Сахарные туфельки, Граваль, или Все вокруг круглого стола. Хроники Камелота

Артур-то известно возражать не умел:

– Ладно, – говорит, – о кей, то есть, сладим тебе и эдакое хозяйство, мол, не в первой.

Добрый ведь был, просто уж страсть какой добрый! И к рыцарям тут же с такой речью обратился:

– Видать, говорит, ребятушки, жельмены, то есть, с Гравалем-то на сей раз повременить придется. Ищите – добывайте в сей год туфельки сахарные. А Граваль не волк, не заяц, и не лисица тож, в лес не смоется, не скроется, не убежит – понеже ног-то у него у окаянного, известно – никаких нету.

И разъехалось рыцарство по всем четырем сторонам света белого, туфельки сахарные искать, и примерно с полгода этак погуляв, назад возвернулось с добычею всякою. Понавезли, конечно, чудес разных сахарных: кренделей, курей да гусей, а то и птиц чужеземных доселе невиданных. Также и слонов, да львов, да бегемотов сахарных разноцветных и прочих зверей натуральных и сказочных: лепота одна сахарная да и только!

А туфелек сахарных, однако, ни один добыть не сподобился. «Не слыхано, говорят, нигде про эдаку-то разновидность».

Артур, по доброте своей опять же, не уставал тому дивиться сколько в мире всякого чудного да разнообразного сахарного изделия существует, а Женевра королева наоборот, нахмурилась букахой строгою да и стала из себя не только выходить, но даже и вылетать.

– Это чё ишо за икспонаты такие?! – говорит, да и пошла по столу чем попало чесать да притом и нехорошим грубым не дамским совсем выраженьем поругиваться.

– Ну и лыцарь, – говорит, – ноне пошел, ничё толком-то и добыть не умет, токо названье одно. Им бы свинух-боровей пасти, а не в паходы на добычу хаживать!

И все сахарное творение стол украшавшее на пол посмела да и прочее, что ей только под руку попадало без раздумья покрушила.

Рыцарство тут от греха подальше под стол круглый поспряталось, а Артур вот уж добрая душа-то!

– Ладно, – говорит, – сам щас добывать поеду диковинку-то сахарную эту. Не может того быти, чтоб где-нибудь на свете да эдако-то изделье да не сочинилось. Где-нить оно да непременно нахождение свое быть имеет.

Тут же и велел коня своего серого, белогривого седлать, вскочил в седло златотканое да и помчал наметом в даль неведомую, только пыль столбом заклубилась.

Скачет Артур и видит – у дороги ворон на камне, как вроде гриб какой пристроился, а в клюве кубок златой держит.

– Эй, чудо-птица, – Артур спрашивает, – ты кругом знамо леташь, много чего видашь, а не видала ль где случаем туфелек сахарных?

Ворон развел для важности крыльями, поставил кубок наземь и прокаркал со степенным достоинством:

– Как же, как же, дело нам это знамое. Есть город такой заморский, Париш прозывается, не ведаю парятся там иль нет, что из названья вроде явствует, только там-то, как слышно, все, что ни есть, просто из чистого сахару.

И дома там, и дворцы, и мебель, и утварь и хозяйство всякое – сплошь из чистейшей сладости сахарной состоят. Даже и горшки ночные тоже, слышно, совсем сахарные!

И жизнь там просто сплошная сахарная, сказывают, в Левропе-то этой. Да и сам-то народ нежный да сладкий, что сахар. И вороны там тоже совсем совсем белые, потому что сахарные. Поезжай-ка, говорит, мил человек, прямым путем в южную сторонку да никуда не сворачивай и тогда уж непременно в Париш этот самый и угодишь.

– Спасибо чудо-птица, – Артур говорит, – благодарствую и век не забуду помощи твоей, – и кинул ворону изрядный кусок голландского сыру, коий, известно, у вороньего племени за высшее изделие почитается. Ворон положил сыр в золотую свою чашу и отвечал учтиво, как оно в сказках и водится:

– И тебе спасибо рыцарь, видно что добрый ты очень. Век тебя не забуду, за дар твой такой щедрый!

