Депортация на тот свет. Приключения блогера в девяностых

Депортация на тот свет

Приключения блогера в девяностых

Аким Простой

Иллюстратор Дарья Юрьевна Антоненко

© Аким Простой, 2020

© Дарья Юрьевна Антоненко, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-4496-3279-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Аким Простой.

Москва.12.06.2018

ДЕПОРТАЦИЯ НА ТОТ СВЕТ

Луч солнца

О, сколько нам открытий чудных

Готовят просвещенья дух,

И опыт, сын ошибок трудных,

И гений, парадоксов друг,

И случай, бог изобретатель.

А. С. Пушкин.

В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году, в результате государственного переворота, самое мощное и влиятельное в мире государство перестало существовать. Результатом предательства  стала кровопролитная гражданская война, отголоски которой слышны по сей день.

Это правдивая история. Отдавая дань ушедшим, из уважения к выжившим, имена изменены. Религиозные, расовые, национальные, культурно-этические нормы соблюдены, разночтения ошибочны. Большинства персонажей сюжета давно нет в живых, а могло получиться иначе…

Меня зовут Филип, а приключения начались с момента появления на свет. Родился в Москве в тысяча девятьсот семьдесят первом году, в историческом центре города, на станции метро Университет. Мама известная актриса театра и кино, золотой души человек, умница и красавица. Отец старший офицер КГБ СССР, сильный, умный, волевой муж отец и семьянин. Добрейшей души красивый могучий человек. Родных братьев и сестёр у меня не было.

Очень ярко помню себя практически с самого рождения. Белый свет наполнял нашу просторную квартиру через распахнутые, окна сталинского дома. Колышущиеся с лёгким шуршанием, забавного рисунка шторы, тонкая, прозрачная тюль, запах цветов, листьев тополя, берёзок и всё в атмосфере тепла и уюта. Высоченные потолки с разноцветной лепниной, волшебную, хрустальную, переливающуюся всеми цветами радуги люстру. Деревянную, густо полированную, душистую мебель, иссини белое постельное бельё. Огромную, белоснежную кафельную ванную. Яркие, узорчатые ковры, с диковинными саблями, повешенными поверх, посуду, скорее звуки хрустальной посуды и серебряных приборов. Тихо доносящийся из далека шум радио и ласковый, добрый шёпот мамы.

Всё это гармонично вписывалось в мою крошечную органику, по-другому малыш Филип и не понимал смысла своего появления на солнечный свет и сменяющее его лунное, серебряное свечение. Улыбающиеся мама и папа только усиливали смысл моего пробуждения из так называемого небытия.

Ведь с самого начала с момента моего рождения, во мне был протест. Как будто второй я оставался там, «в небытие» и яростно сопротивлялся тому, что происходит! Что всё! Вселенная блаженства с узилась. Выбора нет! Теперь время определяет материю. Есть система координат и великое множество игрушек, расставленных в хаосе. Есть тяжесть атмосферного давления и, ещё океан невесть чего. Однозначно протест был с самого начала! И всё, что меня окружало, вселяло какой-то смысл. Отсюда и суровый взгляд, и нахмуренные брови. Однако выбора у меня не было и теперь всё, абсолютно всё, вызывало во мне искренний интерес. Страсть изучения и познаний росла во мне гораздо быстрее меня самого. По словам мамы, я родился не реально больших размеров. Вес, зафиксировали целых в шесть килограммов, шесть сот граммов. Акушерка, с ужасом сообщила об этом и на отрез отказалась вписывать эти данные в метрику:“ Лена! Ты что?! Меня с работы уволят, я не могу портить статистику!» Шептала она и указала четыре килограмма пятьсот граммов. Когда я, будучи уже достаточно взрослым, услышал про это, то с улыбкой подумал о книге Рекордов Гиннеса, возможно, мое рождение могло отразиться записью именно там.

Лена, Елена Юрьевна, это моя мама. В попытках отыскать начальную точку моих воспоминаний, всё чаще склоняюсь к тому, что запомнил первый луч света в родовом отделении. Что-то яркое, белое и запах, медицинский запах. Это и есть моё возвращение оттуда сюда. Позже, часто получал ощущении де жавю, когда слышал этот медицинский, где-то отдалённо с примесью хлора, запах. И да, чувство какой-то глубоко зарытой обиды с первыми вдохами воздуха.

