Олька

При всей этой радости, единственным условием было вносить платеж строго в оговоренные сроки ни раньше, ни позже. Сама хозяйка – седая, сухощавая, большими серыми совсем не старыми глазами, тонким носом с горбинкой – мелкими штрихами, оставшимися от былой красоты, казалась ей странной. Ладно еще, позже, но почему нельзя раньше? Спросить у Аллы Матвеевны Олька стеснялась.

Про ту ходили разные слухи. В основном передаваемые черными риэлтерами тихим шепотом друг другу. Дом, который в запутанной географии Замоскворечья числился номером сорок один в Малом Строченовском проезде, был для них лакомым куском и проклятым местом одновременно.

В конце девяностых два отчаянных брата по фамилии: Колбая, долго уговаривали Аллу Матвеевну перебраться в специально купленный для нее домик во Владимирской области. И в один из морозных солнечных дней даже заехали за ней, чтобы отвезти, по новому месту жительства. Старший Мамука галантно открыл дверь машины, а младший – Карл продемонстрировал пачку купюр: подъемные для обустройства на новом месте. Домой Алла Матвеевна вернулась к вечеру и пешком, а братья пропали.

Случайные грибники нашли их только через пять лет. В черепе у каждого, в том месте, где у живого человека располагается затылок, было круглое отверстие, точно подходящее под калибр семь шестьдесят две. Пуля, чудом обнаруженная в стволе дерева, росшего перед машиной, не показала ровным счетом ничего. Кроме того факта, что была выпушена из пистолета Тульский Токарев, закрепленного за запасником музея Революции еще в восьмидесятые. Обчищенные насухо братья, тихо сидевшие в автомобиле марки Ауди, доставили двухмесячный геморрой местной следственной группе, метавшейся от одной версии к другой, пока дело не было благополучно закрыто за давностью и невыясненным виновником.

Следующим номером шел авторитетный Володя Жабенков по прозвищу Жаба Клава. Которого привлекли четыре квартиры в центре города у сухой восьмидесятилетней старушки. В системе ценностей Жаба Клавы четыре квартиры в центре были высшей степенью несправедливости и непременно должны были быть отняты и проданы. Старательно обставляющий дела, тот прибыл с карманным нотариусом. Суетливым юношей с прорехами в потной шевелюре.

Переговоры не заладились, и дело стало колом на несколько недель. Он приезжал, угощался домашним вином, которое лукавая старуха готовила из забродившего вишневого варенья, водопроводной воды и водки, мучился животом, но ничего не мог добиться. На все мольбы и уговоры Алла Матвеевна обещала подумать об этом завтра. Подумать об этом завтра – было чем-то смутно знакомым. Володя зверел, плакал, умолял, но это завтра для него никак не наступало.

– Старая падла, – возмущался Володя паркуясь у знакомого переулка, к горлу подступала тошнота, а желудок недовольно сжимался.

Решив, наконец, поставить последнюю точку в старушачьей проблеме Жаба Клава, прибыл с собственным инструментом, решавшим все сложные вопросы на свете: молотком, мотком бельевой веревки и стартовым пистолетом, переделанным под боевые патроны. Войдя в квартиру, он неосторожно выпил предложенное вино, в которое хозяйка добавила секретные капельки и тут же безвольно осел на табуретке в кухне. Зрачки его сузились, а черты лица обмякли.

– Что такое, Володенька? – забеспокоилась Алла Матвеевна, – Плохо тебе? Что делать-то хотел?

– Убить тебя, – сказал Володенька и хихикнул. – Квартиры твои переоформить и скинуть по-быстрому.

– Убииить хотел, – заинтересовано протянула собеседница. – А как?

– Придушить, чтобы ты карга старая документы подписала. А потом в лес вывезти.

– Интересно. А этот-то твой кто? – старушка кивнула на обмершего жабаклавского подельника, заложила ногу за ногу и принялась покачивать на носке домашний тапок. Плешивый юноша до этого вопроса, застывший столбом, слабо каркнул и попытался улизнуть из страшной квартиры.

– Стоять, – тихо велела Алла Матвеевна и спросила еще раз. – Ну, так кто он, Володенька?

– Этот? – переспросил собеседник, – так. Шваль. Папуас на прикорме.

Папуас на прикорме обреченно заскулил, но с места не двинулся. Большие серые глаза Аллы Матвеевны оказывали на него магическое воздействие.

– Получается, душегуб ты, Володенька? – улыбнулась собеседница и поправила седой локон, упавший на лицо.

