Жестокие чувства

– Если нужно довести подготовку до совершенства, могу предложить кое-что еще. Во-первых, интимное омоложение. Это лазерная процедура, усиливающая тонус тканей. Улучшает внешний вид и ощущения, делает все более молодым и упругим. Во-вторых, – продолжает она, – эпиляция всех зон. Это, думаю, понятно. Я не выдерживаю и подаюсь вперед, заглядываю ей в глаза.

– А как же процедуры после встреч? – мой голос звучит тише и острее. – Если вы давно в этом бизнесе, то наверняка повидали всякое. Не только красоту и гладкость… но и синяки, увечья…

Ее лицо остается спокойным, почти отстраненным, но я замечаю, как она делает чуть более медленный вдох.

– Вы ведь это тоже исправляете, не так ли? Замазываете, лечите. Делаете так, чтобы никто не заметил.

Она все-таки отводит взгляд, ненадолго, но этого достаточно.

– Я делаю свою работу, – отвечает она ровно. – И делаю ее хорошо.

– Это оправдание? Или вы действительно считаете, что все это – просто работа?

София выдерживает паузу, будто оценивает, стоит ли вообще со мной говорить.

– Ты думаешь, я должна страдать от угрызений совести?

– Об этом лучше подумать вам.

Она чуть наклоняет голову, внимательно меня изучая.

– Знаешь, что я поняла за годы работы? – ее голос становится мягче, почти доверительным. – Женщины любят говорить о морали. О том, что правильно, а что нет. Но в итоге все хотят быть желанными. Даже самые гордые, самые принципиальные.

– О, ну конечно. Все мечтают превратиться в дорогую куклу, подготовленную по высшему разряду.

Она улыбается, но в этой улыбке нет ни капельки тепла.

– Ты можешь злиться, можешь презирать меня… но рано или поздно ты поймешь. В этом мире, где правят мужчины, красота – это оружие. Его нужно уметь держать в руках.

Я смотрю на нее и вдруг понимаю, что она верит в то, что говорит. Она живет этим. Ее цинизм не просто маска, не просто способ выживания – это ее убеждение.

Мир вообще перевернулся. Определенные услуги назвали «эскортом», и вдруг это перестало быть чем-то ненормальным. Опасным. Как будто стоит только поменять название, добавить лоска и немного роскоши – и все, это уже не продажа себя.

После обычного массажа меня усаживают перед зеркалом, начинают наносить макияж и делать укладку. Платье приносят позже. Легкое, почти невесомое, оно струится и выглядит прозрачным. Под него не предусмотрен бюстгальтер, только кружевные трусики.

Я чувствую себя голой в нем.

Но молчу.

– Поторопись, – голос стервы выдергивает меня из мыслей.

Она стоит в дверях, скрестив руки на груди, и смотрит оценивающе.

– Нам пора, – добавляет она. – Самолет господина Третьякова уже готовится к посадке.

Глава 6

Меня ведут через длинный коридор, и сперва я думаю, что мы идем в гостиную. Туда, где все уже на взводе в ожидании Третьякова. Но вскоре понимаю, что мы движемся в другую сторону.

Я запоминаю дорогу, на автомате считаю повороты, но потом дверь передо мной распахивается, и я на секунду замираю на пороге.

Это спальня Германа.

Внутри горит лишь приглушенный свет настенных бра. Вокруг глубокие оттенки графита, темное дерево, классическая мебель. За огромным окном постепенно сгущаются сумерки. Меня так долго готовили к этой встрече, что день почти закончился.

Я смотрю на себя в зеркало, висящее напротив кровати.

Ну что?

Меня сейчас можно снять для глянцевого журнала. У меня гладкая, сияющая кожа, а волосы уложены так, что хочется запустить в них пальцы. Губы слегка блестят, подчеркивая форму. И это платье… откровенное, сексуальное, вызывающее, как порок. Оно подчеркивает изгибы моего тела и почти ничего не скрывает.

Если бы я сейчас встречалась с любимым человеком, я бы хотела, чтобы он увидел меня такой. Манящей. Горячей.

Но у меня не свидание.

И Герман больше не мой любимый мужчина.

Я подхожу к окну, приоткрываю тяжелые шторы и всматриваюсь в сумерки. Я нервничаю, хотя мне нужно быть собранной и сильной. Очень сильной. Я не отворачиваюсь от окна и вскоре вижу их. Извилистая дорога вдруг оживает под светом фар. Кортеж из трех черных внедорожников движется на большой скорости. Через несколько минут ворота у дома раскрываются, впуская их внутрь.