Конечно, всё моё на тот момент многочисленное семейство было счастливо! Рождённого богатыря любили, боготворили и, конечно, баловали. На мой счёт была открыта сберкнижка, на которую вносились крупные суммы, импортная одежда с первых шагов лито и комфортно облегало моё крепкое тельце. Надо сказать, что родной мамин брат, Виктор Юрьевич, числился на высокой должности в Внешпосылторге и вопрос дефицита в нашей семье отпадал. Никто ни в чём не нуждался. Не могу сказать, что отец очень радовался импортному раздолью. Он по долгу службы успел много, где побывать и придерживался Советских взглядов. Как-то за обедом, я услышал от него фразу, запомнившуюся на всегда: «Везде говно! Только у нас раздолье и благодать!» Однако отцовский радикализм не мешал ему коллекционировать холодное оружие (коего у него было огромное множество) и предметы старины. Да и территорию комфорта в виде цветного телевизора фирмы SONY, итальянской дублёнки, французского коньяка, да и много чего другого никто не отменял.

Ребёнок рос очень быстро, ходить начал в год, оттого и ноги слегка по дугам выросли, а детский горшок пошёл в дело и того раньше. Акселерат? Нет, скорее просто генетика, хорошая родословная. Вся родня по отцовской линии старшие офицеры, герои, орденоносцы, мужественно отдавшие свои жизни за Отчизну, за Родину. Честно служившие своему отечеству. По маминой же линии, сплошь купцы и придворные. Белая кость, голубая кровь. Это конечно с юмором, ни в коем случае не кичусь, а лишь излагаю факты. Владимир Семёнович, так звали отца, любил часами проводить свободное от службы время с сыном, сначала отдавая тепло и доброту, а затем и знания.

В таком сказочном, детском раю, не спешно шло время. Филип обзавёлся большим количеством друзей, живущих в одном с ним подъезде. Это были мальчики и девочки, близкие по возрасту и как сейчас говорят социальному статусу. Все из благополучных семей, добрые и воспитанные дети. Мы все были как одна большая семья, двери ни у кого не закрывались и мы, перескакивая с этажа на этаж, посещали друг друга, хвастаясь игрушками, жвачкой, иногда, семейными реликвиями в виде статуэток, монет. Не много позже появились пластмассовые солдатики, индейцы, и, даже детские, игрушечные копии орудийных установок. У меня была железная, зелёного цвета, гаубица. Особенно ценились резиновые, ярко раскрашенные индейцы и ковбойцы, они имели объёмные формы и различимые выражения лиц, в отличие от купленных в Детском мире, плоских и почему-то розовых солдатиков. Для детских баталий было раздолье, к тому же из пушек можно было стрелять и получалось весьма захватывающе.

Весной, в период апрельского таяния, да и летом, мы строили парусные кораблики и пускали их вплавь. Резвились и бегали, обрызгивая друг друга водой из самодельных брызгалок. Это были пластмассовые ёмкости от импортных шампуней, с проткнутыми крышками и наполненными водой. Верхом искусства владения брызгалкой, считалось выплеснуть струю воды на несколько метров.

Мы бегали по московским дворикам середины семидесятых, среди многочисленных густых кустарников, пахучих деревьев и высокой травы. Перепрыгивали через деревянные, в виде деревенских частоколов заборы и были безумно счастливы. А к вечеру, добрый голос мамы из окна звал домой, ужинать и я радостно бежал поглощать приготовленную заботливыми и добрыми мамиными руками, снедь.

Со мной на лестничной площадке, прямо соседняя дверь, жила девочка по имени Александра, Саша. Очень милая, добрая и отзывчивая. Не знаю как, какими флюидами, в возрасте четырёх, пяти лет, маленький Филип понял, что это его человечек. Короче говоря, я в неё влюбился. Полюбил по-настоящему, по-взрослому и даже поделился этим с родителями, рассказав в деталях моё видение дальнейшей моей с Александрой жизни. Уточнив, в каком возрасте можно всё узаконить.

«Да, и обручальные кольца нужно сейчас купить, а то потом будут значительно дороже». С важным видом распорядился я.

Родители были в счастливом шоке и, конечно, одобрили мои благие пожелания. У нас был замечательный, тихий и добрый двор. Кое где встречался покрашенный деревянный частокол. В конце двора, служебным входом выглядывал обувной магазин, а перед ним металлически мусорный контейнер, вечно до верху наполненный пустыми, пахнущими новой обувью коробками. Это была отдельная территория запахов, с чем-то кислым, но ни в коем случае не отталкивающих. Мы никогда не залезали в помойку и лично я так и не понял источника этого не побоюсь этого слова уличного аромата.

