Капсула Шумлянского

Может, втиснуться в туалет вместе с поклажей? Стальная воронка набрызгает всюду – на ботинки, штаны, на чемодан. И руки помыть будет сложно.

Шумлянский уставился на европейца. Тот был, похоже, не в духе. Широкие брови, очки. Интеллигент, но не настроен общаться.

– Morgan! Хелло? Хау ар ю? – совершил Альберт очередную попытку.

Морган в ответ мигнул, и на этом всё.

Шумлянский не понял, что это значит, но точно понял, что помощи ждать нельзя. Он поднялся с места, повернулся спиной к проходу центральному, и чемодан потянул на себя. Сделал шажок назад, в кого-то спиной вмялся, вполголоса извинился. Оглянулся назад, и – наткнулся на Аню. Аня в ответ закатила глаза.

– О! Куда ты пропала, Аня? – обнял её Шумлянский, возвращая свой чемодан на прежнее место. – Сядь-ка сюда! Я скоро приду!

Аня нахмурилась.

– Сядь вот туда, с Морганом поболтай. – и Шумлянский вальяжно пошел по проходу. Девчонка не подведет.

Пожурчал. Вернулся вполне свободным.

Аня и Морган не разговаривали, но ощутили связь. Альберт собой нить внимания разорвал, как красную ленту.

Аня испепелила Шумлянского взглядом и прошипела:

– Слушай, ты мне сказал, что идешь в туалет, и исчез! Я как дура ждала тебя до последнего, думала что ты попал в неприятности. И ведешь себя, как ни в чем не бывало! Еще раз сделаешь так, и твое барахло полетит в окно!

– Не получится. – Мирно заметил Альберт, втискивая себя рядом с ней. – Ты наверно забыла. Тут на окнах решетки. Бессмысленный разговор.

И правда. Три прута поперёк оконной рамы визуально делили на части поток ландшафта, придавая вагону сходство с клетями для перевозки кур.

Аня решительно продолжала негодовать. Шумлянский бесстрастно смотрел, как ветер гонит по полу скомканную бумажечку от конфеты.

– Блин, ты меня даже не слушаешь! – крикнула Аня и стукнула Альберта кулачком. Она раскраснелась, стала приятней на вид, но дышала с трудом. Похоже, самостоятельно с гневом ей было не совладать.

– Слушаю, милая. С радостным удовольствием! – Заявил Шумлянский, закидывая свой локоть ей на плечо. Добавил, глядя в глаза убеждающе-нежно:

– Тебя я готов слушать вечно, даже до вечера. Хоть целый год. Даже когда уже ты состаришься. Как ты думаешь, сколько нам будет, когда наш ребенок впервые пойдёт?

Аня слегка зарумянилась. Было видно, что ей приятно, но стыдно за собственный радостный вид.

Морган нахмурился, глядя на диспозицию.

– Morgan, relax! She is my sister! – успокоил обоих Альберт, потирая свои ладони.

Аня нахмурилась, глядя на Альберта с непониманием. Пододвинулась ближе к Моргану, заворковала с ним.

Шумлянский блаженно забыл об обоих. Сонно моргая, поезд на части делил предзакатную синь, следуя по блестящим рельсам, сходящимся где-то вдали, через тысячу миль, в ласковом тёплом море.

....

Ночь принесла прохладу. Сначала прохлада была приятной. Потом начало отовсюду дуть, и немедленно захотелось в дневное тепло обратно. Пассажиры достали из сумок накидки – из шерсти, акрила, кхади. Самые хитрые обернули себя полотенцами – под затылок сзади, и узел под подбородком, над серединой груди. Или вокруг лица, как в Ростовской области делают бабушки на завалинке. А у индусов обычно большие усы, так что это выглядит гениально.

На полках спали люди по двое-трое, накрывшись кто чем, притулившись друг к другу коленями, спинами. Совсем незнакомые люди спали тесно и целомудренно, как пожилые супруги. Мусульмане накрыли своих дочерей и жён плотной черной материей, подвернули концы под пятки и под затылок, так что на полках лежали черные мумии, и с трудом можно было понять, с какой стороны голова. Тараканы, чертя непрерывный узор, шуршали по стенам и падали, и бесшумно скользили вдоль спящих спин.