Я наклоняюсь ближе, не желая пропустить ни одной детали. Дверцы машин открываются. Из первого джипа выходят охранники, крупные мужчины в строгих темных костюмах. Они осматривают периметр, готовые в любой момент среагировать. Но мое внимание приковано к другой машине. Задняя дверца второго внедорожника раскрывается, и я сразу понимаю: это он.

Третьяков.

Он выходит неспешно, но в его движениях читается непоколебимая уверенность. Высокий, сильный, с той особенной харизмой мужчины, который привык к власти и к тому, что мир склоняется перед ним. На нем черное поло, подчеркивающее широкие плечи, и темные джинсы, сидящие идеально.

Я не вижу его глаз, но знаю, что они должны быть холодными. Почти что черными. Я даже с такого расстояния чувствую его настроение. Оно проходит электрическим разрядом по кончикам моих пальцев. Я непроизвольно сжимаю руки в кулаки и шумно выдыхаю.

Да, Алина.

Дыши.

Дыши.

Ты со всем справишься.

Ты уже справлялась и видела его в плохие дни. Ты знаешь, как нужно с ним обращаться.

Просто вспомни, просто найди к нему ключик…

К Герману выходит Барковский. Он что-то говорит боссу, но Третьяков даже не смотрит на него. Вместо этого он осматривается, будто проверяет, все ли здесь так, как должно быть. Барковский продолжает говорить, но ответа так и не получает. Герман проходит мимо него, даже не замедлив шаг.

Третьяков входит в дом.

Я понимаю, что осталось совсем мало времени. Хотя минуты теперь тянутся невыносимо медленно. Ожидание становится пыткой. Я представляю его приближающиеся шаги, его взгляд, его голос. Я воспринимаю эту встречу как схватку, которую должна выдержать.

Я не буду убегать.

Не буду отводить глаза.

Не буду бояться.

Проходит полчаса. Может, чуть больше.

И наконец, замок в двери щелкает.

Я поворачиваюсь и вижу, как на пороге появляется Герман Третьяков.

Пульс все-таки разгоняется до запредельных значений, в первое мгновение становится так мало воздуха, что мне даже кажется, что я не смогу устоять на ногах. Но эта волна быстро сходит, я беру себя в руки.

Третьяков переступает порог, и воздух в комнате меняется. Гроза становится еще ближе, уже пахнет ее всполохами в воздухе… Герман останавливается и смотрит на меня. Долго. Пристально.

Я не двигаюсь, не отвожу взгляда, только ощущаю, как внутри все сжимается от напряжения. Он не спешит. Его взгляд медленно скользит по мне, задерживается на моем лице, потом на ключицах, на вырезе платья, на том, что под ним.

Уголки его губ дергаются. То ли усмешка, то ли довольная полуулыбка. Он видит перед собой красивую игрушку, тщательно подготовленную к встрече с ним.

– Тебе идет, – бросает он цинично.

Я молчу.

Он подходит ближе. Двигается спокойно, расслабленно, словно все это уже решено. Словно я – лишь часть сценария.

– Так лучше, – продолжает он. – Лучше, чем когда ты была в строгом костюме.

– У тебя всегда были проблемы со вкусом, Герман, – отвечаю и вглядываюсь в его лицо, ловя каждую крупицу его реакции.

– А у тебя с правдой, малышка. – Он приближается ко мне с усмешкой, а мне стоит больших усилий остаться на месте. – Ты ведь не просто врала мне. Ты залезла мне в голову. Считала себя самой умной. Пыталась лечить меня, сеансы проводила.

Его улыбка становится ядовитой и пугающей.

Я вижу в ней, как тают мои надежды справиться с этим мужчиной и что-то сделать с ненавистью, которую я поселила в его жестоком сердце.

– Теперь моя очередь, – добавляет он. – Давай проведем сеанс, Алина. Посмотрим, насколько ты хороша в том, что делала.

Он делает шаг вперед, и прежде, чем я успеваю среагировать, его рука обхватывает мою шею. Крепко, властно, не позволяя увернуться. Вторую ладонь он опускает ниже, проходит по ключице и находит завязки моего тонкого платья.

– Разве не так ты работала со мной? – продолжает он, пристально наблюдая за моей реакцией. – Сначала внушала доверие, а потом стягивала слой за слоем, пока не добралась до самого нутра. Только ты делала это словами, а я сделаю иначе.