Такие вот были тогда мудрые птицы, а нынче таких уж и нет. Артур сидя на коне поклонился в ответ, да и конь тоже поклон учинил, как уж мог уважительно и поскакали они себе дальше, конь да всадник, то есть, по указанному пути – прямо на юг: через поля, леса, реки, горы и равнины и в самом деле вскоре, этак через полгода, примерно, добрались и до самого Парижа.

А в Париже, почитай, как с год уж, засели сарацинцы неверные, и бабенки француские никаких канканов с тех пор уже и не пляшут, потому как в гаремы басурманские все наподряд порасхватаны.

А сарацинцы неверные, верно, что тоже про сахарную-то страну эту от какой-нибудь залетной птицы в свое время прослышали да и заявились всей гурьбой никого не спросясь.

Устроились нехристи в самом сахарном дворце, видно что и мусульманов сладкая-то жизнь привлекает, и, конечно, почти весь сахарный гарнитур с чаем да кофием постепенно и повыпили. Иные вприкуску, а иные еще и как-нибудь позаковыристей, как бы вроде совсем птичьим манером – носом то есть.

– Вот же гады, – Артур думает, – всю культуру сахарную на корню разрушают, нехристи поганые!

Долго тут и рассуждать не стал, вынул меч-крестовик и пошел их по хребтам честить-крестить-охаживать.

Три дня колотил-молотил утомился даже вконец. Не убил никого, правда, не хотел видно по доброте-то крови зря проливать, хотя бы и неверной. Попленил да помял только разве для острастки некоторых, потому ведь известно уж добер, как никто был.

Да и лучше уж право выкуп все же взять, чем просто смертоубивством заниматься.

А сарацинцы мужи, однако, мудрые ему и говорят:

– Ты, кунак, больно уж шебутной какой-то. Мы те вроде никакой пакости-гадости не чинили, а ты нас дубасить да молотить затеял, будто мы резиновые. Спросил бы добром, по людски в чем надобность имеешь. Лучше чайку с сахарком вместе попить, да за жизнь поговорить, чем эдак-то вот людей почем зря лупасить.

– Что ж, – Артур соглашается, – чай, известно, дело милое. С устатку и испить не грех. А есть ли у вас, нехристи, хоть самовар-то?

– А зачем самовар, – сарацинцы отвечают, – ты и сам-то не хуже самовара блестишь, – и смеются охальники. А Артур и в самом деле в доспехах своих блестящих чеканенных истинно уж с самоваром схож только, что паров не пускает.

Выпили они чаю по три чашки, не худо б чего и покрепче хватить, да не пьют мусульманы бес их продери зелий-то крепких!

От пророка их еще, всякие хмельные пития употреблять заказано, хотя по ночам или в потайных каких местах от чужих глаз поукрывшись, и ежели посчитают, что с небес не видать, то тогда уж и хлещут нехристи вина тайным манером.

– А куда ты нынче, мил человек, путь-то держишь? – сарацинцы опять его спрашивают.

– Да в Париш я направляюсь, – Артур отвечает, – туфли вот сахарные ищу, и слышно, что были там вроде некие. Не видали ль случаем, иль может уж с чайком нечаянно употребили?

– Нет, не употребили, – отвечал эмир сарацинский весом и носом явно всех прочих превосходящий, у коего и нос-то торчал из щек совсем, как кран из самовара, – мы, – говорит, – обувку-то эту сахарную намеднисьть халифу в славный город Бахдад отправимши, совместно с другими особо ценными сладкими изделиями.

– А давно ль оправили-то? – Артур-король выспрашивает выведывает.

– Да, третьего дня почитай, – эмир опять ответствует, – башмачки, да корону сахарные гонец наш спешно повез. Халиф-то наш известно, сластей всяческих изрядный любитель, без сладкого-то и спать сроду не ложится.

Соскочил тут Артур с места своего вроде как мешком с кирпичами ушибленный, и стал сперва, конечно, сарацинцев за чай благодарить, такой уж он добрый, да обходительный уродился.

– Спасибо, – говорит, – за гостевой чаек вам, ребятушки, да извиняйте, что вас нечаянным наскоком побил-поколотил, оно однако ж не по злобе приключилось, а гнев, знать, в сей момент разум мой несколько помрачил. Так что уж не серчайте, а в понятие войдите.

Да, добрый был король Артур, право сказать, уж такой добрый, что пожалуй добрей и не бывает. И нынче таких королей, верно что и нет.