Шумлянский оперся спиной на свой чемодан и вытянул ноги, чтобы никто не пристроился на его скамью. Время от времени выпадая из сонной одури, Шумлянский смотрел на женщину в огненно-красном сари, которая тихо сидела недалеко, на полу. Она выражала глазами всю скорбь неизвестных Шумлянскому тягот, демонстрируя вязкую, обвиняющую тоску, которую он был не в силах переварить. Он терпел, наверное, сто минут, а потом вскочил и сделал осмысленную попытку коленом эту женщину с поля зрения оттолкнуть, а потом даже деньги совал ей, но – тщетно. Она, в такт вагону покачиваясь, сожалела о чём-то, молча глядя в колени Альберта, отчего он вскоре прилёг обратно, взбешенный ненужными ожиданиями, и наконец ненадолго закрыл глаза. Короткое забытье сменялось мучительным пробуждением, будто рисуя пунктир, проводивший Шумлянского до рассвета.

После восхода солнца красное сари необъяснимо исчезло. Стало быть, вынесло ветром в открытую дверь, вместе с глазами и маленьким узелком вещей, на котором она сидела.

Толпа поредела, вся атмосфера сделалась посвежей. Деловито прополз под скамейками грязный мальчик, оставив по полу мокрые полосы, вымел мусор на общее обозрение, выпросил чаевой в ладонь.

Продавцы, бегая мимо с семи часов, гнусаво орали, не двигая ртом: "Гарам Гарам ЧАЙЯ". Чай продавали в разлив, как пиво, из бочонков с маленьким краном. Шумлянский в конце концов показал проходящему указательный палец. Продавец подошел. Шумлянский дал десять рупий и принял стакан картонный. Попробовал пару глотков. В стаканчике оказался пряный молочный мёд. Шумлянский выплеснул чай в окно, в грохочущую рассветом Индию.

Когда окончательно рассвело, стала скалкой накатываться жара. Альберт пил воду из пластиковых бутылочек, хмурил лицо, томился, считал часы. Аню довел до того, что она от беседы устала, осунулась и ушла в кабинку напротив, впрочем не спрятавшись окончательно.

Лучше держать её на виду, мало ли что.

На скамейке напротив гнездилась цветная толстуха. Доедала седьмое по счету кулфи (индийское Эскимо). На столике откидном громоздились самосы, тарелки с остывшим тали и пури-баджи, бананы и пачки OREO, и много чего еще. Сдабривая еду глотками попеременно чая и кофе, она методично жевала с отсутствующим выражением лица. Пустые картонки, обрывки и этикетки липли к подолу платья, как новогодняя мишура. Рядом с толстухой суетился мужчина (скорее всего, отец) взора не отводя от ее жующего рта. Повинуясь велению пухлой руки, он выпрыгивал из вагона и приносил ей на стол новые порции снеди. Так прибой выносит на берег мусор, цветные камешки и цветочные лепестки.

– Она будет доктором! – пояснил Шумлянскому гордый папа, потирая ладони. – Завтра экзамен сдаст, и у нашей семьи будет все хорошо. Она заработает деньги, мы залоснимся здоровьем и сразу же расцветем.

Степенная докторша величественно кивнула. Ее подбородок, измазанный шоколадом, предательски задрожал, как будто в приступе тошноты.

В сочетании с тяжкой жарой и муторным ритмом колес она доставляла Шумлянскому страшные муки.

Он развлекался тем, что воображал, как случайно толкнет на нее недопитый стаканчик чая. Мысленно лил шоколад на ее лицо. Интересно, пролезет ли сквозь прутья решетки ее голова? Интересно, если ее стошнит, наберется ведро?