– Получается так, – согласился Жаба Клава, глядя в пол.

– И много людей погубил?

Володенька молчал, бессмысленно вращая глазами.

– Ну, так сколько? – допытывалась старушка.

– Одиннадцать, – скорбно сообщил тот и вздохнул

– Как апостолов. А двенадцатый ты – Искариот. Знаешь, кто такой Искариот?

В ответ Жаба Клава отрицательно мотнул головой. Про апостолов он не знал ровным счетом ничего.

– Ничего не знаешь, а туда же, – вздохнула хозяйка квартир, а потом приказала, – Ну, так, поди, да застрелись. И мальчика своего прихвати. Хорошо?

Ее собеседник кивнул, поднялся с сиденья и, схватив в охапку слабо сопротивляющегося испуганного нотариуса отбыл.

После этих событий проклятый четырехквартирный дом знающие люди стали обходить стороной, пока в начале двухтысячных в район не сунулась группа компаний ГИК с блестящим проектом по сносу всего ветхого и постройке на его месте высоток.

Но и та обломалась. После визита Аллы Матвеевны на Баррикадную в головной офис ГИКа болбочущие на своем невозможном суахили таджики в оранжевых жилетах закопали вырытые под коммуникации траншеи, сняли заборы и растворились. А на доме сорок один появилась табличка «Охраняется государством». От чего государство охраняло Аллу Матвеевну, было непонятно, но лихие люди навсегда отстали от ее крохотного зеленого закутка. Два соседних уже расселенных дома, попав в кильватер тотального невезения, тоже остались стоять с заколоченными окнами, остановившись где-то между жизнью и смертью.

Олька всех этих слухов не знала, а на чудесную охранную табличку внимания не обращала. Спустившись на первый этаж, она коротко нажала старомодную кнопку дверного звонка, заляпанную краской при последнем ремонте, бывшем то ли в прошлом веке, то ли еще при царе Горохе.

Хозяйка квартиры приняла деньги, а потом аккуратно купюра за купюрой расправила их. Сложила лицевыми сторонами вверх. Заметив надорванный уголок, она расстроенно посмотрела на него.

– Примут, как думаешь? – в коридоре плавал плотный аромат валерианы и старческой еды. Густо намешанного слегка пригорелого масла, капусты и жаренного. Уютный запах, которому казалось миллион лет, и он был всегда с самого начала времен.

– Конечно, примут, – стараясь говорить твердо, пообещала Олька и честно взглянула в глаза старушки. Все равно менять деньги было не на что. То, что сейчас держали сухие руки Аллы Матвеевны, было ее последними сбережениями. Собеседница недоверчиво хмыкнула, но деньги в карман халата положила.

– Чай будешь? Омлет есть еще и гренки. Я только завтрак готовила.

Олька бросила взгляд на худое, породистое лицо собеседницы на котором выделялись чуть тронутые помадой губы и кивнула.

– Ну, пошли. – Алла Матвеевна развернулась и неожиданной упругой походкой направилась на кухню. Олька шлепала за ней рассматривая по пути книжные шкафы от пола до потолка за стеклом которых пыльным золотом светились корешки. Понять названия никак не получалось все они были латинскими буквами. Знания Ольки в этом предмете останавливались ровно на том уровне, чтобы объяснить залетному иностранцу, что он получит, если заплатит. И то это была всего пара слов, в основном числительные, а действия замещались жестами.

Хозяйка положила на тарелку половину чуть теплого омлета, пару гренок и налила чай из старого чайника.

– Ешь, давай.

– Вкусно, – сказала Олька, набив рот омлетом и подумала, что вчерашний коньяк на пустой желудок был лишним. – Что читаете, Алла Матвеевна? Интересное?

Та встала со стула и взяла раскрытую книгу, лежавшую на подоконнике, посмотрев на обложку, будто видела ее в первый раз. На серой неприметной ткани было выдавлено: «Piege a miel du KGB».

– Это?

– Ага, – кивнула Олька и запила гренок чаем.

– Да так, про жизнь. Тут есть воспоминания одного моего хорошего знакомого. Вот, смотри, – Алла Матвеевна покопалась в книге и, найдя нужный фрагмент, замолчала на несколько секунд. – Вот. Каждый входит в свой поезд и едет на нем всю жизнь, чтобы в конце выйти там, куда ему не было нужно. Выйти на темном и пустом полустанке.

– Красиво, а как его звали?