Он дергает завязки и скидывает с моих плеч полупрозрачную ткань. Его крепкие горячие пальцы тут же наливаются нечеловеческой силой, стоит мне только попробовать дернуться. Он прижимает меня к себе и заставляет остаться на месте, продолжая поглаживать мою кожу.

– Ты ведь знаешь, что в терапии главное? – спрашивает он с насмешкой, опускаясь к моему уху. – Полное раскрытие. Полное доверие. Пациент не должен ничего скрывать от врача.

– Герман…

Он грубо приподнимает меня, так что между нашими лицами остается всего пара сантиметров. Но целая пропасть из ярости, боли и растерзанного доверия.

– Так что ты сегодня раскроешься передо мной, доктор, – произносит Герман, смотря мне в глаза и кладя большой палец на мои губы. – По-настоящему.

Глава 7

– Выгнись.

Я медлю, и он касается моего подбородка, направляя его вверх.

– Я сказал, выгнись.

Я напрягаюсь, но подчиняюсь, выгибаюсь, ощущая, как тонкая ткань скользит по телу.

Я чувствую страх. В нем что-то окончательно надломилось, сделало его совершенно чужим и далеким. Это осмысление приходит так некстати, что я теряюсь в первое мгновение и поддаюсь ему. Чувствую рядом с собой властного, жестокого мужчину и рефлекторно подчиняюсь тому, кто намного сильнее меня. Инстинкты выходят на первый план. Как при крушении. Простые люди сразу понимают, кто лидер в их стае, и начинают ловить каждое его слово и беспрекословно слушаться, чтобы выжить.

А мне тоже нужно выжить.

В его горячих руках и под его тяжелым темным взглядом.

Его руки скользят по моему телу жадно, цинично, не оставляя выбора. Я чувствую, как он прижимает меня к себе, потом наклоняет, направляя к кровати.

– Подожди… – шепчу я, но он лишь усмехается и крепче сжимает мои бедра.

– Тебе нужно время? Не смеши меня. Ты давно готова.

Его губы находят мою шею, дыхание обжигает кожу. Мужские пальцы смело скользят вниз, показывая, насколько далеко он может зайти.

– Ты хотела сеанс? Ты его получишь, – его голос становится глубоким, полным угрозы и обещания.

Я судорожно вдыхаю, собирая остатки здравого смысла, и провожу пальцами по его плечам. Не отталкиваю. Нет, это не сработает. Мне нужно другое.

– Герман…

– Что Герман? – он усмехается. – Я не хочу разговаривать, малышка. Я наговорился с тобой на три жизни вперед. И с тобой опасно говорить, за это приходится слишком дорого расплачиваться.

В его глазах мелькают искры. Мне на мгновение кажется, что он даже сдерживается. Он хочет не просто взять меня, жестко и собственнически, как будто я всего лишь развлечение на одну ночь, а хочет сделать мне больно. Такие мужчины, как Герман, всегда берут оплату за предательство кровью. Но он держится. Он даже сжимает так, что остается на тонкой грани между игрой в подчинение и настоящим насилием. Он давит, показывает, что у меня нет выбора, но не переходит черту.

– Ты боишься, – констатирует Третьяков, скользя пальцами по моей ключице, затем ниже, к линии груди.

– Тебе разве нравится, когда тебя боятся девушки? Всегда думала, что ты не такой человек.

– Для тебя я сделаю исключение.

Его рука перемещается ниже, оглаживает изгиб талии, скользит по моему бедру. На мне совсем не остается одежды, легкое платье разошлось в запахе и упало на кровать, остались только кружевные трусики. Я вспоминаю о них, когда пальцы Германа цепляют тонкую полоску. Я сразу дергаюсь, но из-за этого только сильнее наталкиваюсь на его каменную грудь.

Ему удается закрыть собой все вокруг. Он практически лежит на мне, и от его сильного тела исходит жар. Это выматывает и вынуждает путаться. Я чувствую злость, даже ярость из-за того, что он заставляет меня проходить через это, играется со мной, словно я всего лишь вещь, но в то же время я чувствую его запах. Он не изменился, если в его глазах незнакомая пропасть, в которой больше всего ненависти и боли, то запах его кожи остался прежним. Я помню, как чувствовала его на собственных ладонях, на всем теле после долгих ночей. Я была мокрой в его объятиях и была вся пропитана его запахом и страстью.