Среди душного гомона, вскриков и стука колес, сквозь тугие горячие струи в открытых окнах прорвался голос, и Шумлянский мгновенно забыл о толстухе. Голос скрипел и бился в неровных нотах чего-то, похожего на гармонь. Он хрипел, надрывался. Драный, облезлый голос. Он выводил песню об Альберте, спящем в кресле на старой овчине в холодном доме, о теплых коленях Лизы и перламутровой чепухе.

Альберт поднялся, пошел на звук.

– Ты в туалет? – долетел до него голос Ани.

Шумлянский не глядя махнул рукой, продираясь между стоящих в проходе, чтобы догнать ноты волшебной песни. Отмахнулся от любопытных улыбок, наступил на культю кому-то внизу, извинился и замер, глядя прямо перед собой, в глаза поющей женщины.

Ему показалось, что черный взгляд ударил его как камень. Ему показалось: нищенка знает всё, до самого дна. Столько, сколько он сам не готов был увидеть в темнеющем зеркале. Столько любви и принятия даже мама ему не дала. На самом донышке Альберта обнаружилось странное: осколки летящего снега вдоль улицы и ледяная река. Слушай… Альберт и Лиза ступили на снег гладкими сапогами, радуясь пальцам, прижатым друг к другу в общей перчатке. Лиза в руках у Альберта: милая, гибкая Лиза. Смеется беспечно, в глазах ее бирюза. Недоверчиво-слабая, непобедимая Лиза. Тело рванулось к ней, вплавляя пряжку ремня в горячий живот, и пластилиновый ком под футболкой Альберта растаял, потёк по ногам.

Он наклонился, к Лизе приблизил лицо, и ее колени…

Ткань подкладки карманов штанов взмокла от рук. Он разжал кулаки и зубы.

Нищенка с банкой рупий гремела к выходу.

Рванулся, выбросил тело на вытянутых руках в открытые двери тамбура, в летящий жаркий пейзаж. Повисел снаружи (хохол волос беспокойно бился в макушку) пришел в себя, вернулся на место и сел. Подмигнул невозмутимому Моргану и веселой Ане. Достал зубочистку и посмотрел в окно.

В общем, как вышли из поезда, Морган придерживал Аню за кончики пальцев. Большую часть этих суток они провели как собаки, бегущие погулять: смотрели в окно, прижавшись щека к щеке, часами болтали, принюхивались друг к другу, блестели глазами. От сурового Моргана остались только очки, которые он тактично снял и убрал в чехольчик с красивой надписью. Аня и Морган, казалось, вполне сошлись: легкие рюкзачки, свежие лица, пружинистый вид. Шумлянский себя ощутил измятым и пыльным, ненужным с громоздкой своей поклажей. Но марку терять не стал: дал подзатыльник и рупий чумазому попрошайке, чтобы тот вез чемодан за ним по перрону. Шел как хозяин, попивая безудержно кислый Nimboo, поместив одну руку в карман расписных шорт. Причмокивал сладко, чуть-чуть замедляя шаг, чтобы не догадались, что он не имеет понятия, как ему жить дальше.

Аня решила дело в пользу витья гнезда. Села в такси, справа от молчаливого Моргана. Альберт выехал с ними.

Безвкусные занавески, стены альковного цвета, а на стене – неоновый крест и Иисус на кресте. Шумлянский припарковал чемодан посередине комнаты, миновал плетеное кресло, потрогал кровать. Хрустнул матрас, содержащий древесные стружки. В ванной комнате ровно текла вода. На кухне, напротив, было невероятно сухо. Холодильник, шнуром обернутый, спал. На столе не нашлось ни тарелки, ни вилки, ни ложки. В мойке блестели зазубрины маленького ножа.

Нда. Ну и ладно, должны же тут быть рестораны? Альберт подошел к входной двери, открыл её и завопил:

– Минибар!

Три полосатые свинки бросились врассыпную. Сидящий напротив двери индус по имени Джастин затряс затылком из стороны в сторону.

– Ты тут хозяин? – спросил по-русски Альберт.