Будучи уже взрослым человеком, вспоминая свой двор, вместе с ним вспоминал и этот запах. Он не отпускал меня до тех пор, пока я в один летний день, запланировано, сел в машину и поехал посетить старые пенаты, причём, больше всего меня интересовало, сохранился ли тот самый запах детства. И каково же было моё удивления, что несмотря на многочисленные изменения, запах остался. Не было уже обувного магазина, не было контейнера для мусора, да и двор превратился во что-то неузнаваемое. А запах детства никуда не делся, он так и живёт там, где ему положено!

Мы с Сашей часто гуляли вместе с детьми, и у меня было стойкое ощущение, что моё отношение к ней, имеет полярный ответ. Что она тоже меня любит.

Если честно, я даже в этом не сомневался. Однажды, дело было в конце апреля, когда снег почти что растаял и яркое солнце отражалось от многочисленных луж, как от зеркал, мы с Сашей играли в песочнице. Мы были вдвоём, нам было хорошо и весело. Смеясь, мы строили домики, лепили куличики из мокрого песка, воздух был наполнен ароматом приближающейся весны и наполнял нас атмосферой добра и счастья.

Нашу идиллию нарушил соседский мальчик. Звали его Гарик. Гарик Степанян. Он был на пару лет старше, хотя и не выглядел так со стороны. Это был, пожалуй, единственный проблемный ребёнок в нашем дворе.

Прыгнув в песочницу Гарик испортил плоды наших с Сашей творений растоптав их ногами. Совершая множество вертлявых движений, он говорил какие-то гадости, при этом отвратительно улыбаясь. В этой улыбке было презрение, отвращение и конечно чувство вершины собственного достоинства. Понятно было, что он выделывался перед Сашей, а в отношении меня, наверное, работало желание унизить, втоптать в грязь, уничтожить. Всё это я, будучи ребёнком мог понять только на уровне интуиции. Такое произошло со мной в первый раз. На мгновение я вошёл в ступор. Заметив это, Степанян, находясь на верхней части песочницы, со всего размаха ударил меня мыском ноги прямо в нос. Он был в резиновых сапожках и к привкусу металла во рту, добавился вкус грязного талого снега и резины. Этого я не ожидал! Как? Для меня все, абсолютно все люди были друзьями, хорошими друзьями. Да и с Гариком этим мы то же гуляли вместе, дома я у них бывал, а он с сестрой у нас.

Вспыхнув от негодования, не чувствуя боли я выпрямился, схватил подонка обеими руками за ноги и резко дёрнул на себя. Гарик грохнулся на спину, чудом не разбив при этом голову, везде лежал талый снег.

Улыбка изменилась, то есть он ещё улыбался, но уже по-другому, как улыбаются нашкодившие дурачки, в глазах страх. Кстати, первый раз, когда я увидел такой взгляд, этот чёртов страх в глазах, показал мне именно он Гарик Степанян. Немного покривлявшись, издавая при этом визгливые ноты мальчик заплакал и побежал домой.

Я не испытал чувство гордости, высокомерия, радости, или что там ещё чувствуют, испытывают, победители над побеждёнными?! Была пустота и что-то немного отдалённо напоминающее грусть.

Я взял испуганную Сашеньку за руку, и мы пошли домой.

Дома, за ужином, я вкратце рассказал родителям о неприличном поведении соседского мальчика, но не помню ровным счётом никакой реакции.

Жизнь продолжалась, я взрослел, мы с ребятами по-прежнему бегали друг к другу в гости. Как-то раз, я сидел дома и рассматривал на большом, дубовом, обитым зелёным сукном, отцовском столе, монеты, видимо оставленные в второпях. Это были старинные монеты, как российские, так и зарубежные, большинство в прекрасном состоянии, как новые! Это было удивительное и захватывающее зрелище. Я так увлекся, что не заметил, присоединившегося к просмотру Славку Фирцева, соседа с пятого этажа. Входные двери на ключ и на цепочку запирались только на ночь. «Даааа вещь!» Прервал тишину Славка. “ Ага! Отцовские.» С восторгом прошептал я. «А мой отец тоже собирает! У него и бумажные есть, пойдём, покажу!» И мы воодушевлённо побежали к Славке. Он долго искал отцовскую коллекцию по квартире, а когда нашёл, с гордостью показал горсть старинных монет и деловито достал из стола связку больших и старых бумажных купюр прошлого и позапрошлого века. Славка убеждал меня, что эти ассигнации стоят намного больше всего того, что он видел у меня. В конечном счёте, он убедил меня совершить дружеский обмен, ведь друзья друг друга не обманывают! И выменял несколько сверкающих отцовских монет на такое же количество бумажных денег. На этом и решили. И я счастливый отправился домой, изучать приобретённое богатство.

