в постели и ни рукой, ни ногой колыхнуть не может так его хвороба вконец одолела. А внутри у него чего-то там пыхтит и даже как бы и похрюкивает.

День он эдак-то лежит, да другой лежит. А на третий лекаря-медикуса своего кличет – Исак Иваныча во имени, значит. А как лекарь тот умелый вскоре явился, то и стал ему Артур-король про свои недуги поскорей докладывать.

– Чегой-то, говорит, у меня в нутрях-то вроде никакого порядка не стало. То ли косточки там какие-то поиспортились и фигуре не соответствуют, то ли внутренняя органическая сила куда-то тайно истекает. Посмотри-ка Исак Иваныч ученыим своим вострым оком: чего-сь это там такое неладное приключилося, сделай, мил человек, такое одолжение.

Медикус Исак Иваныч короля Артура долго осматривать да прослушивать не стал, потому как изрядно в лечебной науке понаторел и болесть всякую уже за версту чуял. Да и всю фигуру-то королевскую давно уж, оком своим медицинским – словно как бы рентгеном насквозь просветил.

Ну, да и нос-то у него от природы тоже, как-то этак особо загнут был и тем самым ко врачебному ремеслу очень уж приспособлен – чтобы, значит, всякое недужное состояние легче разнюхивать. Ему только раз ноздрей шмыгнуть и весь диагноз готов, потому как диагноз-то собственно носом и оканчивается, «нозом» то есть – ежели уж окончательной точности в сем вопросе держаться.

– У Вас, говорит, Ваша королевская величественность, свинка некая во внутренностях завелась она-то на всю телесную организацию так болезненно и влияет, а черная она или же белая, того сказать не могу, по той причине, что организм у Вас все же не прозрачный.

– То-то, – Артур говорит, – замечаю я, что хрюк из меня непривычный какой уж день идет, а это свинка оказывается там квартируется. Ну и чудеса! Видать болестей-то на белом свете как зверей в лесу! Забавно сие весьма, говорит, да только как же свинку-то энту самую из внутренности моей теперь на свет Божий извлечь?

– А можно, ваше величество, в брюхе-то просто дырку проковырять, – лекарь-медикус объясняет, – и свинку сию за уши из внутрей и повытянуть. Или опять же, к примеру, давать ей составы всякие отравленные да пития ядоносные, что б ей, стерве-то хрюкающей, жить в брюхе совсем уж тошно стало. Тут она от эдаких-то снадобий спасаясь и сама скоро наружу повыскочит ежели, конечно, не сдохнет еще того раньше.

– Хе, хе, – только было и покачал король Артур головой, – а как же питанья-то этакие скверные свинке эфтой подавать прикажешь? Отраву-то сию пакостную, чаю я, мне сперва вкушать придется? А она-то, тварь-то хрюкающая, может еще и прехитрая окажется? И не станет поди дряни-то всякой вредной употреблять? И может от таких-то лечений скорей наше королевское величество, чем она сдохнет?

– Ну, на этот случай у меня еще и другой вариан имеется, запасной, – Исак Иваныч-медикус говорит, потому как у него обыкновенно всегда и на все имелись запасные варианты.

– Известно ведь, – говорит, – что всякое свинское существо к жратве более всего пристрастия имеет. И коли ей в сем занятии препоны положить, то непременно она иного места искать станет, что посытней, да повольготней будет, а прежнее непременно уж поскорей оставить поспешит.

– Ну, с препонами-то, – Артур-король говорит, – это уж совсем иное дело. Чего ж сразу-то не сказал?

И решил король сперва испробовать воздержательную процедуру и стал тут вовсю поститься, а то и совсем ни еды ни питья не употреблять. Ну, а свинка во внутренности королевской, питанья никакого не имея осерчала, конечно, хрюкает беспрестанно – почти что рыком львиным, брыкается, да и ножками свинскими вовсю потопывает.

– Я, говорит, не для того сюда, в брюхо-то королевское влезла, чтоб с голоду тут загибаться. У меня, говорит, свои резоны имеются. Я не какая-нибудь там сельская хрюшка-свинушка, а благородная свиная дама. Я, говорит, в животе у самого короля бритского помещаюсь и посему требую с персоной своей и достойного обращенья и прочего уваженья!

Думала, теперь-то вот уж, в брюхе у их величеств досыта налопаюсь да напируюсь, а тут оказывается никаких тебе рататуев, голодай себе хрюшка – да радуйся! Хуже уж чем в джунглях африканских условия! Тоже мне – король называется! И сам не ест – и другим не дает.