– Ача, ача. – Ответил Джастин и сплюнул красное в пыль. Зубы его и язык были покрыты красным налетом, как у водителя рикши в Нью-Дели, который как будто жевал кирпич.

– Чего ты ача? – Передразнил Шумлянский, и тоже потряс головой. – Где минибар?

Индус улыбнулся, поднялся с места и двинулся в комнату Альберта.

Он вошел, распахнул занавески, закрыл в ванной кран и потрогал Шумлянскому чемодан.

– А, я понял. – Сказал Альберт. – Ладно, иди, обезьяна.

Джастин забрался на стул и покопался, что-то куда-то запихивая. Спрыгнул, отряхивая ладони, сияя от удовольствия. Фигура Христа на стене замигала цветами радуги.

– О. Спасибо. – Скривился Альберт. – Именно этого мне и надо!

В проеме сгустилась Аня.

– Альбертик! Воюешь? – и мягко Джастину улыбнулась. – Пойдем-ка, Морган уже в ресторане.

Альберт, тихонько сопя, натянул панаму и шлепанцы, через плечо сумку с деньгами повесил и двери закрыл на висячий замок слегка приржавевшим ключом.

Альберт и Аня медленно шли сквозь аллею песка, подпаленными солнцем пальмами густо уставленную.

Почва вздулась огромным бугром. Песок раскаленный, мелкий лез между пальцев, хрустел под пятками. Альберт сопел, мучительно лез вперед. Футболка прилипла к телу. Воздух казался соленым. Альберт готов был назад повернуть. Из-под очков вдоль щек текли горячие капли. Вселенная пропиталась солью. Небо, казалось, жгло, как угли через фольгу.

Аня шагала рядом, легко помахивая рукой.

– Как ты…– выпалил Альберт, и сразу увидел море.

Море лежит впереди, и оно никого не ждет. Волнуется, будто тонкое кружево платья на нежной груди девушки, танцующей самозабвенно, глядя в прозрачное небо, забывшее обо всём. Благосклонное море осознаёт, что Шумлянский прибыл, но равнодушно. Пересчитывает ракушки, камешки, крабов, чтобы порядок во всём.

Альберт смотрит на море. Море отводит взгляд. Море любит людей, ныряющих глубоко, чтобы стать хоть на время частью природы. Море катает в себе отражение солнца, как леденец. Тут и там скользят паруса счастливцев, допущенных до свободы. Море дрожит спиной, как кошка на четвереньках, обманчиво щурится в сторону.

Альберт спиной ощутил: скоро прыгнет и цапнет, но шевелиться не стал. Дышал еле слышно, совсем по-собачьи, глядя в холку огромной волны, величаво идущей к берегу.

– Хей, Морган! Ду-ду-ду-би-ду! – Вскричала Аня, смеясь, и море упало на место.

Альберт незаметно дыхание перевел, выпрямил спину, входя за Аней в прибрежный шек. Море мирно плескалось шагах в двадцати.

Хм, ресторан. Тоже мне. Размышлял Альберт, передвигая плетеное кресло в тень. Ладно, что же тут есть? Хм есть что поесть? Маленький каламбурчик.

Меню содержало такие пункты, как RUSSIAN SALAD, SHAKSUKA, TANDURI CHIKKEN. Проверив глазами всё, Шумлянский трусливо спросил potato salad, состоящий, как объяснили, из вареной картошки, местного майонеза и сваренного вкрутую яйца. Список коктейлей вполне впечатлял: sex on the beach, double sex, super sex и fire.

Аня и Морган болтали, пили молочный коктейль и манго палп, радовались друг другу. Альберт смотрел в песок. Ему было муторно. Тело грузно висело на позвонках, плечи томили тяжестью. Жгла не привыкшая к солнцу кожа. Море, соленое даже на вид, искрилось немыслимо далеко.

Солнце, вода и песок били в ладони друг друга до внутренней тишины. Душная тишина. В мерном рокоте волн шуршала тоскливо тростниковая "музыка ветра" под соломенной крышей шека. Напряженно блестел под крышей тугой пакет, отгоняющий мух. Футболка сохла на теле, соляные разводы по вороту сохранив.