– Чего уж там, – сарацинцы отвечают, – бывает и похуже. Видим, что добрый ты очень, да и мы-то, видать тоже добрые, потому как зла уж и не помним. Оттого, наверно, что чаек с сахарком попиваем, чтоб жизнь, значит, слаще казалась.

Вскочил Артур на коня своего белогривого да и помчал во весь опор гонцу сарацинскому в догонку.

И недели еще не прошло, как уж настиг он гонца того сарацинского. А тот тем часом привал устроил: шатер при дороге раскинул, сокровища сахарные на ковре поразложил, да на них про себя втихомолку и полюбовывался. Полюбовывался, но притом, однако, ж и такое втайне подумывал:

– А на кой хрен мне этот халиф-то собственно сдался? Чё он мне мне бох или родитель што ли какой? Своя-то шкура, как оно верно глаголется милей! А пошел он – угнетатель такой подальше! Чихать я хотел и на него и на прочее хозяйство! Загоню-ка лучше все добро-то сахарное папе римскому, он, слышно, сладкое-то изделие тоже шибко уважает. И стану жить как герцог. Уеду в Гранаду, а большего-то мне и не надо!

И только было он такое заключение сделал, как подскакал эдаким пыхтящим самоваром король Артур и от возбуждений тут даже и пары из него вовсю выпускались.

– Стой, – говорит, – раздолбай ты такой, разэтакой! Сказывай, где добро сие сладкое уворовал?

А голос у него хоть и добрый, но, однако же, грозный, королевский – как гром все равно среди ясных небес.

Гонец пал тут с испугу на коленки, да и молиться стал с усердием, посчитав, что ангел тут вдруг суровый с небес спустился, наказать его за мысли такие фривольные крамольные.

– Не крал я, не воровал, упаси Аллах, – говорит, – а везу все добро это в Бахдат халифу в подарок. Потому он до сладких редкостей большой охотник. А вещи разложил, чтоб полюбоваться, да видно бес тут меня и попутал. Подумалось мне не худо бы сокровища-то эти папе римскому загнать.

– Экий ты разбойник, – Артур говорит, – собственного халифа надуть вздумал. Сгинь с глаз моих, бесово семя, покуда я тебя халифу в кандалах не представил!

Гонец дважды себя и упрашивать не заставил и тотчас и растаял в пространствах, словно бы как сахар в стакане чая. То ли в Азию он сокрылся, то ли в Африку, или в иное какое сокровенное недоступное место – того никому не сказывал, не докладывал. Благо, что мир все ж изрядно велик и места где укрыться, слава Богу, всегда найдется.

Ну, а Артур упаковал аккуратно весь сахарный гарнитур в тряпицы мягкие, в кои они и прежде сарацинцами завернуты были да и помчал скорым галопом в вотчину свою королевскую, где королева Женевра давно уж с нетерпеньями женскими всечасно его ожидала.

Мчался Артур через поля, леса и моря сломя голову, но к счастью не повредил ни головы ни сахарной драгоценности и в скором времени возвратился в славное свое королевство, в замок Камелот. И на обратном пути с ним, конечно, тоже всякое приключалось, но о том может расскажется еще в свое время в ином каком-либо месте.

Спешился Артур да и поскорей в горницу ступил, а королева Женевра как раз было в баню собралась помыться да попариться и с веником по горнице похаживала. Глянула на короля этаким строгим хозяйским женским оком и спрашивает:

– Ну, чё привез туфельки-то? Ан нет?

– А то как же, конечно, привез, – Артур ответствует и скорей тряпицы заветные развернуть норовит. И тут уж вокруг такое сахарное сияние по горнице пошло, что и свечей никаких не надо.

Рыцари на сияние это отовсюду посбежались и от невиданной красоты этакой сахарной разве, что только ахать да охать еще могли, а сказать просто уж ничего не способны были, потому уж такая лепота невозможная вдруг очам их явилась.

– Это прям чудо какое-то, – Женевра-королева говорит, – не знаю прям как и благодарить-то тя Артюша. Пойду-кась я спервась в баньку все ж, – говорит, – помоюсь-попарюсь да на сахарну красу эфту заодно и полюбуюсь.

И тут же всю сахарную снасть на себя и понацепила: и корону, и туфельки, и серьги да кольца и прочее драгоценное изделие сахарное, да и в парилку этакой сахарной павой и заступила.