Каково же было моё удивление, когда пришёл отец и тихим, спокойным голосом выяснил у меня детали обмена. Да, голос у отца был всегда на одной тональности, тихий, ровный, спокойный и вместе с этим крайне убедительный. «Филип, дорогой мой, тебя обманули. Да, твой старший товарищ тебя надул.»

После этого он молча сгрёб своей огромной ладонью со стола ветхие купюры и удалился, вернувшись минут через пять с коробкой своих артефактов. А я испытал очередное разочарование! Ведь Славка! Славка Фирцев! Это же друг! Настоящий друг! Как он мог обмануть?! Я не стал впадать в меланхолию, и, тем более обсуждать это с родителями, просто очередная ложка дёгтя разлилась в бочке мёда. Внешняя среда продолжала разбивать внутренний фундамент истинных ценностей, формирующих человека. Я продолжал дружить и с Славкой и с Гариком, но чем старше я становился, тем острее становились вопросы к их поступкам. Зная свою родословную до десятого колена, традиции и культуру, вошедшую в мою кровь, такие вещи, как дружба, доверие, уважение, не идеализировались мною, нет, они просто жили во мне в том их настоящем смысле. Для меня не могло быть иначе.

Как-то летним вечером, мы с мальчишками гуляли во дворе. Как правило мы знали всех жильцов дома, они знали нас, каждый раз здороваясь при встрече. Случайных людей не было, то есть не было совсем, иногда через двор проходили местные жители из ближних домов, но и они были всем известны, а про мальчика дауна, гулявшего с бабушкой по соседней улице, вообще знал весь район.

Так вот, гуляем мы с ребятами во дворе и видим, как человек шесть, юношей и девушек, не торопясь, вальяжно спускаются к нам на задворки. Спустившись к дворницкой, они расположились на лавке у двери. Самое злачное место во дворике. Молодые люди все как один в серого цвета джинсовых костюмах, распахнутых клетчатых рубахах, длинноволосые, лохматые, не опрятные, не бритые. Женщины в коротких по моде юбках, на танкетках, с вызывающими причёсками и вульгарным макияжем. Кстати, тогда я впервые в жизни увидел, насколько отвратительно, я бы даже сказал страшно, выглядит небритый человек. Один из мужчин подошёл ко мне и с потухшим взглядом и безразличным видом тихим голосом то ли попросил, то ли потребовал двадцать копеек, чем вызвал во мне взрыв негодования, впрочем, это осталось не замеченным. Получив отказ, он продефилировал к своей компании и уселся рядом, небрежно положив худую руку рыжеволосой барышне на плечо.

Они вызвали не поддельный интерес у всех нас! Таких людей мы раньше не видели. Одинаковая одежда, у всех, как у одного потухший, откуда-то из-под лобья взгляд. Ироническая улыбка на уголках губ и явная принадлежность к какому-то другому, тёмному миру людей. Это были как демоны из преисподней, пришедшие легко и равнодушно совершить зло и уйти обратно, в преисподнюю. Над ними прямо висело что-то тёмное и опасное. Обратив внимание на наши изучающие взгляды, они начали что-то громко обсуждать. Смысл был не понятен, но посыл звучал даже в тональностях, посыл полного пренебрежения нормам морали, и опять же ненависть и злоба. Они просидели так около часа, а затем, оставив несколько не приличных напутствий, удалились. Медленными, разбитными, шаркающими походками. Люди со дна.

Летом, меня, как и большинство детей СССР, родители отвозили на дачу, на попечительство бабушки. Там тоже было много друзей, но большей частью старше меня. Были и совсем взрослые ребята, которые считали своим долгом воспитывать нас. Именно на даче я прекрасно освоил велосипед, научился не плохо играть в футбол, волейбол. Именно на даче, играя в лесу в войнушку, старшие ребята научили ходить по лесу бесшумно. Не понимаю, откуда у них эти знания, но, в последствии они мне не раз пригодились. Летняя дача, лес, пруд, сельпо в деревне с огромным выбором леденцов! Барбарис, мятные, кис-кис! Блаженство! Мы играли футбольным мячом в Американку, мотались на велосипедах по пыльным просекам, купались в речках и лесных озёрах, рыбачили и… взрослели. Каждый новый летний сезон мы встречались и находили возрастные изменения друг в друге. Кто-то начал пробовать курить сигареты, кто-то вино, и, конечно, все мы стали активно интересоваться девочками.