– Эрнест Дежан, – хозяйка смотрела в окно, утреннее солнце путалось в ее волосах.

– А где он сейчас? – она положила в рот последний кусок. Ее собеседница пожала плечами.

– Сошел не на той станции, – Ольке показалось, что Алла Матвеевна улыбается. Сошел не на той станции, еще бы понимать, что это значит. Но хозяйка пояснила:

– Отсидел пять лет. Потом не знаю.

– Ой, у меня тоже один друг сел в тюрьму. Ударил одного ножом в драке, – при воспоминании об Олеге Олька поежилась. Ей даже почудился запах. Запах старого вылизанного «Пассата»: смесь тошнотворной ванили с пылью. Из выхлопной трубы вился сизый дым, говоривший о том, что машина на последнем вздохе, но владелец им отчего-то гордился.

– Бампер тюнингованный, видишь? – объяснял он ничего не понимающей в этом Ольке. – Пацаны с Польши прислали, с разборки. Движок чипирован – сто пятьдесят семь кобыл. На Москву только две таких.

Не так чтобы Олег был сильно агрессивным, но про таких говорят: с болтом в голове. Платил он скупо и мало, а хотел много. Заставляя отрабатывать каждую копейку. Вот к пьяному к нему лучше было не приближаться, что-то замыкало в его мозге, и он превращался в тупого совсем отмороженного садиста. Ольке он поначалу сильно понравился: сильный, уверенный в себе, в шрамах, к которым она с некоторым трепетом прикасалась, но дальше все стало совсем плохо. Однажды она долго залечивала синяки, не отвечала на сообщения, а потом с облегчением узнала про его арест.

– Друг? – Алла Матвеевна обернулась и посмотрела на нее, – так это сейчас называется?

Смотреть приходилось против света, лицо хозяйки скрывалось тенью, обрамленной сиянием солнца в волосах, поэтому догадаться, что она думает, было невозможно.

– Ну, – протянула Олька, – типа того.

Алла Матвеевна коротко хохотнула грудным приятным смехом и повеселела.

– Вот видишь! Поменялись только времена, девочка. Некоторые до сих пор выходят не на своих остановках.

Олька подумала сказать, что Олег точно вышел на своей, но промолчала. Она давно научилась – что бы возражать нужно, разбираться в предмете.

Эрнест Дежан сошел не на той станции, поднимаясь к себе, Олька думала, чтобы это значило, а еще за что этот человек отсидел пять лет. Пырнул кого-то ножом? Толкал наркоту? Надо будет взять эту книгу почитать, хотя как она что-либо поймет? Об этом Олька не думала. Все, что ее интересовало, было несложным: женские романы, инстаграмм, где она с интересом рассматривала незнакомую, красивую жизнь. Словно заглядывала в замочную скважину. Квартиры, машины, отели, еда. Настоящее и свое, не то, что у нее – заемное и чужое. Все у нее было так: чужие постели, чужие удовольствия. Единственно, что было ее – это время, за которое ей платили, но она хотела платить за него сама. Хотела платить за свое время. А для этого нужен был шанс. Один из миллиона.

В рабочем телефоне было два сообщения, обычные не приносящие денег глупости:

«Покорный раб отлижет тебе моя госпожа»

«Ты красивая!»

После второго три дурацких смайлика. Совсем не ее вариант. Она немного помедлила, а потом отправила лизуна и студента в игнор. В очередной раз порадовавшись тому, что кто-то умный изобрел интернет. Упростив донельзя глупые правила. Отделив людей друг от друга. Мух от котлет, чтобы совсем не запутаться.

Она долго стояла под душем, а потом чистила зубы глядя в зеркало в крапинках зубной пасты. Какой она будет через шестьдесят лет? Скорчив лицо, попыталась приделать себе руками морщин. А потом хохотнула, стараясь попасть в тон Аллы Матвеевны, ничего не получалось.

«Каждый смеется по-своему», – подумала Олька, – «и по разным поводам».

Ей пора было собираться. Она накрасится, приоткрыв рот, зажмурив один глаз, глядя в старое зеркало в комнате. Потом не спеша переоденется: трусики, лифчик, белая блузка, юбка и, тут она вздохнула, шпильки. Кто их придумал? Какой-нибудь Олег с болтом в голове. Придурок. Хотя Крис говорила, что девушка на шпильках выглядит сексуальнее. Может и так, но к концу дня ноги будут отваливаться. Олька застегнула юбку и влезла в фальшивый Бланик аккуратно смахнув с лака пыль. До работы надо было успеть купить пару купальников и еще погулять в Зарядье. Купальники два по двадцать пять долларов, а это три шестьсот рублями и мороженное в парке. Плюс проезд. Остается совсем немного, ну и черт с ним. Мороженного хотелось сильно. Мороженное компенсировало все неудобства. Универсальное болеутоляющее от любого вида боли.