Но хоть и голодно ей, а все ж наружу выходить, рыло такое свиное, не спешит, потому как прежде-то не в пример плезирно да сытно было, ну да и раздалась она вширь оттого преизрядно, так что даже и вход-то, чрез коий она прежде во чрево королевское вступила теперь уж и узковат для нее оказался.

А Артуру-то королю тоже ведь долго ждать интересу нету, во-первых: есть-то и ему хочется, да и дела у него кроме того свои важные королевские стоят и никуда не двигаются – занятия амурные да государственные, пиры да турниры.

И пораздумавши и так и этак написал король свинке письмо. Наобещал ей милостей всяких превеликое количество: озолочу мол, герцогиней сделаю, полцарства-королевства отпишу и прочее такое ценное да привлекательное, а сам-то ничего из того и исполнять-то сроду не собирался.

– Выдь-ка только наружу, отродье такое свинское, – хотелось бы прямо по рыцарски заявить Артуру, – упеку тя, подруга любезная, в самую темнущую-растемнущую темницу. Но без хитрости и обмана не бывает и политики, а без политики невозможно ничего и ни от кого добиться.

Свернул король свое послание трубочкой, да и спихнул вовнутрь по самому прямому проводу, по горлу то есть, чтоб оно свинушке прямо под рыло ее предстало.

Только оказалось, что зря король время, да бумагу, да чернилы потратил, потому свинушка-то эта, сроду ни читать ни писать, а разве что только хрюкать да лопать умела. И слопала она бумагу тут же безо всякого размышления, понеже известно ведь, что голод – не тетка, да, верно, и не дядька тож, а совсем уж чужое и никому не родное существо.

Подождал, подождал король Артур ответа обратного, а потом уж и сердиться вовсю начал и свинушку прямо и откровенно бранить, почти даже и не королевскими словесами.

– Я, – говорит, – Хавронья, ты этакая, с тобой по хорошему поладить хотел, а ты, зараза толстобрюхая, никаких пониманьев не выражаешь, видно придется тебя ежли не голодом, то ядом насовсем уморить. Вылезай-ка лучше добром, подлюка толстозадая, пока я крайних мер не применил!

А свинка тут же ему в свой черед и отвечает:

– Вот нашел дуру, – говорит, – здесь хоть и голодно, да не холодно. И жиров у меня порядком поднакопилось, лет на десять-двадцать достанет, так что уж, верно, ты скорей с голоду-то окочуришься.

Тут Артур-король просто совсем уж из себя вышел.

– Да я, – говорит, – хрюшка ты такая, сякая, окаянная, разэтакая щас с тобой окончательным воинским манером покончу! И выхватил он тут меч свой «скалобур» прозываемый, потому как им запросто, говорят, и скалы буравить да дырявить возможно было да и хоть какую любую твердую субстанцию, рот разинул пошире, ровно что ворота отворил, да и весь меч прямо в глотку-то и внедрил.

А там и давай уж вовсю пырять да тыкать, да наковыривать, чтобы свинке-то посильней подосадить. Ну, да не достал, конечно, ни разу, как ни старался: больно уж видать ловка да изворотлива, стервь, оказалась или же шкура у ней так толста да прочна была, что не пронимает ее даже и оружие острое.

И видя такое напрасное дело, стал король выходить из себя все дальше и дальше и так уже далеко вышел, что назад просто никак и не вернуться было, ну и вывернулся тут совсем совсем наизнанку, как все равно кафтан какой, а свинка в результате сего метаморфоза, понятно, что совсем снаружи оказалась, ну а вся королевская наружность – естественно внутри.

Король такому повороту, конечно, сильно подивился да и свинка тоже. И опешили они тут сперва оба (правда, неизвестно кто больше) от явления такого необычного.

А тут и рыцари некоторые на шум в горницу вбегают: Горлохватц, да Ловкорот, да Брюхонор по имени.

– Что за шум тут такой, по всей Европе происходит, – спрашивают, – а драки вроде и не видать?

Тут свинка и отвечает им хитроумным ловким таким ответом:

– Я-то, – говорит, – Артур, король ваш бритский. А это вот, чучело-то вывернутое, видите даже меня в свинку превратило, но и само притом вот наизнанку совсем от сего злодейства повывернулось. Тащите, господа, скорей чучелу-то эту вывернутую прямо в подземную темницу.

А Артур король хоть и совсем совсем вывернутый был, но попробовал, однако, и возражать.

– Я, король настоящий-то Артур буду, – говорит, – а это так себе просто свинка непутевая у меня из нутра вылезла.