Особенно ярко это ощущалось на карьере, у воды, где в знойный июльский день собиралось много симпатичных девушек, разумеется, в купальниках и это возбуждало в нас непреодолимое желание греха.

В семье не без урода. Среди нас был один мальчик, Алекс Першин, которого вид девушки в бикини полностью лишал рассудка. Парень, итак, был обделён разумом, а тут переходный возраст и такое. В дальнейшей жизни судьба дала ему череду взлётов и падений. Много денег, женщин, развлечений. Осуществились все его не замысловатые фантазии. Были моменты, когда он, как наркобарон, сорил деньгами, утопая в роскоши и пороках. Однако ничего ни ему, никому-то другому, не даётся просто так. В противовес такому лёгкому и не заслуженному фурору он был наказан многочисленными недугами. Чесотка, венерические заболевания, рано подорванное здоровье, алкоголизм и, как следствие, разрушенная нервная система и, пожалуй, самый губительный недуг – игромания. Игорная зависимость. Алекс не мог спокойно пройти мимо казино или просто игрального автомата. Если в кармане были деньги, он их там же и очень быстро проигрывал, если денег не было, он, как наркоман в состоянии ломки, начинал их хаотично искать, залезая в долги, а порой, пускаясь во все тяжкие. В такие моменты на него было жалко смотреть.

Прожил он не долго, в тридцать семь лет его зарезал кухонным ножом партнёр по бизнесу. Зарезал в алкогольном помешательстве, в конфликте, затеянном Алексом.

А пока, Алекс Першин с какими только фантасмагориями к нам не обращался. Его преследовала навязчивая идея вступить в половые отношения с девушкой. Причём сделать это он собирался в насильственной форме и никак иначе. Из его уст звучало это приблизительно так: «Эт самое… А давайте поедем на велеках туда, ну откуда они ходят и эт самое… Ну… подстережём её, затем заманим в лес, а потом свяжем ей руки, привяжем к дереву, облапаем и вы… бем! А?! Или прямо в поле, там же никого нет, свяжем, палапаем, а патом вы… бем! Ну?! Зэкинская же идея!!! А?! Пацаны!» Он умудрился собрать единомышленников, пару мальчиков на два-три года младше его, которые по совей детской наивности, согласились участвовать. Так они, в полной боевой готовности, а это суровая верёвка, ветошь, для кляпа, маски и даже кухонный нож, бороздили на велосипедах, окрестности вблизи карьера и других водоёмов, в поисках жертвы, дабы удовлетворить свои половые потребности. Слава Богу у них ничего не получилось, и никто не пострадал.

К слову сказать несколькими годами позднее, у меня случилась романтическая прелюдия в именно тех лесах. Лето, природа, юность, романтическая встреча, искрометная любовь, страсть. В моём случае всё произошло совершенно случайно, а может и нет, ведь пути Господние не исповедуемы.

Был тот самый знойный летний день. Велосипед стоял с проколотой шиной, у дома. Я рано проснулся, позавтракал парным молоком и блинчиками с клубничным вареньем, поцеловал в щёчку бабушку и не дожидаясь дружеской компании, решил пойти искупаться на карьер. “ Пойду пешком, обратно всё равно с кем-нибудь на багажнике доеду», – подумал я и отправился в путь. До карьера было километров пять, сначала лесной тропинкой, а затем по магистрали. Я шёл и напевал забавную песенку Виктора Цоя “ Восьмиклассница». Дойдя до водоёма был приятно удивлён – было тихо и безлюдно. Вода за ночь отстоялась и выглядела кристально чистой. Я разделся и с разбега нырнул. Бодрость обволокла тело, и я поплыл на противоположный берег. Не догребая метров десять, я развернулся и поддал кролем обратно. Выйдя на песчаный, уже горячий от солнца берег, я расстелил плед и лёг на живот, мотая головой в разные стороны, пытаясь вытряхнуть остатки воды из ушей. Вскоре меня разморило, я подложил под голову сложенную футболку, шорты и тапочки. Зажмурил глаза и задремал.