Он дождался, чтобы в проеме кухни, занавешенном кисеей выцветшей занавески, мелькнуло ухо официанта, и крикнул:

– Дабл секс!

Аня и Морган уставились на Шумлянского. Вышитый блёстками Бог сиял со стены. Маленький мальчик в белом вынес коктейль из кухни на вытянутой руке, сияя улыбкой, но обходя Альберта по гладкой дуге, возможно чтобы придать торжественности.

Альберт подмигнул Ане и Моргану и глотнул. Волна коктейля вошла в утомленное тело. Рычаги тяжко сдвинулись, открывая присохшие шлюзы. Море запело громче, отчетливо цыкнул парень за стойкой. Аня резко стала значительно проще и красивее. Шумлянский прикончил коктейль, приподнял край футболки, подсунул под ворот, изобразив что-то вроде бикини, и выпятил белый живот с крупной родинкой возле пупка. Надвинул панаму на лоб, спустил очки с переносицы.

–Подруга моя! – капризно вытянув губы, мяукнул Шумлянский. – Ты обещала мне девочек! Где мои девочки?

Аня и Морган переглянулись.

– Официант! Дабл секс! – выкрикнул Альберт в сторону кухни.

– Альтик, ну ты полегче. Утро. Слегка придержи коней, чтоб силы остались кутить.

– Сил у меня во! – прихвастнул Альберт, раскинув руки по спинке дивана так широко, что даже раздался в плечах. Прихлебнул новую порцию и прищурился. – Может, ты на двоих согласна?

– Блин, ты чего? – обиженно отшатнулась Аня. Морган, ни слова по-русски не понимая, блаженно ел.

– А чего? Мы друзья! Почему бы нет? – И на Аню жалко смотреть. Она со стола берет пачку своих сигарет и косится на Моргана, который тоже закуривает, откинувшись в кресле. Видны ноги Моргана из-под края выцветших джинсовых шорт.

–Ну, дорогая. Ну что ты. Пойдем искупаемся в море. Вот что было предложено, милая леди. – С нажимом закончил Шумлянский. Аня вспыхнула и опустила глаза. Альберт оглушительно рассмеялся, расплескивая коктейль. – А ты что подумала? Ой, убила. Дурочка.. Может, была не против?– ласково потрепал ее по локтю. Морган скосил глаза на руку Шумлянского, соскользнувшую ей на спину. Аня и Морган – чистые дети с наивной шейкой и взором, давно заслужили такие шутки.

– Эх вы, туристы мои жалковатые… – Альберт взялся за донышко, грохнул пустым стаканом о сухие от солнца доски стола. – Ладно, пойду я сам.

Поднялся, пошел к воде, небрежно виляя бедрами. Прекрасный как греческий Бог. Море ворчало в прибой, как в усы. Волны боднули колени Шумлянского, волна отошла от его ладони. Он вспомнил неровные строки , которые видел в тетради Лизы.

"Море всесильно, однако оно не может отвергнуть пот на спине человека или его слова. Оно принимает всё, что в него попадет, катает в волнах белоснежные яхты и злой человеческий мусор. Море помнит дельфинов, медуз, смешных крабов и мелких рыб, китов и планктон как часть огромной своей натуры. Остальное идёт на сушу, как лишняя шелуха."

Бедная Лиза. Даже не поняла, что здесь, в этом Гоа, нет моря. Здесь океан – третий по площади и глубине на планете. Шумлянский с усилием вдвинул живот в волну. Вошел чуть поглубже, локти над кожей воды поднимая. На вот, облизывай, зверь. Никуда ты не денешься, знаю. Она говорила правду. А может быть, и врала.

Накупался, вернулся в шек, выпил ещё, выпил чаю. Аня и Морган давно ушли. Подремал, прикрыв краснеющее лицо панамой. Официант куда-то убрел, но вместо него за стойкой спала толстуха.