Она вышла из переулка и, покачивая бедрами, не спеша направилась к метро. От вчерашней московской жары почти ничего не осталось, так, совсем не обжигающее приятное тепло. А вечная пыль временно затаилась прибитая, смытая ливнем. От удовольствия она даже подмигнула гнилому клыку Москва Сити далеко за крышами домов. Возможно, я еще там буду, мир каждую секунду дарит море шансов. Достаточно их дождаться. Сойти с поезда на своей остановке.

Ольке нравились такие неспешные прогулки. Три квартала в тени старых деревьев. Выглядела она на десять из десяти, и это было приятно. Остановившись на светофоре, она точно знала, что проезжающие водители будут липнуть к ней взглядами. И гадать чем она занимается. Все как всегда. Без изменений.

Ставший на поворот парень на «Мазде» ей улыбнулся, но Олька даже бровью не повела. Все, что она хотела о нем знать, было понятно и так: машина с пробегом в кредит и слишком крупные, чтобы быть настоящими часы. Через полчаса, а может и дольше, он будет сидеть в офисе и впаривать воздух недовольным клиентам. Его будут иметь такие же, как он клерки, которым повезло чуть больше. Совсем чуть-чуть, на маленькую невидимую часть шанса больше. Мелкие начальники. А вечером вернется в съемную на троих квартиру потный и усталый. Выпьет пива и ляжет спать, старательно повесив рубашку на стул, чтобы не помялась. И завтра все повторится. Машина, клиенты, начальство, пиво. Мир по большей части состоял из таких вот неудачников не готовых платить за Олькино время. Внешне аккуратных, но пропитанных нищетой как губки. С беспомощным завтра, в котором не было ровным счетом ничего.

Олька спокойно на него посмотрела, и улыбка погасла. Все было ясно без слов. Загорелся зеленый и она поплыла через дорогу. Гадский Бланик уже начал натирать. Надо было спешить.

У входа в метро как всегда в это время была толпа. Олька вошла в тяжелые, всегда приоткрытые двери и спустилась вниз.

Свет моргнул.

– Следующая станция, – небольшая заминка, будто автомат не знал, что сказать, – Площадь Революции.

Три станции потом длинный переход под поверхностью к торговому центру. Ей нравилось в метро: горьковатая резина, запах проводки, теплого воздуха. Гул поездов и толпа. Спешащие люди. Обмен взглядами на эскалаторе, эти акты пятисекундного секса доставляли ей удовольствие. Десять из десяти, для тех, кто хотел ее получить. Но их желания было мало, Олька предпочитала сама выбирать друзей. Несмотря ни на какие обстоятельства. Маленькая прихоть, единственное, что она могла себе позволить. Но на взгляды все-таки отвечала. Может быть, навстречу ей двигались ее шансы? Как это было определить? Небольшая вечная лотерея выигрыш в которую решал все, а проигрыш ничего не менял.

***

– Вам нужна «Эмка», а чашка «С», – продавщица скользила по ее фигуре наметанным взглядом, – Вам раздельный нужен?

Олька задумчиво листала развешенные на вешалках купальники. Ей нравился небесно-голубой однотонный, но он был маловат в груди. Проходивший с женой мужчина задумчиво посмотрел на ее декольте.

«Нравится?» – она хихикнула про себя. – «Нет, ты не мой вариант, котик».

Он это и так понял, кисло отвел глаза и обреченно уперся взглядом в зад супруги.

– Раздельный, – сказала Олька. – Вот такой есть с другой чашкой?

С плаката ей улыбалась модель, стоявшая под пальмой на белом песке. Идеальное тело с длинными ногами. В соломенной шляпке и дымчатых «Авиаторах». Рядом слишком близко к берегу была втиснута белая яхта. Оглядев девку с ног до головы, Олька заключила:

«Дура набитая!»

И проиграла, потому что та не ответила, по ее лицу было видно, что она довольна. У нее были деньги, море, песок и чужой купальник. То есть все, что может хотеть девушка. А у Ольки только время.

– Такой модели нет, можно посмотреть на распродаже.