А как Женевра из баньки-то после вышла, распаренная да в белые простыни закутанная, то любопытствуя несколько спрашивал ее Артур-король бритский:

– А где же туфельки-то твои сахарные?

– А растаяли, – Женевра-королева отвечает, – да и прочие вещи тож. Видать, что и в самом деле из сахару нежного были. Сахар-то, ить известно – вещь непрочная да и воды боится. Надыть бы, – говорит, – новы каки изделия-то забавные, пока не знаю только каки, сообразить.

И зашевелились у ней внутри всякие новые затеи да желания, покуда еще формы, однако, не обретшие. А король Артур поспешил скорей усесться за круглый столец свой со всеми его рыцарями, поелику давно уж толком-то не ел, не пил и боялся, как бы от занятий сих рыцарских благородных вдруг совсем не отвыкнуть.

И право же, был он уж такой добрый король, что добрей его вряд ли еще какой когда вообще на белом свете встречался.

А нынче-то таких добрецов, пожалуй, ни на земле, ни в воде да и нигде и в иных местах и стихиях не водится.

Пимы короля Артура

Про Артура короля бритского много чего сказывают, да все ли то верно, пожалуй, нынче уж и не узнать. Сказки да сочинительства-то всякие порой и больше самой правды на правду похожи да и приятней они бывают и уху и оку.

Потому вот и малюет всяк на свой фасон времена-то минувшие, выдумками разными украшая, чтоб лепота, значит, некая приятная для взора да слуха получилась.

И видно без приправы-то сей приворотной в здешнем мире и обойтись никак невозможно, как примерно и дождю без воды или живому существу без еды. Вот и льются испокон уж водопады вранья человекам на уши со времен еще самых допотопнейших и верно был самый наипервейший-то потоп не иначе, как просто потоп словесный.

И тонут целые царства и страны в бурлящих мутных морях и океанах вранья да лжи всякой, а спасенья от сего явленья похоже, что и нет покуда никакого.

Где, однако, обретался король Артур до той поры, как стал королем ясно нигде не сказано, иные и вообще глаголют – то, мол, все один лишь досужий вымысел. Да и виданное ли дело: король он вроде бритский-аглицкий, а романы-то про него французы сочинили, сами же бриты о нем и слыхом-то прежде не слыхивали! Ну, да и мало ли чего – бумага она еще и не такое выносит и сочинять небывалости покуда никому не заповедано.

Но только вот, как Артур однажды уже совсем законным королем сделался, то и перво-наперво теремок белокаменный с башенками зубчатыми выстроил, а то где ж бы ему королю и жить-то было бы да и стол свой круглый известный поставить? Терем же сей тогда же и окрестили Камелотом за некое поразительное сходство с камелем, верблюдом то есть – ежели по-русски называть.

В горнице изрядно обширной, но округлой и стол столь же округлый и обширный поставили, а тогда уж и созвал король Артур рыцарей самых славнейших со всех земель окрестных и отдаленных и вкруг стола этого по свойски и порассадил.

– Ешьте, мол, уважаемые господа-жельмены благородные, и пейте в наше с вами полное рыцарское удовольствие, поскольку жизнь воинская бывает зело коротка и ни от нас ее продолжительность зависит.

И стали застольники эти с той поры рыцарями круглого стола прозываться, за то вроде, что вкруг стола этого самого каждодневно посиживали, попивали да трапезовали. А рыцари те хоть и бравые воинские мужи были, но, однако, на поверку и оглоеды оказывались, кои добро да хозяйство Артурово при случае, да и без оного, охотно расточали за свое почитая.

У королевы Женевры, к примеру, уж десятый по счету горшок ночной, цветами заморскими весьма затейливо порасписанный, невесть куда запропал, да и в платьях и туфлях ее постоянный недочет проявлялся. Вот и стали тогда вещь-то всякую ценную непременно на ключ запирать, и замков кругом пудовых амбарных понавешали, что ремеслу воровскому, однако, нимало не препятствовало.

Поскольку всякое ценное даже и накрепко запертое, ведь и отпереться может, коли у кого на то вдруг охота возникнет! А охота-то эта, на приобретения всякие, похоже никогда никуда и не девается и потому и шкафы, и сундуки, и прочие потайные закрома и дальше, конечно, постоянно и неприметно пустели.