Только никто его возражений всерьез не принимает, поскольку словеса-то уж больно вывернутые получаются, а потому и звучат для людского уха весьма невразумительно. Да и документа у него никакого такого нету, что он король, а весь наряд его королевский представительный теперь совсем внутри фигуры оказался.

– Ересь каку-то несет тарабарскую, – рыцари говорят и потащили его прямо в подвал, да еше и по уху ни за что дали, признавай, мол, закон, да помалкивай. А свинка скоренько на трон вспрыгнула да сама хозяйствовать, да править королевством стала в полное, значит, свое свиное удовольствие.

Артур же в каморке под полом сильно горевал сперва, а после стал Мурликону, то есть Мурлику колдуну-волшебнику сигналы мысленные посылать.

– Спаси-помоги, мол, мил друг, погибаю незаконно в темнице мрачной в холодном подземельи.

Тут Мурлик ведун-колдун несколько спустя к нему по зову и пожаловал, не в явной, конечно, телесности, а в духовной неясной видимости, словно бы из пара какого легкого зефирного сотворенный.

– Приветулечки, – говорит, – пошто эт вашество в такой значит озабоченности? И чего от меня надобно – угодно, стало быть? Я, говорит, в далеких галакциях теперь пребываюсь и в земные дела встревать особых охот не имею. Там-то вот жизнь оказывается и занятнее и приятнее здешней земной и ты уж меня Артур, пожалуйста, извини и к земным своим интересам не пристраивай.

– Ну, и гусь же ты Мурлик, – Артур-король говорит, – Хорош друг! Он там себе по космосам всяким заграничным разъезжает, а я в темнице ни за что пропадай загнивай, значит?

А Мурлик, не поймешь кот ли-то, человек ли или средняя между ними некая свойственность и отвечает:

– Бог, говорит, терпел и нам велел. Тебе мучение сие для испытания знать дадено, а посему терпи. А как испытание пройдешь, так и вызволишься непременно из темницы. А мне, пока что недосуг, я в отпуску нынче да и вообще день-то воскресный сегодня. И делами всякими заниматься грех. Смирись, терпи раб божий грязь, возможно вскоре станешь князь! Покедова!

Помахало видение это только хвостиком пестрым напослед да и исчезло.

Сидел, сидел Артур в темнотах, да теснотах, да еще к тому ж и совсем наизнанку вывернутый и так ему вдруг себя жалко стало, просто невмочь. И стал он тут заклинания и просьбы различные во все края вселенские посылать богам, святым и ангелам да и просто светилам и стихиям разным.

И тут рои существ всяких стали пред ним появляться и иные его жалели, иные над ним посмеивались, а иные же говорили, так, мол, тебе и надо, заслужил, мол, гад-угнетатель, аспид-кровопивец такой феодальный!

И этими явлениями Артур совсем уж доканался и если б не вывернут был, то еще бы и дальше, наверно, повывернулся, да только дальше-то уж и некуда было. Ну, да и гордым все же король-то быть должен и чего бы там ни случилось достоинств своих ему терять не подобает.

– А чихать мне, – думает, – на все это дерьмовое хозяйство мирское! – да и стал чихать. Чихал, чихал может час целый, а может и два и тут вдруг возникло пред ним некое загадочное существо: птица – не птица, ангел – не ангел, а так чего-то такое среднее между ними, только наоборот.

– Извиняйте, – говорит, – ваше королевское величество, что поздно являюсь, путь-то больно уж долог оказался.

И все это, конечно, совсем обратными словами сказывалось, потому как существо-то это из совсем обратного мира явилось.

– Велено, Вас Ваше обратное величество, в Ваше обратное королевство доставить.

Королю Артуру, конечно, обратное это речение вполне понятно оказалось, поскольку он и сам-то ведь был вывернут совсем на обратную сторону, а стало быть имел и обратные уши.

– А куда это? – король спрашивает.

«Да есть вот, говорит, такие параллельные миры, где все значит насквозь параллельно. А есть и другие – обратные, в которых все совсем совсем обратно. И поскольку, вы нечаянно превратились в обратного короля, то и править вам надлежит, стало быть, в обратном королевстве. Влезайте Ваше обратное величество ко мне на обратный загорбок!

Сел король на шею обратного существа этого и полетели они прямо в обратное королевство.

А как прилетели, то видит Артур и Камелот и все королевство свое, как оно и есть, но только в обратном совсем представлении.

Тут и рыцари его из палат обратных повышли Горлохватц, да Лангерот, да Курохват и прочие, только все – как есть обратные. Приветствуют Артура, поклоны делают, но конечно совсем иным – обратным как бы манером.