– Нет, нет. – Я царапаю его ладонь, впиваясь в нее со всей силы, когда он собирается сдернуть с меня белье. – Герман…

Он замирает на мгновение. Как будто в его голове тоже всплывают неподходящие воспоминания. И там моя искренняя мольба еще чего-то стоит. Она заставляет его остановиться и ослабить схватку.

Черт, это действительно так.

В нем тоже живут инстинкты из нашего прошлого. Во мне еще живет то ли правда, то ли мираж, что это мой мужчина. Все то, от чего я сбежала два года назад, потому что знала, что иначе не смогу справиться с ним. А в нем осталась вот эта уязвимость. Мимолетная крупица, которую я чувствую прямо сейчас. Он реагирует на мой голос и смотрит куда-то поверх моего плеча. Но я знаю, что это ненадолго. Как я научилась справляться со своей тягой к нему, так и он переступит через наше общее прошлое.

– Ты не хочешь этого, – шепчу я, поднимая на него взгляд.

Он нависает надо мной, мощный, сильный, уверенный в себе. Его ладонь ложится мне на живот, и я вздрагиваю от неожиданности. Он чувствует это. Конечно же, чувствует.

– Правда? – Его брови чуть приподнимаются, а в уголки губ впивается ядовитая усмешка.

Я медленно, очень осторожно провожу пальцами по его предплечью, стараясь не делать резких движений и используя секундное затишье.

– Ты же не любишь, когда все просто, Герман. – Я смотрю ему в глаза, зная, что сейчас решается все. – Тебе нужно больше, ты хочешь растянуть удовольствие. Разве не так?

Еще мгновение тишины. Но он все-таки делает движение. Герман прижимает меня к матрасу, выбивая из моих легких весь воздух.

– Хочешь заинтриговать меня? – его голос звучит лениво, но я чувствую, что мои слова подействовали на него.

Его пальцы впиваются в мое тело. Не настолько сильно, чтобы оставить следы, но достаточно, чтобы я чувствовала его власть.

– Хорошо. Давай, доктор, – его низкий голос получает оттенок опасной насмешки. – Ты же любишь копаться в чужих головах. Что ты хочешь предложить? Что видишь во мне сейчас?

Я замираю, собираясь с мыслями. Он провоцирует, я понимаю это.

– Злость, – отвечаю, поднимая взгляд. – Ты зол.

Он усмехается, наклоняется ниже, его дыхание горячей волной проходит по моей коже.

– Разумеется, зол. Ты врала мне. Ты считала себя умнее, верно? Считала, что можешь играть со мной?

Его ладонь скользит по моей щеке, затем жестко обхватывает подбородок, заставляя меня смотреть в его глаза. В этих глазах нет жалости. Вообще больше нет никаких эмоций, словно он запретил себе чувствовать хоть что-то наедине со мной.

– А теперь думаешь, что я должен простить тебя? – продолжает он. – После всего?

– Нет, – признаю я. – Ты не должен меня прощать.

Его брови слегка поднимаются.

– Вот как? – Он насмешливо наклоняет голову. – Интересный поворот.

– Но и ты не хочешь просто сломать меня, – говорю я осторожно. – Не сразу.

Он останавливается на долю секунды. Я вижу, как в его глазах что-то мелькает. Может быть, сомнение, а может… Черт, я не могу прочитать его.

– Ты хочешь больше, – продолжаю, пытаясь сохранить самообладание. – Не просто тело. Ты хочешь видеть, как я сдаюсь. Как перестаю сопротивляться.

Он наклоняется ближе, его губы касаются моей кожи.

– Как банально, – шепчет он, а его ладонь жестко скользит по моей спине, изучая, запоминая каждую реакцию. – Не думай, что контролируешь ситуацию. С этим покончено раз и навсегда.

Герман вдруг замедляется. Его хватка ослабевает, пальцы скользят по моей коже, но не жадно, а словно задумчиво. Он не отстраняется сразу, но я чувствую, как меняется его настрой. Он словно обдумывает что-то. Наконец, он отстраняется, встает с кровати и выпрямляется, нависая надо мной.

– Я хочу использовать тебя по-другому, – говорит Третьяков.

– Как?

– Ты слишком талантливая и искусная стерва, чтобы быть просто шлюхой, – отвечает он.

Я сжимаю губы, но молчу.