– Хорошо бы око, что ли, какое неусыпное завесть, чтоб оно день и ночь за хозяйством-то да за порядком бдело, – не раз уж подумывал, Артур, – дабы, наконец, прихватизацию эту вредную и воровские повадки рыцарского звания недостойные на корню искоренить, а то ведь эдак-то и никакого добра сроду не напасешься!

И надоумился король Артур однажды, чтобы уж впредь всяких пропаж и воровства непременно избежать, завести в королевстве своем службу надзирательную, но и само собой непременно чтобы уж тайную. Ну, а поскольку служба мыслилась, как сугубо тайная, то и говорить о ней, понятно, что никому бы и не следовало, а то какая ж это будет тайная, ежели вдруг станет кому-то известная?

Да и кому бы уж этакое-то важное дело и доверить можно было? Кроме себя никому ведь и доверять-то особенно нельзя, хотя и себе-то тоже не всегда. Потому и не шло покуда дело далее обычных пустых размышлений.

Опять же ежели сведают вдруг рыцари про этакий-то надзор, то ведь и разобидятся совсем. Пожалуй, что и гневиться начнут: засвистят, зашумят да ножками в сапожках кованых затопают.

«Спасибо, мол, вашим величествам за такое доброе о нас мненьице, – поди непременно скажут. – Мы мужи от природы лыцарские, благородные и на пакости да дела воровские отродясь не способные, а поелику нечего за нами и наблюдати!

И ежли чего может и берем, то стало быть за службу свою верную или нужду в том некую имеючи. А коли уж нам тут и совсем доверия не стало, то плевали мы на Камелот со столом твоим круглым и с тобою вместе! И пойдем-ка мы лучше другим князьям-королям служить. У них-то столы пожалуй еще и покруглей найдутся».

А подобного-то исхода королю Артуру, отнюдь не желалось: без воинского-то смелого народа и всякому королевству ведь погибель прямая. Явятся вдруг хазарцы, сарацинцы или иные какие вороги да и корону с тебя вместе с головой и снимут!

Крутилось и вертелось в мозгах королевских преизрядно всяких мыслей и затей, но хорошо, однако, натурой это так разумно устроено, что как и что там у нас внутри шевелится ни постороннему оку не видать, ни уху не слыхать. Иначе и драка бы в мире сроду не прекращалась, хотя она, по правде сказать, и без того уж не больно-то отдыхает.

Долго бы, наверно, еще раздумывал Артур, как бы ему замысел свой в разумное претворение привесть, когда б однажды не забрел в Камелот шаман некий, не то китайский, не то монгольский, кто ж их басурманов-то косолапых разберет.

Ехал он из краев дальних заморских в еще и дальнейшие и повидал, понятно, на веку своем превеликое множество всяких разнообразностей и оттого такой преизрядной мудростью поначинился, что она у него уже изо всех боков словно трава весной из земли вылезала. Даже и из носу у него чего-то такое мудрое порой высовывалось.

И стал король Артур у сего мудреца заморского, конечно, всякое про всякое вызнавать да выспрашивать: про то, да про сё, про вещи явные и не явные, а то и вовсе уж про скрытые и потаенные. Про таинства святые, да силы небесные, земные и подземные и что, где и как начинается и чем все однажды кончается.

О чем же кроме прочего там беседа велась, то дело, однако, не явственное да и вообще темное и даже, пожалуй, сакральное. У шаманов ведь известно язык-то таинственный, скажет вроде одно, а слышится-то нечто совсем ино, а на поверку так и вовсе третье оказывается, вот и понимай уж тут – как хошь.

Каким местом ни поверни, а все непонятно. Так верно и Артур тоже мало чего понял, хотя и князь-король был и умудрен зело в иных вещах. Но, однако, ни читать ни писать во всю жизнь не больно-то сподобился, да и считать умел разве что на трех пальцах, что наверно и враки, потому как король всеж! И что ни день, должен был всю присутствующую рыцарскую наличность с конями вместе пересчитывать.

Правда добраться окончательно до числа персон, вкруг стола сидящих, ему все же никак не удавалось. Непонятно с чего вдруг, то две сотни, то три, а то и целых десять выходило. А отчего возникали этакие вот численные разногласия, того постичь Артур был, однако, не в состоянии.