Посмотреть на распродаже было хорошим советом, цены немного кусались, а запаренная от забегов по магазином Олька уже устала. Да и шпильки давали о себе знать, надо было определяться и посидеть где-нибудь с чашкой кофе. Позвонить Кристине, узнать, как дела. Или сэкономить, сразу двинуть в парк и там уже выпить кофе с мороженным.

– Есть такой вашего размера, – продавец старалась не смотреть ей в глаза. Обычный прием. Заговор продавцов, никогда не смотри в глаза клиенту. Отводи взгляд. Иначе проколешься, дашь понять, что хочешь обмануть. Слишком честно смотреть в глаза могут только конченные негодяи. Или сумасшедшие. Первые обманут тебя, не моргнув глазом, вторых тоже стоило опасаться. Никогда не знаешь, что принесет тебе встреча с сумасшедшим.

– А сколько стоит?

Собеседница покопалась в бирках.

– Четыре сто. Но у нас сегодня на них акция, вторая вещь минус тридцать процентов, – она не выдержала и бросила короткий взгляд на Ольку, словно кошка ожидающая мышь.

Минус тридцать процентов, Олька взяла паузу, рассматривая вешалки. Было слышно, как в сумочке зашелестел рабочий телефон. Она не прервалась, черт с ним пока. Если она возьмет второй, то в принципе влезет в бюджет. Покупки ей уже надоели, сильно хотелось присесть и мороженного. Поэтому второй купальник она подобрала не думая, взяла тот, который был на девке с рекламного стенда.

– Вот этот.

– Хорошо, – улыбнулась продавец, и на всякий случай соврала, – у меня такой же уже два года.

В этом Олька сильно сомневалась, потому что на стенде было указана прошлогодняя коллекция, но вслух ничего не сказала. Молча оплатила покупки и вышла из магазина. Девка с плаката улыбалась ей в спину. В мире маленькая ложь наслаивалась на большую, та на огромную. Ольке было наплевать.

Глава 3. Добрые дела последних мерзавцев

Обычно Олька выходила на Китай-городе и шла по Варварке мимо церквей вниз к Васильевскому спуску. В принципе можно было повернуть и раньше, но она упрямо придерживалась собственного понятного только ей ритуала. Варварка, мимо церквей, к площади. Церкви она знала наперечет: Георгиевскую, Знаменский собор, Максима и крайнюю Варвары. Серую крышу Английского двора. Шагала по тротуару, рассматривая потемневшее дерево дверных полотен в строгой геометрии металлических стяжек, переплеты узких окон, камни и кирпич стен. При этом она никогда в жизни не бывала внутри, сама не зная почему. Заглядывала в приоткрытые двери на таинственно горящие свечи и проходила мимо. Неспешно двигалась по маршруту думая, сколько таких вот как она Олек, уже прошло. Сотни? Тысячи? И ни одна не зашла в храм.

Она плыла, осторожно переступая шпильками по каменной мостовой прислушиваясь к обрывкам чужой жизни. Люди разговаривали, появляясь в пределах слышимости на пару мгновений и тут же исчезали, чтобы больше не встретится Ольке никогда.

– Да, хер ему скажи. Я уже проект сдал, он все подписал, ничего я править не… – запаренный парень, отрешенно разговаривающий по гарнитуре, чуть не налетел на нее, бросил взгляд и исчез за спиной.

– Если температура будет держаться….

– Сколько? Это дорого…

– Привет, мам! Я сегодня не заеду. Что? Нет, не смогу…

– А я ему такой говорю…

Рядом истошно засигналила машина, кого-то жизнь уже вывела из себя. Ткнула пальцем в самого слабого, того у кого на календаре всегда был понедельник. Кому надо было спешить, иначе он бы не успел никуда.

Было уже три часа и до работы оставалось немного. Нужно было купить мороженого, отыскать свободную лавочку в тени и скинуть на полчаса гадские туфли. Полчаса полнейшего счастья. Никому не нужного времени, которое Олька оплачивала сама.

– Пломбир, Лакомка, Эскимо? – продавщица, утрамбованная в ларек, как черепаха в панцирь вопросительно на нее посмотрела. Ее голову украшали глупые пластиковые светящиеся метелки, создающие иллюзию веселья и радости. Сплошного веселья и радости, под которыми серело потное лицо с мешками под глазами. Усталое лицо с признаками небольшого, уже начавшего отпускать похмелья. Справа свисали разноцветные шары сахарной ваты, затянутые пленкой, слева на горке стояли бутылки с водой, казалось, если она шевельнется, вся эта требуха повалится и похоронит ее под завалами. Как она двигалась в этом лабиринте, оставалось загадкой.