Альберт валялся в тени, в глубине шека, на мягкой лежанке. Рядом с его ногой, уютно свернувшись в песке, спала остроносая рыженькая собака.

Альберт пинал ногой ее время от времени, чтобы развлечься. Собака голову поднимала, сонно моргая светлыми человеческими глазами, и опять засыпала, безмятежная и простая.

Минуты тянулись медленно, мухи кружились вдоль липкой ленты. И мысли Альберта так же вились возле букв из тетради в кожаном переплете:

"А если б заранее знать что придется пройти через жгучие искры костра и не возродиться, снова и снова делать работу, не достигая цели – неужто хотел бы ты стать таким человеком? Полным жизни и очень довольным собой, и все-же безликим и мрачным? А если бы встать на краю и нырнуть – ударился бы о дно, или волна повернула и бросила бы, подхватила под голову и понесла по поверхности вдаль? Интересно, видно ли птиц в небе летящих, если смотришь из-под воды?"

Собака шумно вздохнула и подняла голову. Хмель почти что сошел, и Шумлянский тонул в меланхолической тишине, что ведет к философским выводам и откровенности.

– Слушай, ты прав, дружище. Наверное, с этим Лиза и умерла. Слишком уж много думала. – Невесело улыбнулся Шумлянский. Потрепал собаку за ухом босой ногой. Впрочем, тут же вытер ступню о песок.

За две недели в этот прибрежный шек новые люди приходили только однажды. Утром четвертого дня пришел пожилой француз. Альберт старался его побудить к контакту, но не преуспел. Француз методично сжевал "завтрак континенталь" и убрел вдоль прибоя, растворившись в шуршании волн без следа.

Альберт купался. Болтался без дела и загорал (старался со всех сторон). Подтягивал плавки повыше, подбирал покороче шорты на ягодицах. Лежал на боку, на спине, и стоял, и шел, и делал наклоны, мягко массируя шею. Игрался в песок с девчонками, муравьиные замки строил, пропуская струйки песка сквозь разжатые кулаки. Разок поиграл во фрисби с парой благородно-нескладных, как русские борзые, рослых немок невозмутимых.

Нескончаемый караван торговцев терзал Шумлянского. Особо старалась женщина Самсонита – неотвратимая, как рапира. Альберт вывернул наизнанку карманы, демонстрируя тщету ее усилий. Но она не отстала, стараясь запомниться, глядя ему в глаза, расспрашивала о жизни. Пыталась ступни ему массировать.

Он гнал ее, но Самсонита не уходила, и мало-помалу Шумлянский привык, что индийская леди в пыльном сари сидит на песке у его ног. Смирился с этим присутствием и даже слегка удивился, когда она встала, поправила платье, платок и ушла.

Этот день начался как прочие, но перед закатом явился парень. На белой футболке алела огромная запятая. Чуть пригнувшись, рывками попрыгал на мокром песке в центре шека. Повел головой, напружинив ноги, как волк, и замер. Глаза, скрытые за зеркальными стеклами, медленно обвели лежаки и диванчики. И уставились на Шумлянского. Расслабленный Альберт уже отдыхал от дневных трудов, блаженно глядя в разбавленный соком коктейль. Усы пришельца, переходящие в бороду подковкой, шевельнулись. Состоялся беззвучный обмен сигналами. Можно было сказать – любовь с первого взгляда, если бы речь не шла о мужчинах.

Молодой человек решительно двинулся к Альберту, выбрал стул и сел, закинув ступню на колено. В дыру на носу кроссовки было видно фрагмент среднего пальца. Тем не менее, выглядел парень великолепно. За спиной у него развевались воображаемые знамёна. Кудрявая капитель прически легко рифмовалась с бравым выражением лица. Альберт слегка приподнялся на локте, отсалютовал новому другу стаканом, хлебнул и прилег обратно.

Парень махнул толстухе, дождался коктейля, донышком звякнул о стол и выпил. Пересел поближе. Дал руку Альберту: я Григорий. Альберт пожал ладонь, удивляясь ее размеру. Она втекла ему в руку уютно, мягко, будто бы навсегда. Парень опять подмигнул.