– Ты во вкусе Романа Лебедева, – добавляет он, бросая это имя так, будто оно должно мне о чем-то сказать. – Он тоже любит породистых кобылиц. Ему нравится, когда у девок подвешен язык и они знают хоть что-то, кроме брендов.

Я ровно дышу, не позволяя эмоциям выдать меня. Ему удалось удивить меня и выбить почву из-под ног, я не ожидала, что наш разговор повернет в такую сторону. Я медленно спускаю ноги на пол, садясь на кровати, и не торопясь накидываю на себя платье.

Герман наблюдает за каждым моим движением, а потом усмехается.

– Оно прозрачное, – говорит он лениво, почти равнодушно.

Я вскидываю на него взгляд.

– Я в курсе, – огрызаюсь. – Мой гардероб теперь состоит только из таких тканей.

Германа это нисколько не трогает.

– Так случается, малышка, когда слишком многое скрываешь и тебе перестают доверять.

Его слова впиваются в меня, и я смотрю на него с лютой злостью. Между нами повисает пауза. Воздух становится вязким, напряженным, как перед грозой.

– Так что ты хочешь от меня? – выдыхаю с раздражением.

– Если ты достанешь из Лебедева всю нужную мне информацию, я отпущу тебя.

– И как именно я должна это сделать?

– Тебе просто нужно залезть ему в голову. Так же, как и мне.

Я едва сдерживаю нервный смешок.

– Используй любые средства. Можешь сосать ему или подвергать гипнозу – мне плевать. Главное, чтобы он ничего не заподозрил. Выуди из него все, что мне нужно.

– Подожди… – я медленно качаю головой, словно пытаясь забыть его слова. – То есть ты хочешь подложить меня под другого мужика?

Герман всегда был собственником. Безжалостным, бескомпромиссным, он никогда не делился. Ни с кем. Я готова поверить в его ненависть, в его жажду мести. Но в то, что он позволит другому мужчине дотронуться до меня, – нет.

Но он не выглядит разъяренным. Не выглядит, будто это дается ему с трудом. Он просто… уверен.

– Он не извращенец, – бросает он, застегивая рубашку. – Много платит, мало требует. Никакой экзотики или боли. Просто секс.

Я чувствую, как внутри все холодеет. Но я упрямо стараюсь не показать свой шок, поэтому отвечаю ему нервной шуткой.

– У тебя остались нормальные приятели? – бросаю, не подумав.

– Он мне не приятель, а конкурент. А может, и предатель.

Герман вынимает телефон из кармана и бегло просматривает сообщение, его лицо при этом остается непроницаемым. Я не могу прочитать, что там, но это уже не имеет значения.

Все и так становится предельно ясным. Я была уверена, что меня готовили для него. Для Третьякова. Что все, что со мной сделали, было ради нашей встречи. Но теперь оказывается, что цель была иной. И мне предстоит встреча с другим мужчиной.

Я глубоко вдыхаю и судорожно выдыхаю.

– Узнаю тебя, Герман, – произношу выцветшим голосом. – Изворотливый, умный сукин сын.

Он лишь чуть поворачивает голову в мою сторону.

– Двойная выгода, да? – продолжаю я. – Ты и мне отомстишь, и используешь мои навыки в своих целях.

Я складываю ладони, как будто хочу поаплодировать ему.

– Браво, просто браво. Только надеюсь, ты хорошо подумал и сможешь довести свой план до конца.

Герман наконец поднимает на меня взгляд.

– Что мне может помешать?

Я встаю с кровати, позволяя платью плавно скользнуть по телу, но не тороплюсь запахнуть его сильнее. Пусть видит.

– Ревность, – говорю я, подходя ближе. – Жгучая, собственническая, мужская ревность.

Герман не двигается, но его глаза вспыхивают. На какое-то мгновение мне даже кажется, что я зацепила что-то внутри него.

Но он быстро берет себя в руки и усмехается:

– Посмотрим, Алина. Посмотрим.

Глава 8

У меня нет доступа в интернет, и это сильно усложняет дело. Я не могу ничего узнать о Романе Лебедеве, а его имя мне ничего не говорит. Хотя тот момент, что он водится в тех же кругах, что и Третьяков, не обещает ничего хорошего. Вообще вся сложившаяся ситуация обещает только трудности, проблемы и испытания.