– Пломбир, – определилась Олька. – И воды.

– Газ – негаз?

– Простой, – Олька переступила с ноги на ногу, Бланик ощутимо жали.

– Сто четырнадцать, – продавщица исполнила акробатический номер, протянув ей покупки. Гора товара опасно покачнулась.

– Спасибо!

Она приняла холодный стаканчик мороженого, на пластиковой обертке которого расползалась изморозь, а бутылку положила в бумажный пакет к купальникам. Еще сто метров и она присядет где-нибудь и будет наслаждаться жизнью, скинув шпильки с ног. Мелкие удовольствия, за которые жизнь не просит денег. Слишком мизерные для назначения цены и бесценные, если брать по большому счету.

Золотой свет, свет разбавленного меда плыл по гаревым дорожкам, Олька на мгновение прикрыла глаза. Словно моргнула на пару мгновений дольше. Раз – пара секунд в желтых сумерках, пробивающихся сквозь веки, два – шорох листьев, розовый мелкий камень под подошвами. Мамы с колясками. Обрывки разговоров, туристы, снимающие что попало телефонами. Пахло цветами, чем-то сладким, пыльцой. Город отступил, принялся топтаться на краю, напоминая о себе шорохом шин и гулом двигающихся по Москворецкому мосту автомобилей. Ему не терпелось снова схватить Ольку, затянуть в асфальтовые волны, в терпкую вонь выхлопных газов, беспросветную суету, проблемы. Остановившись там, на границе Зарядья, он шелестел деньгами, требуя ответы на незаданные вопросы, хотел секса, удовольствий и времени. Ее времени. Ей хотелось, не оборачиваясь показать ему средний палец в идеальном маникюре и покачивая туго обтянутыми юбкой бедрами исчезнуть в зелени. Навсегда. Ну, или хотя бы до пяти, потому что в половину шестого ее будет жать Кристина. И друзья. Если она захочет. А она, наверное, захочет – несмотря ни на что, триста долларов даже за вычетом комиссионных Крис это двадцать тысяч. Неплохая сумма за пару часов спектакля под названием женский оргазм. Кем она представится? Раздумывая, она неторопливо шагала по дорожке. Выбор роли был приятным.

Студентка, секретарша, продавщица в бутике, фрилансер – миллионы вариаций. Рыжая девочка с зелеными кошачьими глазами в поисках себя.

Сплошные большие и мелкие удовольствия неожиданно закончились, потому что прямо перед выбранной лавкой у Ольки произошла катастрофа – супинатор на правой туфле разломился, и она чуть не упала, больно ударившись коленом о деревянное сидение. Она ойкнула, скорей от неожиданности, чем от боли. Присела и расстроенно принялась изучать обувь.

Подошва лопнула пополам и держалась на тонкой полоске кожи, каблук с площадкой под пятку свернулся на сторону и торчал сейчас свернутой куриной шеей. Это был полный крах, бесповоротный. Коварный Бланик подвел ее в самый неподходящий момент. Что теперь было делать? Ехать через весь город босой? На глаза сами собой навернулись слезы. Босой через весь город.

Черт, черт, черт. Представив, как она это проделает, Олька обиженно поджала губы, а потом, отложив в сторону туфлю, развернула мороженое. Нужно было компенсировать потери сладким и подумать.

– Девушка, почему вы плачете?

Олька вздрогнула. Во-первых, она не видела, как он подошел, во-вторых, не заметила, что плачет по такому пустяковому поводу. Подумаешь, через весь город на метро. Мало ли сумасшедших тут обитает? Каждый второй, и у всякого болт в голове.

– А вам какое дело? – она злилась на себя. За эту минуту глупой беспомощности, за слезы, которые даже не заметила. За красивые лакированные туфли, которые на поверку оказались полным фуфлом. За то, что ей было не плевать, и было жалко себя. Пожалуй, впервые в жизни ей стало жалко себя, жизнь и время, которое она продавала.

– Никакого, – согласился собеседник и присел на лавку. Еще один сумасшедший, которому все было надо. Он даже не рассматривал Ольку, как это обычно делали мужчины. Ни грудь, ни ноги, ни ярко накрашенные губы, тронутые тушью ресницы, ямочку на шее, в которой лежал грошовый кулончик. Вообще ничего. Зато он наклонился и с интересом прочитал затертую надпись на подошве.