Когда я проснулся солнце стояло в зените, народу заметно прибавилось, но наших ребят не было. На берегу, прямо у воды, стояло несколько автомобилей с открытыми дверьми, и включёнными радиолами. Играла не затейливая музыка, что-то из российской эстрады. Рядом с авто стояли группы людей. Женщины огромных и нелепых размеров, в выцветших лифчиках, мужчины с большими животами, кто в одинаковых полосатых с маленьким, металлическим якорем на боку, плавках, кто-то в семейных, чуть выше колен, трусах. У некоторых трусы были закатаны до самой резинки и из далека можно было подумать, что это плавки. Голенькие и шумные детишки с надетыми спасательными кругами, метались из стороны в сторону по пляжу. Кто-то пил пиво, кто-то водку или портвейн. Были и уже изрядно пьяные. Мимо, никем не замеченный, покачиваясь, прошёл сильно избитый, весь в крови, с изуродованным носом, молодой человек. Парень дошёл до кромки леса и рухнул на землю. Всем было на это наплевать. Где-то поодаль, у травы, стоял зелёный армейский грузовик марки «ЗИЛ», рядом с которым угрюмо поглядывая по сторонам, сидел солдатик в больших, чёрного цвета сатиновых трусах и кирзовых сапогах. Очень худой и остриженный под ноль. Синего оттенка кожа обтягивала просвечивающие через неё кости. Типичный для того времени образ защитника отечества.

Карьер находился рядом с федеральной трассой и многие останавливались перевести дыхание и освежиться.

Продолжая осматриваться, я заметил одну очень интересную особу. Это была девушка, лет так семнадцати, не большого роста, с белокурыми вьющимися волосами и очень аппетитными формами. Этакий сочный, ни в коем случае не переспевший персик. Да простят меня за эдакое импозантное сравнение. В переводе на современный, это была супер сэкси гёрл. Она стояла довольно близко, настолько, что я спокойно рассмотрел её милое, хорошо загорелое личико. Слегка вздёрнутый носик, пухленькие губки, милые щёчки. Она была суперобаятельна, мила и желанна. На ней был купальник бикини, синего цвета и, судя по всему, она была одна.

Мы встретились взглядами, и невидимая молния сверкнула, между нами. Я это понял. Она это поняла. Ещё некоторое время, как это часто бывает, мы изображали безразличие к эмоциям, бурлившим и там, и здесь. Пока, наконец она первая не нарушила шаткий нейтралитет. Медленно и грациозно она вошла по пояс в воду, обрызгала и слегка растёрла плечи водой и очень медленно поплыла. Я выждал около минуты, встал, не торопливо стряхнул с себя песочек и довольно шустро, без брызг, зашёл в воду и поплыл параллельным курсом.

Она увидела, что я подплываю и повернулась ко мне лицом «Какие красивые, голубые глаза», подумал я и улыбнулся, произнеся при этом; «Привет! Классная водичка, не правда ли?» Она улыбнулась, показав белоснежные, ровные зубы, кивнула и ничего не ответила. Мы барахтались в воде ещё какое-то время, а потом, держась за руки вышли из воды. Я перенёс свой плед к ней поближе и в очередной раз попытался разговорить прекрасную незнакомку; «Меня Филип зовут, улыбнулся я, а Вас?» Она немного смутилась и поискав веточку в песке, написала; «Оля» и, при этом, для убедительности показала ладонью на себя. И тут я понял, она немая, а скорее всего глухонемая. В то, далёкое время, людей с подобными отклонениями было довольно много. Настолько много, что для них строили специальные школы, интернаты и их присутствие в обществе никого не удивляло. «Я понял», улыбнувшись сказал я и, нежно взяв у неё хворостинку, написал на песке; «Филип» и показал на себя. Она обрадовалась, и мы продолжили общение при помощи не хитрых приспособлений, хвойной веточки и жёлтого, речного песка. Через какой-то час, может два или даже три, время мы не замечали, между нами, окончательно стёрлись границы. Мы были взволнованы и счастливы. Нам было настолько хорошо и комфортно вместе, что отсутствие голоса у Оли, не значило для меня ровным счётом ничего. Так продолжалось долго и могло продолжаться не весть сколько ещё, пока Оля, вдруг, будто вспомнив что-то и нахмурив бровки написала, что совсем забыла про какое-то дело и что ей срочно нужно идти. Я немного расстроился, она почувствовала это и предложила себя проводить.