Чтобы не расклеиваться, я обращаю внимание на малейшие уступки. В моем гардеробе появляются два нормальных платья, и это уже хороший знак. Я связываю это с тем, что подходит час икс и, видимо, у Лебедева не такие вкусы, чтобы девушки сразу появлялись перед ним голыми. Если это так, то у меня появляется шанс. Я в любом случае буду сопротивляться и не лягу в постель с незнакомым мужчиной, но если есть возможность сыграть в более интересную партию, то я сделаю все от меня зависящее.

Во мне даже просыпается азарт.

Мне очень хочется, чтобы Герман пожалел, что вообще ввязался в эту игру. Я не хочу быть жертвой в его жестокой сказке, я хочу перевернуть роли и доказать ему, что, если противник не носит брюки, это еще ничего не значит. После его поступков – после того как он запер меня на острове и приказал относиться ко мне как к девушке для досуга – у меня теперь развязаны руки. Раньше я прятала подальше угрызения совести и думала, что, может, стоило выбрать другой путь и попробовать уйти от него не так радикально. Я не была виновата в перестрелке, которая случилась в день моего бегства, я не предавала его, но я стала катализатором этой ситуации. И это изводило меня, тянуло тонкие, хрупкие нити в прошлое, в котором он был моим мужчиной.

Но сейчас я вижу, что была абсолютно права. Он животное. Жестокое, расчетливое, любящее только подчинение. Другой человек не выжил бы в его мире или остановился на ступеньке подчиненного, как Барковский, но это в любом случае его выбор. А свой я уже сделала. Еще два года назад.

И я накажу его за то, что он захотел вернуть меня и сыграть в изощренную месть.

Есть женщины, которых нельзя унижать. И я из таких.

Я тоже умею играть умно, изощренно и с необходимой жестокостью. Я не буду безропотной малышкой в этой истории. Мне никогда не нравилось, когда за меня решают. Я никогда не нуждалась в папике, и с Германом меня свела не тяга к беззаботной жизни, в которой можно только выбирать наряды и украшения и ни в чем себе не отказывать, обменивая все это на право голоса. Когда я поняла, что рядом с ним будет только это и когда гормоны перестали бить наотмашь, я начала искать указатели на «выход».

Что ж.

Их придется искать снова.

Я накидываю на тело шелковое платье красивого оливкового цвета. Оно оттеняет легкий загар, который успел появиться на моей коже. И оно на тонких бретельках, но длинное, подол даже цепляет пол. В этом есть свое очарование. Выглядит и правда шикарно, с акцентными украшениями оно вовсе будет смотреться как вечернее.

Я выхожу из спальни, когда уже зажигают свечи. В доме стало еще больше людей, появился персонал самого Лебедева. Они прилетели вместе с Германом, чтобы убедиться, что все готово для их босса и ему будет комфортно. Все делается по высшему классу, и вопрос безопасности тоже под особым контролем. Появляется целая пачка новых парней грозного типажа. Все они молчаливые и суровые, но ведут себя поприятнее, чем охранники Германа. Никаких косых взглядов и грязных усмешек. Когда смотришь на них или случайно пересекаешься, скорее появляется ощущение, что мы все тут на одной ступеньке. Обслуживаем важных гостей. Работаем на них.

– Что это? – спрашиваю у официанта, который заканчивает сервировку стола для ужина, и киваю на большую тарелку с архитектурным шедевром.

– Фугу-сакаяки с кремом из юдзу и золотым листом, – отвечает он с легкой гордостью. – Это блюдо шеф готовит только для избранных ужинов. Жареная рыба фугу, нарезанная в виде раскрытого цветка, – он кивает на тонкие лепестки, выложенные в форме хризантемы, – подается на подогретом керамическом камне.

Тонкий пар струится по краям блюда, обволакивая. Рядом лежит маленький черный шарик на ложке из слоновой кости.

– Это крем? – уточняю.

– Да. Юдзу с мизу-сею, слегка острый. Его нужно положить в центр цветка, и тогда вкус раскроется полностью.

Я чуть улыбаюсь. Интересно, кто тут кому раскроется первым: фугу, план Германа или… мой собственный?

Я наблюдаю за последними приготовлениями и вскоре узнаю уже привычный шум. Приезжают машины, и, что удивительно, я не вижу Третьякова. Он не появляется в доме, и я не слышу, чтобы его голос доносился с улицы. А вот баритон Барковского я узнаю. Его отправили встречать важного гостя. Он монотонно говорит принятые для такой ситуации вещи, но его голос остается сухим и безэмоциональным.

– Мне можно выпивать? – спрашиваю у Веры, которая как раз заходит в гостиную с подносом.