– Так. – произнес он. – Ты тут давно?

– Честно – не помню. Недели две. – ответил Альберт. – А что? Кажется, только приехал.

– Есть время повеселиться?

– А то! – величаво кивнул Альберт.

Григорий поставил на стол бокал, покопался в кармашке, извлек мятую сигаретку, поднес спичку. Затянулся, немного помедлил, передал Альберту.

Альберт вдохнул, выдержал паузу и передал сигарету обратно. Жара откатилась, глухо обрушился океан. Медленно провернулся яркий фонарик на потолочной балке, поблескивая круглыми зеркальцами. Собака ушла. Над ведущими в сторону пляжа ступеньками видно было, как волны вплетают в небо косы песка.

Альберт поерзал на мягких подушках, поднял к себе ноги, чтоб дать больше места. Парень приблизился к Альберту. Тоненький трикотаж еле держался на мощных плечах. Плечи блестели,, как и колени. Парень курил серьезно, взатяг.

Шумлянский подумал: со стороны это странно. Мужчины в шеке, лёжа плечом к плечу, молча глядят в закатное море и курят. Бывает такое? Пару десятков минут назад я даже не знал что парень этот вообще существует, а сейчас ближе чем с кем бы то ни было года за полтора. А что если… Эта мысль ускользнула в песок под диван.

Искать ее было лень.

– Так. Ну, всё. – Григорий упруго вскочил, схватился руками за спинку кресла и отчеканил:

– Сегодня "Вест энд". Я приду к десяти. Охране скажи, что ты ко мне, пропустят. Можешь взять с собой даму. Адьё.

И ускакал.

Альберт пролежал еще час, поднял себя и побрел к дому.

Бикрам лежит в соленой воде. Ручки и ножки расслаблены, голова свободно откинута на тонкой шейке. Вода теребит ершик волос надо лбом, мягко подталкивает в затылок, пружинясь, блестит вдоль торса и рук. Ресницы слиплись – они тоже мокрые. Мальчик не раз открывал под водой глаза, чтобы увидеть рыб.

Бикраму нравятся рыбы. Он улыбается. Толстые, добрые рыбы блестят в полутьме, между слоями воды. Рыбы не любят зевак, любопытных взглядов и спешат укрыться от тех, кто ныряет к ним. Мама всегда говорит, что у рыб короткая память, подобная пузырькам.

Если рыбы уже забыли, что на них кто-то смотрит, они расслабляют хвосты и спокойно висят в воде. Рыбы не ощущают себя, пока жидкость вокруг не меняет температуру. Как люди не чувствуют воздух в комнате, или примерно так.

Бикрам играет, что к рыбам в гости пришел нескладный колдун-великан. Мальчик дрыгает под водой ногами, баламутит донный песок. Рыбки кидаются врассыпную в поисках тихого уголка.

Рыбы в этом очень похожи на нас, людей, но не ждут ничего, кроме Бога. Они знают что у всего на свете есть свой порядок, и соблюдают его беспрекословно. Если бы люди сподобились понимать их язык, они бы тоже узнали, каков порядок.

– Мам, а бывает что рыбы плачут? – Спрашивает Бикрам

– Нет, бачча. Рыбу кладут на доску, чтобы отрезать голову, рыба смотрит на человека и говорит: "Человек, ты не знаешь, в общем-то, сам себя. Я чувствую – ты хочешь съесть мое тело. Ты лезешь неловко по лестнице эволюции и находишься в самом начале. Я знаю, что это всё – не твоя вина. Я люблю тебя. Я прощаю. Но помни, что мир – это только слова."

Человек отчетливо видит – лежит на столе рыба, беззвучно разинув рот. Он думает "глупая рыба. "

Он видит сквозь ребра мясо, капает в мягкое сок лимона. "Могла бы (как я, например) выйти на сушу мильён лет назад!" – думает человек, протирая нож. " Что ж, рыба, таков твой путь. В будущем будешь умнее."