Откуда вдруг излишние рыцари появлялись или куда прежде в наличии бывшие пропадали, на то никакого разумного ответа покуда не находилось и этим и еще раз подтверждалось, что какой-то надзирательный механизм в королевстве был бы уж непременно как надобен.

Понятно, что и попировывал-то смелый народ рыцарский в Камелоте и часто и изрядно, а по пьянке чего ж не случается? Тут уж и всякий порядок поневоле захмелеет!

Не скрыл Артур от шамана, что желает службу особливо тайную с наблюдением неприметным учинить, дабы порядок в стране был прочный, да только пока вот не знает как. Тут-то и продал шаман Артуру пимы «сибирские», и как сказывал, не простые, а истинно волшебные. Всякий, мол, едва их надевши – в момент единый, как ровно воздух окружающий незримым становится и тогда уж всякое кругом и подглядеть и подслушать может для себя совершенно безопасно.

Подивился и порадовался сему Артур: эдак-то теперь, в пимах-то таких волшебных он и сам службу тайную и без всякой специальной полиции нести способен будет.

С этих-то вот самых пор и завел король привычку, нет нет да в пимах волшебных этих по королевству своему неприметно погуливать да за порядком тайно послеживать. Ему-то всякий предмет ли, персона, как облупленные во всей явности представлены, тогда как сам-то Артур для всякого ока – лишь совершенно пустым местом оказывается.

И стал тут Артур сам надлежащий порядок во всем своем королевстве постоянно и неусыпно блюсти: кого по лбу треснет, кого за ухо дернет, кого за гузно или за грудки ущипнет, а кому и пинка хорошего отвесит. Не для наказанья даже, а так для острастки больше, чтоб чувствовал народ, де надзор над ним свыше имеется. Потому как без надлежащего-то надзору недалеко ведь и до полного разору.

И не стало с той поры в Артуровом королевстве ни краж, ни взяток, ни воровства, ни грабежу, поелику всякому теперь казалось, что как бы сама рука Божия что ли над ним дозирает.

Ну может и не рука, а нечто – как око некое всезрящее, что и сквозь стены и сквозь землю без помех проникает и все дела человечьи до мелочей наблюдает. Потому и не шалил и не безобразил народ уж более, а чаще молился и в всерьез уже наказаний божьих опасаясь.

Так вот и правил себе Артур тайно и незримо, разгуливая повсюду в пимах своих невидимках, и радовался, что этакий-то неприметный контроль наконец учинить сподобился, потому как без контроля тайного и порядка явного не наступит.

Но летели дни и годы, и также как и все в природе приходит со временем в негодность и стареет, старел, конечно, и король Артур, но службы дозорной своей, однако, ни на день не оставлял – ревностно и незримо служа столь же незримым – сколь и несуществующим божествам законности и порядка.

И как это вполне явствует из многочисленных житейских опытов – без изъянов никогда просто и быть ничего не может. Только было наведешь в одном месте соответствующую лепоту, как глядь в другом-то уже и снова что-нибудь понарушилось да покривилось. Стал вдруг король Артур странность некую замечать, будто все рыцари его как-то уж невесть с чего вдруг лысеть взялись. Вроде и возраст у них еще не таков, что б лысиной обзаводиться, а вот исчезают непонятно с чего у них шевелюры. А лысый рыцарь, право, как-то все ж – не того… И романтики в нем внешней той уж нет, словно и не рыцарь, а тать какой-то каторжный иль гребец галерный.

И начал тут Артур причину сего странного явленья отыскивать: по всем закоулкам шнырять, да разнюхивать нет ли вреда какого тайного заморского или иных внешних или внутренних подвохов вражьих. День и ночь бывало воздух своими пимами месит, туда сюда кругом шастает, не ест толком не пьет, а все только неусыпное тайное бдение наводит.

Жене Женевре да жельменам своим рыцарям, конечно, соврет: «На рыбалку, мол, пошел или к куму на блины поехал», а сам скорей в пимы-невидимки сибирские скок, да и пошел службу свою тайную наблюдательную править.

Но от беспрестанных долгих бдений дневных да ночных, до того утомлялся Артур, что и не помнил порой как и в постель попадал. Бывало, как был так и валился в портках дорожных, да пимах подле королевы на королевское свое ложе – ровно калик перехожий или зверь лесной.